Слава Комаринского

                -Вступление-
У юноши, окончившего одиннадцатый класс, есть два пути – высшее учебное заведение или армия. А если у него к тому же день рождения в феврале, то поступать можно только один раз: а весенний призыв – и поминай, как звали.
Все вышесказанное целиком и полностью относится к Генадию Комаринскому.
Попытка законно откосить от армии Комаринскому не удалась, и менее чем через год придет пора отбывать на защиту Родины.
Для своих семнадцати лет Генадий был человеком весьма самостоятельным. Шутка ли: он жил один уже два года. Его родители, Павел Сергеевич и Вера Семеновна, долго копили деньги на новую трехкомнатную квартиру в центре, но кризис съел эти накопления; и удалось приобрести только однокомнатную в хрущовке, куда без лишних слов поселили Генадия, (с обещанием высылать деньги каждый месяц).
Тогда ему было пятнадцать, но ситуация нисколько не испугала Комаринского, напротив, дала дышать свободней. Со временем обе стороны, живущие на разных концах Москвы, смирились и зажили тихо мирно.
Не столько к своему ужасу, сколько к искреннему изумлению Генадий провалил экзамены в институт (название которого он не мог даже выучить: толи МИЭАР, толи МИРАЭ).
«В общем, делать нечего – остается ждать повестки, – думал Комаринский».
Но сидеть без дела десять месяцев Генадий не хотел. Надо было себя чем-то занять.

                -Пустота-
В газете Комаринский набрел на объявление следующего содержания:

Требуется человек для набивания текста на компьютере. (Знание компьютера необязательно). Зарплата от 150$!
Адрес: Несвижский переулок, д. 14.

Телефона присовокуплено не было, и, аккуратно вырезав объявление, Генадий отправился по указанному адресу.
– Генка! Ты?! – на троллейбусной остановке окликнул его чей-то голос.
Голос принадлежал Егору Архипову, некогда учившемуся в параллельном классе. Комаринский поразился, что тот помнит его (Генадий особо ни с кем из школьных товарищей не сходился, да и они не проявляли к его персоне сильного интереса).
– Генка. Ну, точно: он. А я-то думаю: он или не он. Пошли ко мне. Вечерина классная намечается – не пожалеешь.
Комаринский совершенно не имел никакого желания очутиться в обществе малознакомых людей. Однако тучи затянули небо – к дождю, да и Егор прилип как банный лист: «Пошли, пошли…». И Генадий согласился.
Архипов проживал в роскошной, прекрасно обставленной квартире с двумя туалетами, с душем и ванной с гидромассажем в одном, и четырьмя просторными комнатами. Кухни не было вовсе, зато в большой комнате оказалась барная стойка.
Народу завалилось тьма. Егор что-то брякнул Комаринскому и погрузился в пучину гостей.
Генадий уже пожалел, что необдуманно принял приглашение. Он вошел в комнату, где громко звучала музыка и танцевали. По дороге с ним кто-то поздоровался, но тут же сгинул, так что определить знакомого не представляло возможным.
Кто-то неосторожно толкнул Комаринского в бок, и Генадий плюхнулся в мягкое кожаное кресло.
– Ты что не веселишься?! – стараясь переорать неврастенические «я сошла с ума…», крикнула ему в ухо незнакомая девушка.
– Да так… Голова болит!
– Тебя как звать!
– Гена!
– А меня Лиза! Вот тебе лекарство от головы! Веселись!!!
И положив в руку Генадия белую таблетку, Лиза пустилась в пляс.
Комаринский как-то машинально положил «лекарство от головы» в рот, хотя у него на самом деле ничего не болело.
«Как хорошо здесь! – подумал он».
Вдруг ему захотелось танцевать, познакомиться с кем-нибудь – пообщаться. С приятной улыбкой он подошел к одиноко стоящей у окна девчонке.
– Привет, я Гена?! Давай потанцуем?!
Но ответа не последовало.
– А как тебя зовут?! – не унимался Комаринский и сделал атакующий шаг вперед.
Неожиданно лицо девушки ярко вспыхнуло, а кто-то рядом сказал:
– Ее зовут – Торшер!!!
В продолжение вечера Генадий сильно раззадорился и веселил всех, изредка проглатывая таблетки, чтоб голова не так болела.

