Пьеса с роялем и часами

Это была старая маленькая гостиная. Большую её часть занимал черный, немного расстроенный рояль.  С полок  шкафа, стоявшего около скрипучего кресла-качалки, смотрели ровными рядами разноцветные переплеты книг.
В кресле сидел я, укрытый пледом.
Иногда мне казалось, что я так много провел времени в этой комнате, что сам стал частью её. К своему сожалению, не более подвижной, чем обеденный стол в углу.
 На столе были навалены груды бумаги, а на краю стояла чашка с теплым куриным бульоном. Мне принесла его жена моего сына, чтобы я выздоравливал, так как вчера я каким-то образом подхватил кашель. Только бульон не горячий, а просто теплый и поэтому невкусный. Я сижу в тишине и глажу кошку, которая свернулась у меня на коленях. Так проходит время.
Вдруг кошка встает и смотрит на меня недовольным взглядом. Я отвечаю ей тем же. Её хвост подрагивает, я кричу на нее, и она слетает с моих коленей и прячется под шкаф. Я тяжело встаю и беру со стола чашку с бульоном.
– Катя, – зову я свою невестку, подношу к глазам чашку и с отвращением смотрю на кусочки лапши, плавающей на поверхности, – Катя! Сколько можно звать-то?
– Да, Максим Алексеевич?– Катя входит в комнату и останавливается около рояля.
– Да, Максим Алексеевич, – я передразниваю и буравлю её взглядом. С горечью ставлю чашку на стол, – Что же ты не можешь принести мне нормальный бульон? Этот холодный как с улицы. Я же и так болею, – я достаю из глубины заношенных брюк платок, долго сморкаюсь и немного плаксиво добавляю, – Совсем в могилу меня загнать хотите?!
– Ну что же вы говорите, папа? Я же приносила его еще горячим – только сварила – а вы сидели всё в кресле и пить  не хотели, – произносит Катя, но я перебиваю её.
– Принеси мне горячего бульона, – почти кричу я и отворачиваюсь в другую сторону. В судорожно сжатой руке я держу трость и постукиваю её по полу.
Катя молча берет чашку и выходит из комнаты. Гордая.
Я перестаю стучать и оглядываюсь. Шторы плотно закрыты, но свет все-таки находит себе дорогу, прорывается внутрь и растворяется в пылинках, плавающих в воздухе. Странные эти шторы – никто не задергивает их, но с самого утра они тщательно скрывают от меня улицу.
Я медленно подхожу к шкафу и открываю створку. Она оглушительно скрипит, и я зажмуриваюсь. На нижней полке лежит маленький радиоприемник. Я беру его в руки и некоторое время развлекаюсь тем, что перенастраиваю его со станции на станцию.
Но потом я с треском выключаю его и ставлю на место.
На стене тикают часы. Они большие и громоздкие и сделаны из полированного дерева, а стрелки отливают золотом.  Я медленно, опираясь на трость, передвигаюсь из угла в угол. От рояля к столу.
Мою прогулку прерывает Алеша – мой внук. Он вбегает в комнату и протягивает мне чашку. В чашке – бульон, горячий, обжигающий губы. Я ухмыляюсь. Дую на него и ставлю чашку на стол. Алеша выжидательно смотрит на меня.
– Передай маме большое спасибо.
– За что? За бульон?
– Да нет, он сама знает за что, – смеюсь я и согнувшись поглаживаю Алешу по плечу, и мягко разворачиваю его.
Он выбегает из комнаты, на бегу сообщая мне, что скоро будет обед.
Я снова усаживаюсь в кресло. На стене громко тикают часы. Кошка вылезает из под шкафа и опять устраивается у меня на коленях. Уже привыкла.
Входит мой сын – Владимир. Все называют его почему-то Владом, а я упрямо зову его Владимиром, в память своего деда.
– Папа, Катя обед приготовила, пойдем.
– Иду, иду, – почти шепчу я и поднимаюсь. Он поддерживает меня под локоть.

