Дерб-йищус 1 часть

 
                ДЕВУШКА С ПЕРСИКОМ

- Смотри, какая красавица идет! -  Фазиль бросил в чан с кипящим бараньим бульоном очередную горсть очищенной фасоли.
     Они с Галом  сидели в самом эпицентре раскаленного двора, напротив своей хижины, подставив ребристые свои спины лучам неустанного солнца, особенно жаркого в этом году.
      -   Какие формы! Мадонна! – причмокнул языком Фазиль,-  Нет, ты только погляди.
     Гал,  медлительный в движениях старик, кинул в пустоту печальный взгляд бесцветных глаз, и плохо выбритые щеки Фазиля забагрянились румянцем стыда: Гал за долгие годы так превосходно научился жить без зрения, и его слепота стала столь незаметна, что даже Фазиль частенько забывал о недуге деда. Угрызения совести длились недолго, и, соответственно своему упругому возрасту, молодой человек быстро успокоился, снова обратив внимание на путницу, приблизившуюся к их двору.
 
    Высокая,  беловолосая девица лет двадцати, с полными, аппетитно подрумяненными солнцем, икрами и развитой грудной клеткой, стояла в проеме глиняного забора и ела мясистый персик.
- Спортсменка, - констатировал Фазиль, после чего тоскливо проследил за своей молодой женой Кларой, которая метнулась вдоль двора, словно гигантских размеров общипанная индюшка – с выпирающими костями бедер и  тонкой шеей, на которой неясным образом умудрялась держаться голова.
"" Мозгов нет. Легкая. Вот и держится,"" – объяснял себе этот парадокс Клариной физиологии  Фазиль.
Спортсменка тем временем управилась с фруктом, не торопясь обсосала витиеватую косточку, вызвав этим действием в области солнечного сплетения Фазиля волнение. Когда же девица краем глаза скользнула по его поджарому, мускулистому животу, волнение водопадом обрушилось вниз и забурлило там, рискуя вызвать взрыв той части плоти, которая уже давным-давно не взрывалась, закрытая на ключик спокойствия, навеянного общением с  Кларой.
- Мужчины! – сказала девушка. Смотрела она при этом на Гала.
- К тебе обращается, - прошипел Фазиль, отправляя в бульон партию фасоли, и тронул старика за плечо.
- Мне нужен поселок  Дерб-йищус, - девушка положила полную руку на поверхность забора.
- Вы прибыли по адресу, - ответил дед нарисованному в незрячем сознании образу, являющемуся его покойной женой Дорой, бабушкой Фазиля,  единственной женщиной, которую Гал успел познать до того, как ослеп. С тех пор любой женский голос – даже прокуренное скрипение костлявой Клары – творил в его представлении загорелую пышногрудую красавицу-Дору. Старик сладострастно улыбнулся расщелиной беззубого рта и поинтересовался:
- А что вам именно нужно?

Девушка задержалась с ответом, немного обескураженная тем, что дед, обращаясь к ней, смотрел совсем в другую  сторону, а именно – на небольшой сарайчик, на двери которого корявыми буквами было выведено ""Ватер  Клозэтт"".
Тут во дворе снова появилась Клара, в обнимку с тазиком, до краев наполненным помоями. Она брезгливо поглядела на путницу, потом на Фазиля, глаза которого фантанировали  спектром всех возможных и невозможных потаенных желаний.
    Клара приблизилась к внезапно нарисовавшейся сопернице и стала молча ее изучать. Тазик с помоями удачно гармонировал с  востроносым лицом и откляченным тощим задом хозяйки.
     Девушка уловила запах, струящийся из тазика, и чуть заметно отстранилась.
- И что же вам именно нужно? – повторил свой вопрос Гал, на этот раз обращаясь к Клариному заду.
- Я студентка, - решилась ответить девушка, откидывая со лба тяжелую русую прядь, - Меня к вам на практику отправили. В качестве медсестры. Где у вас местная больница?
- Нет у нас больницы. – проскрипела Клара, качнула тазик, и вонючие брызги окропили ее и без того грязные, похожие на две кочерги, ноги. – Здоровы мы все. А что дед слепой –  ему и так нормально.
     Девушка растерянно огляделась по сторонам:
- Но кроме вас здесь же еще есть люди. Дети. Может всякое случиться.
- Нет здесь никого. – Клара наконец-то опустила тазик на раскаленную землю и вытирала обрызганные ноги листом лопуха. – Жарко нынче. Все в долину перебрались. Там – река и тень. Вернутся с первым холодом.
   Она распрямила спину и прилепила лопух к забору.
- Но у меня бумага! – девица извлекла из сумочки какой-то документ с гербовой печатью в нижнем углу.
   
 Клара вытерла руки о подол платья, взяла документ, прочитала написанное, о чем-то задумалась, прищурив свои и без того узковатые маленькие глазки.
- Вишню подвязывать умеешь? – с хитринкой в голосе поинтересовалась она, возвращая студентке бумагу.
- Что?
- В саду работать умеешь? Скотину кормить, обед варить умеешь?
- Вы меня не поняли, натянуто улыбнулась практикантка, - Я учусь в медицинском институте. Меня направили на практику к вам в поселок в качестве медсестры.
     Клара бросила на девушку презрительный взгляд, подняла с земли свой благоухающий тазик и, уходя, сообщила:
- За орешником – речка, за ней – долина. Палатки увидишь – туда пойдешь. Девушка вздохнула, поправила походную сумку и покорно отправилась в сторону, указанную Кларой.
- Ушла… - вздохнул вслед красавице Фазиль. – А могла бы и остаться. Слышь, дед?
- Могла бы – осталась бы, - пробурчал дед, ловко вскрывая фасолевые стручки, - Больница ей нужна. Институтка она.
    Фазиль пронзил взглядом жену, которая копошилась у хлева, рассекая острыми локтями горячий воздух, и нахмурился.
- Кларка - то совсем худая стала. Откормить ее надо.
- Работящая, вот и худая. – Гал промахнулся мимо чана, и фасоль посыпалась в опаленную искрами  траву.
- Работящая, - ворчал Фазиль, выискивая упавшие коричневые зерна и отправляя их в бульон, - Лучше бы ленивая была, но с фигурой. Я наследника хочу, а ее даже поцеловать не могу. Сразу учительницу по математике вспоминаю – она меня на переменах указкой по голове била. Вон, погляди, вмятины остались.
   
  Он наклонил голову, взял в руку морщинистую ладонь Гала и провел ею по своему затылку.
- Не знаю, - рассудил дед, одергивая руку, - Не могу я лицезреть твою Клару, но баба она работящая и темпераментная. Вон – какой сад выходила. Все в долину сбежали, а мы благодаря ей – здесь, в родных пенатах. И кончай болтать. Пора выпускать баранов – солнце остыло. Пусть порезвятся. До завтрашнего харчо.
    Фазиль поднялся с земли, швырнул в чан последнюю фасолину, постоял минуту, наблюдая, как расходятся вокруг нее мелкие круги жира, и пошел к хлеву, где, подобрав юбку, Клара ногами месила в корыте какую-то неприглядного вида субстанцию. Клара приплясывала, притоптывала и подскакивала, поднимая стайки брызг, которые разлетались по двору, как поздний осенний дождик – пахнущий забытым счастьем, меланхолией и дерьмом. Окинув взглядом жену, Фазиль подумал, что, пожалуй, сегодня будет ночевать один,  во дворе, под навесом.
 
  Он откинул массивный засов сарая, и на свет, словно истосковавшиеся по воле заключенные, наталкиваясь друг на друга, выскочили четыре жирных барана,  тут же ринулись к длинному корыту с водой и стали жадно поглощать живительную влагу.
     Подкинув баранам пышную связку сена, Фазиль вернулся к деду. Тот как раз набивал трубку просушенной травой конопли, буравя слепыми зрачками темные, неведомые зрячему человеку, дали.
 
    Фазиль опустился на корточки рядом с Галом и, дождавшись, когда трубка была набита до отказа, привычным движением извлек из штанов спички.
- Взрывай! – торжественно произнес дед и протянул внуку трубку, чуть не лишив того глаза.
- Осторожней, - проворчал Фазиль, - Одного слепого хватит.
     Он чиркнул спичкой по коробку, поджег травку и смачно затянулся. По двору поплыл сладкий дурман марихуаны. Гал шевелил волосатыми ноздрями и блаженно ждал своей очереди. Затянувшись несколько раз, и вернув деду трубку, Фазиль упал на спину и воткнул затуманенный взгляд в небо – чистое, лазурное, без единого облака, с пятном солнца, стоявшего близко к горизонту.
 
   Мысли потекли по древу сознания стремительным потоком, они были разумны, глубоки, но не оставляли в памяти не единого следа. Такая умственная кутерьма  рождала приятное головокружение, расслабляла тело и стирала из чувственных закоулков души неприятный осадок, который постоянно  сопутствовал Фазилю  с того дня, как он женился на Кларе.

Тут перед внутренним взором молодого человека, словно призрачный джинн, возникла давешняя спортсменка во всей своей красе – с грушеобразными бежевыми икрами, густыми пшеничными волосами и грудной клеткой, распирающей узкую летнюю кофточку.
- Может, и нам в долину податься… – сказал он вслух.
- Зачем? – резонно возразил Гал, который к тому времени уже возлежал рядом с Фазилем, положив под голову свернутый коврик для молитв. – Почувствуй, как здесь хорошо. Сейчас кушать будем. Потом – поспим, сил накопим. Потом послушаем, как  природа молчит…И сами помолчим.
- Скучно здесь, - Фазиль повернул голову в сторону неутомимой Клары, все еще находящейся в корыте.
   
