Из воспоминаний о студенческих годах Дневник. Рожденческая ночь

28.03.95
В воскресенье Зоя Андреевна (хозяйка, у которой жила Ольга (моя лучшая подруга)) покрасила пол и заявила: «Живи, Оленька, где хочешь до вторника 19-00!»
Так что в понедельник утром Ольга как вышла из дома (мне за розой на Совецкую), так больше туда и не возвращалась до сегодняшнего дня.
Иду в 11-30 после педпрактики домой, смотрю «моя радость» в коридоре стоит, вынимает из-за спины розу и вручает мне со словами: «С днем рождения!». Только я беру цветок, бутон, вдруг, падает на пол, и в руках у меня остается удивительной длины стебель, усеянный шипами. 
- Вот, - жалуется Ольга: Специально самую длинную розу выбирала и сломала по дороге, не везет - так с детства.
- Ну, ничего! - утешаю я, понимающе взирая на «шипучую палку», бывшую когда-то нежной розой:  Главное – внимание и забота!
- Да, - покорно соглашается она.
Потом мы отправились печатать ноты всенощной и литургии, которые нам предстояло исполнить на Пасху в женском монастыре, и на  обратном пути зашли проведать мою подругу - художницу Надежду Комиссарову. Заходим в мастерскую, не успеваем мы рот открыть, как она достает откуда-то букет гвоздик и пейзаж и вручает мне со словами:
- Поздравляю!
- Ой, спасибо, - целуемся мы: Как приятно получить такой замечательный подарок в день рождения, особенно, совершенно неожиданно!
 После поздравлений мы пили ликер, ели апельсины и яблоки, запивали все чаем, и вели философские беседы о нас и нашей жизни.
В  пять часов мы нежно распрощались, пообещали друг другу встретиться в следующий понедельник, и пошли бродить по городу. Тут, нас озарила мысль: зайти в монастырь и попроситься на ночлег, и хотя в ночлеге нуждалась только Ольга, мне тоже пришлось разделить с ней это сомнительное предприятие, потому что моя любимая подруга заявила: « Без тебя – никуда! Хоть режь!»
Прибыли, звоним в дверь двухэтажного домика Матушки Гавриилы, расположенного перед храмом и основным корпусом  во дворе монастыря. Дверь открывает сестра Люба и, узнав в нас певчих монастыря, спрашивает:
- Вы к матушке?
- Да, - отвечаем мы, голосом полным достоинства и благородства, хотя, мои зубы начинают слегка постукивать друг о друга в порыве страха перед неизвестностью…
- Хорошо, пойду, поищу ее, - сообщила сестра Люба и исчезла в домике за облаком побелки.
Это белое облако говорило нам о том, что в коридоре шел ремонт, все сестры что-то делали, были перемазаны краской и побелкой, мы ждали и с интересом наблюдали за ними, гадая: чего это матушка вдруг ремонтом вздумала заняться…
Тут во двор въехала матушкина машина с шофером - старичком Абрамовичем за рулем. Из домика вышла весьма рослая и колоритная девица – сестра Наталья. Наталья не только была очень видной и  «заметной издалека девушкой», она также славилась своей весьма нестойкой к монастырю репутацией, о чем свидетельствовали ее многочисленные побеги из монастыря через оконные проемы и возвращения обратно, в качестве раскаявшейся блудной дочери.   В добавок ко всему, она еще слагала стихи на религиозно-модернистские темы и любила рассказывать о том, как три месяца питалась одной перловкой, сбежав в очередной раз из монастыря, и выпросив у собратьев соседнего католического монастыря мешок перловой крупы. Сестра Наталья бравым шагом направилась к машине и вытащила оттуда две большие сумки батонов, она поднесла их к дверям храма, затем стала нетерпеливо дергать ручку двери, которая, к великому ее огорчению, была столь же крепкой и непоколебимой как ее собственный немного угловатый, но гордый стан. Закончив нетерпеливое истязание терпеливой дверной ручки, Наталья подошла к домику и, ставя сумки на пол в коридоре, прошипела:
- Вот оставлю здесь батоны, провоняют краской и пусть фрицы едят!
Мы с Ольгой недоуменно переглянулись.
- Кто? – удивленно произнесла Ольга
- Фрицы! – с партизанским видом повторила Наталья, сморщив нос. Но тут, вероятно, вспомнив, что мы к этой нации не относимся, смягчилась и одарила нас умиротворенной и простодушной улыбкой.
Пока мы обсуждали вопросы войны и мира, пришла матушка.
- Юля, Оля, что случилось? – забеспокоилась матушка.
- Здравствуйте, матушка… – забормотали мы.
- А что это ты с цветами, Юля? – поинтересовалась она, прервав нашу подготовленную тираду.
- Да у нее день рождение сегодня, вот подруга – художница подарила, - пояснила Ольга.
- А что там? – не унималась матушка, потянувшись к картине.