На кухне светло и пахнет жареной рыбой. Я сажусь во главе стола. Катя ставит передо мной тарелку с картофельным пюре и рыбой. Рыбу я откладываю в сторону.
Все едят не торопясь, осторожно вытаскивая из рыбы тонкие кости. Владимир украдкой бросает на меня взгляды. Его жена смотрит на него и чего-то ждет. Наконец, она не выдерживает и обращается ко мне.
– Максим Алексеевич, мы подумали взять для Алеши преподавателя на дом.
– Ну а я при чем тут? – я отрываюсь от тарелки.
– Просто заниматься они смогут только в вашей комнате.
Я кладу вилку на стол и застываю. Тут вмешивается Владимир.
– Они будут заниматься всего несколько часов в неделю, так что тебе это особых неудобств не принесет.
– Особых неудобств?! – вскипаю я, – А чего же еще? Радости, что ли?! Ну да, конечно! Думал, что на старости отдохнуть смогу. Как бы не так. Навяжут кого-нибудь! Посидеть спокойно не могу! Что они в других комнатах заниматься не могут?
– Ну рояль-то в вашей комнате стоит!
– Рояль! Рояль! Эка невидаль! Ишь ты! А думаете, мне будет приятно, чтобы какая-нибудь чулочница у меня целый день сидела?
– Максим Алексеевич, как вы так можете говорить – вы же её даже и не видели?
– А что мне видеть-то? Знаю я их всех. Ну ладно Алексей бы занимался тихонько, я ничего и не говорил бы! А тут будет еще кто-то там торчать.
– Ну почему "кто-то там"? Почему "кто-то там"? Ангелина Андреевна очень хороший человек. Недавно закончила консерваторию. Очень вежливая и  милая, – Катя делает небольшую паузу – Она придет сегодня в пять.
– Сегодня!? В пять!? – я вскакиваю. Вцепляюсь рукой в трость и выхожу из кухни. На пороге я вдруг останавливаюсь и через плечо спрашиваю:
– Чем заниматься-то они будут?
– Музыкой, пап – Владимир улыбается и кладет себе еще один кусок рыбы.
Я вздыхаю и возвращаюсь к креслу.

Ровно в пять приходит новая Алешина учительница. На ней желтое платье, на плечи накинут большой полупрозрачный платок.
– Здравствуйте, – она говорит громко и звук её голоса, кажется, разгоняет даже ленивые пылинки, плавающие в лучах света. Наверное, она думает, что я глухой. Меня забавляет это, а она продолжает, – я Ангелина. Буду учить вашего внука музыке.
– Очень приятно. А я Максим Алексеевич. Живу в этой комнате, – я протягиваю её руку. Она пожимает её без тени замешательства.
– Рада познакомится, – комната становится вдруг светлее, и воздух начинает звенеть.
– Я тоже. Но только вы можете так громко не говорить, я нормально слышу.
– Ой, ну что вы! Я совсем не это подумала! – смеётся молодая женщина и чуть касается пальцами моего плеча, – просто тут такая комната замечательная – большая. Здесь такая акустика, что прямо и хочется петь. Или, по крайней мере, громко говорить.
Я улыбаюсь и киваю головой, давая понять, что удовлетворен её объяснением.
Ангелина подходит к книжному шкафу. Слегка наклоняет голову, чтобы прочитать названия. Вынимает самую потрепанную книгу.
– Булгаков. Наверное, ваш любимый автор. Верно? – она показывает мне книгу.
– Да, вы правы, – мне почему-то становиться стыдно за внешний вид книги и я пытаюсь объяснить, – С детства не могу приучить себя бережно относиться к книгам. Все мои любимые находятся в таком же состоянии.
– Зато они не покрыты пылью. А это хуже, – и Ангелина улыбается своему отражению в стекле дверки, – Булгаков. Мне больше всего нравиться у него "Мастер и Маргарита", а вам?
– "Белая гвардия". Сколько уже читал, а все не надоедает. Даже странно.
Тут в комнату заходит Алеша и наш разговор заканчивается. Ангелина достает из сумки какие-то тетради. Наверное, с нотами. Поднимает крышку рояля. Пробегает пальцами по всем клавишам. Я устраиваюсь поудобнее и стараюсь заснуть. Кошка уже сидит на моих коленях.
