Записки рыболова-любителя Гл. 145-149

И Кореньков мне признался, что, оказывается, Гострем послал его в командировку в Москву раздобыть последний отчёт Штуббе, но с непременным условием - не говорить об этом мне. В чём смысл этого финта - я так и не понял. Получить тайком от меня этот отчёт, а потом дразнить меня им? Это уже вообще маразм какой-то. Но ничего другого так и не удалось придумать. Разве что просто вбить хотя бы небольшой клинышек недоверия между мной и Кореньковым.

Наступила весна. Рыба двинулась на нерест в камыши, а за нею и мы туда полезли, на этот раз я с Пилюгиным, взял его знакомиться с местным способом ловли. Но на удочки у нас ничего не клевало. Зато мы наткнулись на чью-то сетку (дело было после ветреной погоды, и её явно прибило волнами откуда-то), полную плотвы, большей частью ещё живой. Этой плотвой мы и затарили свои садки, воровато озираясь, - а вдруг хозяин-браконьер объявится. Дома Сашуля и бабушка ахали, глядя на наш непривычно богатый улов, килограммов десять, а то и больше. В том, что это не на удочки поймано, мы так тогда и не сознались.
Но это было уже в мае, скорее всего, раз мы лазили по камышам в забродку, а в апреле Саня Шевчук приобщил меня к ловле щук спиннингом на канавах в пойме Прохладной, недалеко от Берлинки. Он обзавёлся мотоциклом - ИЖ-Юпитером-3 с коляской, и мы съезжались, каждый на своём транспорте - я на мотороллере из Ладушкина, он на мотоцикле из Калининграда, на тринадцатом километре Берлинки, откуда ещё с километр полями и - вот они, канавы - заброшенные торфяные карьеры, неглубокие (около метра глубиной), шириной в 10-20 метров и длиной в 30-100 метров, изобиловавшие щукой. Я в первый же раз поймал четыре штуки, некрупных, правда, от полкило до килограмма, зато одну с икрой, которую мы посолили, залили постным маслом и уже на следующий день ели с превеликим удовольствием, исключая Сашулю, разумеется.
Кстати, в те времена в "Дарах моря" торговали мороженой икрой нототении, которую все научились солить, вследствие чего, наверное, она вскоре и пропала, как, впрочем, и сама нототения, и тресковая икра, да и сама треска даже, не говоря уж о филе трески, которое одно время продавалось в симпатичных коробочках кусками удобных для нарезания, чтобы жарить, размеров...