  Выкуренная травка округлила восприятие Фазиля, и ему стало  нестерпимо жалко жену – работающую день-деньской, надрывающую свои тонкие ручки, похожие на веточки крыжовника, стирающую в кровь худенькие ножки, таскающую тяжелые тазики с помоями и подвязывающую непослушные вишни. Ему захотелось сделать для Клары что-нибудь хорошее. Он поднялся с земли, слегка пошатываясь, пришел в дальний закоулок сада, где росли цветы, и вырвал, прямо с корнем, самую большую розу, после чего нашел возле забора какую-то старую тряпку, обернул ею колючий стебель и отправился к жене.
- А против лома нет приема, - не попадая на нужные ноты, гнусавила Клара, танцуя в корыте. – Так дайте ж мне побольше лом……
- Клара, - тихо позвал ее Фазиль.
- Чего? – не оборачиваясь, откликнулась жена, - Похлебка, что ль, готова? Деду налей. И хлеба ему дай. А я позже подойду…А против лома…
- Клара…

     Она обернулась, увидела варварски уничтоженную розу, и, словно бешеная кошка,  выскочила из корыта.
- Опять накурился, наркоман проклятый? В город поеду, в милицию тебя сдам! Ты зачем цветок погубил? Я два месяца эту розу выхаживала, к сентябрю, к бабке на могилку!
     Она выхватила розу из рук испуганного  Фазиля и, как розгами, принялась хлестать его по всем местам, имеющимся на теле. Розовые шипы, словно стрелы, вонзались в кожу, и через несколько минут Фазиль походил на апостола, снятого с креста -  испещренный кровоточащими ранами и с великой тоской в потускневших глазах.
 
    Когда  душная июльская ночь укрыла поселок жарким шлейфом  беспокойного забвения,  Гал, выкурив четвертую трубку  конопли, уснул прямо во дворе, возле тлеющих углей, подмятых пузом остывшего после жирной бараньей похлебки чана, а Клара  одиноко коротала свое невеселое замужество под душным одеялом, прижимая к  груди погубленную королевскую розу.
     Только Фазиль не спал. Он принял решение идти в долину. Образ спортсменки, обсасывающей персиковую косточку, не давал ему покоя. И это состояние было для него так ново и так неистово, что Фазиль был готов на любые сложности и преграды, которые могли встретить его на пути к эфемерной цели, которую он определил, как счастье.
   
  Он в очередной раз посетил заветный цветочный закуток, откуда вернулся с букетом солнечных маргариток, удовлетворенно убедившись, что  на их шершавых крепких стеблях нет шипов. В хижину Фазиль идти не решился, дабы не спугнуть чуткую Клару, поэтому накинул на плечи единственную одежду, которую нашел во дворе, для чего ему пришлось разбудить Гала, поскольку одеждой той был пиджак деда.
   
     Старик сел, наклонившись вперед, и, ничего не спрашивая, покорно расставил в стороны руки, отчего стал походить на древнего грифа, чутко выжидающего падаль. Фазиль сдернул с деда пиджак, оделся: рукава были чуть длинноваты, а, в остальном, – пиджак пришелся впору. На груди, словно маленькое светило, отбрасывала звездные блики какая-то медаль. Раньше Фазиль не задавался вопросом о ее предназначении, теперь же ему стало любопытно, какую смысловую нагрузку она в себе несет. Спичка миниатюрным маячком вспыхнула в темноте, и на несколько секунд осветила гравировку: "" Лучшему …"" – дальнейшие слова были стерты неумолимыми перстами времени. Надпись Фазилю понравилась. Он кинул взгляд на Гала, который так и сидел, расставив длинные руки в стороны, и безмятежно посапывал во сне. Фазиль уложил деда обратно на траву, застегнул пиджак на все пуговицы, сунул за пазуху маргаритки и ринулся в путь, к своей светлой, хотя и несколько расплывчатой, цели, определенной им, как счастье.
 
                СТЕКЛО               
 
В долине небо казалось на порядок выше, чем в селении,  было прохладно, и Луна отражалась в речной глади множеством светлых пятен, оставляя тусклые  клочья на ветках орешника.
Палаточный городок, как выводок цыплят, ютился в тени раскидистых деревьев. Возле каждой палатки вздымался к черному, покрытому  точками звезд, небу, дымок от затухающего костра. Где-то звучала грустная песнь мандолины, от речки доносились всплески воды и молодое задорное хихиканье.
Беловолосая практикантка сидела возле одной из палаток, поджав под себя дородные ноги, и аппетитно поглощала краюху черного хлеба. Хозяйка палатки, немолодая женщина в красном халате, сидела напротив нее, подперев сморщенную щеку рукой, и наблюдала за гостьей:
- И как там, в городе-то? Мужики, небось, культурные? – спрашивала она.
- Культурные, - соглашалась спортсменка ,- Только бледные очень. Все – по офисам да машинам. Атрофировано у них всё.
- Не уж то всё? – всплеснула руками женщина.
- Всё. – кивнула практикантка, запивая хлеб терпким квасом, - Кроме мозгов. И то – не у всех.
- Ну, это ещё – не всё, - успокоилась хозяйка палатки, - Мозги тоже нужны. Хотя, конечно, если всё остальное атрофировано – тяжело…
Она с сожалением посмотрела на девушку:
- И у тебя жених есть?
- Не-а, - отвечала та,  - Не нашла еще.
- Не атрофированного? – догадалась женщина.
- Можно и так сказать.
Практикантка отложила остатки краюхи, встала, отряхнула с подола крошки:
- Славно тут у вас. Природа.
- А ты оставайся. Врачом будешь. Ты врач-то какой?
- Акушерство и гинекология. – девушка заметила недоумение на лице собеседницы и постаралась объяснить подоступнее. -  Роды принимать учусь…
- А! – оживилась та, -  Роды! Это понятно. Бабы наши рожают часто. Как кошки. Хотя, конечно, помощь в этом им не особо нужна. Я сама своих семерых под чистым небом, в полном одиночестве, в саму траву родила. Теперь – вона – богатыри. Ничего не атрофировано. Окромя, конечно, мозгов. Но у нас тут мозги не на особом счету.
- Да мне бы месяц перекантоваться у вас, и – домой. Я на практику.
- Ну, вот, и перекантуешься. У нас бывают неурядицы всякие: кого солнце по башке ударит, кто руку надорвет. А мы кроме стрептоцида  и лекарств-то не знаем. Всё стрептоцидом лечим.
Девица поднялась на деревянный сруб, сладко потянулась.
- Хороша… - не выдержала женщина. – У нас-то бабы все худые, черные, таких, как ты, местные мужики и не видели никогда. Помрут  – увидят. Я, в свое время, одна полнокровная на все селение была, так мужьям счет потеряла.
- Пойду, прогуляюсь. Искупнусь, может, - сообщила студентка, нагнулась к сумке, извлекла купальник и полотенце.
- Нет, - серьезно замотала головой женщина, - Одна не пойдешь. Слышишь? На речке молодняк отдыхает. Парни они хорошие, но похоть свою усмирять не умеют – не приучены. Сейчас мужа разбужу – он человек пожилой, мудрый. Сопроводит тебя. Эй, Гаса! Поднимайся, шайтан! – закричала она и нырнула в палатку.

Девица быстренько скинула халатик,  ошарашив природу белизной и совершенством своего тела, натянула купальник, и в эту минуту показалась женщина, а за ней Гаса – небольшого роста худощавый мужичок в длинных сатиновых трусах, который, увидев студентку, громко икнул, что-то пробурчал и ринулся обратно в палатку.
- Ты куда? – всполошилась женщина.
- Одеваюсь. – донеслось из-за парусиновой стены.
- Одевается, - объяснила девушке женщина и, скользнув глазами по ее высоким бедрам, проговорила, - Ты пока халатик – то накинь. Купаться будешь –  тогда снимешь.
Девушка оделась и присела на сруб.
- Тебя как звать – то? – поинтересовалась женщина, выскребая из тлеющей после костра золы испеченные, потрескавшиеся от жара, картофелины.
- Яна.
- Странное имя. Сразу видать – городское. А я – Минтай. – сообщила женщина и откатила очередную картофелину в траву.
- Так одна рыба называется.
- Да? -  удивленно отозвалась женщина, но, видимо, не предала этой информации особого значения. – Гаса! Долго еще?
- Одеваюсь я.
- Картошку будешь? – Минтай выискала в траве прутик и подкатила дымящуюся картофелину к  Яне.
- Спасибо. Я вообще-то на ночь не ем.
- Это ты в городе порядки устанавливай, - мягко, но строго ответила женщина, - А у нас так: коли еда приготовлена, ее надо есть.
Студентка грустно опустила глаза на притихшую у ног картофелину и вздохнула.
- Хорошо. Я съем ее. Искупаюсь, и съем.
Минтай одобряюще кивнула, и в этот момент показался Гаса. Глядя на него, Яна еле удержалась, чтобы не разразиться смехом.   Гаса  был всё в тех же сатиновых трусах, и в его туалете изменился один единственных нюанс: на голове появилась огромных размеров кепка.
- Ты что это кепку нацепил? – удивилась Минтай. – И где ты ее откопал? Это же прадеда кепка. Она пол века света не видела.
- Не суетись, женщина, - властно произнес Гаса, - Пол века не видела – еще пол века не увидит. Темно нынче. В ночь идем.
- Ладно, - махнула рукой Минтай, - Это Яна. Познакомься. Она из города приехала, тридцать восходов у нас жить будет. Она доктор. Лечить больных будет.
Гаса с уважением поглядел на Яну, приподнял кепку, блеснув лысиной, и представился:
- Гассан. Пастух местный.
- Хороший пастух, - гордо добавила Минтай. – У Гасы в роду все пастухи  – кроме  кума его. Тот карликом был. Уехал с бродячим цирком, еще мальчонкой…
-  Молчи, женщина. – прервал ее щебетание Гаса. - Доктору нет интереса про карликов слушать. Купаться идем.
Яна накинула на округлое плечо полотенце и отправилась в сторону реки, а Гаса, словно живой гигантский гриб, устремился за ней, ввинчивая свой пожилой и мудрый взгляд в крепкие ягодицы девушки, которые под покровом темноты источали невыразимой силы таинственность.
-    Не долго только! – крикнула им вслед Минтай, села на сруб и принялась очищать остывшую картофелину от обугленной кожуры.