Комаринский проснулся от непонятного неудобства. Он открыл левый глаз и у самого носа заметил бычок от сигареты. Когда же он открыл и правый, долго не желавший прозреть глаз, то понял, что лежит на ступеньках в подъезде. Все тело ныло, и искать правды уже не имело смысла.
«Ох, ну и наглотался же я этого дерьма!»
Фенамины и барбитураты вывели Генадия из строя на неделю, которую он провел на больничной койке. Но были два хороших последствия.
Первое. Комаринский четко для себя уяснил, что ждать милости от кого-то бессмысленно, и глупо терять драгоценное время на развлечения. Нужно строить свою жизнь, строить так, чтобы никто не смог ее разрушить, даже не посмел бы.
А второе – он начал писать стихи.

                -Самоотверженные-
Наступила осень. Генадий нашел работу на продуктовом рынке недалеко от дома, где под началом предприимчивого грузина Кахи торговал солью, сахаром, рисом, кетчупами и другими товарами мелкого пошиба. Устроиться набивальщиком текста не удалось: когда Комаринский пришел по адресу, никакой фирмы там не оказалось, а у входа в здание копошились органы внутренних дел.
Генадий действительно нравилась работать продавцом; здесь он мог общаться с людьми, что раньше доставляло ему стеснение.
Здесь же он познакомился и близко сошелся с Яковом Мирвичем, которого все звали просто «дядь Яш». Дядя Яша был не стар, но все его, безусловно, уважали. По окончании рабочего дня, сидя на ящиках из-под пива, он любил пофилософствовать о живописи, науке, политике, литературе, что доставляло Генадию огромное удовольствие.

Он у прилавка днем стоит
И, сколько стоит, говорит.
Но день рабочий завершен,
И думы думать он ушел.

Это четверостишие Комаринский написал о Якове Мирвиче.
Генадий был ужасно рад тому, что открыл в себе «поэтические наклонности» (он никогда не говорил «талант»), но сам же признавался, что язык сильно хромает, чувств не хватает, в общем, скверно.
Как-то после неожиданной выдачи зарплаты, а это всегда происходило спонтанно, Генадий зашел в бар, где расположился за столиком в самом углу. Размеренно попивая «Балтику» трешку, он составлял канву нового стихотворения, как вдруг к нему подсел явно перевыпивший мужчина с бутылкой коньяка.
– Аркадий Шитов, – представился он.
– Генадий Комаринский.
– Я здесь за сволочь-жизнь пью.
Завязался разговор, и выяснилось, что Шитов постоянно посещает вечера, устраиваемые какой-то организацией в одном кинотеатре. И так Генадию стал симпатичен новый знакомый, что, слово за слово, и назавтра они договорились встретиться на одном из таких вечеров, где «человек находит опору, встает на истинный путь».
Аркадий встретил Комаринского уже в зале, битком набитым народом, и тут же передал его добродушной женщине Нине Михайловне.
– Вы, Генадий, у нас первый раз? – приветливо улыбаясь, сказала она. – Ничего не бойтесь, садитесь, уже начинается, и вы станете одним из нас.
На сцене появился маленький лысый человек, долго рассуждающий о комплексах, одиночестве и еще что-то о Хаббарте. Но Комаринский слушал вполуха и особо не вникал в происходящее.
Шло время, и обстановка стала гнетущей: Генадия поразили лица людей. Глаза их странно блестели. Вначале этот блеск казался дружественным, обходительным, но теперь в нем было что-то звериное, и это испугало Генадия.
Комаринский нутром почувствовал, что надо уходить. Он попытался встать, но Нина Михайловна крепко сжала его руку.
– Вы куда?! – оскалясь, проговорила она, но, спохватившись, тут же улыбнулась.
– Я… я в туалет, – нашелся Генадий.
– Туалет прямо и направо, – сказала Нина Михайловна и отпустила руку.
Больше Генадий здесь не появлялся.
Из этой истории Комаринский вынес важную мысль: не все то золото, что блестит. Никогда нельзя попадаться на красивые слова и доверять сладким, зазывающим улыбкам – за ними могут скрываться уроды.