Ну, а главным событием весны 1974 года был юбилей Гострема, которому в мае исполнялось 60 лет. Запомнился не столько сам юбилей, сколько подготовка к нему, организованная Гостремом. В это время как раз готовился к печати в издательстве Калининградского университета сборник "Вопросы моделирования ионосферы", в котором предполагалось опубликовать доклады 2-го Всесоюзного семинара по моделированию ионосферы, проходившего осенью 1973 года в Калининграде. Гострем назначил себя ответственным редактором сборника (а выполняли всю работу по редактированию я и Глинкина - сотрудница издательского отдела) и стал набиваться в соавторы хотя бы одной статьи. Намекал он об этом своём желании всем авторам наших совместных докладов кроме меня - Латышеву, Захарову, Никитину, а те сообщали мне, что Гострем на них давит, и, как дети, спрашивали, что же им делать, как ему отвечать? Неудобно, мол, как-то отказывать, что говорить-то?
- А вы его ко мне отсылайте, говорите, что Намгаладзе не согласен. Пусть со мной поговорит, а уж я ему разъясню, как решаются вопросы соавторства.
Но со мной Гострем этот вопрос не поднимал, ощущая, видимо, безнадёжность мероприятия. Костя и Лёнька перед Гостремом устояли, а вот Никитина ему удалось уговорить, в результате чего их "совместная" статья открыла сборник.
С этого, пожалуй, шага Никитина наши отношения с ним (и мои, и Костины, и Лёнькины) стали быстро ухудшаться. Ещё совсем недавно, в конце прошлого, 1973 года мы с ним отправили в печать, в "Геомагнетизм и аэрономию" нашу совместную статью по эффектам электрических полей, сделанную по его инициативе и несколько выпадавшую из общего русла наших работ, поскольку Мише нужна была "своя" тема. Тогда он ориентировался на меня как на научного руководителя своей будущей диссертации. Теперь ориентация менялась, хотя Миша открыто в этом и не признавался, и оправдывался тем, что Гострем буквально заставил его включить себя в соавторы статьи. Статья же эта была написана Мишей по результатам его "собственной" модели, на 90 % сварганенной из кусков программ, разработанных всей нашей командой. Особенно недоволен этим был Лёня Захаров, и Никитин с трудом ублажил его, включив соавтором в одну из своих статей.
Гострему же соавторство лишь в одной статье показалось недостаточным. Он решил срочно переделать весь сборник в юбилейный, посвящённый персонально ему, с фотографией перед титульным листом и биографической заметкой, повествующей о его заслугах. Заметку эту писала Галина Сергеевна Соколова. Но, к великому огорчению Гострема, номер не прошёл, хотя Гострем и заручился поддержкой Михал Михалыча Ермолаева, старейшего и добрейшего профессора, исполнявшего тогда обязанности проректора КГУ по научной работе. Не прошёл же фокус по такой причине: в издательском отделе справедливо рассудили, что неприлично выпускать сборник, посвящённый юбилею его ответственного редактора (а редакторство Гострема уже было официально утверждено и фигурировало в плане издательства), и упёрлись - нельзя, мол, не положено, и Гострем ничего поделать не смог.
Зато под руководством самого юбиляра бурно проходила кампания по обеспечению поздравительных писем и телеграмм в адрес Гострема - готовились тексты для различных организаций, которые те должны были прислать в надлежащем оформлении за подписями своих руководителей; было организовано поздравление даже от соседнего ортопедического предприятия (той самой протезной мастерской, которая раньше занимала кирху, а теперь расположилась рядом в специально построенном здании), но от солидных научных учреждений поздравлений практически не было, исключая ИЗМИРАН; откликнулись всё больше местные калининградские организации.
В день юбилея в актовом зале второго корпуса КГУ состоялось торжественное чествование, после которого Гострем собрал в университетском дворе всех сотрудников ЛПФ, кафедры и обсерватории (последних специально привезли из Ладушкина), чтобы запечатлеть себя на фоне созданного им коллектива вкупе со всеми желающими сфотографироваться преподавателями и сотрудниками КГУ, затягиваемыми в общую кучу, дабы коллектив выглядел ещё внушительнее.
На вечер Гострем, как ни странно, пригласил меня и Костю Латышева к себе в гости. А кроме нас там оказались ещё только два профессора - старый Ермолаев и молодой Гречишкин: то ли Гострем решил, как обычно, сэкономить на неофициальной части юбилея и больше никого не приглашал, то ли никто больше к нему не захотел пойти, не знаю. Стол был по гостремовскому обыкновению аскетически скуден, так что не зря предусмотрительный Костя, зная Гострема, прихватил с собой маленькую, которую он втихаря раздавил в туалете, чтобы не помереть от скуки...

