В краю Саввы Сторожевского

     Будни. У вас – слишком однообразная, свинцово-серая, дождливая физиономия. Ваше течение беспросветно; многое, происходящее в вашем русле, безрадостно. Возможно, ваша череда приносит плоды, но вы не даёте внутренней радости. Иногда вы настолько надоедаете, что против вас зреет бунт. Потому что вы неправдоподобны и тоскливы.

*          *          *

     Накрапывает мелкий дождик; горизонт обложен серыми тучами. Безветрие, воздух неподвижен. Извилистая дорога, проложенная сквозь лесистые холмы. Дорога небезопасна, но ее свежеуложенный асфальт подзуживает водителя разогнаться во весь опор. В полёт ... Кое-где на поворотах – увядшие самодельные венки.
     Сосны. Их смолистый аромат дурманит, и целый день после похода в их владения шумит в висках; потрескивает голова. Потом пройдет, а пока – привыкаешь. Взглянешь ввысь – чуть одуреешь поначалу. Лезть вверх по такому склону ... Но ничего, свыкаешься и с этим, и спустя время взбираешься как заправский альпинист, а уж вниз летишь как перышко.
     Там, наверху – жизнь ключом, да всё только такая, от какой лишь недавно улизнул. Или очень похожая на нее. Поэтому «верхушка» – только временное пристанище, а целый день - сверху вниз; снизу вверх. Только рвение нужно чуть придержать: вверх - не надорваться бы, вниз - в яму не угодить. Бдительность - штука не бессмысленная.
      В одном из мест на склоне холма – ниша. К ней – лестница. Дальше по дороге – городские владения, и туда уже не тянет. Да и тут пока – еще город, окраина. И в общем часто он такой – в лесу наполовину. И «чугунка» тут по нынешнюю пору одноколейная.
     У подножия лестницы – множество машин, люди копошатся. Вверх – живая вереница, вниз – то же, но по другой лесенке. Люди отчаливают нагруженными святой водой из источника. У трубы – бабушка за столиком: иконки, молитвенники. «Приходите на Илью-пророка, на пироги!» Возле вьется целый рой девчушек. Платьица на всех одинаково нарядные, многие – в очках, возраста примерно одного (лет по десять), лица похожие. Из воскресной школы? Или сёстры? Все шесть? Набирают в горсточки воды. Пьют, крестятся, веселеют. Две сопровождающие матушки-монахини тоже пьют. Их лица тоже озаряет простая радость. Эх, матушки. Девчонки ведь не ваши! Не по монастырям бы вам сидеть ...
     Наверху – древняя церковь Успения на Городке. Построена по почину Юрия Звенигородского, сына Дмитрия Донского. Церковь, красивая своей простотой и строгостью, словно сама поднялась средь этих сосен. За версту – монастырь святого Саввы, покровителя Звенигородского края. И еще здесь – редкой красоты овраги. Внизу – чистые, зеленые, залитые солнцем; по откосам – соснами поросшие; здесь обрывы, в которых эхо живёт! Завалишься в клевер: в лицо – солнце и лёгкий ветер, через овраг – Успенская церковь, сверху дятел работает, а под тобой ... По меркам Средней России – целая пропасть.
     А под горой – пристанище самодовольных купальщиков и обезумевших рыболовов. Москва-река. Берег, весь поросший ивняком и камышами. Река узка. От берега до берега – метров, может, семьдесят. Мелка: по грудь зайдешь, а к середине – даже мельче. Холодная и быстрая. По вечерам, когда у деревьев на том берегу золотятся лишь макушки, над рекой плывёт молочно-белый туман. Легкий, неосязаемый, почти невещественный. Течёт над гладкой успокоившейся водой. То тут, то там бахают по воде крупные голавли, охотясь за вечерней мошкарой.
     Взгляд плывёт медленно по сереющему закатному небу: в нём зажигаются звёзды. Зябко становится. Предвкушение близости окончательно непролазной тьмы и побежавшие по коже мурашки делают дорогу домой – на гору, вприпрыжку – желанной и незаметной. Там горит соскучившийся огонек, а окна запотевают только с уличной стороны ...

*          *          *

     Конечно, здесь тоже есть своя «цивилизация», но не к ней тянуло сюда. Хотелось прикоснуться к оврагам, сосняку, Москве-реке и Савве Сторожевскому ... Ко всему настоящему.

29 августа 2001 г.