                -Один, и слава Богу-
Когда закончилось Бабье лето, и в права вступили пасмурные, прохладные деньки, в Комаринском пробудилась мания величия.
По всей квартире были разбросаны его многочисленные произведения: мятые тетрадные листы висели на обоях, торчали из шкафов и шкафчиков и собирали пыль под мебелью.
Генадий чувствовал неоцененность своих поэтических наклонностей, и это все больше его угнетало. Порой он даже не мог писать, осознавая, что труды напрасны и никогда не найдут своего читателя.
Наконец Комаринский решился отнести свои произведения в газету «Талантливый тинэйджер». Это была газета для молодежи, выпускаемая небольшими тиражами и не пользующаяся особой известностью.
В ней печатались сочинения читателей. Главной находкой считался некий Феофан Пушкич, поэт и прозаик, писавший в разнообразный жанрах, иногда смешивая их в умопомрачительный симбиоз. Имелась также Анастасия Крюкова, специализирующаяся на публицистических статьях о популярных персонах и веяниях современности. Нельзя не отметить и человека неопределенного пола, называвшимся Bkstiro-al-kanto5w. Оно уже больше года печатало эпопею «Межзвездное воинство и мировая схватка». Ей, казалось, не будет конца – автора беспокоит слава «Войны и мира» и «Санта-Барбары».
В такое самобытное общество и решил втиснуться Комаринский.
Через сорок минут он с кипой бумаг стоял у двери, с прикрепленным скотчем куском картона. Надпись на картоне гласила:

Главред. Газеты «Талантливый тинэйджер» Дмитрий Игоревич Сысоев

Комаринский улыбнулся зачеркнутому недоброжелателем «Гла» и, энергично распахнув дверь, вошел в кабинет.
За маленьким, заваленным всяким хламом, столом сидел моложавый мужчина, скверно выбритый и необъяснимо отталкивающего вида.
– Здравствуйте. Я… – начал было Генадий.
– Присаживайтесь, – отрезал Сысоев.
После долгого объяснения о том, какие цели ставит перед собой творческий коллектив «Талантливого тинэйджера» (а именно, наставить молодежь на правильный путь) главный редактор согласился взглянуть на стихи Комаринского. Читал он их быстро, изредка вставляя комментарии и задавая вопросы, на которые, впрочем, будто бы и не ждал ответа.
– Здесь попахивает радикальным славянофильством, вы не находите? – спросил Сысоев, прочтя одно из ранних стихотворений, оканчивающегося так:

Растет береза белая,
Растет в лесу густом.
Достала жизнь оседлая –
Покину отчий дом.

– А к перетрубациям у людей в постпереходном возрасте вы, как я понял, относитесь толерантно? – заметил Сысоев, сославшись на следующие строки.

Шестнадцать лет стучат в окно.
А что же дальше?.. Все равно!

Наконец Комаринский был засыплем стольким количеством непонятных слов и выражений, что сильно растерялся.
– Я заметил вы подписываетесь «Генадий Комаринский», – сказал главный редактор. – Почему «Генадий» с одной «н» - это псевдоним что ли такой?
– Нет, меня так отец назвал, – ответил Генадий.
На самом деле Павел Сергеевич не случайно так назвал сына. В пользу этого он всегда приводил два аргумента: «Во-первых, корень-то какой – ген – то бишь «гены», а брать выше: «гений». Да и просто, на черта в имени Геннадий две «н»!»
– Ясно. Вы понимаете, вот какая штука. Мы печатаем произведения определенной, так сказать, направленности. Ваши стихи мне понравились, но надо еще чуть-чуть поработать, и тогда, обязательно, ваша поэзия будет достойна публиковаться в нашей газете, – говорил Сысоев, медленно подводя Комаринского за руку к выходу. – И почитайте классическую драматургию, лучше всего Достоевского, – прибавил он, закрывая дверь.
Комаринский был раздавлен окончательно и бесповоротно. Чувство одиночества в своем творчестве наполнило его мечущуюся душу и лилось через край.
Он осознал, что далеко не каждый способен оценить его: вообще люди почему-то даже не пытаются понять друг друга. Несмотря на ужас этого открытия в Генадии зародилось спокойствие. Спокойствие было не счастливое, а равнодушное: получалось, что никто никому ничем не обязан; и это теплило душу.

