Стреляный воробей

Сережка проснулся очень рано: совершенно не хотелось тратить драгоценное время на сон. В окно деревенского дома, в полуоткрытые рамы просочилось солнце и доверительно сообщило Сережке, что день недурно бы уже начать. Сережка был полностью согласен. Причем начать с зарядки, – уже несколько более занудливо продолжало советовать солнце. Сережка поморщился. Со стороны можно было подумать, что лицо мальчика съежилось от слишком яркого света, слепившего глаза.
За все свои тринадцать лет Сережка ни разу не делал утром зарядку летом, когда жил у деда Игната на даче. Вот в пору школьной учебы, в Москве – совершенно другое дело, там отец спуску не даст, а здесь, в деревне, даже стыдно было подумать о зарядке.
На оконную раму опустился воробей и принялся нахально чирикать. Сережка высунул одну ногу из-под одеяла, нащупал тапок, затем то же самое проделал второй ногой и только после этого поднялся и открыл глаза. Крашенные в коричневую краску половицы приветливо скрипнули, эхом надтреснутого звона отозвались два хрустальных стакана в серванте.
- Дед!
Сережка вспомнил, что дед Игнат со вчерашнего вечера готовил удочки - собирался рано утром на реку. Все вчерашние планы, наконец, с полной ясностью проявились, вспомнились.

Игнат жил в этой деревне уже давно, с тех пор, как умерла его жена, баба Лена. Их дочка, Ольга, Сережкина мама, решила, что можно поселить вдового отца в этом деревенском доме, находящемся за полсотни километров от Москвы, и использовавшемся до сих пор в качестве летней дачи, а освободившуюся родительскую московскую квартиру с успехом использовать для улучшения своих жилищных условий. Дед Игнат был не против. Он говорил, что ему так даже лучше будет, может быть, не так часто Лена будет вспоминаться. И Сережкины родители считали, что Игнату будет там хорошо: природа, рыбалка, поохотиться можно иногда - в общем, все удовольствия. Ольга же, кроме всего прочего, радовалась тому, что не будет отец теперь так уж часто приходить в гости и бесконечно рассказывать им по тысячному разу свои истории из военного прошлого. Он мог толковать без умолку про финскую кампанию, как его ранило в колено под Курском, и он потом два месяца пролежал в госпитале, развлекая медсестер. Ольга, истратив все, признаться, не очень богатые запасы своего терпения, не выдерживала:
- Давай, расскажи еще, как ты Наполеона брал под Прейсиш-Эйлау.
 Игнат обижался, но ненадолго:
- Под Прейсиш-Эйлау Наполеон нам дал прикурить, сколько раз можно повторять?!
Он чувствовал себя вполне бодро, болел нечасто и только ходил, опираясь на палочку, которую гордо называл тростью.
Год назад его вызвал председатель колхоза в контору. С утра Игнат накручивал и причесывал седые усы, прилаживал выходной пиджак с двумя орденами Красной звезды и медалями.
- Тут такое дело, Игнат Тимофеич, - в который раз уже повторял председатель, явно не торопясь переходить к сути вопроса, все спрашивая про здоровье, про то, как живется ветерану в их захолустье. – А как в Москве-то твои поживают? Не скучаешь по ним?
- Да ты прямо говори, Иван, что стряслось-то? Слышал я, кукурузу больше не сажаем? – Ветеран прищурился.
- Тут такое дело, Игнат, - продолжал председатель, перекладывая какую-то бумажку с места на место, - кукурузу больше не сажаем. Силосовать свеклу кормовую будем. Так что, сам понимаешь, грачей гонять с полей вроде бы как и без надобности нам больше.
 Председатель снял очки, словно украдкой зыркнул в глаза старику, повертел очки в руках, снова надел их.
- Понятно. – Сказал Игнат. – Стало быть, так надо. Да ты не конфузься, Иван, я – калач тертый, как-нибудь проживу еще лет пяток, а там уж и на покой.
 В контору входил бравый ветеран, выходил же из нее старик в пиджаке с медалями.
 С тех пор Игнат посвятил себя Сережке. Все лето возился с ним, прилаживал мачты к парусникам, выпиленным из штакетника, рассказывал, какая рыба клюет в пруду, где можно зайца подстрелить, объяснял, как заряжать ружье, как упирать приклад в плечо, помогал чинить старый велосипед. Ну и конечно рассказывал ему всякие там истории из своей жизни. А зимой слушал радио да читал книжки, что привозил ему вместе с продуктами несколько раз в год Ольгин муж. Дочку Игнат не видел уже несколько лет.
 
 Сережка постоял с минуту, прислушиваясь. Потом выполз из тапок и босиком прошлепал через комнату, выглянул из двери, ведущей на террасу. На столе стояла еще теплая кружка растворимого кофе со сгущенкой, рядом на блюдце лежали два яйца и чайная ложка. Сережка пробежал по участку и, убедившись в том, что дед действительно ушел на рыбалку, вернулся в избу, открыл дверь полированного шифоньера и достал длинный брезентовый чехол. Затем паренек расстегнул кожаные ремешки и извлек из чехла охотничье ружье, ижевскую двустволку-вертикалку. Там же лежали патроны с дробью двенадцатого калибра. Зарядив ружье, Сережка снова упрятал его в чехол и завернул его еще в несколько слоев газеты, после чего он впрыгнул в шлепанцы, стоявшие на крыльце, и выбежал из дома вместе с замаскированным ружьем подмышкой. За десять минут он перебежал поле по тракторной колее и очутился на опушке леса. Здесь его никто не видел.
 На дороге-грунтовке, тянувшейся вдоль леса, сидела стая воробьев. Сережка приладил приклад к плечу, но руки еще были коротковаты, стрелять из такого положения было не удобно. Прицелившись в самый центр стаи, он рванул курок. Дуплетом грянул выстрел. Ружье дернулось в руках, стайка воробьев вспорхнула и исчезла в лесу. «Промазал» - подумал Сережка с досадой, потом вышел на дорогу и внимательно осмотрел место, где еще секунду назад сидели птицы. Мальчик нашел там лишь пару перьев, несколько капелек крови в пыли и оторванную воробьиную лапку.
 
 Ольга, услышав звонок в дверь, крикнула Сережке, чтобы он открыл: «Только в глазок посмотри, кто пришел». Услышав в прихожей разговор мальчика с отцом, крикнула из комнаты:
- Ну, как съездил, замерз, небось? Мороз-то какой! И когда только уже прекратятся эти поездки твои на дачу с тоннами провианта!
 Ужинали молча. Вдруг, Сережкин отец отложил вилку в сторону и сказал как бы самому себе:
- Что-то Игнат чудит. – Потом повернулся к сыну - Сереж, он же птиц ненавидел, сколько я его помню. В сторожа пошел грачей стрелять, что посевы кукурузные клевали. А тут приезжаю сегодня, – у него в комнате воробей сидит на столе. Игнат говорит, давно уж у него живет. Он с ним и разговаривает. И то бы дело, ладный какой воробей был, а то ведь калеку одноногого приютил. – Отец задумался, ковырнул макароны в тарелке и добавил – Да-а, совсем, видать, у нашего вояки генштаб сдает позиции.
- Ну, дает отец! - Сказала Ольга.
- Ну, дает дед! - Откликнулся Сережка