146

У мамы в блокноте записано, что 3-го июня мы втроём - я, Сашуля и Иринка приехали поездом в Симферополь, где она встречала нас на своём "Москвиче". Уехали из Севастополя мы с Сашулей 29 июня, а Иринка осталась, её потом вместе с Андрюшкой привезла в Ладушкин Люба (в конце июля). А мне почему-то казалось, что мы с Сашулей в то лето летели в Симферополь с остановкой в Киеве, где искали дом Булгакова. Значит, это было раньше, скорее всего в году в 1972-ом.
Толчком же к посещению Киева послужила опубликованная в "Новом Мире" (уже после изгнания из редакции Твардовского и Лакшина) статья "Дом Турбиных" Виктора Некрасова, автора "В окопах Сталинграда" и "По обе стороны океана", будущего диссидента, в которой он рассказал о своём посещении дома в Киеве, где жил Михаил Булгаков. Этот дом, дом Турбиных, подробно описан в "Белой гвардии". Благодаря Некрасову мы узнали, что он существует на самом деле и сохранился до сих пор, и что найти его в Киеве совсем нетрудно. Мы загорелись желанием непременно увидеть "Дом Турбиных" своими глазами, да и вообще побывать в Киеве, который ни я, ни Сашуля ещё не посещали. Сделать это было нетрудно, поскольку в Симферополь мы летали с посадкой в Киеве, где можно было запланировать остановку. Так и сделали.
Прилетели мы в Киев вечером, и нам как транзитным пассажирам предоставили место в гостинице аэропорта, в Борисполе. С утра отправились на поиски дома Булгакова. Правда, собираясь в спешке в отпуск, мы то ли забыли захватить с собой номер "Нового Мира" со статьёй Некрасова, где подробно описывалось местонахождение дома, то ли не захотели таскать журнал с собой, понадеявшись на свою память и подсказку местных жителей, во всяком случае знали мы лишь, что дом находится где-то в центре старого Киева, недалеко от Владимирской горки. Там мы и стали расспрашивать прохожих про дом Булгакова - знаменитого советского писателя, однако никто даже и примерно ничего не мог сказать, похоже было, что и фамилия такая никому не известна, хотя мы и старались выбирать прохожих как можно более интеллигентных на вид.
Тогда мы решили поступить проще: найти библиотеку и посмотреть статью Некрасова в "Новом Мире". Однако и поиски библиотеки отнюдь не сразу увенчались успехом - прохожие не знали никаких библиотек. Наконец, кто-то сказал нам, что здесь рядом - "вон там, за углом, библиотека КПСС" (так и было сказано), и мы вышли на Республиканскую библиотеку, которая действительно была имени КПСС, чему мы сначала немало удивились, но потом вспомнили про Центральный стадион имени Хрущёва в Киеве и успокоились. Правда, библиотека с таким громким именем оказалась закрытой, зато рядом обнаружилась ещё одна - Историческая библиотека, в читальном зале которой нам и удалось просмотреть снова статью Некрасова. Теперь у нас были точные координаты: Андреевский спуск, 13, и мы зашагали туда.
Всё совпало с описаниями и Некрасова, и самого Булгакова: и чудесная церковь наверху, в начале спуска, и сам спуск, кривой, мощёный булыжником, с двухэтажными мещанскими домами, и дом Турбиных, и узкий простенок между ним и соседним домом, где Николка прятал пистолет... Мы были ужасно довольны и тем, что достигли-таки поставленной цели, и тем, что могли теперь натуральнейшим образом представить себе обстановку действия в "Белой гвардии" и в "Днях Турбиных", и тем, что по ходу поисков осмотрели старый Киев. Конечно, в Киеве много симпатичных мест, и чуден Днепр, и всё такое, но публика местная нам, по внешнему уличному впечатлению, очень не понравилась, в большинстве своём показалась какой-то жирной, самодовольной и вульгарной, да простят меня киевляне...