                -Sĭ-
В следующий месяц Комаринский не написал ни строчки, зато, следуя совету Сысоева, читал Достоевского. (Хотя совет был бессмысленным с точки зрения улучшения качества поэзии Генадия).
Особенно ему понравилось «Село Степанчиково и его обитатели», где он аккуратно пометил карандашом небольшой отрывок, в котором тиран Фома Фомич Опискин ругает дворового мальчика Фалалея. Начинался отрывок так:

… Отвечай: что ты делал сейчас? отвечай же, отвечай немедленно – слышишь?
– Пля-сал… – проговорил Фалалей, усиливая рыдания.
– Что же ты плясал? какой танец? говори же!
– Комаринского…
– Комаринского! А кто этот комаринский? Что такое комаринский? Разве я могу понять что-нибудь из этого ответа? Ну же, дай нам понятие: кто такой твой комаринский?

Выяснилось, что это мужик, который «вместо того чтобы трудиться для блага своего семейства, напился пьян, пропил в кабаке полушубок и пьяный побежал по улице».
Генадий уверился, что, возможно, этот мужик его предок, и эта возможность сильно его радовала, несмотря на то, сто родственник был выставлен в самом дурном свете.
На служебном поприще дела шли как нельзя лучше. Благодаря махинациям за спиной Кахи, в которых Комаринский выступал исключительно в роли шестерки, ему удалось заработать восемьсот долларов и переквалифицироваться в продавца в ларьке. Плохо только, что Яков Мирвич ушел с рынка, так что поговорить теперь не с кем.
Однажды уже в конце рабочего дня в окошка палатки просунулась женская рука и знакомый голос попросил пачку легкого Davidoff. Это была Лиза с вечеринки у Архипова.
Узнав в продавце Гену, она кокетливо предложила пойти к ней. Выходило как-то двусмысленно, но Генадий согласился.
Вступив на порог квартиры, Комаринский почувствовал странный, одурманивающий запах. Лиза сразу же побежала на кухню, где варился его источник; а Комаринский вошел в просторную комнату, с диваном посередине и исписанными непонятными иероглифами и значками обоями.
Через пять минут появилась Лиза и уселась на диван рядом с Генадием.
– Ген, хочешь уплыть? – спросила она, лукаво улыбаясь.
– Куда?!
– Закрой глаза – узнаешь.
Комаринский подчинился и почувствовал, как Лиза взяла его руку. Вдруг он ощутил укол в запястье и открыл глаза.
Лиза давила на шприц, впуская ему в вену мутную бурую жидкость.
Комаринский не успел опомниться, как Лиза уже вколола и себе порцию зелья.
– Ну, будем плавать вместе? – прошептала она, откидываясь на спинку дивана.
Генадий сделал то же самое. Он стал вглядываться в символы на стенах и моментально понимать их значение.
«Этот иероглиф – четыре пересекающиеся палки, одна из которых переходит в квадрат, – Жизнь. А этот черный крест – Страдания. Да это Страдания! Вот странное существо, аккуратно нарисованное розовым маркером: туловище война в доспехах, но вместо ног – две змеи, а сверху голова петуха – точно Счастье! – одухотворенно размышлял он. – Вот ползет по стене таракан. Вон, вон ползет по Жизни – значит живет, ползет своей дорогой. Ага, залез на Страдания! Остановился… и в страданиях есть удовлетворение! Так, а теперь заполз на Счастье. После страданий! Всегда так, но счастье не бывает долгим. Во!»
Таракан свалился со стены на пол, и Комаринский провалился во владычество снов.
Генадию грезилось, что он стоит на скале, ниже только густые, забухшие как заварной крем облака. Он поднял голову. Там, высоко в небе сверкало всеми цветами радуги солнце, но вдруг светило погасло, и небо обволок громадный иссиня-черный объект, который был больше Земли, а может Солнца – Вселенной (или это и была Вселенная?!).
Генадий опустил взгляд: только бы не наблюдать Это. Но он уже стоял на ровной поверхности, а вокруг находились люди в немыслимых одеяниях – смесь древнеримских туник, индийских сари и старинных русских сарафанов.
Люди тоже следили за объектом. Некоторых обуял страх, и они перерезали себе горло, вскрывали вены и валились на горячий песок, мгновенно превращающийся в кровавую кашу. Другие падали на колени и рыдая, читали непонятную мантру на тарабарском языке. Были и те, кто просто носились, расталкивая окружающих, и истерически орали в припадке безвыходного бешенства.
Мрак расстилался по земле; объект приближался.
Комаринский огляделся и заметил, что некоторые люди стали возвышаться над всеми. Песок под ними выдавливался, тем самым медленно поднимая стоящего вверх.
С Генадием произошло то же самое. Некоторые оставшиеся внизу пытались схватить отщепенцев, но тут же падали от невидимого удара и погружались в песок, где в муках задыхались.
Путь к небесам совершали единицы. Теперь Комаринский видел, что собрались миллиарды людей, и ужас, наполнявший их существование, казался омерзительным.
Многие уже остановились, лишь один Генадий продолжал подниматься. Но чем больше он возвышался, тем ему становилось спокойней. Он как бы принимал свою участь; первым достойно встретить зловеще чернеющий объект, уже полностью закрывший небосвод.
Вглядываясь в него, Генадий различил рельефно образовавшийся по всей длине иероглиф.

