Солнце опять забыли включить

Ночью шел дождь. Шел! – То, что он вытворял на улице, было похоже на дол-гий непрерывный душ под сильным напором. Самое прекрасное, волнующее вре-мя суток оказалось испорченным, вымокшим под крупными мутноватыми капля-ми, бесконечной пеленой покрывающими небосвод от края к краю без границ и просветов, закрыв шлагбаумом  звездный путь. Рыхлая скорлупа толстыми волок-нами окутала лунный диск, не позволяя даже тонким лазерным иглам лучей разре-зать слой туч. Только  там, где земля горбиком касается закатной полоски, изредка вспыхивала ломаная молнии, разламывая купол у основания с треском, как лопает-ся спелый арбуз под нажимом лезвия ножа.
Рассвет не наступил, просто ему так сладко спалось в плену сизо-лиловых туч, что он совсем забыл о своей обязанности вставать первым.
По назойливому, прерывистому писку будильника Оля поняла, что наступило утро. В комнате стоял густой, как кисель, мрак. С трудом разомкнув крепко сра-щенные сном веки, ощутила напряжение и ломоту во всем теле, напоминавшую о вчерашнем бурном вечере: праздновали ее уход из агентства. Рука, высунувшаяся из живого тепла стеганого ватного одеяла, зашарила в поисках источника шума по полированному туалетному столику, вплотную примыкавшему к кровати.
«Понедельник» – слово спутником крутилось вокруг оси, где-то внутри все-ленной мозга, рядом с планетой памяти и сатурновыми нимбами  колец центра эмоций, вызывая ряд малоутешительных ассоциаций: начало недели, поиск рабо-ты, окончание контракта и, как итог – сплошные неприятности.
Пора вставать… Медленно ногу за ногой, выпустила на свободу кошачьи лап-ки, утонувшие кончиками пальцев в ворсе старого персидского ковра, до этого дол-го хранившегося у бабушки в удивительно уютном чуланчике,  и теперь перешед-шем ей по наследству пару месяцев назад вместе с этой комнатой. Когда умирав-шая бабушка взяла в свои пергаментные, намозоленные вековым трудом, пахну-щие черным хлебом руки Олину пушинку-ладошку, губы ее мягко улыбнулись и произнесли, с трудом выговаривая слоги: «Там, в чулане, есть ковер.… Возьми. Тебе хранила. Пусть он принесет  счастье».
Теперь этот восточный предмет роскоши лежал на простом деревянном полу комнаты коммунальной квартиры. Его рисунок сплетался бесчисленным количест-вом завитков в орнаментальный узор по краям и расходился веерообразно пав-линьим хвостом в центре, мигая глазами на перышках. Да, в пору своей шерстяной юности, ковер был великолепен. Неизвестный ткач оставил на изнаночной стороне едва заметную роспись в несколько строк. Арабская вязь муравьями ютилась на квадратике, ровно вычерченном в центре идеального прямоугольника, вписанного в пентаграмму шестиконечной звезды.
Как-то, совершенно случайно, сворачивая фамильную ценность в трубу о двух концах при подготовке к приему гостей, приходивших всегда не робко, пара-ми, а огромной, шумной толпой; со своими стульями и спиртными напитками (на-столько различными по формуле и по составу, что попытка их состыковывания приводила к неизменно неприятному результату); Оля заметила эту заманчиво не-понятную надпись, слабо видную, но  магнитящую взгляд из любого угла комнаты.
 «Заклинание»,  – сказал друг, изучавший востоковедение и очень гордивший-ся по этому поводу, хотя по большому счету, ни слова в языках тюркской группы не понимающий. Но какое счастье может принести предмет, не имеющий выражен-ной материальной цены и порядочно поеденный молью, сохранивший от былой роскоши только пучковидное ворсовое покрытие и красивый узор? Его предназна-чение теперь заключается в том, чтобы покрывать пол и хранить от холода бетона нежные женские ступни.