А летом 1974 года мамочке удалось собрать вместе всех своих детей и внуков. Запомнились поездки всей оравой в битком набитой "Крячке" (как мы в ней только помещались?!: пятеро взрослых и трое детей, причём Иринке было уже 9 лет, Андрюшке - 5, а Ромке пошёл второй), ездили в Ласпи, Симеиз, Алупку, Ялту, Гурзуф. Помню, как в Гурзуфе заглохли на подъёме по крутому узкому серпантину и создали пробку. Мамочка вела себя совершенно хладнокровно, чем не раз восхищала меня, знавшего её вспыльчивый характер: в критических ситуациях она умела брать себя в руки, тут она спокойно, не обращая никакого внимания на нетерпеливые гудки скопившихся машин, высадила всех нас из машины, чтобы уменьшить её массу на случай, если она поползёт назад при трогании с места в гору, завела двигатель, вырулила на ровное место и там снова загрузила своих пассажиров. Но это было единственное дорожное происшествие у нас, как водитель мама показывала довольно высокий класс, натренировалась на сложных участках старых крымских дорог.
В эту поездку в Севастополь я, наконец, познакомился со своим зятем Павлом, мужем Милочки, и он произвёл на меня вполне нормальное впечатление, хотя мама немало жаловалась нам с Сашулей на него, трепло, мол, вертихвост; чувствовалось, что она внутренне как-то ещё не смирилась с Милочкиным выбором и не преодолела вызванное им разочарование. А вот взаимоотношения моих родителей между собой оказались просто удручающими. Бывали конфликты и раньше между ними, но такого я ещё не видывал. На ровном месте между ними возникали ссоры, причём инициатором всегда была мама, она взрывалась буквально по пустякам, не стесняясь детей и даже как будто бы специально призывая их в свидетели, а уж когда выпивалась по торжественному случаю пара - другая рюмок вина или тем более водки, то дело кончалось ссорой непременно, с криками и слезами.
Суть всех маминых обвинений сводилась всегда к одному: отец нечуток, невнимателен, думает только о себе, а на неё и детей ему абсолютно наплевать, и в доказательство приводились всякие мелочи, которые невозможно было воспринимать всерьёз. Отец обычно отмалчивался, выходил курить на балкон (а раньше курил только в войну, в молодости), видно было, что он очень переживает, что упрёки несправедливы, но возражать он если и пытался, то очень робко. Чувствовалось, что боится, как бы хуже не было. Я его жалел, а на маму злился, и перед самым нашим отъездом, когда семейный прощальный ужин в очередной раз перешёл в выяснение взаимоотношений моих родителей, я не выдержал и взорвался сам, накричал на маму и пригрозил, что ноги моей здесь больше не будет, если она не прекратит терроризировать папу, что она его в гроб загонит своими сценами.
- Ах, Саша, ты ничего не понимаешь, ничего не знаешь, ты не имеешь права нас судить, - отвечала мне заплаканная мама.
Отец молчал. Позже, когда мы вместе курили на балконе, он говорил мне, что всё это нервы, что мамочка просто очень устала. А на следующий день они с папой вдвоём провожали нас с Сашулей в аэропорту, стояли рядом такие грустные, тяжёлое было прощание. Маме в тот год исполнялось осенью 52 года, отцу - 57.
Из разговоров с Любкой вдруг выяснилось, что и у них с Жоркой кризис в супружеских отношениях, семья на грани развала, чему, конечно, способствовало их продолжавшееся проживание в разных городах: она - в Ленинграде, он - в Протвино. Разобраться, кто прав, кто виноват тут, было совершенно невозможно, оба хороши, скорее всего. Любка обвиняла Жорку, что он бросил её одну в Ленинграде, а в эту дыру - в Протвино она ехать не собирается, что он там с кем-то спутался, а за ней в Академии ухаживает один капитан 2-го ранга, готовый бросить ради неё свою семью.
- Дура! Нужна, ты этому капитану! - возмущался я. - А об Андрюшке подумала?
Люба вздыхала, страдала, оправдывалась...
Жорка в этот раз в Севастополь не ездил, а приехал к нам в Ладушкин, куда из Крыма приехали и Любка с Андрюшкой. Мы с Сашулей создали Любке с Жоркой все условия для выяснения отношений: оставили их в нашей квартире, а сами переселились наверх в квартиру уехавших в отпуск Бирюковых (Сашуля, правда, уверяет, что в квартиру Лаговского на нашей же площадке), но Любка ночью прискакала к нам туда, не давала спать, изливая свои претензии к Жорке почему-то нам, а не ему самому. Я её гнал к Жорке, а она отказывалась идти, так он ей якобы противен, а тот лил слёзы, в чём-то каялся и сознавался, и умолял его простить... В общем, драма на всю катушку.
Не знаю, до чего они тогда договорились, но Любка уехала в Ленинград одна, а Жорка с Андрюшкой остались ещё на несколько дней. Как раз перед их отъездом у нас на квартире состоялось традиционное сборище, не помню уж по какому поводу - Сашулин день рождения, скорее всего. В завершение гулянья, как обычно, пошли проветриться с песнями по шоссе, где-то уже после полуночи, и тут Жорка исчез. Процессия наша растянулась маленькими группочками по шоссе, и мы не сразу заметили, что Жорка куда-то делся. Когда спохватились, уже возвращаясь домой, стали орать, аукать, но Жорка не отзывался...
Явился он под утро, когда уже рассвело, с красавцем белым грибом в руке. Оказывается, он по нужде или просто так свернул с шоссе в лес, да и заблудился сразу же - всё-таки темно и нетверёз был, только к утру снова на шоссе выбрался, хотя лес от шоссе нигде более чем на два-три километра не тянется. Жорка, правда, уверял, что ему просто хотелось по ночному лесу погулять. Так, не спавши, он и повёз Андрюшку в аэропорт, мы беспокоились за них, но всё обошлось благополучно, и с Любкой они, слава Богу, в конце концов помирились.