Начинается урок. Раз и два и три и четыре. Раз и два и три и четыре. Считает Ангелина. Ми-фа-до. Ми-фа-до. Алеша неуверенно извлекает из рояля звуки. Тик-так. Тик-так. Тикают часы. Мой указательный палец медленно двигается вдоль уха кошки. Она тихо урчит. Тик-так. Тик-так. Ми-фа-до. Ми-фа-до.
Я встаю из кресла. Подхожу к роялю и через спину Алеши смотрю на ноты. Ля-ми-фа-ре. Ну почему же ре? Ведь надо ля-ми-фа-фа. Два раза. Но фраза почему-то не дается и опять звучит ре. Ля-ми-фа-ми. Алеша повторяет снова и снова. Но опять появляется ре, потом соль, но фа как будто бы исчезла. Ангелина поворачивается ко мне.
– Алеша, вон уже и дедушка выучил. Пришел, хочет сам, наверное, сыграть, а ты все не можешь. Давай еще раз.
Но у Алеши опять ничего не получается. Я подхожу ближе и облокачиваюсь на рояль. Алеша снова делает ошибки.
– Ну, хорошо. Давай на сегодня закончим. Ты, наверное, уже просто устал. В следующий раз, я думаю, у нас все получится, – Ангелина закрывает ноты и убирает их с подставки к себе в сумку.
Я ухожу к креслу – интересного, наверное, уже ничего больше не будет. Алеша слезает с высокого стула и выходит из комнаты.
– Хотите я сыграю что-нибудь для вас? – Ангелина сама садится за рояль и улыбается мне.
Я зачем-то делаю страдальческое выражение лица и бормочу что-то об отсутствии музыкального слуха и добавляю, что у Ангелины, наверное, много дел. Но она лишь еще раз одаривает меня своей улыбкой и раскрывает перед собой толстую зеленую тетрадь.
Я глубоко вздыхаю и погружаюсь глубже в кресло, руки складываю у себя на коленях. Рояль наполняет всю комнату волнами звуков, и я расслабляюсь. Ангелина, следуя за музыкой, слегка покачивается за роялем. Её руки порхают, словно две бабочки над черными и белыми клавишами. Почему-то становиться немного грустно оттого, что музыка напомнила мне о чем-то старом. О том, что прошло очень давно, и то, что я забыл.
Отступают куда-то вглубь книжный шкаф, стол, да и вся комната и остается одна, чем-то знакомая, мелодия.
– Юленька, а что это было? – когда музыка замирает, спрашиваю я.
– Лист. Этюд №7.
– Вы так замечательно его сыграли.
– Я рада, что вам понравилось.
Я почему-то застываю в своём кресле. Толстая зеленая тетрадь скрывается в сумке, крышка рояля опускается и пианистка уходит.
– До свидания, Юля, – говорю я ей вслед.
– До свидания, Максим Алексеевич! – доносится до меня из коридора.
– До свидания, – шепчу я и потом долго сижу не двигаясь.
Но потом начинаю ерзать в кресле, стучать пальцами по подлокотникам и не выдерживаю, встаю с кресла, подхожу к шкафу, тяжело сажусь около него на колени, раскрываю нижний ящик  и выгребаю из него всё прямо на ковер. Входит Катя.
– Максим Алексеевич, что вы делаете?
– Ищу кинопленки.
– А зачем все на пол-то побросали?
– Потом уберу.
– Вот вы всегда так говорите, – начинает Катя, но я перебиваю её.
– Пожалуйста, оставь меня, – Катя молчит, но потом выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.
Старые кинопленки я нахожу в самом углу ящика. Из-за шкафа достаю кинопроектор, ставлю его на стол и долго с ним вожусь, пытаясь заставить его заработать. Но вот я щелкаю кнопкой, и треск аппарата заглушает тиканье часов, заполняет всю комнату, а на стене появляются, все в царапинах и налипших волосках, когда-то отснятые кадры.

