Последняя жертва

Он стоял посреди уже пустой комнаты и был не в силах стряхнуть нахлынувшие ощущения. Теперь, без привычной мебели на привычных местах, без милого беспорядка, где каждая случайго уроненная вещь, принимаясь в объятия пушистым ковром, сразу как бы оказывалась частью интерьера, комната выглядела опустошенной. Не опустевшей – именно безжалостно опустошенной. Он уходил. Не умирал, не из-за трагедии, - просто потому, что его уже ждала другая, обустроенная его руками и руками жены, другая, будущая квартира. Старая комната до последней секунды не хотела верить, что это произойдет – ну пусть ночевать стал реже, что с того, ей же не много надо, он не сделает этого… А он сделал. И теперь стоял, сам опустошенный, словно это его  покидали, словно потерял очень близкого человека. Он понимал, что это неизбежно, в жизни каждого человека наступает такой момент, и не единожды, это только минутная слабость, сейчас пройдет! Но именно сейчас – сил сопротивляться не было. Комната смотрела на него подслеповатыми глазами своих окон, по которым медленно катились крупные капли – снаружи начинался дождь. Капли скатывались, и, сквозь щели неплотно прикрытого окна, падали на подоконник.
Он из последних сил пытался ухватиться за что-нибудь, что облегчило бы ему расставание. И, внезапно, вспомнилось, как в детстве он страшно обижался на домового, обитавшего в компнате. Конечно же, никакого домового не было на самом деле, даже и тогда он это знал. Он сам терял свои ручки, карандаши, шарики и прочие мелочи – но приятнее было все списывать на домового. Можно было сердиться, топать ногами, кричать – «Отдай!» – по большей части, естественно, безрезультатно. Но иногда наиболее важные вещи, всеже, находились – наверно,потому, что откричавшись и успокоившись, он начинал искать снова, более внимательно и методично.
И вот сейчас, как и раньше, для успокоения, подумалось со злорадством: «Домовой, домовой, у кого теперь таскать будешь? Вот тебе!». Где-то глубоко внутри он понимал, что не прав,  - ведь сорочий инстинкт милого домовенка идет только от его природы, он же всю жизнь немного ребенок, а игрушек ему никто не покупает. Даже мисочку с молоком, как водилось раньше на Руси, не ставят. А таскал он самые мелкие мелочи, действительно же никому не нужные и, по большинству своему, сломанные…
Поймав себя на этих глупостях, он тряхнул головой. Пустое злорадство над несуществующим домовенком немного помогло–таки собраться с мыслями. Последний раз, уже по-деловому, он окинул взглядом комнату. И удивился, - оказалось, что он забыл, не заметил в углу под шкафом, остающимся здесь, небольшую коробочку от детского лото. Присев рядом, он открыл ее… В коробочке лежали огрызки от цветных карандашей, сломанные и целые ручки, стеклянный шарик, ключ от детского паравозика, в три года ему подаренного и через месяц сломанного… Некстати вспомнилось – ключик – то он точно сам потерял, в песочнице, это точно! Потому и поломал паровоз, за что был наказан так, что до сих пор памятно. Он продолжал перебирать эти ничего не значащие, но так, видимо, дорогие домовенку вещи, перебирал и уже знал – здесь они все, до последней, до клочка бумаги с картинкой из детской книжки,.
Он чувствовал присутствие рядом кого-то маленького, растерянного, испуганного, кого-то, кто и мог только – «Прости пожалуйста! Вот, возьми все мои игрушки – я больше так не буду – я нашел то, что ты потерял – я буду помогать тебе, я найду все, что ты потеряешь, я больше не трону самого маленького огрызка в доме, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ УХОДИ!»
Внезапный комок, из самого сердца метнулся к горлу, комната поплыла перед глазами. Он только и смог, что вскочить, броситься к двери, на ходу бормоча – «я вернусь, я обязательно вернусь!», - зная, что врет, - и вылететь на лестницу.
На полу в комнате остались рассыпанные огрызки карандашей, клочки с картинками, стеклянный шарик и ключ от детского паровозика.