147

В июле на отдых в Калининград, а точнее - в Светлогорск, приехало семейство Брюнелли: Б.Е., его жена, Людмила Михайловна, и младшая дочь, Лиза. Костя Латышев устроил им дачу почти на самом берегу моря. У Кости мама каждый год летом работала в пионерлагере в Светлогорске, она и помогла найти дачу, а Костя рассчитывал на Б.Е. как на будущего оппонента своей диссертации и рад был ему угодить. Впрочем, тогда мне казалось, что всё им делалось без особых задних мыслей... Несмотря на неважную погоду Брюнелли остались довольны отдыхом, а особенно тем, что море в этот раз было действительно совсем рядом. Мы с Костей приглашались к ним в гости на коньяк, Б.Е. живо интересовался ходом наших работ по моделированию и давал им высокую оценку.
Этим летом в нашу группу моделирования вошли ещё два новичка, два Володи - Смертин и Клименко, оба почти ровесники, 1947-го и 1948-го годов рождения, соответственно. Смертина, правда, нельзя было считать совсем новичком, он уже год работал в НИСе КГУ под руководством Саенко. Помимо фамилии он выделялся ещё и внешностью, а именно, высоким ростом, под метр девяносто, и крупным волевым подбородком. Как и Никитин, он был выпускником МИФИ, то есть имел приличную физматподготовку. У Саенко он начал заниматься исследованиями перемещающихся ионосферных возмущений (ПИВ - как их сокращённо именуют в научной литературе), связанными с внутренними гравитационными волнами (ВГВ). Однако контакт у них не наладился. Смертин никак не мог понять, чего хочет от него Саенко, тот, в свою очередь, был недоволен Смертиным, и с их обоюдного согласия Смертин пришёл ко мне с предложением заняться численным моделированием ПИВ. Я согласился, поскольку это соответствовало общему направлению работ по "Каштану", и Смертин взялся за дело, проявляя завидное трудолюбие и настырность, и вовлекая меня во все свои проблемы.
Примерно в то же время, а точнее, в августе 1974 года впервые появился у меня в кабинете Володя Клименко, чернявый малый, окончивший за два года до того кафедру теоретической физики Харьковского университета и отслуживший затем эти два года офицером Советской Ар-мии в Германии. В Калининград он приехал к жене, жившей здесь с родителями, и теперь искал работу. Каким-то образом он вышел на меня, я направил его к Гострему, тому Клименко понравился, он принял его на работу в НИС и направил, как теоретика, ко мне в группу. На первых порах я посадил его за литературу по физике ионосферы, программированию и численным методам решения уравнений матфизики, вводя постепенно в курс наших работ с тем, чтобы использовать его потом для расчётов ионосферных эффектов электрических полей. Когда-то мы начали заниматься этим с Никитиным, но так и не довели до серьёзного уровня. Теперь этими расчётами занимались выпускники КГУ Медведев и Бобарыкин, которых Костя Латышев взял к себе в подручные, но те не отличались ни инициативностью, ни исполнительностью, и дело с электрическими полями стояло. Клименко же схватывал всё быстро, трудолюбие и усидчивость у него оказались отменными, так что пополнению в лице обоих Володь я был очень рад.
К тому же и Юра Кореньков, работавший у нас первый год, проявлял себя с самой лучшей стороны, причём у него заладилась совместная работа с Сашулей, которая до сих пор чувствовала себя как-то неприкаянно в нашей группе, что создавало мне дополнительные производственно-семейные проблемы. Руководить научной работой своей жены - врагу не пожелаешь, тяжело. Не так сказал, не так посмотрел, обиделась, претензии - всё это не только дома, но и на работе. А ведь мы ещё и сидели в обсерватории в одной комнате, где я нещадно курил! И вот теперь Сашуля увлечённо работала  вместе с Кореньковым, и я в их дела практически не вмешивался, принимая участие лишь в обсуждении результатов.