Ледяная вода быстро прогнала сон. Вчера снова отключили горячую воду, и теперь нет даже малой надежды на живительную силу теплого утреннего душа. Утешившись тем, что на улице и так сыро, ограничилась только умыванием. Паста противно выдавливалась из трехполосочного тюбика, с хлюпаньем падала на край ободранного железного умывальника. Капля за каплей минутами сочилось время с конуса водопроводной трубы.
Лампочка, как маленькое солнце во время катастрофы мигнуло и погасло с хриплым кырканьем спирали, погрузив в непроницаемую тьму небольшое и без того слабоосвещенное помещение. Кирпично-стеклянное оконце над ванной, рас-творилось в черном воздухе, растаяло; только ярко-грязная черта контура квадрата глазом выделялась на фоне шуршаще безликой стены.
Спасаясь от сонного страха и мелкой мускульной дрожи, пошлепала на кух-ню. Тихо ойкнув, ухватилась за пятку: кнопка, оброненная местным коммуналь-ным активистом, вешающим каждое воскресенье поздно вечером на дверь туалета расписание дежурства по квартире.
Активист был далеко не молод и даже не пенсионного возраста, а сильно пост. Ранее он состоял в партии, как и многие в то время, участвовал во всех демонстра-циях преданности, особенно любя майские. Физкультурник по призванию, еже-дневно обливался холодной водой (ее как раз хватало) в своей комнате, в углу, под красным флагом. Во время процедуры громко фыркал и отплевывался в тот же таз, где намеривался через минуту мыть голову жестким куском кустарного, пахнущего дегтем и псиной,  мыла. С годами его энтузиазм не затухал, не шел на спад, совсем наоборот, - рос, потому что теперь только общественные дела могли отвлечь от дум о смерти, отпускавших на время, пока кто-нибудь был рядом и, неминуемо насти-гавших по ночам, когда сумрачный колодец двора гасил окна и последняя лампа фонаря тускло, то затухая, то вновь загораясь светила фиолетовым цветом, и по выходным, когда соседи разъезжались. Он брал на себя обязанности организатора, если проблемы были, и придумывал их сам, если все было спокойно. Никому не надо было перекрашивать входную дверь традиционного темно-коричневого цве-та, - он перекрашивал в голубой, цвета июльского василька. Все липли, пачкались и сквозь зубы ругали старика. Заметив нежные кляксы на верхней одежде или руках, нещадно смывали их растворителем до полного исчезновения. Пятна пропадали, но оставляли после себя седину воспоминания на серых и сине-черных плащах жильцов, остававшихся угрюмыми и усталыми после рабочего дня. Старик спорил, возмущался, ссорился, но потом все равно шел на новые подвиги: вырезал во всех дверях  отверстия размером 1/3, для общественного кота; вызывал крысоловов, для уничтожения хищных чудовищ, пугающих дворового щенка; озеленял двор чах-лыми, при смерти деревьями, не имеющими сил держаться за почву самостоятель-но, без палочек и упаковочных ленточек с розочками, которыми обычно прикреп-лялись они к жесткой земле. Теперь расписание на новую неделю висит, прикреп-ленное теми кнопками, на одну из которых Оля только что наступила.
Спички бесплодно гасли, или ломались в дрожащих пальцах, совсем слабых от долгой изнурительной диеты. После девятой попытки удалось зажечь рыжеватый огонек газового пламени. Вслушиваясь в пофыркивающее бормотание желтого эмалированного чайника, задумалась и снова увидела перед собой длинную доща-тую  ленту подиума, с таким частым расстоянием между деревянными плитками, что каблук неминуемо проваливался в отверстие, застревал там, а музыка продол-жалась и надо было идти дальше, даже босиком.