- Пейзаж, - показала я  ей свой драгоценный пейзаж, с робкой надеждой, что картиной мне расплачиваться не придется за наше проживание в этом белокаменном особняке…
Матушка, рассмотрев картину и одобрительно кивнув, объявила, что она тоже меня поздравляет и желает всего самого наилучшего, потом остановила свой проницательный взгляд на моей руке, дрожащей толи от холода, толи от радости, что картину у меня не отобрали, толи от дикого восторга снискать позволения провести эту ночь в монастыре…
- Спаси Господи, матушка! – пролепетала я, заметив замешательство.
- Матушка! – собралась с духом Ольга: Дело в том, что у меня в квартире хозяйка покрасила полы и мне негде ночевать. Вы бы не могли меня приютить?
- Конечно, Оля! Приходи! – как-то подозрительно быстро и странно обрадовалась матушка.
- К нам еще немцы – лютеране из Мюнхена вечером приезжают в 21-00, но я их в то крыло расселю, добавила она, указывая на здание храма.
- А можно еще Юля со мной придет? – осмелела Ольга
- И Юля… очень хорошо, я вас поселю в приемную, можете жить сколько угодно! – с удивительной радостью согласилась матушка.
- Спаси Господи, матушка, мы тогда часов в 20-00 придем.
- Приходите, девочки, приходите! – повторяла матушка, заботливо и многообещающе.
- Спаси Господи!
- До вечера, девочки!
Прогулявшись еще немного по городу и обсудив причину несказанной радости в матушкиных глазах, которая светилась по поводу нашего предстоящего затворничества в монастырь, мы пришли к выводу, что на нас возлагаются большие надежды, и что в скором будущем, как вероятно мечтает матушка, мы воспламенимся желанием посвящения в монашество и служения Богу и монастырю...
Итак, настроенные на служение Богу, хотя бы в эту долго памятную ночь, мы прибыли в монастырь как обещали в 20-00.
Матушка встретила нас с улыбкой и отвела нас в уютную, светлую комнату ее «апартаментов», спросив не без кокетства, устраивает ли нас эта скромная обитель. На что мы залепетали с благодарностью:
- Конечно же, матушка! Спаси Господи!
- Напоследок, матушка сообщила: во сколько ужин, посоветовала: чем заняться и чинно удалилась, оставив нас одних - на что мы совсем даже не обиделись.

После ее ухода мы занялись чтением православного календаря и обсуждением сегодняшних происшествий.
В 21 –00 послушница Юлия принесла нам на подносе ужин, а затем удалилась на кухню за чаем. Вслед за ней вошла матушка и спросила: все ли у нас в порядке. Мы, совсем растерявшись и растаяв от такой заботы и внимания, стали рассыпать слова благодарности и преданности и почти уже были готовы дать обещание стать послушницами, но вовремя подоспела Юлия с чаем и прервала нашу идиллию. Матушка обернулась к ней и, делая козу, ущипнула ее за левый бок, подтрунивая:
- И чего это ты сегодня такая надутая?
- Ууу, Матушкоо, розолью! – беспомощно продудела та в ответ.
- Паровоз ты! – заключила матушка и добавила: Ну, девочки, спокойной ночи! Завтра утром позвоню и разбужу вас, пошла я встречать немцев…
- Спаси Господи Матушка!
Мы ели и прислушивались к голосам, доносившимся со двора.
Ольга постоянно выглядывала в окно и вскрикивала каждый раз, задергивая шторку: «Заметили! Заметили!»
После ужина мы помыли посуду, сходили в ванну и вернулись в комнату. Я продолжила читать календарь, причем вслух, а Ольга сидела и все переживала: « Ну, как мне увидеть Павла Петровича, ну как же мне его увидеть, я так хочу на него посмотреть!»
- Оля, я тебе о спасении души читаю, а ты про какого-то Павла Петровича думаешь! – заметила я с укором, видно совсем войдя в роль послушницы, а в будущем  - монашествующей сестры.
- Ну, я так хочу на него посмотреть! – заныла Ольга, окончательно введя в грех мое любопытство, которое усиленно пыталось не согрешить вопросом: « А кто же есть сей муж, тебе который дорог столь, и чем он знаменит?»
- Что за Павел Петрович? Ну-ка признавайся! – отложила я календарь в сторону.
Оказалось, что каким-то таинственным образом она узнала за окном голос вышеупомянутого субъекта, и  этот субъект, по имени Павел Петрович, просто брат Геннадия Петровича. А вот Геннадий Петрович – это да… «слава о нем гремит по всей земле православной», - сообщила Ольга.
- И что такого в этом Геннадии Петровиче?
- Он в семинарии преподает, я туда в воскресную школу ходила, когда в школе училась, - сообщила Ольга.
- Ну и что? – заметила я.
- Да он не женат и не монах и ему уже за 30-ть!
- Ну и что? - нетерпеливо вопрошала я.
- Да в семинарии могут преподавать только священники или монахи, то есть каждый педагог должен быть рукоположен в священники, а в священники рукополагают только женившихся семинаристов, а если не хочешь жениться и быть священником – иди в монахи.
- Ну и?