У речки было много народу: в большинстве своем, мужчины, и несколько молоденьких, голых девиц, барахтающихся у самого берега, абсолютно не стыдясь своей наготы.
Окинув окружающих быстрым взглядом, Гаса обратился к Яне.
-   Пойдемте, доктор, дальше по берегу – там тише, и вы в свое удовольствие сможете насладиться ароматом речной воды.
Они пошли по кромке воды, мимо резвящейся молодежи, и в какой-то момент Яна скинула халатик, повесив его на руку. В этот миг весь мир, казалось, превратился в вакуум. Все мужчины, находившиеся в реке и возле нее, словно под чарами медузы-Горгоны, застыли, не в силах ни вымолвить слова, ни двинуться с места, чтобы не спугнуть такой прекрасный ночной мираж. Голые девицы повыскакивали из воды и, недовольно виляя маленькими мальчишескими попками, ушли к своим палаткам.
- Эй, Гаса! – наконец-то окликнул пастуха один из парней.
- Что? – не оборачивая головы, надменно отозвался Гаса.
- А кто это, а?
- Где? – не сдавался пастух.
- Ну, с тобой…
В это мгновение Яна наступила на что-то острое, взвизгнула и нагнулась, шаря в темноте по земле  - ей показалось, что это был кусок стекла.
Гаса, стоящий  у нее за спиной и непосредственно наблюдающий за сим процессом, сглотнул колючий комок и попытался отвернуться, но не смог.
- Ну, кто это, Гаса?
- Доктор. –  сдавленно произнес пастух. – Приехала к нам.
- А что, кто-то заболел?
- Всякое может случиться. – сообщил Гаса.
- Похоже, уже случилось. – мрачно отозвалась Яна, разглядывая массивный кусок бутылочного стекла, – Я ногу пропорола. Что у вас тут на берегу стекла валяются?

Она развернулась и захромала обратно, к поселку.
- Погодите! – закричал Гаса, - Я вам помогу!
Он подбежал к Яне и неуклюже попытался поднять ее на руки, но не смог, и они чуть не упали в мокрую прибрежную гальку.
- Давай я. – послышался густой, раскатистый, словно горная лавина, голос, и из воды показалось могучее мужское тело. Тело приблизилось к Яне, словно тряпичную куклу подхватило ее на руки и пробасило:
- Куда нести?
- Ко мне, - ответил Гаса, грустно поправляя кепку.
Яна закусила губу, чтобы не заплакать – так болела нога. Она, забыв о приличии, прижалась к вздымающимся мышцам своего спасителя. От него пахло речной тиной и костром. Этот странный запах, вместивший в себя такие противоположности стихий, убаюкивал, и  Яна задремала, прямо на руках у великана, как младенец, но вскоре  проснулась, почувствовав, как где-то внизу, примкнув к ее  бедру, бьется в мощном томлении желания нечеловеческих размеров то, что, со слов Минтай, в этом селении мужчины усмирять не приучены.

Яна встрепенулась, но в этот момент оказалось, что они уже пришли. Девушка спрыгнула на землю. Тут боль снова прострелила ногу, и Яна со стоном опала на траву.
- Что случилось? – подбежала к ней испуганная Минтай.
- На стекло наступила. – объяснил Гаса. - Завтра весь берег проверю. Надо же – стекло.
Пастух скинул кепку и обратился к великану, который стоял всё тут же, глядя сверкающими глазами на девушку.
–   А ты, Сёма, ступай спать.
- Завтра можно прийти? – спросил Сёма. – Проведать.
- Завтра будет видно, - отмахнулся Гаса, - Иди уже.
Могучая тень исчезла в гуще ночи.
- Гаса, разожги костер! – суетливо командовала Минтай, - И вынеси из палатки подушки.
- Ты не помнишь, где у нас стрептоцид? –  вопросил пастух.
- А-а-а… - застонала Яна.
- Надо посмотреть ногу, - решил Гаса,  -Я, конечно, не врач…
Он подошел к девушке, и тщательно скрывая вожделение,   бережно приподнял больную ногу, придерживая ее чуть выше колена.
- Да. Плохи дела, - проговорил он, пожирая глазами округлую голень девушки.
- Уйди ты! – прогнала его жена, - Баранов своих заценивать будешь. Думаешь, я в темноте ничего не вижу? В гроб пора – а всё туда же.
- Я ногу смотрел… -  попытался оправдаться пастух.
- Моли Бога, что только ногу! Остальное и у меня посмотреть можешь. Чай, не чужие. Неси подушки!

Минтай ловко управилась с костром, который запылал олимпийским факелом, освещая собой половину поселка. Девушку уложили на подушки. Женщина согрела воду и, опуская в нее чистую тряпку, аккуратно промыла рану.
- Нужно выпить. – серьезно сообщила она стонущей студентке и поднесла к ее губам пиалу.
- Что это? – тихо спросила та.
- Надо.  Давай, залпом.
Девушка хватанула добрую часть напитка, и стала с ужасом глотать воздух, как большая, потерявшая водную среду, рыба.
- Закуси, - Минтай сунула ей в рот кусочек вяленого мяса.
- Это спирт? – поинтересовалась Яна, когда наконец-то смогла говорить.
- Самогон. – женщина плеснула остатки из пиалы на рану, и девушка снова взвизгнула от боли.
- Вы чего?
- А  вот чего.
Минтай выхватила из костра горящую ветвь и поднесла ее поближе к больной ноге. Из раны зеленым уголком торчало стекло.
- Будем доставать. Сегодня ты – больная. Я, стало быть, доктором буду.
- А я санитаром, - выглянул из палатки Гаса и с надеждой посмотрел на женщину.
- Иди-иди, кобель! Я тебе еще устрою.
- Зачем вы с ним так строго? – поинтересовалась девушка, разглядывая поврежденную ступню.
- Принято у нас так.
- Матриархат?
- Кто его знает? – пожала плечами Минтай.
- Знаете, я, пожалуй, справлюсь своими силами. У меня в сумке саквояж, в нем аптечка. Принесите, пожалуйста. – попросила девушка, и вскоре у нее в руках оказались скальпель, пинцет и шприц, который она наполнила каким-то раствором.
- А это зачем? – Минтай ткнула пальцем в шприц.
- Анестезия…Ну, типо вашего самогона.
- Никогда уколы самогоном не делали… - задумчиво проговорила женщина, наблюдая, как девушка вводит раствор в область раны.

Далее, Яна взяла скальпель и резанула по ступне, расширив рану таким образом, чтобы стекло можно было беспрепятственно вытащить, что она и сделала пинцетом. Осколок оказался небольшим.
- Куда его? – спросила она у притихшей Минтай, которая была несколько шокирована такой ловкостью девушки…
- Кого? – тихо отозвалась она.
- Осколок, - Яна протянула ей пинцет, в металлических лапках которого отбрасывала блики костра зеленая окровавленная стекляшка.
- Закопать надо. – снова выглянул из палатки Гаса. – Поглубже. Завтра в лесу закопаю.
Девушка тем временем попросила еще самогона, промыла им рану, крепко перетянула ступню бинтом и, сладко зевнув, откинулась на подушки: усталость и хмельное зелье стремительно накрыли ее глубоким сном.
Минтай заботливо накинула на девушку байковое одеяло, затушила костер, и, затащив за шиворот в палатку Гасу, скрылась в ней и сама.

                КЛАРА ИДЕТ В ДОЛИНУ               

Клара проснулась от странных звуков, доносящихся со двора. Это было похоже на крик какого-то раненного животного. Перепуганная женщина выскользнула из-под одеяла, накинула халат и осторожно выглянула из хижины.

Перед ее взором предстало странное зрелище: в центре двора, ухватившись морщинистыми руками за край чана, сидел  обнаженный Гал, и, задрав к небу голову, истошно кричал.
Клара подбежала к старику, схватила его за плечи и попыталась оторвать от чана, но цепкие старческие пальцы намертво вцепились в чугунную поверхность.
- Дед, а, дед, - тормошила старика Клара, - Что случилось? Рехнулся, что ли? Ты чего тут голый сидишь? – она поглядела на валяющуюся поодаль трубку из-под марихуаны, - Обкурился, что ль, спозаранку? Где Фазиль?
Она огляделась по сторонам:
- Фазиль!
Ответа не последовало.

Клара уперлась жилистой ногой в шершавый бок чана, напрягла все свои силенки, и выдернула Гала из объятий бесчувственного чугуна. При этом они упали, и дед навалился своей обвисшей плотью на Клару, которая, грязно выругавшись, сбросила его с себя и ушла в хижину.
Голый дед лежал на спине, устремив невидящий взгляд в утренние облака, и из глаз его текли густые старческие слезы.
Вернулась Клара с байковым халатом, помогла старику одеться.
- Дед, ты куда пиджак свой дел? И подштанники.
- Ко мне приходила Дора… - простонал старик.
- Так. Понятно. Этого еще нам не хватало.
- Ко мне приходила Дора! – повторил старик и закрыл лицо руками, - Я видел ее, я ощущал ее, мы слились в единое целое…
- Понятно. А потом она унесла твою одежду. – холодно подытожила  Клара, - Хотя, что-то не припомню я за бабкой таких шуточек. Думаю, что даже на том свете она сохранила целомудренность .

Тут Клара снова огляделась по сторонам.
- Кстати, а где муженек мой? Под навесом его нет. В доме тоже не появлялся. Сдается мне… - она злобно прищурилась и ринулась в цветник, где обнаружила множество следов, растоптанную грядку анютиных глазок и зияющую пустоту на месте, где ранее цвели маргаритки.
 – Точно, за кобылой белобрысой ринулся. – сделала вывод прозорливая жена. – Я еще вчера подозревала, что это случится. Ну, ничего, только попадись он мне! Все глаза выцарапаю. Будет рядом с дедом  незрячий век свой коротать.
Клара вернулась во двор,  сокрушенно поглядела на обезумевшего старика, напоила его водой, вручила ему кукурузную лепешку, отвела в дом и уложила в постель.
- Я скоро, дед. В долину – и обратно. Кувшин с водой – у изголовья. Мочиться в тазик будешь. Она постучала по тазику, дабы Гал определил его местонахождение.
- Травки бы курнуть, - внезапно простонал Гал.
- Ты и так хорош.
Она вылетела из хижины, запрыгнула в стоящие у порога плетеные шлепанцы, потуже затянула пояс халата и отправилась на поиски блудливого мужа.

                ИСТОРИЯ  ПОДШТАННИКОВ               

       Фазиль шел по  темной пылящейся дороге и изредка, умильно улыбаясь, шарил рукой за пазухой, поглаживая пушистые венчики цветов. В какой-то момент он  остановился, вытащил букет и увидел, что цветы поникли, будто под тяжестью какой-то неразрешимой проблемы. Недовольно нахмурившись, Фазиль развернулся и зашагал домой.
   