Карьера модели никогда не бывает сладкой и обещает золотые горы только везунчикам, но Оля была неудачницей. Часто ошибалась в шаге, не умела покачи-вать бедрами и имела такую кощунственно большую грудь, что ее попытка про-двинуться дальше безвестной вешалки, заканчивались ничем. Срок договора, под-писанного с фирмой, истек, и недавно ее вежливо попросили подыскать себе новое место. Вчера она уже была в нескольких агентствах, но везде поджимая губы раз-глядывали,  выслушивали и сухо, сдержанно отказывали. Денег оставалось совсем немного и, поскольку подходил срок уплаты за снимаемую комнату, Оля оказалась перед выбором: или уплатить за квартиру и остаться голодной, или понадеяться на авось и поесть что-нибудь впервые за несколько дней, проведенных на чае с саха-ром. Тем более, что чая оставалось меньше половины пачки, а сахар – два раство-римых кубика, – подтаял и  отек от сырости нетопленной квартиры. Голод и гро-зившая бездомность, сжимали горло, больно толкали, вынуждая идти на самый крайний заработок. Скоро она будет одной из тех женщин, которые поздними вечерами стоят сбоку от вокзала и под городским мостом, а заработанные деньги де-лят с сутенерами – алчными бультерьерами в непроницаемых очках. Остатки – скудные гроши, едва хватающие на питание, они тянут долго, не решаясь выйти на заработки. Опять за деньги позволять пользоваться телом. Одна из подруг – быв-шая модель, уже давно зарабатывающая таким способом, рассказывала о своих ощущениях: «Я чувствую себя зловонной урной, плевательницей, полной до краев смешанной жижи».
Сегодня снова понедельник, но что он принесет? Почему-то не покидала уве-ренность в предстоящем счастье, может потому, что вспомнила бабушку. Выход обязательно найдется. Вволю наплакавшись на бабушкином наследстве, Оля на-последок потерлась щекой о теплый и ласковый ворс. Не спеша, оделась, накраси-лась и оправилась на поиски удачи.
Он сидел за столом в просторном офисе с окнами на юг. Моложавый на вид мужчина лет сорока, имел ярко выраженные черты восточного происхождения. Красивое лицо: широкий чистый лоб, указывающий на незаурядный ум, попереч-ная упрямая складка на переносице – все указывало на человека, умеющего доби-ваться своих целей и получающего все, что он не пожелает. За последние десять лет он успел сменить множество профессий. За плечами была судимость, коммерция, шантаж и покушение на убийство. Из перечисленных биографических фактов, только два первых были произведены им, а жертвами двух последних был сам.
Тюрьма – клейкое, липкое воспоминание, настырно устанавливало свои пра-вила, вмешивалось в любые отношения и после очередной неудачи возникало жгу-чее желание сбросить его, как  сбрасывает шкуру змея. Но нет, эта случайная ошибка всегда будет с ним. Несправедливое человеческое общество жестоко мстит за проступки, оно не способно прощать, и ставит глубокое, с обожженными краями клеймо позора. Почему, заплатив долг правосудию, клеймо все равно не смыть и только со временем оно само зарубцуется.
Стеклянная высотка выстроена по его проекту. Над входом в деловой центр, где находится вышеупомянутый офис, и второй этаж занимает модельное агентст-во «Афродита», принадлежащее тоже ему, висит табличка с именем владельца и архитектора. «Вано Сан Телли» – изящная помесь грузинского и итальянского. На золотой табличке среди кружева букв женская фигура – прекрасная одалиска под-держивает полной, красивой рукой точеный силуэт разукрашенного кувшина. Скрипичный изгиб спины, волна хитона – римская вычурность и тонкое чувство пластики слились воедино и увенчались надписью,  горящей на тонированном стекле. Творение отражало душу автора: слабости под щитом непробиваемого, за-темненного, но все же стекла. Неосмотрительно выставленное на всеобщее обозре-ние, оно указывало на тягу к дешевой славе, желание привлекать к себе внимание и душевную ранимость, некоторую неполноценность, - что, впрочем, совсем не об-личало в нем человека бессердечного. На создание комплекса, включающего в себя агентство и торговый центр, его подвигло тоже два чувства, но не противопостав-ленные, а скорее цепочные, симбеозные: любовь к деньгам и любовь к женщинам.
Мякоть свежевыжатого сока хлопьями оседала на дно, жидкость постепенно светлела.  На душе, как на дне стакана сгущалось в розово-красную пену чувство недовольства собой, досады на нелепые обстоятельства жизни. Отказали, значит, денег больше нет. Сейчас последняя десятка за стакан сока уплыла в кулак барме-на. Был подиум – теперь панель. Как похожи слова по звучанию: п-п, па-по…
Рядом что-то зашуршало, скрипнули ножки железного стула, и на пластико-вый мрамор лег локоть мужского пиджака.
