Струны

          Светило утреннее солнце,  решительно пробиваясь сквозь тяжелые гардины, и кое-где озаряя большую комнату.
          В центре комнаты, на массивном табурете сидел молодой человек с бледным лицом и густой, всклокоченной шевелюрой. Он был задумчив, в его глазах угадывалась некая тупая безысходность. Безысходность эта, видимо, являлась ничем иным, как творческим кризисом: меж худых, облаченных в оттянутые тренировочные, ног молодого человека покоилась благородная, с налетом старины, виолончель,  понуро  склонившись  на одну сторону. Смычок  безжизненной плетью струился из под костлявых  пальцев, а взгляд самого юноши устремился куда-то вверх, в сторону неба, на пути к которому грозно навис желтый, не избалованный побелкой, потолок. Быть может, если бы не этот Богом проклятый потолок, угляди молодой человек небесные просторы с их широтой и полнотой свежести, он и вышел бы из своего тоскливого оцепенения, как знать, как знать. Однако, нынче состояние нашего героя не обещало ничего радужного. Несколько раз он опускал глаза, глядел на виолончель, затем взмахивал смычком, проводил им по струнам, извлекая какие-то дребезжащие, неопределенные звуки, но тут же останавливался, замирал все в той же удрученной позе и снова возносил взгляд к потолку.

      Через какое-то время молодой человек внезапно вскочил, прислонил инструмент к табурету, и  стремительно подошел к письменному столу. Юноша схватил огрызок карандаша, извлек из большого фолианта заложенный туда нотный лист,  начертал на  нем несколько тактов какой-то мелодии, потом, немного подумав, зачеркнул эти несколько тактов и принялся писать другие. При этом он останавливался, что-то тихонько напевал себе под нос, временами  перечеркивал отдельные ноты, в общем, было видно, что вдохновение наконец-то посетило его тоскливую обитель.
     Оставив новоиспеченную запись на столе, молодой человек  пододвинул к нему стул с виолончелью, сел и, глядя в ноты, наиграл коротенькую мелодию.  Он нахмурился, заглянул в нотный лист и наиграл мелодию заново. Потом его брови удивленно приподнялись, он снова наиграл мелодию, но на этом останавливаться не стал, продолжил  дальше, и из под смычка стали вылетать густые, красивые звуки, наполненные содержанием и музыкальной строгостью.

       Остановившись на пике крещендо, молодой человек отложил виолончель и подскочил к старому, допотопному проигрывателю. В  руках появилась пластинка с изображением сурового лица Бетховена на конверте и надписью ""Соната.  Ми минор"". Острым жалом игла вонзилась в черную гладь пластинки, из динамиков проигрывателя вырвались первые такты сонаты. Угадать, что это была та самая мелодия, которую только что наигрывал юноша, не представляло никакого труда.
         Нервно пройдясь взад-вперед по комнате, горе-композитор схватил нотный листок, остервенело скомкал его и швырнул в дальний угол комнаты. Затем он потянул было руку к конверту, с которого немигающими, застывшими глазами, взирал на него Людвиг-Ван, но, видимо, не решился проделать с ним то же, что и с листком, и лишь, задумавшись на мгновение, яростно перевернул конверт лицом вниз. При этом вся сущность юноши излучала тотальную одержимость.

         Соната, тем временем,  неутолимо наполняла собой пространство комнаты.
Юноша с ненавистью глядел на проигрыватель, сурово поигрывая скулами.
Потом он все же прервал божественные классические звуки, вырвав провод прямо из розетки, после чего,  опустился на пол и закрыл лицо руками.
      Так он просидел вечность, а может и дольше, после чего с великим усилием поднялся и медленно, пошатываясь, вышел из комнаты. Постояв в коридоре, он переместился на кухню, где пустил из крана струю воды, нагнулся к ней и принялся жадно поглощать освежающие капли. Струя ударялась о край находящейся в раковине тарелки, отскакивала от него мириадами брызг и грибным дождиком моросила по дну раковины.
      