Тем временем у нас опять сменился заказчик, точнее, представитель заказчика: Томашук ушёл из "Вымпела", или, скорее, его ушли и, по-видимому, за пьянство. Он уехал то ли в Якутск, то ли в Норильск к Шаферу (в ИКФиА) и там, говорят, спился окончательно, причём вместе с женой. Его место занял кто-то нам не знакомый, сначала вроде бы Кравцов, потом Буркин. Мы же продолжали контактировать с бывшей ближайшей помощницей Томашука - Любой (Любовь Филимоновной) Бурлак, маленькой, коротко стриженой брюнеткой, очень приятной, неглупой женщиной, чуть постарше нас. Ещё при Томашуке она принимала нас у себя дома на Арбате, рядом с "Поленовским двориком", где мы обсуждали дела темы, так как на "Вымпел" меня, разумеется, не пускали из-за отсутствия допуска. Она вносила уют в наши семинары, проходившие неизменно со спиртным, и не давала шибко разгуляться, к чему рвались души кое-кого из нас и Томашука.
Мы знали, что Люба замужем, но мужа ни разу не видели. Один раз он вроде бы появился, но тихо прошёл в свою комнату и нам не показался. Люба хорошо относилась к Томашуку (как и он к ней), прощая ему его слабость, и очень жалела об его уходе. Новым своим начальством она была недовольна. На нас же перемены на "Вымпеле" если и отразились, то в лучшую сторону - фактическим представителем заказчика стала Люба, а более доброжелательного представителя трудно было себе представить при всей склонности Любы к пунктуальному соблюдению всех формальностей договора и правил оформления и передачи документации. Требуя от нас строгого следования пунктам ТЗ, Люба входила в наши проблемы, в том числе взаимоотношений с Гостремом, вникала в "объективные трудности" и защищала нас перед своим начальством.
Самым слабым местом в выполнении темы по-прежнему оставался пресловутый ИДК. Оставались полтора года до завершения темы, а все достижения в этом направлении сводились к бумажкам: проектам и методикам, тогда как требовался вполне материальный ИДК, работающий в ре-альном времени. Его сердцем должна была стать ЭВМ ЕС-1020, по поводу которой шли дискуссии - где её ставить: в Ладушкине или в Калининграде, а сама она только-только пришла с завода, и её ящиками был загромождён весь наш так называемый конференц-зал. Установка машины стала проблемой номер один, решать её, разумеется, взялся сам Гострем. Он куда-то носился, с кем-то о чём-то договаривался, держа всё в секрете даже от Лаговского, которому предстояло быть этой машины начальником, но дело никуда не двигалось...