   Гал все так же возлежал возле чана, освещенный холодным светом луны, и казался в этом свете большой восковой куклой, небрежно оставленной во дворе и навеки забытой.
-  Понимаешь, дед, - Фазиль опустился на корточки рядом с Галом, - Мне тряпица нужна – цветы завернуть. Иначе, погибнуть могут. Ты же не хочешь, чтобы они погибли.
 С этими словами Фазиль без особых усилий сдернул со старца подштанники, накрыв несчастного ковриком для молитв.
-   Я штанишки твои намочу, - продолжал объяснять свои кощунственные действия Фазиль, - Маргаритки заверну.
-  Да, дорогая, - внезапно проговорил Гал.
Фазиль окунул исподнее в бочку с водой, немного его отжал и бережно завернул маргаритки во вновь образовавшуюся упаковку.
    
  Подштанники, которых Фазиль так цинично лишил своего деда, являлись предметом реликтовым, и, зная их историю, можно было расценить поведение молодого человека, как крайне безнравственное.
     Дело в том, что  в далекие, незапамятные времена, когда Гал был совсем ещё мальчонкой, и носился резвым жеребенком по степным просторам, его прадед, вековой старик, как-то вечером, расположившись у костра, усадил правнука себе на колени и начал вещать своим низким, скрипучим голосом:
- Послушай Гал, сын сына моего моего сына, - начал он нараспев.

Дальше он еще какое-то время еще что-то говорил, но Гал выпал из полотна его повествования, поскольку пытался разобраться в смысле фразы "" сын сына моего моего сына"". Мальчику казалось, что в этих словах есть что-то лишнее, отчего фраза походила на заклинание. Маленькие, пятилетние мозги производили титаническую работу, анализируя слова прадеда, и от таких нечеловеческих усилий Гал задремал.

Когда он очнулся, то обнаружил себя всё так же сидящим на острых коленках прадеда, который  тихо и монотонно продолжал говорить.
- И вот, вся эта история сводится к тому, что прабабка твоя, царство ей небесное, сотворила это исподнее для тебя, именно для тебя, и ни для кого более, поскольку  уникальность идентичности твоего лица и лица того мальчика не давали ей покоя на протяжении всей её нелегкой судьбы. Конечно, сейчас они тебе не будут  в пору, но пройдут годы, и ты дорастешь до них, и тогда исполнишь завет своих предков, и тогда наденешь их, и будешь носить не снимая , до конца дней своих, поскольку в них сконцентрирована вся сущность, накопившаяся за долгие века жизни нашего гордого рода.

Прадед использовал в своей речи очень сложные, не свойственные той местности, обороты, отчего Гал мало что понял в этом пространном монологе, но хорошо прочувствовал всю драматическую важность происходящего.
Сняв с себя мальчонку и поставив его на пыльную землю, прадед извлек из-под порога что-то, завернутое в старую рогожку, развернул ее, и на свет появились те самые подштанники, которые в настоящее время двигались по направлению к долине, освежая разгоряченную грудь влюбленного Фазиля. 
     Только в те незапамятные времена они были совсем другими – добротно сшитые, ярко-зеленого цвета, они могли украсить наряд любого степного щеголя.
 
        Когда Галу исполнилось шестнадцать лет, а прадед давным-давно отправился в подземную обитель, подштанники наконец-то пришлись юноше впору, и он тут же их надел, после чего,  по завету предков, так и носил, не снимая , до того самого момента, когда его телу пришлось расстаться с ними, отдав их в циничные руки бессердечного Фазиля, который, впрочем, абсолютно не ведал об этой старинной истории, и считал, что дед по причине слепоты и старости просто-напросто ленится лишний раз переодеться.
 
                ГАСА  УХОДИТ  В ЛЕС               

Яна проснулась от ноющей боли в ступне. Весь бинт был багровым от спекшейся крови.
Минтай сидела неподалеку и со скоростью умудренной опытом белки, лузгала лесные орехи, швыряя блестящие ядрышки в корзину.
- А, проснулась! – обратилась  она к  девушке, -  Полдень уже. Как нога?
- Плохо. Мне бы кипяченой воды. Бинт присох,  не отодрать будет.
Минтай молча встала, принесла небольшой алюминиевый тазик и кувшин с теплой водой. Размочив бинт,  практикантка освободила ногу, разглядела ступню и насупилась:
- Да, похоже, инфекция все-таки попала в рану.
- Принести саквояж? – сухо произнесла Минтай.

Получив саквояж, Яна сделала несколько инъекций вокруг раны, присыпала ее каким-то желтым порошком и вытянула ногу, расположив ее на одной из подушек.
-  А где Гаса? – поинтересовалась она, принимая из рук женщины пиалу с зеленым чаем.
- В лес пошел. – отвечала та, - Стекло твое зарывать. Лопату взял, кирку и ящик с инструментами. Хочет, наверное, до центра земли докопаться.
- Может, клад найдет. – улыбнулась девушка.
- Клад – не клад, а кого-нибудь из предков – точно выроет. Они все у нас в лесу похоронены.
- А у вас что, нет кладбища?
- Нет. – как-то слишком резко ответила Минтай и ушла в палатку.

Яна  отхлебывала мелкими глотками чай, заедала его спелыми орехами и рассматривала окружающую местность.
В городке кипела жизнь. У каждой палатки копошились женщины – действительно, как и говорила Минтай, все, как одна, черные и худые. Тем не менее, многие из них показались Яне более чем симпатичными. ""Насколько все таки понятие о женской красоте зависит от степени урбанизации местности,"" – подумала студентка и тут же решила, что этот неожиданный вывод станет эпиграфом к ее курсовой работе.
Мужчин видно не было.

Из палатки вышла Минтай с плетеным ковриком, бросила его на сруб и принялась выбивать большой палкой, поднимая облачка серой пыли.
- Думаю, к вечеру, нога пройдет, - произнесла Яна.
- И что? – не отрываясь от работы, спросила Минтай.
- Ну, смогу в чем-нибудь пригодиться. Хотя бы по хозяйству.
- Хозяйство у меня небольшое. Помощь не нужна. А вот стемнеет – пойдешь со мной Гасу искать. Сдается мне, не вернется он к закату.
- Почему?..

Их разговор прервало появление могучей фигуры, вставшей между женщинами и закрывшей своей тенью палатку.
- Здрасьте. – пробасила фигура, и Яна узнала вчерашнего Сёму, отчего почувствовала себя неуютно, вспомнив некоторый гигантский нюанс его организма, с которым непосредственно соприкоснулась.
- Чего пришел? – грубо поинтересовалась Минтай, искоса поглядывая на задранный халатик Яны.
- Больную проведать. – ответил Сёма и пробуравил взглядом студентку, - Вот, гостинцев принес.
Он высыпал прямо на подушки, на которых возлежала практикантка, горсть лесной земляники.
- Кушайте.
- Спасибо. – вежливо ответила Яна и отведала пару ягод, - Сладкие.
- Ага! – обрадовался Сёма, - Прогуляемся? Там, за перелеском, целое поле таких же!
- Ты что, охренел, жеребец? – вспыхнула Минтай, - Не видишь, человек ходить не может, ногу повредил!
- Да я донесу!… - махнул рукой Сёма.
Яна испуганно поглядела  на женщину.
- Я те донесу! Лоботряс! – Минтай вознесла над головой палку, - Все мужики на речке, рыбу ловят, а он, видишь ли, по ягоды собрался.
- Ладно тебе, Минтай. – пробасил Сёма. – Вечером всё равно зайду.

Он еще раз посмотрел на Яну, тягостно вздохнул и направился в сторону реки, потом обернулся и, между прочим, сообщил:
- Гасу твоего в лесу видел. Шалаш строит. Говорит: возвращаться не будет.
Минтай швырнула палку в сторону и тяжело опустилась на землю.
- Я так и думала. – мрачно проговорила она.
- А что произошло? – испугалась Яна.
- Да молчи ты. Свалилась на мою голову.
Яна удивленно расширила глаза:
- Что вы такое говорите?
- Ладно, - махнула рукой женщина, - Не сердись. От судьбы не убежишь.
Из-за палатки выглянула  длинноносая девка в желтой косынке и, давясь от смеха, пропищала:
- Минтай, а Минтай, - говорят,  Гаса свой последний долг исполнил? Вот умора! – она расхохоталась и  исчезла.
- Иди по добру – по здорову! – кинула ей вслед Минтай, -
Тебе вообще с твоим шнобелем ни один мужик не светит!

Минтай уронила лицо в раскрытые ладони и завыла волчицей, всхлипывая и причитая что-то бессвязное.
Яна, стиснув зубы, поднялась на ноги, превозмогая ноющую боль в ступне, и подошла к рыдающей. Она долго мялась возле нее, потом нерешительно положила ладонь на темную, с проседью, голову женщины. Та резко вскочила и поглядела на девушку полными остервенения глазами:
- Не подходи ко мне, поняла? Как только ногу залечишь, уйдешь. А до этого момента будешь сидеть в палатке. – она упала на колени и обратилась к жаркому полуденному небу, - Боги! За что вы послали в мой дом беду? В чем я провинилась? Гаса! Мой любимый, единственный мой! Вернись!

Она снова разразилась душераздирающими рыданиями.
Яна огляделась по сторонам. Из всех закоулков палаточного городка на нее  устремились злые, начиненные духом воинственного соперничества и испепеляющего презрения, женские взгляды. Студентка нырнула в палатку. Здесь было прохладно, и повсюду витал запах бараньей шерсти. Девушка с великим усилием опустилась на  вышитую яркими узорами лежанку и застыла в недоумении, вздрагивая от всякого шороха, доносящегося с улицы.

               ФАЗИЛЬ СПУСКАЕТСЯ В ДОЛИНУ            

Когда  Фазиль спустился в долину, уже рассвело, но поселок еще пребывал в полусонном забвении. Только какая-то баба стирала на мостках, а рядом с ней восседал человек лет пятидесяти  с  внешностью  бывалого вампира, сжимая в узловатых пальцах самодельную удочку и, не мигая, гипнотизировал водную гладь..
Фазиль подошел к берегу и бережно вытащил из-за пазухи маргаритки. Когда оранжевые узницы были освобождены от несвежего запаха стариковского белья, они, казалось, встрепенулись, словно живые, когда же Фазиль опустился на корточки и положил цветы в воду, они прямо на глазах, стремительно раскрыли  пухлые бутоны и засверкали всей своей солнечной красотой..
- Фазиль. – куда-то в пустоту утвердила стирающая баба и удалилась  вглубь поселка, волоча за собой корыто с отжатым бельем.