***
Стояла ясная погода, но на улицах уже чувствовался холод, и солнце вовсе перестало греть. Приближался ноябрь, а с ним и зима.
Я распахнул перед Юлей дверь и изящно поклонился. Она вошла, внося в комнату терпкий запах осени и легкий аромат духов. Войдя в комнату, она огляделась.
– Здесь уютно.
– Да. Мне нравится эта комната.
– Вы играете? – Юля протянула свою гибкую руку по направлению рояля, стоявшего около окна.
– Нет. Как-то хотел научиться, но так ничего и не вышло. А рояль тут еще от прежних владельцев остался. А я решил оставить его – мне нравятся такие вещи – большие, сильные, – Юля подошла ближе и провела кончиками пальцев по черному полированному дереву, – А вы? Может быть, вы сыграете что-нибудь?
– Только не сейчас, – Юля дотронулась обеими ладонями к щекам, – я вся замерзла.
– Хотите, я принесу вам чаю?
– Хочу, – улыбнулась Юля. Я унесся на кухню.
Потом Юля сидела в кресле и, обхватив руками чашку, долго пила чай. Она рассеянно смотрела по сторонам, а я чему-то улыбался.
– Вот я и согрелась. А чему вы улыбаетесь? – Юля откинулась на спинку кресла.
– Просто хороший день. Хороший осенний день. Я люблю осень, – я смутился и отвел взгляд в сторону, – А я ведь пишу, – неожиданно сказал я и стянул со стоявшей на столе пишущей машинки чехол, – Хотите почитать мои работы?
– Да, конечно. Правда, я не знала, что вы пишете, – Юля взяла стопку листов, которые я протянул ей. Она оторвалась от спинки кресла и, балансируя листками бумаги на коленях, принялась читать. Я наблюдал за выражением её лица. Солнце за окном постепенно опускалось.
Когда она всё прочла, то, так и не поднимая головы, спросила
– А есть еще?
– Да, но может, это вам надоело?
– Нет, что вы. Лучше давайте еще.
Я протянул ей всё оставшееся.
В углу самоуверенно тикали часы. Большие – в человеческий рост. А солнце уже совсем село, и сумерки заполнили комнату.
– Это просто здорово, – сказала Юля, закончив читать.
– Спасибо, – я скромно улыбнулся.
– Мне очень понравилось. Чувствуется, что вам очень нравиться писать. Верно?
– Да. Нравится. Но это немного не так. Мне просто нравится придумывать всё это. Как будто ты сам создаешь какую-то новую жизнь, новых людей. Свои невиданные миры.
– Чувствуешь себя богом?
– Да, наверное. Я, правда, так никогда не думал. Я просто создавал эти мечты и радовался им. А вы тоже чувствуете это?
– Конечно, я ведь музыкант.
– Ах, да. Но, наверное, музыка это все-таки немного другое, – я стоял посередине комнаты и смотрел куда-то в стену, – а тут ведь действительно чувствуешь себя богом. Вы верно подметили. Единственное, меня иногда пугает, что я всего лишь создаю иллюзии и что они неживые, что они умрут вместе со мной.
– Нет, конечно же. Теперь они не умрут. Сегодня о них узнала я, завтра узнает еще кто-нибудь. Эти иллюзии, может быть, более вечны, чем мы с вами.
– Да, но мы с вами действительно живы, мы действительно существуем, а они нет. Вот это и страшно.
– Зачем думать именно так. Ваши работы и вы – это же просто одно целое. Когда есть вы, есть и они. Если живы они, значит, существуете и вы, – Юля проследила за моим взглядом, – Кто это?
– Где?
– Ну, куда вы смотрите. Портрет. На стене.
– А, это… Это мой дед. Он уже умер. Говорят, я очень похож на него. Внешне. Я, правда, его почти не помню. Отец рассказывает, какой он был сильный и здоровый.
– А что с ним?
– Я же говорю, он умер. Десять лет назад
– Ох, простите. Я просто старалась представить его, – я подошел к стене и поправил портрет.