-------------------------------------ш-ш------
ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш---
-----ш ш----------------------ш--------------
---------------ш---------------ш--------------
-----------ш-ш----------------ш-------ш-ш-
--------------ш----------------ш--ш-ш------
---ш-ш-----ш-----------------ш-------------
--ш-----ш-ш------------------ш-------------
ш----------ш------------------ш-------------
----------ш---------------------ш------------
--------ш-----------------------ш--------ш--
-----ш--------------------------ш-------ш---
--ш-----------------------------ш-ш-ш-ш---


Но сон ушел в глубины сознания, и перед лежащим теперь на полу у стены Комаринским зиял такой де иероглиф, как на том объекте. Рядом кверху брюхом валялся мертвый таракан.
Приложив море усилий, Генадий поднялся на ноги и приблизился к спящей на диване Лизе.
Она лежала тихо-тихо; слишком спокойно.
Комаринского сильно прошибло. Он схватил ее руку – пульс отсутствовал. Потом приложил руку к лицу – дыхание не ощущалось.
– Перекололась, – прошептал он. – Дура.
Он отыскал телефон и набрал 03. Генадий пытался объяснить, что случилось, но сам путался, а, поняв, что не знает адреса, бросил трубку.
– Дура, – повторил он и протер трубку носовым платком.
Затем, стараясь ни к чему не прикасаться, он покинул квартиру и растворился в сумраке ночи.

                -Не один-
Зачем приходишь ты,
И счастье вмиг ты рушишь?
Завянут все цветы,
Как увядают души.

Ты в пустоту ведешь
Сердца людей с собою.
Теперь уж не свернешь;
Теперь одной тропою.

Зачем кровавый след
Небес туманит поле?
Но я узнал ответ:
Ты – смерть, чего же боле…

Такое стихотворение Генадий, не останавливаясь, будто кто-то управляет его рукой, написал сразу по возвращении домой.
Затем он поставил в конце дату и время – 24.10.00, 3:14, и название – «Смерть». Подумав, он зачеркнул «Смерть» и написал – «Зачем?».