Молодой человек огляделся по сторонам и, не увидев никого, кроме сомнамбулического вида рыбака, обратился к нему:
- Друг, не видал ли ты путницу с волосами пшеничного цвета?
Человек поглядел на Фазиля ввалившимися глазами, красными от полопавшихся сосудов, и прошепелявил:
- В срок втором году, на Митрофановском тракте, видал я такую путницу. Много лет с тех пор прошло. Я тогда еще молодой был. Но до сих пор помню. А всё от чего? Первую утреннюю рыбу каждый день ем: вот память и сохранилась. А путницу ту телегой сбило. Красивая девка была.
Фазиль собрал расплывшиеся вдоль берега маргаритки, и попытался выудить из рыбака более свежую информацию.
- Понимаешь, друг, я хочу знать – не видал ли ты сегодня, здесь, в долине, такую путницу?
- Клюёт. – сухо констатировал человек и резко дернул удочку; на большом, самопальном,  крючке, извивалась микроскопическая рыбка. – Похоже, на этот раз - карасик.
Он снял рыбку с крючка, разглядел со всех сторон и произнес, глядя в микроскопические рыбьи глаза:
- Будешь зваться Андрюшей, - после чего довольно небрежно швырнул рыбёшку в маленькое железное ведерко. – Каждая тварь должна иметь имя,  по возможности  отчество, а, в исключительных случаях, и фамилию -  сообщил человек Фазилю и протянул ему сухую руку, - Корней Иванович. Чуковский.

Фазиль окончательно понял, что столкнулся с типичным носителем хронического маразма, и уже было собрался уходить, но старик его остановил: 
- Евреев не любишь? Конечно, откуда в нашей местности евреи… А тебя-то как кличут?
 -   Фазиль. – буркнул тот.
- И что, отчества нет?
- Не важно.
- Хотя да, молод ты еще. – рыбак  закинул удочку. – Я вот тоже в молодости, как  ты, искал свою путницу. Но не нашел.  Иллюзии, фантазии… - он глубоко вздохнул, - А когда понял, что женщину матерьяльную любить нужно, было уже поздно. Так в иллюзиях и пребываю.

Фазиль отвернулся и тут увидел Гасу, который с понурым видом брел вдоль речки, волоча за собой лопату, которая, словно плуг, оставляла за собой в гальке неровную борозду.
- Гаса! – обрадовался Фазиль при виде знакомого пастуха. – Ты куда в такую рань с лопатой?
- Со мной еще кирка. И инструменты. – тихо сообщил Гаса, не поднимая головы. – В лес иду. Закопать кое-что надо.
- Я с тобой, хорошо? – с жалостью в голосе спросил Фазиль. – Помогу инструменты донести. Что-нибудь случилось?
Гаса ничего не ответил, молча отдал Фазилю ящик с инструментами и пересек речку по висячему мостику.
- Кстати,  - услышал Фазиль за спиной голос Чуковского и обернулся, - Если хочешь найти свою путницу, спроси у этого печального человека. Он знает. – и рыбак снова выудил какую-то извивающую мелочь, которой  принялся что-то нашептывать.
   
  Явное сумасшествие рыбака смутило Фазиля, и он не придал словам новоявленного Корнея Ивановича значения, а устремился за удаляющимся Гасой.
     По лесу шли долго. Гаса рубил колючие ветви орешника киркой, наотмашь, с диким остервенением, расчищая тем самым путь, и Фазилю то и дело приходилось  отпрыгивать в сторону, чтобы не попасть под горячую руку разъяренного пастуха. Печаль, в которой молодой человек нашел Гасу на берегу, исчезла, пустив на свое место агрессивную злость дикого зверя.
- Гаса, куда мы идем? – попытался завязать беседу Фазиль, изрядно уже уставший тащить тяжелый ящик с инструментами.
- Далеко идем. Зарыть нужно кое-что. – твердил Гаса, не добавляя к этим словам ничего более.
- Гаса, я устал, - наконец, сообщил Фазиль и опустил ящик в траву.
- Возвращайся в долину. Пойду один. – невозмутимо ответил Гаса и отрубил еще пару веток. – Дело у меня.
- А что зарывать-то собрался? – Фазиль сел рядом с ящиком и вытер пот со лба.
Пастух молча вытащил из кармана свернутый  носовой платок, из которого выпало что-то маленькое,  и тут же затерялось в высокой траве.
- Ай, - только и смог вымолвить Гаса, упал на колени и стал шарить по земле рукой.
- Что ищешь? – спросил Фазиль и тоже провел рукой в том месте, где вывалился неведомый предмет, но тут же почувствовал боль в ладони, - Черт! –выругался он, одергивая руку: ладонь пересекла глубокая кровоточащая рана. Молодой человек осторожно опустил вторую руку в траву, и вытащил на свет  зеленый бутылочный осколок.
- Слава Богу! – воскликнул Гаса при виде осколка.
- В чем дело? – возмутился Фазиль. -  Я руку пропорол, а ты радуешься. И вообще, откуда в нашем орешнике стекла? Такие вещи оставляют только пьяные туристы, каковых у нас отродясь не было.
- Не знаю, откуда это стекло, - ответил Гаса и выхватил осколок из ладони Фазиля,  - Но зарыть мне нужно именно его. Я слово дал.
- Пойду я, пожалуй. – Фазиль поднялся и в очередной раз проверил состояние маргариток.
- Зайди к нам, - посоветовал пастух, собирая свой скарб, чтобы отправиться дальше в путь, - У нас гостит докторша из города. Молодая, но ногу себе вылечить сумела. Сумеет и руку.
- Доктор? – встрепенулся Фазиль. – Такая, с пшеничными волосами?
- С пшеничными, - грустно подтвердил Гаса, - И вообще…
Он подхватил ящик с инструментами и, не попрощавшись, ринулся вглубь леса.
 
       В долину Фазиль бежал. Он натыкался на суровые колючки ореховых веток, но не замечал этого, из руки неустанно сочилась кровь, но и это его не смущало. Счастье, великое счастье, к которому он так стремился, оказывается, было  совсем близко.
Напрочь забыв про присутствие окружающей действительности, Фазиль налетел на громоздкую спину Сёмы, который, словно баобабовый пень, возвышался над зеленым ворсом светлой лужайки и огромной своей ладонью сгребал алые ягоды земляники в   корзину. Повалившись на живот, Фазиль с ужасом подумал о роковой судьбе маргариток, но цветы оказались в сохранности, благодаря вековой броне подштанников.
 
   Сема заморгал белесыми ресницами и удивленно развел ковшеобразными руками:
- Фазя! Ты откуда, черт, свалился? – он поглядел на пиджак Гала и настороженно нахмурился, - Дед, что ли помер?
Логика вопроса была несколько расплывчатой, и Фазиль, ничего не ответив, поднялся на ноги.
- Ты сам-то, Сёма, чего тут делаешь?
- Да вот, влюбился я, Фазя, - вздохнул Сёма всеми своими неохватными легкими, - Гостинец собираю. Думаю, жениться мне пора. Вон ты – младше меня, а уже женат. И другие…Один я мучаюсь. Не нравятся мне местные девки. Я не люблю худосочных. К примеру, Кларка твоя, баба – что надо – и не дура, и работящая, а я бы, извини, на ней никогда не женился. Другая кровь в моих жилах течет. Мне объем нужен.
- Всем нам нужен объем, - согласился Фазиль и сел рядом с Семой, подмяв земляничный куст. – А где его взять – то, ежели нет?
- А может, и есть? – загадочно ухмыльнулся Сёма.
- Может. – не менее загадочно ответил ему Фазиль. – Ну что ж, пойду я.
- Так, значит, жив дед? – бросил вслед уходящему Фазилю Сёма и, не расслышав ответа, углубился в сбор своего любовного урожая.

Когда Фазиль с резвостью кенгуру выскочил из орешника, на реке уже было достаточно много мужиков. Они сидели рядком вдоль берега и все, как один, удили рыбу. Фазиля заметили, посыпались удивленные возгласы:
- Фазиль! Ты откуда? Что, с Кларкой тоже  жары не выдержали? Решили перебраться?
- Выдержали, выдержали… - отвечал себе под нос Фазиль, пересекая подвесной мостик.

Большинство же досужих рыбаков интересовал вопрос, почему на молодом человеке пиджак Гала, поскольку дедовскую медаль знали все: больше медали ни у кого в селении не было, а с пиджака старик ее никогда не снимал. На вопросы подобного рода Фазиль вообще не отвечал -  пиджак тянул за собой стойкую ассоциацию с подштанниками, которые, все-таки, где-то в далеких закоулках его совести, зеленели зловещим, обвиняющим в кощунстве, пятном.

Молчал один Чуковский, который все еще был здесь, тихо  отдалившись от сонма шумных мужчин, и чье ведерко уже раздулось от извивающихся мальков. Ранее, до сегодняшнего утра, Фазиль не видел этого странного человека, когда как остальное население их небольшого поселка было ему знакомо, но, тем не менее, молодой человек направился именно к нему.
- Корней Иванович, - обратился Фазиль к незнакомцу, который обернулся и посмотрел на него, как на душевнобольного.
- Как ты меня назвал? – с удивлением произнес он. – Какой я тебе Корней Иванович?
- Чуковский… - растерянно пробормотал Фазиль и, между прочим, подумал, что сегодня будет очень жаркий день.
- Не называй меня так. – грустно вздохнул человек, - Это я в прошлой жизни был Корнеем Ивановичем. А сейчас я – банальный Ахмед.
- Извините, если обидел вас, - пожал плечами Фазиль, - Но вы так представились сегодня  утром.
- О! – вздохнул Ахмед, - Сегодня утром была совсем другая жизнь, и в ней я был именно Чуковским. А если у тебя есть свободная минутка, я тебе расскажу свою печальную историю.
Свободной минутки у Фазиля не было, о чем ему постоянно напоминала трепещущая  плоть, но какое-то  внезапное уважение прострелило его горячее сердце, и он не позволил себе уйти. Он опустился рядом с рыбаком, и тот заговорил.

         ПЕЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ВЕЛИКОГО ПЕРЕСЕЛЕНЦА

- Я родился в одной из маленьких деревушек Нечерноземья. Я был последним ребенком в семье.  В семье детей было нечеловечески много, а моя мать, которая родила меня  в возрасте шестидесяти пяти лет, имела  к тому времени уже отвратительную память и еще более отвратительное воображение, и поэтому она не стала утруждать себя высокими терзаниями по поводу моего наречения, и назвала меня  одной буквой. Это была буква «Я», которая олицетворяла последний символ в алфавите, что, в свою очередь, символизировало конец ее способности рожать детей. Отец с ней не спорил. Он был глухой от рождения, и имена детей волновали его не больше чем количество метеоритов в тридцать восьмой галактике. С того момента, как поп нашей местной церквушки окрестил меня этим именем, жизнь моя была испорчена навсегда. Как только я стал соображать и вычленять себя из окружающего мира, я это понял.

Слово «я» произносится каждым человеком, в среднем, две тысячи тридцать раз в день, это было мною подсчитано, когда я научился считать, и если учесть, что в доме с тобой живет пара десятков людей, большее число из которых дети, очень часто упоминающие данный термин, можно представить, какие процессы происходили в моей неокрепшей психике. Мне приходилось откликаться на все  «я», звучащие вокруг, отчего я был несносен, появляясь всякий раз там, где меня совсем не ждали, и, в результате, постоянно ходил избитым и подавленным. Спокойно я чувствовал себя только в компании с отцом, поскольку он не слышал абсолютно ничего, а если и говорил, то извергал на свет поток каких-то неясных сочетаний звуков, в которых, к моей радости, «я» не фигурировало. Но, к сожаленью, отец был уже очень стар и, к тому же, безбожно пил, проводя остатки дней своих в хмельной дремоте на сеновале.

Тем не менее, я старался держаться возле него. Моё детское сердце хотело любить, и мне приходилось любить этого глухого, пахнущего водкой старца. Я часами проводил на сеновале.  Смотрел на небо, уткнувшись в вонючую подмышку спящего отца, и  размышлял о несправедливости, произведенной судьбой по отношению ко мне.

По мере того, как я рос, нить моей жизни становилась всё более и более  запутанной. В какой-то момент я осознал, что, фактически, говорю о себе в третьем лице. Вот, предположите хотя бы на миг, что, говоря о себе, вы вместо «я» произносите свое имя. Каково? А теперь представьте, что у всех вокруг имя такое же, как у вас. Веселенькая картинка получается?

В моей голове происходили необратимые патологические процессы, потому что, естественно, я не только говорил, но и думал в третьем лице. «Я, - думал я, - Обречен влачить эту позорную кару небесную до конца дней своих. И я…""  Тут я останавливал мысль свою и пытался решить – чем являлось последнее, подуманное мною «я» – местоимением или моим именем. Эта дилемма была страшной пыткой, и в какой-то момент я попытался, хотя бы в мыслях, заменять «я», когда оно играло роль местоимения, на «ты». Эта подмена получилась,  и в  результате, я стал мысленно беседовать сам с собой. У меня наконец-то появился собеседник, который не затыкал мне рот и не давал мне затрещины, как все окружающие .

Все свое свободное время я и теперь проводил на сеновале, делясь с собой своими мыслями. ""Я,"" - говорил ты, подразумевая под «я» своё имя, - "" Самое отвратное из имен, ты, благодаря этому, отрезан от всей Вселенной. И как только могла твоя мать назвать тебя так, не подумав о последствиях?"" Я падал лицом в колючую, пропитанную парами навоза солому, и плакал, плакал часами, навзрыд, отлучаясь только к обеду и в сортир.
 
        У меня был старший брат – один из многочисленных старших братьев, в количестве и личностях которых я всегда путался – знал только некоторых по именам. Причем, мать, которой, по-видимому, великая фантазия никогда не была присуща, некоторых из них назвала одинаково, при этом пронумеровав, как межпланетные корабли. Брат, о котором я поведу речь, звался Руслан – 5. Это звучало не намного приятней моего имени, но всё же не вносило в жизнь брата тех мучений, под тяжестью которых трещала и мучалась моя душа.
 
       Руслан–5 в отличие от всех других  членов нашего семейства, относился ко мне лояльно, и я даже сказал бы, с некоторой долей жалости. Не знаю, что было тому причиной – добросердечность брата или его недуг, который позволял ему лучше, чем другие, понимать боль обиженных судьбой людей. У Руслана-5 было три глаза. Два, как и полагается, находились по правую и левую сторону носа, а третий, совсем маленький, как у птички, черной горошинкой  покоился в ложбинке, у основания шеи. Сначала все думали, что это родинка, но однажды, когда Руслан-5 спал, и его обычные, как у всех, глаза были закрыты, в дом пришел фельдшер, приглашенный матерью с целью удаления  уродливого нароста с шеи сына.

Когда фельдшер, продезинфицировав  скальпель спиртом, приблизился к спящему и поднес отбрасывающий отблески от свечи инструмент к его горлу, третий глаз испуганно заморгал, продемонстрировав миру тоненькое, испещренное лиловыми прожилками веко, и фельдшер, ошарашенный таким невероятным явлением природы, отпрянул в сторону, чуть не проткнув скальпелем стоящую рядом мать. Руслан-5 вскочил на ноги и выбежал из дома. С тех пор его третий глаз прозрел, и брат стал видеть намного больше, чем другие. То, что он видел, Руслан-5 называл пятимерным пространством, но никто кроме него не понимал, что это такое, и все воспринимали его – кто, как чудака,  а кто – как несчастного урода.
 
         Так вот однажды, когда я производил на сеновале очередную процедуру скорбного плача,  Руслан-5 пришел ко мне, сел рядом и положил мне руку на плечо. По привычке, я вздрогнул, но увидев, что это он, расслабился, не переставая при этом истошно рыдать.
- Я, - начал он, но когда от этого обращения мои рыдания усилились, осекся и сказал, - Брат мой. Послушай меня.
Я несколько успокоился, извлек свое лицо из соломы и всхлипывая, посмотрел на него. Я увидел, как дрогнуло тоненькое веко, и как из-под него, омывая черную горошину, выкатилась маленькая слезинка, которая пропала за воротом рубашки.
- Ты знаешь, какой необычною вещью наделила меня судьба. – он опустил глаза на горошину, - И если бы я… - он опять осекся, - Если бы у меня были по этому поводу такие же неприглядные мысли, что и у тебя по твоему поводу, то мы бы вместе провели свою жизнь на этом сене в совместных рыданиях. Но знай, что у каждой вещи в этом мире есть две стороны. Ты, к сожалению, решил видеть только плохую. Но ведь есть и хорошая!
- Нет. – с уверенностью возразил я.
- Есть! Мне тоже казалось, что мой третий глаз – уродство, но когда свершилось прозрение, моему разуму предстали невероятные вещи! Ты всегда был мне симпатичен. Ты самый младший в нашем роду, и я хочу помочь тебе.
- Мне не помочь, - все с той же уверенность мрачно сообщил я.
- Пойми, имя – это всего лишь набор звуков…
- Моё имя – это всего лишь один звук. – не сдавался я, чувствуя с каждой секундой возрастающее доверие к Руслану-5.
- Да. Но какой! – он вскочил и раскинул руки, как будто хотел обнять что-то очень большое и круглое.
- Какой? – поинтересовался я.
- Универсальный!
Я не понял значение этого слова, поэтому насупился и отвернулся.
- Ладно, - Руслан-5 снова опустился рядом. – Помню, ты как-то говорил мне о своем впечатлении, что все вокруг носят твое имя.
- Говорил. И теперь так думаю, - ответил я.
- Прекрасно. Допустим, что так оно и есть. Допустим, что всех людей, населяющих этот мир, зовут, как и тебя, Я.
Я горестно вздохнул.
- Но! – он приподнял брови, а вместе с ними – указательный палец, - Не будем забывать, что у всех у них есть еще, как минимум, - одно имя – кроме этого Я.
- У всех… - согласился я, - Только у меня нет.
- Отлично! – воскликнул Руслан-5, - Почему же ты должен страдать оттого, что у всех – несколько имен, а у тебя только одно?
- Я уже десять лет думаю, почему.
- Так пусть и у тебя будет два!
Я пристально взглянул на брата, и внезапно взорвался новыми рыданиями. Сквозь слезы я слышал, как он продолжает:
- Выбери себе второе имя, и отзывайся только на него.
- Как же я буду на него отзываться, если никто не   будет знать,  что оно у меня есть. – резонно возразил я, всхлипывая.
- А ты не отзывайся на первое. Забудь про него. « Я » – это всего лишь местоимение первого лица единственного числа.
- Знаю …
- Ну вот! А ты выбери второе, нормальное, и когда-нибудь, рано или поздно, кто-нибудь догадается, что тебя зовут именно так. И начнется новая жизнь.
- А если не догадается?
Руслан-5 пожал острыми плечами:
- Да вообще-то, честно говоря, ты и так мало с кем общаешься.

После этого разговора я приступил к настойчивой мыслительной тренировке. Я вытеснял из своего сознания старое имя, стараясь не реагировать на то, что его повсеместно произносят окружающие. После долгих и мучительных упражнений, медитаций и некоторых элементов йоги, мне это удалось. Я стал говорить «я» смело, используя это, ставшее теперь для меня обыденным, слово лишь как местоимение, а когда другие произносили его, не вздрагивал, и, ко всему прочему, прекратил посещения сеновала, а, соответственно, и плакал теперь намного реже – но все-таки плакал. Старую привычку извергать из глаз соленые потоки было трудно искоренить, тем более, что я нашел новую причину для ее реализации: я понял, что теперь я – вообще человек без имени.
- Я! Я! Где ты, сорванец? – кричала мать, когда звала меня к ужину, а я сидел в тени березы и не знал, что делать, поскольку я был уже не Я, а нового имени у меня еще не было.

     С этой проблемой я пришел к Руслану-5, который тут же снабдил меня связкой ученых книг, начиненных именами известнейших и достойнейших людей человечества.
- Выбирай любое, - ласково сообщил брат. – Теперь ты – свободная личность.
    Но выбор оказался не из легких. Первое имя, которое попалось мне на глаза, было Спиноза. Прочитав краткую биографию этого гения, я понял, что до конца жизни ни один человек не назовет меня таким именем. Все последующие имена были подобными первому, и все-таки, нужно было принимать решение.