– Он служил на железной дороге. Инженером. Там случилась какая-то авария, и ему отрезало кисти обеих рук. Вот так вот. И потом он долго жил с нами на пенсию. А когда мы переехали сюда, он все жаловался на погоду. И видимо не зря. Через три года он заболел. Пневмонией. И через месяц умер, – я взял у Юли листы бумаги и, вернувшись к столу, стал собирать их в одну аккуратную стопку, – Я просто иногда смотрю на него и думаю, каким я буду потом. В старости. И никогда не могу представить себе это.
Юля поднялась с кресла, подошла ко мне и взяла меня за руку.
– Что-то вы совсем некстати погрустнели. Давайте теперь вы сядете в кресло, а я вам что-нибудь сыграю. Идет?
– Идет, – я немного грустно улыбнулся и сел.
Юля подняла крышку рояля и провела пальцем по неё. Показала мне палец весь в пыли и укоризненно покачала мне головой. Я беспомощно улыбнулся. Юля снова повернулась к роялю, опустила голову, как будто вспоминая что-то, а затем, улыбнувшись, начала играть.
Тем временем ночь завладела комнатой и поэтому, когда последний аккорд стих, я встал включить электричество.
Когда я снова вернулся, Юля уже стояла возле рояля. Я подошел ближе к ней.
– Ты замечательно играешь, – В ответ Юля лишь улыбнулась, но тут же электрический свет дрогнул, и комната погрузилась в совершенную темноту. Мы оба засмеялись, – Подождите, я зажгу свечу.
После, когда маленький трепетный огонек появился из ниоткуда, я было начал говорить, но Юля не дала мне закончить.
– Постой, ничего не говори, – Юля прижала свои пальцы к моим губам, – Не надо. Просто возьми меня за руку. Вот так. Да. И потуши, наконец, эту свечу.


***
Аппарат все так же трещал, но пленка уже кончилась, и лишь белое пятно горело на стене напротив. Я щелкнул кнопкой, и комнату неожиданно заполнила тишина. Уже был вечер, и я сидел, не шевелясь, в темноте, пока кто-то, кажется, Владимир не вошел и не включил свет. Тогда я огляделся по сторонам, как будто не узнавая комнату, в которой провел все своё последнее время. Я съежился в старом скрипучем кресле.
– Владимир, открой, пожалуйста, балкон. Я хочу выйти отсюда.
– Пап, ты же болеешь. А там холодно, – вопросительно посмотрел на меня сын.
– Ничего. Я одену что-нибудь. Вон – дай мне пиджак. Он теплый, – Владимир протянул мне пиджак. Я накинул его на плечи, – И еще. Помнишь, у меня машинка была? Печатная. Ты мне её не найдешь?
– Хорошо, я поищу, – сын прикрыл за мной дверь и ушел.
В кармане пиджака я нашел давно забытую пачку сигарет и коробок спичек. Потом стоял, облокотившись на перила,  и с непривычки долго кашлял от дыма.
Когда я вернулся в комнату, то на столе уже стояла моя старенькая печатная машинка. Я подошел к ней и застыл. Машинка стояла где-то под кроватью, и вся покрылась толстым слоем пыли. Я достал платок и принялся протирать каждую клавишу.
– Максим Алексеевич, – вдруг раздалось у меня за спиной, – это я – Ангелина.
– Ах, да, – я с трудом развернулся к ней.
– Я тут бумагу одну оставила. Разрешите, я заберу её? Она вон под роялем лежит.
– Да, конечно, конечно.
– Вот так вот, – Ангелина подняла с пола какой-то листик, – наверное, ветром сдуло, – засунула бумажку в сумку, – ну ладно, спасибо, я пойду, – и она уже собралась выйти из комнаты
– Ангелина, подождите, – я одной рукой сжал трость, а другую прижал к груди, – вы не могли бы сыграть мне что-нибудь еще один раз? – я сел в кресло, – Я, кажется, вспомнил, почему называл вас все время Юленькой… Сыграйте что-нибудь, пожалуйста. Сыграйте.


Занавес.