Вечерок втроем, или Древнейшая профессия

     Встретились у мусорного бачка трое бомжей: который мордатый – Батон, якорь на ручище наколотый, тельняшка с дырой, пузо набок, мужик не злой, молчаливый и спокойный как удав; второй – Вован – наоборот дерганый, как на шарнирах весь, деловой, видать, по жизни и хитрый как зуб, хитрожопость его по ходу и довела до мусорки, ведь на хитрую жопу всегда у нас найдется хрен с винтом; третий – Очкарик – придурок вежливый, из профессорской семьи, интеллигент узкоплечий с козлиной бородкой, шиз настоящий, при разводе путного из себя разыграл, жена его двадцатилетняя, на тринадцать лет младше, ему, импотенту, изменяла с каким-то приезжим арой у него же на хате, так он с ее доводами согласился, решил ее счастью не мешать, оставил ей с другом четырехкомнатную квартиру родительскую, сам выписался, все деньги оставшиеся от отца с матерью на сына в сбербанке переписал, даже библиотеку фамильную ему оставил, чтобы воспитывался, так сказать, в культурном контексте, а сам через свое благородство на улице оказался, без крыши над головой, с одним чемоданом, взял ведь только самое нужное – учебники институтские, тетрадки с конспектами по сопромату двадцатилетней давности и полпуда своей любовной лирики, супруге его юной посвященной, чемодан у него сразу увели, вот ведь кто-то обломался круто, когда допер его до укромного места и открыл...

     Такой вот ограниченный контингент...

     Так вот, короче, объедков они всяких в мусорке наковыряли, сидят – ужинают, за жизнь толкуют. Очкарик кривится, брезгует – запахи, эстетика нулевая. Не приспособленный к жизни человек! Отощал весь, на нет сошел, глаза одни остались голодным блеском горящие, а все одно кобенится. Ну не хочешь – не ешь, никто заставлять не будет, тут каждый за себя.

     Каляк на сытый желудок пошел гнилой: кто как и где раньше отдыхать любил в отпусках.

     ...Батон каждый год в Гаграх любил зависать, причем останавливался строго у одной и той же хозяйки на улице Важа Пшавелы за вокзалом. У нее всегда была лучшая "изабелла" в округе, прямо из холодильника, от мушек через марлю отцеженная, для своих скидка, а рядом пивняк, хашлама там, хинкали всякие, дальше – перепела жареные, пляж просторный, коровы гуляют, если пасмурно – минут пятнадцать на "маршрутке" – и в Пицунде! Посидишь там с коктейлем в баре среди немцев, в другом месте возьмешь пару порций чохахбили, попялишься на церковь, прошвырнешься по аллее среди сосен до пирса, продышешься воздухом, мокрой хвоей напоенном, искупаешься в прохладном море, а потом обратно, пароходом. Вечером обязательно в кабак, в "Жоэквару",  водочка под форель, девочки в варьете... То-се... Познакомишься с какой-нибудь отпускницей и целый месяц с ней кайфуешь. На экскурсии ее возишь. Новоафонские пещеры, озеро Рица, Сухуми... Э-е-х-х!!!

     ...Зато Вован постоянства не любил. Больше всего ему нравились ММЛ – международные молодежные лагеря системы "Спутник". Будучи мелким комсомольским функционером он на халяву объездил их все! Сочинский ММЦ, "Волгарь" в Костроме, "Березовая роща" под Иваново, "Лесное озеро" в Латвии, "Славутич" в Каневе, все и не перечислишь... А каким развратом он занимался в монастырских кельях Ростова Великого!!! 
     Основная масса отдыхающих – безденежные симпатичные комсомолочки от 7 до 10 баллов, приехавшие по 30-процентным путевкам. Соотношение их к парням всегда было 5 : 1, и это как минимум! Ведь половина чудаков приезжали сюда после комсомольских свадеб, получив халявные путевки от комитета комсомола, вместе со своими женами, все равно, что в Тулу со своим самоваром! В сексуальном разбое по этой причине они участвовать не могли, только ходили по коридорам, как тени, под ручку, под шипение одиноких, одуревших от тоски и безделья дам. А вторая половина сильного пола, с момента вселения закрывшись в номерах, начинала пить по черному и ухаживать за слабым полом до конца смены по причине перманентного вырубона была не в состоянии. Оставшиеся гангстеры по два-три разу на дню меняли половых партнерш (за себя и за всех тех парней), что в этой обстановке никакого труда для них не составляло. Любой колченогий махор в таких условиях, как Золушка, превращался на две недели в прекрасного принца и пользовался бешеным успехом.