148

Тем же летом, кажется, произошла у меня интересная встреча в поезде. Я возвращался "Янтарём" из Москвы, где был в командировке, нагруженный как обычно закупками по заказам, и абсолютно без денег - не было даже рубля заплатить за постель. Моим соседом по купе оказался интеллигентного вида человек в очках и с бородкой, года на три постарше меня, с которым мы разговорились, стоя у окна в коридоре вагона. Не помню уж как, но вдруг выяснилось, что у нас имеются общие знакомые - Серёжа Фомин, которого мой попутчик (как оказалось, врач-психиатр) лечил по поводу - увы! - шизофрении, знал он и Серёжу Гриднёва, приятеля Бирюковых, тоже психиатра, часто приезжавшего в гости к Бирюковым вместе со своей очень приятной женой Лилей. Мы поделились впечатлениями от Серёжи Фомина, я - как от своего сотрудника, он - как от своего пациента, выяснилось, что с болезнью были связаны непостижимые исчезновения Серёжи. Между мной и моим попутчиком завязался оживлённый разговор.
Попутчик представился - Вильгельм Филиппович Рамхен, внешность его вполне этим имени, отчеству и фамилии соответствовала, что-то немецкое или прибалтийское чувствовалось, работает в областной психиатрической больнице. Меня же со времён моего навязчивого невроза всегда тянуло к психиатрам, поболтать о своей прежней болезни. Не удержался я и теперь. К взаимному удовольствию мой рассказ очень заинтересовал моего нового знакомого, и я, кажется, даже вырос в его глазах. Живописал я и жизнь нашего измирановского дома в Ладушкине, который в моём рассказе получился эдаким клубом интеллигентов, где полно интересных книг, людей и разговоров, ведущихся как по квартирам, так и на лоне чудесной окрестной природы... Рамхен рассказал о своём несчастии - сынишка повредил глаз, может, купить ему в утешенье собаку? Я приглашал его с семьёй в гости в Ладушкин и занял у него рубль на постельное бельё. Мы расстались вполне приятелями, обоюдно довольные знакомством.
Правда, я вскоре о нём забыл. Прошло несколько недель. Как-то на работе меня позвали к телефону, и я не сразу понял, кто говорит, - оказалось, Рамхен. Он спрашивал, нельзя ли ему с женой приехать к нам в Ладушкин на уикэнд. Я замялся. Шли проливные дожди, а что делать с мало знакомыми людьми все выходные дома? И я предложил перенести встречу на неопределённое время, когда установится хорошая погода, и можно будет пойти на залив или гулять по лесу. Рамхен согласился - а что ему оставалось? Не настаивать же на своём предложении. А до меня лишь потом дошло ощущение разочарования, прозвучавшего в его голосе, когда он прощался со мной по телефону. Больше он не звонил, и мы не встречались. Рубль я ему так и не отдал, хотя и записал его адрес. Правда, теперь у нас имеется ещё один общий знакомый, точнее, знакомая - жена Володи Опекунова Рая Снежкова, которая работает вместе с Рамхеном в одной больнице и считает его очень гордым человеком. Может, ещё увидимся с ним, и я отдам ему долг?
Эти строки были написаны в 1983 году, в самом его начале. А через три года мне довелось встретиться с Рамхеном и вернуть ему рубль, но об этом позже.

В конце августа в Ладушкин приехал дядя Вова, в отпуск, один, а тётя Тамара ездила в отпуск в Севастополь. В этот раз они разделились: дядя Вова не захотел на юг тащиться жариться. Мы с ним разъезжали по ладушкинским лесам на мотороллере и собирали грибы, дяде Вове такое развлечение пришлось очень по душе.