Три следующих месяца развернули жизнь Комаринского на 180 градусов.
Началось с того, что он встретил Архипова. О происшедшем на злополучной вечеринке старались не говорить, но зато Егор, узнав, что Генадий пишет стихи, сообщил интересную информацию. Оказывается, его отец знаком с одним мужиком, имеющим свое издательство и широкую известность в литературных кругах не только России.
Мужика зовут Александром Осиповичем Сорно, а как «чел продвинутый» он интересуется молодыми авторами, в том числе и поэтами.
Егор рассказал, что в конце семидесятых Сорно в составе какой-то делегации выехал в Токио, где сбежал от всевидящего ока сотрудников КГБ, фактически сделавшись диссидентом. На волне перестройки он, вернувшись на родину, издал три романа, обличающих советскую действительность. И тут же популярность, принятие в члены Союза писателей и, конечно, деньги (но, «никакой мокрухи»!).
Архипов клятвенно пообещал свести Генадия с ним, и через неделю Комаринский явился в издательский дом «Сорок ночей»: производное от Сор–но.
Александр Осипович Сорно с первого взгляда отпечатался в душе Комаринского как человек мудрый, видавший многое на своем веку.
Ему было пятьдесят два года. Печальные, но сохранившие юношеский блеск, глаза сильно контрастировали с маленькими морщинками от глаз к вискам, свидетельствующими о частой улыбке на лице хозяина. Черные глянцевые волосы также антонимировали с пышными седыми бровями.
Он попросил у Генадия его произведения и предложил зайти завтра, когда можно будет высказать определенное мнение.
На следующий день Сорно встретил Генадия у дверей кабинета, почтительно пропустил вперед, усадил на стул и эмоционально произнес:
– Восхитительно!
Комаринский опешил.
– Это действительно восхитительно, – продолжал Сорно. – Здесь есть душа, искренность. Но вместе с тем незамысловатый слог, что придется по вкусу современной публике. «Зачем?» – это лучшее. Неужели вы вправду столь близко видели Смерть?
Генадий заерзал на стуле.
– Ну хорошо. Не отвечайте, если не хотите. Лучше скажите: сколько вам лет?
– Семнадцать.
– Семнадцать. Превосходно? Я уже представляю аннотацию к книге.
Собственный сборник стихов Комаринскому и не снился – все казалось утопическими фантазиями. Но Александр Осипович говорил искренне.
В конце Сорно сказал:
– И еще кое-что. Я несколько лет прожил в Японии, и, знаете, проникнулся ее культурой, духом этой цивилизации. Я бы хотел, чтоб вы написали несколько хокку. Это нерифмованные трехстишия, отличающиеся простым языком. Предложение необычное, но я думаю, вы справитесь.
Генадий уволился с рынка и дни и ночи выдавливал из себя и отшлифовывал все больше и больше стихов, чтобы их количество и качество удовлетворяли формату книги.
Попутно изучив хокку Басе, поэзию которого ему дал Сорно, Комаринский написал двенадцать хокку аля рус. Наиболее удачными, по его мнению, получились два.

Дороги устлали Землю
Лишь одна из них – моя…
Но какая?

И

Тлеют поленья в костре.
Ночь овладела миром.
А завтра снова гореть.

Наконец, в начале января, Генадий подписал контракт на тираж в 3000 экземпляров. Десять процентов с продаж получает он, девяносто – Сорно.
Книгу назвали «Зачем?», и к концу января она заполонила прилавки лучших книжных магазинов Москвы.
Наступило затишье перед бурей.

                -Апогей-
Благодаря связям и деньгам Александра Осиповича Сорно Генадия не забрали в армию. Через год Комаринский получил несколько популярных литературных премий, и часто его можно встретить на экране телевизора.
В июле 2003 года Генадий издает еще два сборника стихов и одну книгу с небольшими рассказами. Он становиться известным за рубежом, его лицо не покидает обложек самых читаемых журналов всего мира. За два года выходят еще несколько книг Комаринского, и он становиться богатым.
Тогда же он берется за написание романа-эпопеи, в котором хочет проследить историю жизни главного героя, начиная с рождения и до самой смерти. Двенадцать лет Комаринский живет и работает над своим детищем в Ясной Поляне, которую купил на деньги от баснословных к тому времени гонораров.
Наконец в 2017 году Генадий публикует долгожданное произведение под названием «Пространство точки», равное по объему трем романам «Война и мир». Спустя год Генадий Комаринский получает Нобелевскую премию по литературе; его называют «вторым Толстым».
На протяжении следующих шести лет он издает еще несколько десятков книг, и на Земле не остается человека, не имеющего у себя хотя бы одну из них.
В 2024 году он баллотируется на пост президента России и побеждает, набрав 99,4% голосов избирателей. За два года Россия становиться самой могущественной державой. Тогда Комаринский предлагает ввести планетарное правление; весь мир голосует за него.
В 2027 году он получает Нобелевскую премию мира.
Десять лет Генадий правит на Земле. За это время решены самые острые проблемы, и главная – экологическая. Планета опять становиться зеленой и весь народ, перейдя на русский язык, зажил в мире и спокойствие.
В 2038 год – год встречи с представителями внеземной цивилизации. Инопланетяне предложили Комаринскому отправиться в другие вселенные, где он сможет открыть все тайны мироздания – Генадий согласился.
После него на Земле осталось 64 романа, 121 повесть, 576 рассказов и других небольших литературных форм, и 18225 поэтических произведений.
А он еще думал об армии!..