Имя, на котором я остановился, приглянулось мне своим красивым звучанием: Казанова. Я даже не стал утруждать себя углублением в историю этого человека. «Понравилось – и баста», - подумал я.
       С этого момента я стал Казановой, и ждал, когда же, наконец, кто-нибудь догадается, что меня зовут именно так. Но никто не догадывался. Домашние удивлялись и раздражались, что я не реагирую на их ко мне обращение, и драчливые братья стали бить меня еще чаще, чем раньше.
   

        Однажды мы с матерью поехали на рынок: она взяла меня и еще одного из младших , чтобы мы помогали ей перекладывать покупки в телегу. Я стоял возле рыбного лотка и смотрел, как мать перебирает мертвые туши карасей, как вдруг увидел рядом с соседним лотком девочку,  которая, опершись гибкой спиной о деревянную сваю, глядела на меня и улыбалась. Мне было тогда двенадцать лет, и внимание девочки приятно шевельнулось в моей душе. Кинув взгляд на мать, по локоть зарывшуюся в рыбе, я тихонько приблизился к девочке. Она была худенькая и рыжая. Из-под синего сарафанчика просвечивали еще не оформившиеся грудки, а чуть вздернутый нос был усыпан коричневыми пятнышками веснушек. Она кокетливо наклонила голову и проговорила тоненьким голоском:
- Ты кто? Тебя как звать?
Вопрос меня взволновал, и от этого дурацкого волнения, я по привычке произнес:
- Я…
- Ты, ты! – задорно утвердила девочка и захихикала.
Тут я взял себя в руки и тихо произнес:
- Меня зовут Казанова.
-  Тебя зовут, как девочку - она снова хихикнула. – А меня, как мальчика – Саша. Можно – Шура. Смешно, правда?
Я улыбнулся.
- Казанова, - обратилась ко мне Саша, - А ты завтра будешь здесь? Приезжай. Я здесь каждый день. Это мой отец, - и она указала на румяного торговца бубликами.
- Буду… - нерешительно ответил я, - Постараюсь.
Но тут я услышал  над ухом усталый голос матери:
 -  Иди, помогай грузить рыбу, - и отправился к телеге.
 
      Мы с братом забрались в телегу, а мать подавала нам скользких рыбин, и мы раскладывали их рядками на специальные, пропитанные солью, тряпки. Иногда я поглядывал на Сашу, которая, словно маленький огонек, скакала на одной ножке вокруг деревянной сваи. Тут я вспомнил слова Руслана-5 о новой жизни и подумал, что, видимо,  сегодня она началась.
         Вернувшись домой, я отправился на сеновал и был там до позднего вечера. Когда же небо вспыхнуло звездами, меня посетило озарение. Я понял, что теперь могу выбирать себе любое имя, какое захочу, но для этого должен находиться вне дома,  оторваться от родного гнезда, где я навеки обречен быть избитым и покинутым Я.
            Я подошел к дому и тихо подозвал Руслана-5, который сидел на завалинке и любовался небом. Брат перевел задумчивый взгляд с небесной феерии на меня и промолвил:
- Ты принял правильное решение, брат. Тебе нужно уходить из этого дома.
- Ты умеешь читать мысли? – удивился я.
- Имея третий глаз и находясь в пятом измерении, возможно все, - Руслан-5 подошел ко мне, крепко обнял  и проговорил, - И у тебя  имеется неповторимый Божий дар. Человек без имени – это человек, имеющий абсолютную свободу выбора. Ты самый свободный житель Земли. Ступай по свету, меняй имена, и каждый раз ты будешь ощущать рождение новой жизни.
Я прокрался в дом и собрал в узелок свои скромные пожитки, которые состояли из старой, вырезанной отцом, деревянной улитки, двух пар фуфаек и увесистого томика Спинозы,  а во дворе снова столкнулся с Русланом-5.
- Я хочу  подарить тебе кое-что. Дай руку.
Я протянул ему руку, и брат положил мне на ладонь что-то холодное.
- В пятом измерении, в котором я нахожусь, можно решить любую проблему. Этот шарик, - и тут я увидел, что в моей руке блестит маленький стальной шарик, - Будет связывать нас всю жизнь, и если ты когда-нибудь столкнешься с неразрешимой проблемой, проглоти его, и тогда я приду к тебе на помощь и помогу. Только учти, что это возможно один единственный раз.
После этих слов он сунул мне несколько монет и ушел в дом. Я еще немного постоял во дворе, а потом развернулся и зашагал по дороге, навстречу необъятному миру.
В эту ночь мне надоело быть Казановой, и в доме, где я нашел ночлег, я представился Эзопом, чем очень смутил хозяйку дома, у которой была плохая дикция, и буква «з» в ее исполнении звучала неизменно, как «ж».
Дальше было еще много домов, городов, женщин и имен.
И вот я оказался здесь. Не знаю, долго ли я тут пробуду, но пока уходить не собираюсь: уж больно в этой речке хорошо клюет. А Ахмедом в компании данных субъектов, - он кивнул в сторону  мужиков, -  быть намного безопасней, чем Чуковским, хотя, я думаю, Чуковским я еще когда-нибудь буду.

Рыбак замолчал и поглядел на задумавшегося Фазиля. От необычайной трагичности рассказанной истории, молодой человек на время даже забыл о своей цели, и только запах подштанников, вырывающийся из-за пазухи, напомнил ему о белокурой Фемине.
- Не подскажешь ли ты мне, где палатка Гасы, того печального человека с лопатой, которого мы видели утром на берегу? – спросил он у Ахмеда после продолжительной паузы.
- Нет, не подскажу. Я своего-то дома не знаю. – рыбак, прищурившись, покосился на поплавок, - Но если тебя интересует путница с пшеничными волосами, найдешь ее в палатке цвета плодов вишневого дерева.


                НАЧАЛО СТРАННОЙ ЭПИДЕМИИ

Фазиль нашел нужную палатку, а рядом с ней - рыдающую Минтай, стоящую    на коленях возле вороха подушек, на которых, словно кровавые капли слез, были разбросаны ягоды земляники. ""Сёма"", - догадался Фазиль и, почувствовав ревнивый холодок, скользнувший вдоль позвоночника, понял, что они с громилой говорили об одном и том же объеме.
- Тетя Минтай, - ласково окликнул Фазиль неутешную женщину.  Минтай подняла лицо, искаженное горем,  и поглядела на Фазиля невидящим взглядом. Тем не менее, она его узнала и даже смогла несколько удивиться:
- Фазиль?.. А где Клара, Гал?
- Они дома остались, - отвечал Фазиль, - А я вот, – он показал женщине израненную руку. – Покалечился. Докторша, говорят, у вас поселилась. Пришел за помощью.
- Поселилась, - помрачнела Минтай,  - Демоны мне ее послали.
- Гасу я в лесу видел, - попытался перевести разговор на иную тему Фазиль, но тема эта явно повергла женщину в очередные мучительные терзания, - Он шел какое-то стекло зарывать, я им и порезался. Он мне  посоветовал к докторше обратиться.
- Она в палатке. – сдержанно сообщила Минтай, схватила ведро и направилась к речке.

Фазиля посетило сжимающее сердце волнение, он подошел к самому входу в палатку и остановился, застыв, словно врытый в землю столбик. Постояв так достаточно долго, он, наконец, откашлялся и произнес, стараясь говорить в щель между натянутыми парусиновыми стенками:
- Можно?
- Да, да, конечно… - колокольчиком прозвенел  долгожданный голос, и Фазиль чуть не потерял сознание.
Он отодвинул свисающий кусок вишневой парусины, и увидел Яну. Она сидела на лежанке, вытянув вперед свою божественную ногу, ступня которой была обмотана бинтом, что абсолютно не портило прелести девушки.
Фазиль застыл на пороге, захлебываясь красотой представшей пред ним картины, и студентка, чтобы разрядить  обстановку, заговорила:
-        Здравствуйте, мы, кажется, уже виделись. Вы были в селении, когда я спрашивала дорогу.
- Да, я там был. – кивнул Фазиль и, почувствовав, что его грудь сейчас взорвется от любовного жара, расстегнул пиджак, после чего палатка моментально  наполнилась архаичным ароматом дедовского исподнего, которое вывалилось из-за пазухи на пол.
 
    Яна с удивлением посмотрела на упавший предмет.
Фазиль, в конец растерявшийся, опустился на колени и со словами « Сейчас все будет!» развернул уже просохшие от долгого пути подштанники, и студентка увидела чахлые останки неопределенного растения, которые еще несколько часов назад были пышными маргаритками. Фазиль собрал завядшие цветы в букет и протянул практикантке:
- Вот…
- Спасибо, - замялась та, стараясь поизящнее зажимать нос рукой, поскольку запах, витающий в палатке, стал совсем невыносимым.
- Они погибли, - грустно констатировал Фазиль, - Но это я для вас. Сам нарвал. И нес…
Яна понимающе кивала и ненароком поглядывала в сторону выхода.
- А вы, случайно, Минтай не видели? – поинтересовалась она у Фазиля.
- Она ушла, - сообщил он, отчего настроение девушки окончательно испортилось.
 -   А еще вот, - он протянул ей окровавленную ладонь…
- Понятно, - Яна  с трудом поднялась и, зажимая пальцами нос, заковыляла к выходу, - Выйду я, пожалуй, на воздух.
- Понимаете… - задыхаясь от волнения, пытался объяснить нелепость ситуации Фазиль, двигаясь за хромающей девушкой, - Я как увидел вас, сон потерял и аппетит. И цветы эти красивыми были. А руку я стеклом порезал, когда Гасе помогал в лесу инструменты нести. Он меня к вам и направил. Сказал, что вы руку мне вылечите.
Вырвавшись на просторы чистого воздуха, студентка отдышалась и опустилась на подушки.
- Значит, Вы порезались тем же стеклом, что и я? – удивленно произнесла она, собрав в ладонь и доедая оставленную Семой землянику. – Парадоксально. Покажите руку.
Фазиль не заставил себя долго ждать.
- Молодой человек, не так близко, - строго проговорила Яна, когда он буквально припал к ее круглому телу своим истосковавшимся по женскому теплу торсом, - Сядьте вон там, а руку протяните вот сюда.