      Оставив кран открытым,  молодой человек подошел к окну, поглядел на утренний весенний мир и открыл форточку, сквозь которую в кухню ворвался поток уличных звуков: шептание листвы, далекий визг автомобильных тормозов, неразборчивая кутерьма людской речи, порывы ветра. Получив порцию свежего воздуха, юноша несколько ожил. Он водрузил на плиту чайник, зажег под ним газ, и даже не поленился сделать себе бутерброд.
       Когда чайник стал закипать, молодой человек потянулся, было, к плите, чтобы выключить огонь, но внезапно одернул руку и отпрянул назад. То, что произошло с ним в тот момент, он до конца не осознал. Вдруг, в какую-то секунду, окружающая действительность слилась воедино, и все звуки, наполнявшие кухню, переплелись, как цветы в венке, сложились друг с другом, и внезапно образовали необыкновенно гармоничную музыкальную композицию, которая отозвалась в его голове, и он стал слышать звучание целого оркестра. Капли воды отдавались тихой и четкой барабанной дробью, низко и чуть мрачновато завывал чайник - кларнет, а уличные звуки, в бесчисленном своем количестве, образовали сонм струнных инструментов. Юноша полностью окунулся в это состояние, он уже ничего не слышал, кроме внезапно возникших божественных звуков. Он сбегал в комнату за нотной тетрадью, вернулся,  и принялся  быстро, судорожно записывать ноты, боясь упустить даже самый мельчайший нюанс.
        Тут раздался звонок в дверь. Это был волшебный, необходимый, долгожданный звук - он влился в  музыку, вплелся в нее и явил собой кульминационный аккорд – такой силы и красоты, что у нашего композитора закружилась голова. Вдохновленной, струящейся походкой подплыл он к входной двери и распахнул ее.

         На пороге стояла маленькая, худенькая девушка в сильных очках и со скрипичным футляром в руке. Она улыбнулась и, видимо, попыталась поздороваться – но только она открыла рот, как юноша бешеным вихрем набросился на нее, схватил  за руку и, со скоростью мысли, притащил на кухню. Девушка была испугана и ошарашена таким внезапным поведением приятеля. Она с великим трудом освободила свою руку из оков его хватки, отпрянула к стене и прислонилась к ней, растерянно поправляя  сбившийся берет. 
           А молодой человек тем временем вознес один указательный палец к потолку,  второй прижал к губам, после чего обратил к девушке невидящий, полный одержимого благоговения взгляд и прошептал:
- Слышишь?..
           Она огляделась по сторонам, пытаясь услышать что-либо, что могло привести юношу в такое бессознательное состояние, но ничего не уловила, а потому честно ответила:
- Нет.
            Этот четкий и лаконичный ответ на какую-то секунду вернул молодого человека в реальность. Он, словно в первый раз увидев и девушку, и кухню, удивленно приподнял брови, а затем произвел череду  движений, в которых угадывался немой вопрос: ""Ну, как же, не слышишь? Это же очевидно: так очевидно, что и усомниться нельзя."" При этом выглядел он, как взбесившийся демон, исполняющий сатанинскую пляску. Девушка вдавилась лопатками в стену и от ужаса зажала рукой рот.
          
          Юноша схватил исписанный нотный лист и протянул ей, она нерешительно, дрожащей рукой, взяла , стала изучать. Постепенно ее лицо светлело, пропитывалось интересом. Она несколько раз поднимала глаза на юношу, и глаза ее  наполнялись чем-то, напоминающим благоговение.
           Уловив этот взгляд, молодой человек решил, что не всё потеряно, что девушка оценила окружающие звуки по достоинству, он благодарно кивнул ей, снова поднял указательный палец и произнес:
-  Прислушайся!

            Но девушка, в свою очередь, уже полностью погрузилась в ноты, она сорвала с головы берет, раскрыла футляр, извлекла из него скрипку и принялась ее настраивать.  Через мгновение – скрипка уже упиралась в хрупкое плечо, девушка снова взглянула в ноты и с возгласом:
- Не может быть! – взмахнула тонким смычком, и из-под него полилась мелодия – та самая прекрасная мелодия, родившаяся из звуков окружающего мира. Конечно же, девушка играла по нотам – она не слышала ни магического завывания уже практически выкипевшего чайника, ни дроби водяной струи, ни струнных аккордов шумевшей листвы на улице, но юноша прекрасно ощущал, как извлекаемая ею музыка гармонично сливается с тем, что слышит он, и радость наполнила все его существо.

      Он притащил виолончель… Вскоре, они играли уже вместе –  настроено и самозабвенно,  а под окнами  столпились прохожие, и  наслаждались прекрасной песней, выплескивающейся  из кухонной форточки с третьего этажа старого кирпичного петербургского дома…