- Бармен, два коньяка! (к Оле) Вы выпьете со мной?
- С удовольствием. – Вот и первый клиент.
   Они быстро сговорились на высокой цене и не менее  трудной задаче для неопытной проститутки: продержаться до утра. Он не стал снимать номер, чтобы не придавать сексу вкус заказанной пиццы и теплого шампанского, который быва-ет в гостиницах. Просто повез ее домой, по дороге долго и трогательно рассказывая о том, как любит свой дом и фирму, выстроенные по его проекту, рыжего кота, дочь, которая учится за границей в колледже и звонит редко, а пишет только на английском, а он английский не знает. «Я знаю» – сказала Оля и пообещала помочь перевести. Никакой казенщины. Даже как-то по-дружески, если не сказать, по-семейному.
Держа на коленях большого кота с корейским разрезом глаз и острыми когот-ками, которые он, довольно урча, цеплял за ее колени, она просто пила горячий чай, настоянный на горных травах, и ела яичницу, поджаренную хозяином. Свет абажура освещал их лица, создавая домашний уют. Аромат мяты, ласковый кот и нежность по отношению к ней, постепенно растапливали сердце Оли, давно ос-тавшейся сиротой. В студенческие годы она жила только на стипендию и зараба-тывала модельным бизнесом гроши, уплачиваемые ей нерегулярно и с жадностью владельцев, уверенных в том, что они всегда правы. Только старый активист – дав-но уже вдовый, бездетный, всегда жалел ее и звал доченькой. Но его пенсия и так была мала. Оля отказывалась принимать от него деньги и только всегда, по не-сколько раз в день, проходя мимо ее комнаты, он стучал и говорил: «Олюшка, дет-ка, там на плите суп (каша), поешь». Она ела с ним  и глотала с пищей слезы, а ста-рик гладил  вздрагивающей ладонью пушистую голову, и горестно вздыхал. Как он радовался, что ей понравился  цвет, в который была перекрашена дверь, - выход в небо.
Вкусный ужин и ласка сделали свое дело: то, что произошло дальше не было ни омерзительным, ни противным, как описывала подруга. По-видимому, все зави-сит от того, как к тебе относится мужчина, насколько он спешит и чувствует себя партнером или владельцем.
- Радость моя, да как тебе удалось остаться девушкой?
- Я… в первый раз… Денег не было… пришлось.
Утром лучи, перепрыгивая друг через друга, случайно скакнули на Олины веки и, скатившись по ресницам, защекотали распухшие губы. Солнце светило яр-ко и напоминало о том, что почти наступило лето, пора отпусков и загородного от-дыха…
Что же произошло вчера? Да, был дождливый день, и ей опять отказали, по-том был бар, апельсиновый сок и… Вано! Где он? Одна в чужой квартире.… Заме-талась по комнате и, только натолкнувшись, заметила сервировочный столик на колесиках возле шелковых с кистями штор: оранжевый напиток, бутерброды под крышечкой совсем еще теплые, и записка, написанная с ошибкой в ее имени:
«Аля, кушай, отдыхай. Я взял твой паспорт из сумочки, - сегодня подам заяв-ление. Можешь съездить на свою квартиру и забрать остальные документы, - вещи не бери».
Конец неустроенности и холостой жизни. Слетала домой. В коридоре столк-нулась с активистом: «Оленька, что-то опять праздновала?». Чмокнула в щеку, по-росшую седыми волосками, попрощалась. На минуту замерла на пороге комнаты, где провела столько дней с бабушкой и, быстро свернув в увесистую трубу ковер, почти волоком стащила по узкой, обхарканной лестнице.
Вано долго смотрел на арабскую надпись, что-то писал на бумажке. Когда он поднял глаза от загадочной пентаграммы, в глазах его, промелькнув, спрятался страх: «Чушь какая-то. Лучше выкини его или подари кому…». Так ковер снова оказался в чулане, и на некоторое время о нем забыли. Изредка его концы вяло ше-велились, словно силились взлететь, но слишком туга была бечева, стягивающая штрихованное тело.