- А Геннадий Петрович  ни жениться не хочет, ни в монахи идти. Ему там уже и невест заморских и не заморских сватают, и в монахи приглашают, и по-хорошему уговаривают, и по-плохому тоже. А он - ни в какую, так 10 лет голову всем и морочит, то говорит: женюсь, то - в монахи уйду.
- Подумаешь…
- Это еще не все! Вся их семейка весьма знаменита…
Вдруг, кто-то стал теребить ручку двери, сначала медленно и робко, потом все настойчивее и сильнее.
- Ну вот, - прошептали мы, испуганно посмотрев друг на друга: И приведение старого монастыря объявилось…
- Может это матушка? – продребезжала испуганным голосом Ольга.
- Как же, она сказала, что никого в домике не будет, все пойдут в другое здание монастыря – размещать прибывших лютеран.
- Аа-лёуу! – вдруг донесся из-за двери вполне человеческий голос.
Мы, порядком удивленные, что за дверью не произнесли: «Иисусе Христе  - Сыне Божий, помилуй нас!» (как это принято перед входом в келью), но обрадованные живому существу, вместо ожидаемой эфирной массы, вздохнули и совместными усилиями открыли тяжелую дверь.
Перед нами стояла высокая, худощавая фрау в очках.  Она пялилась на нас большими и растерянными глазами и пыталась что-то объяснить на немецком языке. Убедившись, что мы на «дойч» ни «шпрехен», фрау выговорила на русском, чем приятно нас удивила: «Дфэр сакрыта!», и схватив меня за рукав, потащила к входной двери в домик.  По дороге к нам присоединились еще две фрау – поменьше, потолще и без очков.
Подойдя к выходу, я действительно убедилась, что «дфэр сакрыта» и стала уверять жестами и мимикой в том, что повода для беспокойств нет, сейчас найдем сестру с ключами и откроем.
Разделившись на две группы (фрау в очках со мной - на второй этаж, две поменьше с Ольгой - на первый), мы отправились на поиски спасительницы-сестры с ключами.

Обойдя все комнаты (причем фрау, вероятно, не доверяя словам молитвы, которую я произносила перед каждой дверью, просовывала вслед за мной голову в келью и восклицала свое коронное « Аа-лёуу!»), и никого не обнаружив, мы спустились вниз.
 А там уже началась целая паника…
Взывать к безмятежному сну отроков Ефесских  в пещере с заваленным выходом было бесполезно, так как, во-первых – фрау почти ничего не понимали по-русски, во-вторых - мы ничего не понимали по-немецки, а в-третьих - фрау и не желали ничего слушать, а лишь носились по коридору и причитали: «Аалёуу! Аалёуу!», а бедная Ольга стояла, прижавшись к стенке, и смотрела на них вконец отчаявшимися глазами.

Понаблюдав за этой трагикомической картиной некоторое время, я молча подошла к закрытой двери и громко постучала. Увидев это, все притихли и стали рядом со мной, прислушиваясь к шорохам и звукам во дворе.  Так мы стояли и терпеливо ждали своего освобождения.
- Фы хости? – поинтересовалась вдруг фрау в очках, из уст которой до сих пор лилось только неиссякаемое «Аа-лёуу»
- Нет…Да…- растерялась Ольга.
- Оля, объясни на английском, что мы певчие матушки Гавриилы! - предложила я ей, как выпускнице английской школы.
Но она застыла в задумчивом молчании (как потом выяснилось, она вместо английского усердно вспоминала - что она знает по-немецки и вспомнила только: «их хайсэ», «ди лахн», «швайн», и «майн либэ», но это к данной ситуации не подходило).
 Тогда, не дождавшись ответа, я решила объяснить сама:
Инглиш! – коротко и ясно сказала я, думая, что сначала надо предупредить на каком языке мы будем говорить, к тому же, это было единственное слово, которое мне досталось в наследство от школьной программы.
Потом я многозначительно посмотрела на Ольгу, надеясь на то, что выйдя из оцепенения, она окажет мне многословную поддержку. Три пары глаз покорно последовали за моим взглядом. Но Ольга закивала утвердительно головой и громко повторила:
- Инглиш!
После чего «фрицы» перевели свой взгляд обратно на меня, и счастливые в три голоса залепетали: «Инглиш! Инглиш!», что, вероятно, означало: «мы поняли, что вы англичане».
Тут за дверью заговорила и зазвенела ключами матушка.
- Матушка Хафриила! – облегченно завздыхали наши немцы.
- Ну, все! – не менее облегченно добавила Ольга
- Фсо! – повторили Фрау и захихикали.
Затем мы с Ольгой вернулись победной поступью в комнату, прочитали молитвы « на сон грядущий» и улеглись. Но спать нам не давало загадочное «Аа-лёуу». Выдвинув несколько версий о значении этого слова, мы долго не могли прийти к общему согласию. Наконец, Ольга сказала, что «Аа-лёуу», наверное, «Аллилуйя» по-немецки, и мы, уставшие от догадок и пережитых событий, завершили свои поисковые усилия на этой версии.
Еще мы беспокоились: не подумают ли немцы, после попытки тихого и смиренного православного монастыря замуровать их заживо в его толстых стенах, что мы мстим за смерть дедушек?