Она обвила своими изящными белыми пальцами его запястье и разглядела рану.
- Странно, - она вытащила из-под одной из подушек саквояж, достала из него  шприц и упаковку с ампулами , - Уколов не боитесь?
- Нет! – уверенно ответил Фазиль, не отрывая глаз от темной ложбинкой между пухлыми грудями девушки.
- Замечательно… - говорила она себе под нос, наполняя шприц раствором,
- Понимаете, я наблюдаю у вас ту же странную вещь, что и у себя.
-  Не знаю, поймете ли вы то, что я говорю, - и она воткнула иглу между большим и указательным пальцами Фазиля, отчего его любовь на какой-то миг ослабла, под гнетом  неприятной боли, - Но наши с вами травмы клинически протекают очень похоже. Я, конечно, еще не очень много смыслю в медицине, но о таких стремительных процессах еще не слышала. Вы когда поранились?
- Был рассвет… - рассеянно ответил Фазиль, наблюдая, как девушка обрабатывает рану какой-то зеленой вонючей мазью.
- Рассвет. – она забинтовала ему ладонь и задумалась, - Прошло несколько часов, а у вас все признаки сильнейшего инфицирования, которое так быстро не происходит. С моей ногой творится то же самое. Кстати, я бы хотела взглянуть на нее – что-то мне не нравится. Как будто что-то мешает. Вы не могли бы придержать мою ногу, пока я ее освобожу от бинта?
Фазиль радостно кивнул  и вцепился в голень девушки своими вспотевшими пальцами.
- Не так сильно, - предупредила она, и, когда последний виток бинта был произведен, а на свет показалась ступня, деревню огласил истошный крик.
 
   Кричал Фазиль. Он, забыв о своих страстных порывах, о вожделении, ради которого пришел сюда, гигантским насекомым метнулся в сторону и с ужасом выглядывал из-за палатки на Яну, которая была так же напугана как и он, отчего, похоже, лишилась дара речи. Вдоль уже несколько затянувшейся раны, пересекшей ее розовую ступню, словно вшитые под кожу грецкие орехи, вздымались округлые волдыри, и кожа, покрывающая их, имела зеленоватый оттенок.
Яна медленно протянула руку к ступне и тронула пальцем один из волдырей. Он оказался довольно мягким на ощупь, а от прикосновения на нем осталась небольшая вмятина, как на куске пластилина.

Фазиль вытянул перед собой больную руку, а потом вцепился зубами в бинт и сорвал его, с остервенением разъяренного пса. Волдырей обнаружено не было,  Фазиль несколько успокоился, однако, чувства к практикантке не возобновлялись, отчего молодого человека даже потянуло домой, под худосочное крыло жены.

Яна тем временем  решила, что перед нею – случай неординарной азиатской инфекции, который  нужно воспринимать, как превосходную пищу для практики, поэтому она, недолго думая, разложила перед собой все имеющиеся у нее в арсенале медицинские принадлежности, включая, на всякий случай, пипетку и градусник, и, сжав в узкой ладошке скальпель, воткнула его в самый большой волдырь, красовавшийся возле большого пальца.

Фазиля продернуло вибрирующей волной неприятного ощущения. К горлу подступил комок, выкатившийся из желудка, и похлебка, съеденная накануне с великим удовольствием, небольшим водопадиком изверглась на пыльную землю долины.


Яна чуть рефлекторно обернулась на  утробные звуки, доносящиеся из-за палатки, но тут же вернула свой взгляд обратно, а именно – к вскрытому волдырю.  Под истонченной зеленой кожей, в образовавшейся прорези, виднелись какие-то непонятные образования – микроскопические шарики, похожие на икринки лосося, только белого цвета, плотно примыкающие друг к другу. Затуманенная азартом исследователя, а потому забыв, что все это безобразие происходит в ее собственной ноге, девушка поддела кожу скальпелем и тронула один из шариков. Он оказался очень твердым, и на его поверхности не осталось ни единого следа от острия скальпеля.


В этот момент Фазиль выглянул из-за палатки, после чего ему пришлось расстаться с очередной порцией похлебки.
Тут показалась Минтай с ведром, полным воды.
- Фазиль, ты чего, отравился, что ль? 
Фазиль отрицательно качнул головой, в глазах его помутилось, и женщине пришлось наблюдать очередное возобновление нелицеприятного процесса, отчего она осталась крайне недовольна – не столько тем, что Фазиль бессовестно тошнил у нее на глазах, а  тем, что утробные брызги, ударяясь о стенку палатки, попадали в чистую, только что принесенную ею, воду.
- Эй, Фазиль, ты бы отошел. – мрачно сказала она, выливая воду из ведра  на песочную кучу. – Иди, вон, к докторше, она тебе лекарство даст.

С этими словами молодой человек посмотрел на Минтай, и она уловила в его глазах непреодолимую тоску, которая выдавила на небритую щеку Фазиля большую блестящую слезу.
- Чего ты? – изумилась Минтай, и Фазиль кивнул в сторону восседавшей на подушках Яны.
Женщина подошла к девушке и удивленно подняла брови:
- Мать честная! Гадость какая! – она присела на корточки рядом с практиканткой и стала наблюдать, как та выковыривает шарик из волдыря, - А что это?
- Сама не знаю, - тихо проговорила Яна, увлеченная операцией.
- Тетя Минтай! – послышался из-за палатки шепот Фазиля, - Может, позвать кого?
- Зачем? – женщина обернулась и увидела стоящего на четвереньках парня, - Ты чего, очумел?
- Но это… - он протянул указательный палец в сторону студентки, - Это же ненормально.
- Ненормально. – спокойно согласилась Минтай, - Но звать мы никого не будем.
Девушка  поддела шарик пинцетом и осторожно положила на ладонь.
- Так это ж жемчуг! – воскликнула изумленная Минтай. – Точно, жемчуг, самый натуральный.

Она сбегала в палатку и притащила своё старое жемчужное ожерелье, подаренное Гасой ей на свадьбу. От воспоминания о муже, сердце женщины сжало ледяными щипцами, но она постаралась не думать об этом, и, снова опустившись на землю рядом с девушкой, поднесла ожерелье к шарику.
- Смотри, точь - в – точь. Только откуда он в твоей пятке вырос? Хотя, от тебя, дьяволицы, можно все ожидать , - добавила она и насупилась.
- Да, действительно,  - студентка разглядывала через лупу попеременно – то шарик, то ожерелье, - Очень похоже на жемчуг. Но это антинаучно.
Тут она задержалась на шарике:
- Минуточку…тут какая-то выемка…
- Дай-ка глянуть, -  женщина посмотрела в лупу,  - Не вижу…Хотя, нет, вижу…Маленькая дырочка. Совсем маленькая.
Яна взяла иглу и, прикусив нижнюю губу, медленно поднесла ее к темнеющему на боку шарика отверстию.
- Оп-ля! – острие плавно вошло в дырочку, но после игла стала двигаться медленней, как будто внутри шарика находилась какая-то упругая масса.

Девушка решила вытащить иглу, и  за ней, прицепившись к острию, потянулась радужная, желеобразная ниточка, которая тихонько вибрировала и раскачивалась от легких дуновений ветра.
Минтай немного попятилась и чуть не упала на спину.
-  Ты знаешь, выкини эту гадость лучше: еще заразной окажется, - испуганно пролепетала она
Яна тем временем разглядывала новообразование через лупу:
- Интересно, - сообщила она, - Сдается мне, что это древесная смола.
- Час от часу не легче. – выдохнула женщина,  - Может, это мой климакс видения мне посылает?..
-   Но я-то тоже вижу, - услышала она  голос Фазиля, который, расхрабрившись, все-таки подполз поближе к происходящему, - И докторша…
-  Смотрите! – воскликнула Яна, и все увидели, что ниточка натянулась, оторвалась от иглы, и ее, словно мизерным пылесосом, засосало внутрь шарика.
- Я отказываюсь воспринимать происходящее, - заявила Минтай, - Это мираж. Иначе, я сойду с ума. А я не хочу.
Она встала и гордо удалилась в палатку, надев  на ходу жемчужное ожерелье.
Фазиль  опустил глаза на свою ладонь и с ужасом узрел, что кожа вдоль раны еще больше припухла и обрела какой-то странный, сероватый, оттенок.
- Товарищ докторша! – зашипел он, придвигаясь к девушке, - Поглядите на мою руку. У меня тоже что-то ненормальное.
- Естественно, - спокойно утвердила Яна, укладывая жемчужину на место и прикрывая шарики  кожей,  - Вы же порезались тем же предметом, что и я. Значит, через несколько часов с вами произойдет что-нибудь подобное, что и со мной.
- А что с этим делать? – заволновался Фазиль.
- Да я и не знаю, - вздохнула студентка. – Лично я подожду развития, а потом попытаюсь удалить.
- А возможно в моем случае не ждать развития, а удалить сразу?
- Вы предлагаете мне ампутировать вам руку? – ухмыльнулась практикантка.
Не имеющий от природы  чувства юмора молодой человек воспринял остроту девушки  буквально. Он автоматически сунул руку за пазуху пиджака и замотал головой:
- Нет, руку не надо. Я лучше, всё-таки, подожду. Развития.
Он сел по-турецки, выставил перед собой больную ладонь и  застыл, не отрывая от нее взгляда.
     Из палатки вышла Минтай – всё в том же ожерелье, недовольно поглядела на сидящих   молодых людей и опустилась на сруб.
- Ты давай, ногу лечи ,  - ворчливо обратилась она к Яне, - Вечером за Гасой пойдем. Не вылечишь – черевички дам. Они мягкие, до леса дохромаешь.
- А почему вы думаете, что он не вернется сам? – осторожно поинтересовалась Яна.
- Потому, - помрачнела Минтай, - Долг он свой исполнил последний. А всё из-за тебя.
- Какой долг? Почему из-за меня? – вытаращила глаза студентка.
- Из-за тебя, потому что произвела ты на него впечатление, и он вспомнил молодость.
- Что же в этом плохого? – щечки девушки порозовели.
- Знаю одно:  ничего хорошего в этом нет.
И женщина снова зашлась в истошном и продолжительном плаче.