2
- Не закрывай, мне не хватает воздуха.
- Вано, ты же знаешь, что сырость для тебя смертельна…
Заметив печальный взгляд мужа, осеклась на полуслове и перешла ближе к окну. Вгляделась в ночь.
- Послушай, как поет соловей. Сегодня он поет последний раз.
- Не последний, только конец мая.
- Спи.
Нежная трель, запах цветущих яблонь наполняли комнату. В этот весенний, почти летний день, я думала о том, что вчера он подписал завещание, где делит пополам между мной и своей дочерью от первого брака, агентство «Афродита», ставшее за последние пять лет престижным, и торговый центр со стеклянными сте-нами. Странно теперь вспоминать, как мне когда-то отказали в этом агентстве, толкнули на отчаянный шаг. Теперь я буду его единственной владелицей. Судьей для таких же молоденьких дурочек, какой недавно была и сама.
Стало грустно и захотелось плакать. Дыхание спящего мужчины заглушало тонкую соловьиную песню. Сейчас, как сигнал, прозвучит последнее коленце: трель надломилась на высокой ноте и замолкла, как будто кто-то накрыл платком клетку с певцом… Все, пора. Рычажок поворачивался туго, нажала сильнее – ото-шел до упора. Аппарат искусственной вентиляции отключен. Убедившись в том, что грудь больше не вздымается с хрипом и линия стала ровной, с трудом отвела обратно темно-синюю, гладкую ручку. Прости, но ты мне больше не нужен. Теперь по плану громкий крик: «По-мо-о-ги-те!».
По коридору  бегут врачи. Смешно, наверное, выглядят их халаты, развеваясь от быстрого движения! Моя роль по пунктам: слезы, венки, прощание, соболезно-вания.
Пронзительно запикал телефон в сумочке.
- Слушаю.
- Оля, это я – Максим.
- Перевел?
- Да…
- Говори быстрее!
- Там что-то о проклятии. Послушай: «Получив счастье, погубишь чело-века, давшего его, и полетишь».
- Ерунда! Это же не ковер-самолет!
- Ты все-таки поосторожнее, не забывай плакать... Кстати,  есть дата и имя первого владельца. Ковер принадлежал персидскому шаху, его убила жена. Банальность: умер во сне.  А она выбросилась из окна. Как с Вано?
- Только что задохнулся воздуха не хватило. Я свою роль сыграла хоро-шо, смотри, не подведи меня… Максим!
В полумраке больницы, где только что произошла сразу два несчастья, у окна стояли пациенты и, глядя на машины внизу, шумно обсуждали произошедшее. Среди гула голосов можно было разобрать отдельные обрывки фраз:
- Я шла по коридору… телефон, она его уронила, потянулась… Подо-конник узкий.… Упала.
- Бедняжка. И муж, и она. Такая смерть!
- Зато, полет! – Неудачно сострил кто-то.
Утро было туманным и промозглым, как несколько лет назад. Всю ночь шел дождь и солнце заспалось, совсем не светило, словно его забыли включить. Колодец двора пересекал старик. На плече его была непосильная ноша: тяжелый, мокрый ковер пачкал и без того грязные руки кляксами растекшейся черной краски, кап-лями лившей с квадрата, заполненного вязью. А старик время от времени утирал пальцами скупые слезы, которые выступали у него при воспоминании о милой де-вушке Оле, бывшей некогда его соседкой, и о синей двери в небо. Он проклял тот день, когда подарил ковер Олиной бабушке, - старому своему другу.
Пару дней назад его попросили к телефону, и вежливый женский голос  с сильным акцентом сообщил, что после смерти мачехи остался ковер, который со-всем не нужен. Она хотела бы передать ему в дар этот старый, но еще довольно сносный предмет в память о погибших родственниках. Где взяла телефон? – Из за-писной книги Ольги. Возьмете? – Возьму.
Снова ты вернулся ко мне,  теперь я тебя уничтожу.… Сожгу, и ты больше ни-когда никому не причинишь горе… Ковер шевельнул краями – хотел улететь, но бечева помешала.
20.05.00.