     ...А вот Очкарик всю жизнь, до самой свадьбы, ходил в походы: исходил весь Кавказ, Крым, Тянь-Шань, Алтай, плавал на байдарках по Карелии, в Литве, по Телецкому озеру, по Байкалу, был на Селигере, на Валдае, на Таймыре, ходил на лыжах через полярный Урал. Жизнь в палатках, чистота отношений, песни у костра: "Милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретимся с тобою?" И вот, наконец, встретил... в Тыве... в одном стойбище... в столицу привез... луноликую... умываться научил... разговаривать по-нашему... зубы чистить... 

– А сейчас вот бомж, такой же, как вы. Вот что любовь с человеком делает. Хотя мы с вами еще не совсем бомжи. Настоящие бомжи ничего не помнят из своего прошлого, они и не живут... так... существуют... как растения... А мы ведь живем? Хотя бы своими воспоминаниями...
     – Да какие мы бомжи, мы не бомжи… – самодовольно-наставительно сказал Батон, доедая брошенный кем-то полусгнивший банан.
     – Ага, бомжи – не мы. – едко добавил Вован, макая грязным пальцем в остатки недоеденного йогурта и с наслаждением этот палец облизывая. – А ты давай трави, Четырехглазый, вишь, как у тебя складно получается...
     – Ха-ха-ха! Четыре глаза! Ха-ха! И ни в одном – совести. Ха! Ладно, мужики, хватит! Признаюсь! Никакой я не бомж! Наврал я вам все! И про свою квартиру потерянную, и про жену узкоглазую, и про развод! Это задание мне дали в редакции такое: погрузиться в вашу среду, собрать материал, разнюхать тут всю вашу специфику и шарахнуть в субботний номер статью убойную на весь разворот про жизнь бездомных и про бездушное к ним отношение власти и общества. У меня вот и удостоверение с собой журналистское. Вот так, бомжики! – ехидно проговорил Очкарик.

     Банан выпал из рук опешившего Батона…

     По лицу Вована прошли судороги. Он внимательно рассмотрел удостоверение "Очкарика", медленно вытер испачканные йогуртом пальцы о штаны, медленно полез в карман, медленно достал из кармана точно такие же корочки, медленно развернул, молча сунул удостоверение ошеломленному Очкарику в его еще более вытянувшуюся рожу, выключил диктофон и вдруг... его начало безостановочно рвать какой-то белой дрянью.

     На небе стали появляться первые звезды. Наступил момент истины. Богатырские спазмы Вована переодически заглушали шумы вечернего города. 

     – Да-а... Слышь, Вован, а тебе не кажется, что все-таки зря мы с тобой сегодня столько дерьма сожрали? Бесплатно... Эх, и мудаки... А? Ну-ну, ничего, бывает с непривычки... Сейчас пройдет... А вообще, сынок, у журналюги желудок должен быть луженый. И брезгливость, чистоплюйство всякое левое, работе нашей только мешают. Я вот один раз с корейцами собаку съел... По заданию редакции... Меня потом три дня рвало, чуть не сдох от обезвоживания. Зато тепе-е-ерь... Любую задницу, хоть сто лет не чищенную, оближу и не поперхнусь... В лучшем виде! Только бабки чехлите! А вы из каких газет, коллеги, если не секрет? – хриплым голосом произнес очухавшийся от удара и вдруг разговорившийся "Батон", тоже выключая диктофон.