Запомнился осенний день, когда мы с Сашулей пошли вместе с Бирюковыми - Майечкой и Геной просто погулять по лесу, без особой надежды на грибы: сезон уже кончался, грибов было мало, день был выходной, а вышли мы поздно. Конечно, кое-что попадалось, особенно везучему Гене - бегунку. И вдруг Майечка сказала:
- А вы слышали, Шукшин умер?
 Я не поверил:
- Как? Не может быть, ты спутала с кем-нибудь, наверное.
- Да нет, точно. На съёмках.
Шукшин тогда снимался у Бондарчука в фильме "Они сражались за Родину". Я подумал - несчастный случай, наверное. Оказалось, нет - сердце. Это известие поразило меня. Шукшин - жилистый алтайский мужик, в расцвете сил, 45 лет, и вдруг - умер... Но тут же вспомнилась его последняя публикация в "Литературке" - "Кляуза", в которой он писал об отвратительном конфликте, случившемся у него с вахтёршей больницы, в которой он лежал и из которой ушёл в домашних тапочках. Значит, болел, и чувствовалось по рассказу, что нервы у него на пределе (да он, правда, и всю жизнь так прожил - на пределе нервного напряжения), не смог с этой дурой поладить, вот и получил ещё удар по уже исхудалому сердцу. Шукшина как писателя я тогда только начал ценить, издавали его ещё мало, а вот в кино он был на вершине популярности. Только что отгремела "Калина красная", где он отрепетировал себе трагический конец...

149

С 15 по 20 октября в Ростове проходила очередная Всесоюзная конференция по физике ионосферы и в её рамках - Третий Всесоюзный семинар по математическому моделированию ионосферных процессов. Гострем делегировал в Ростов целую экспедицию, которую сам и возглавил. От Калининградского университета были Латышев, Захаров, Никитин и Лещенко, от обсерватории - Саенко, Кореньков и я. В этот раз мы не стали представлять кучу небольших сообщений, а решили сделать обобщающий доклад по результатам расчётов, выполненных на нашей модели, соавторами которого стали я, Костя, Лёнька, Кореньков и Сашуля, и доклад по численным методам, автором которого стоял один Костя. Никитин представил отдельный доклад, в соавторы которого включил Гострема и Лёньку Захарова. Но и этот доклад поручили представить мне (не Никитин с Гостремом поручили, а оргкомитет, разумеется): на конференции часть докладов объединялась, и их представление поручалось так называемым репортёрам, в число которых попал и я. Работа Никитина мне не нравилась - в лихорадочном стремлении поскорее защититься Миша допускал явную, а чаще замаскированную халтуру, - но, не желая обострять наши и так уже неважные отношения с ним, я постарался максимально объективно представить его работу, воздерживаясь от резкой критики, к тому же мне не хватало времени на представление наших собственных результатов по "главной" модели. А результатов мы привезли очень много - пришло время собирать урожай!
Выступление моё прошло очень успешно. Вдохновение и уверенность не оставляли меня ни в ходе доклада, ни во время ответов на вопросы, ни в ходе дискуссии. Мы все чувствовали себя на взлёте, наш класс и авторитет были теперь признаны практически всеми (в Союзе, конечно, только).
А погода была в Ростове - лето! Плюс двадцать, солнышко. Вылетали мы из Калининграда в морось, пересадку делали в Минске, где тоже слякотило, а у меня не было даже плаща - думал, может, удастся купить в Минске или Ростове. И купил, действительно, в Минске в каком-то новом универмаге только не плащ, а египетский кожаный пиджак за 160 рублей - сумасшедшие деньги для меня по тем временам. Но попутчики мои меня поддержали - дорого, зато вещь. Да и мокнуть не хотелось, а купить недорогой плащ в сезон - смешно было и надеяться.
В Минске нам предстояло ночевать, самолёт на Ростов летел утром. Устраивали нас на ночлег наши же сотрудники - Шевчук, Сивицкий, Нина Коренькова, находившиеся здесь на курсах по изучению ЭВМ нового, третьего поколения - серии ЕС, из которой ЕС-1020 предстояло быть установленной у нас для автоматизации многострадального ИДК. Ночевали мы скопом в новой благоустроенной квартире, которую хозяева сдавали в наём приезжим, что, как нам сказали, весьма распространено среди тамошних новосёлов. Но вернёмся в Ростов.
(продолжение следует)