Планетоид космонавтоеда

Когда очередь рассказывать дошла до Джона Брауна, он выдал свое долго сдерживаемое нетерпение тем, что облапил ритуальную чашу и с довольным рыком сделал огромный глоток. Затем он начал свой рассказ так:
 

— Гхрррм! Ух! Не хочет ли кто поспорить со мной, джентльмены? Ставлю десять к одному на любые деньги, что, представив себя на моем месте в этой истории, любому из вас захотелось бы быть где-нибудь подальше.

Но попытка сыграть на гордости собравшихся провалилась. Никто из этих космических волков, промороженных всеми световыми годами космической пустоты и прожаренных яростью всех солнц Галактики, не произнес ни слова. Все слишком хорошо знали правила. Да вряд ли и сам Браун рассчитывал, что кто-нибудь из них, клюнув на удочку, ответит ему. Нарушив регламент и тем самым уступая в его пользу и свою очередь рассказа! Никто даже не улыбнулся наивности Джона. Но такой уж он был, этот Джон. Экспериментатор.

Оглядев невозмутимые лица и убедившись в неудаче, он наконец-то начал свою историю о планетоиде космонавтоеда.

* * *

— Этот планетоид мне сразу не понравился. Начать с того, что я не люблю выходить из анабиоза посреди полета, пусть даже и не по тревоге. А он обнаружился именно на полдороге между двумя планетными системами. Одну из них я уже обыскал на предмет наличия и описания жизни (не нашел), ко второй летел за тем же. И  вдруг компьютер обнаруживает планетоид и засекает на нем витектором то самое наличие! Он тормозит и будит меня: на, мол, описывай!Сходил я в туалет, зубы почистил, позавтракал (на меня после анабиоза, между прочим, зверский жор нападает) и занялся осмотром. Тут он мне понравился еще меньше.

(...ни с чем не сравнима мрачность планеты, лишенной солнца и погруженной в вечный холод и одиночество. Кажется, на таких планетах собираются со всей Вселенной призраки замученных нуждой и голодом горемычных сирот и вопиют к далеким и холодным звездам и далеким и холодным душам: "Не будет тебе покою, черствая душа, ни на том, ни на этом свете! Загляни в себя и ужаснись тому, как низко ты пал! Тебе не оправдаться за нашу судьбу! Мы взываем к твоей совести, если она есть, а если нет — теперь тебе ее заменит страх. Ибо наказание неотвратимо, и ты горько будешь каяться в своей черствости, да уж поздно будет..." Они твердят своими немыми шепотами, словно сотни иголок вонзая в твои оглохшие уши, видятся толпами прозрачных лиц, словно сотнями фотовспышек обжигая твои ослепшие глаза, проходят сквозь твои беспамятные сны нематериальными толпами, словно тысячи гвоздей вколачивая в твою бесчувственную голову...)

 — Нет, ну как вам это понравится? До ближайшей звезды столько, что она и выглядит как звезда, хотя это, между прочим, Вега, голубой гигант, принцесса земного небосклона. А тут какая-то, понимаете, бродячая планета, и на ней — жизнь? Как ее туда занесло? Как она может существовать?      

(...черная пустыня, опаленная взрывом Сверхновой, вышвырнувшим несчастную планету в беззвездную пустыню, еще более жуткую и черную, навсегда опаленную Большим Взрывом... Чудовищные бесформенные монстры, жалкие наследники былого изобилия, пожирающие друг друга в тщетных попытках избегнуть неотвратимых объятий ледяной гибели, ожидающей их всех...)

 — Я замерил скорость планетоида и посмотрел, откуда двигалась эта планетка-шатун. Ближайший белый карлик в этом направлении, звездочка, похожая наостатки взрыва Сверхновой, оказался в трех миллиардах лет пути с такой скоростью. Три миллиарда лет! Да, если жизнь здесь и зародилась около звезды, теперь от нее могли остаться не вымирающие уродцы, а только формы, давно приспособившиеся к космическому холоду. Да-а, подумал я, может, надо начать проявлять осторожность еще при подлете к планетоиду?

(...гигантский плевок чего-то липкого, белого, отвратительно пузырящегося, как протуберанец выстреливает с планетоида и захлестывает корабль на околопланетной орбите. Когда протуберанец, медленно изогнувшись, рушится обратно на планетоид, на орбите никого нет. Хищник, довольно урча, переваривает своего недолгого спутника и снова на века остается один в своем межзвездном странствии...)

 — Впрочем, здесь-то корабль со своим компьютером и локатором сам о себе позаботится, а вот на планете надо держать ухо востро!.. И вот я приземлился на планетоиде и вылез из своей маленькой, видавшей виды посадочной капсулы и спрыгнул на... песок? Снег? Это была слабо искрящаяся под звездами поверхность, и она отозвалась каким-то звенящим скрипом, как будто была покрыта слоем стеклянного снега, не стеклянной крошкой, а именно снежинками или тонкими кристалликами. Кроме этой поверхности до самого горизонта — километров десять — во все стороны ничего не было видно. И слышно тоже. Витектор посадочной капсулы показывал какое-то направление, на вид ничем не отличающееся от прочих. Тут они ко мне не подкрадутся, подумал я. Между нами, дурацкая это профессия — составление карты жизни!      

(...планета за планетой, система за системой, все многообразие жизни обитаемой Вселенной, не всегда с аглахами, бивнями, вонью, гипнозом, глазами, дымом,еддами, жалами, жвалами, жгутами, зубами, иглами, кислотой, клеем, клыками, когтями, копытами, костями, крыльями, крючьями, лапами, лбами, мордами,мускулами, ногами, носами, огнем, панцырями, пластинами, присосками, рогами, ртами, сетями, слюной, транквилизаторами, ушами, фосфором, хвостами, цеплялами, челюстями, шипами, щелочью, щупальцами, щетинами, экзоудушателями, эктоплазмой, юргами и ядом, но всегда надо быть в ожидании всего этого,а робота нельзя послать на эту самую опасную в Галактике работу, может, он и не ошибется или будет ошибаться не чаще, чем человек, но кто же возьмет на себя ответственность за его ошибки? За жизнь картографа они отвечать не боятся — он, идиот, доброволец...)

 — Напрасно я старался ступать бесшумно, гадая, как , собственно, на этой дурацкой планете распространяются звуки? Атмосферы нет, вся вымерзла, а снег, вроде, не должен хорошо проводить звук?      

(...все вокруг — внутренность огромного барабана, а черный, с блестками, снег, и черное, с блестками, небо — натянутые на нем кожи, и каждое твое движение вызывает ответную дрожь этих чутких мембран, и кто-то огромный и страшный там, наверху, высоко вздымает свою гигантскую колотушку, чтобы одним громовым ударом по космосу, по небу, по голове, оглушить, стереть в порошок, испарить букашку, осмелившуюся забраться в его инструмент...)

 — Отошел я со скрипом метров на пятьдесят в сторону от направления, на которое указывал витектор капсулы, чтобы получить базу и определить расстояние, включил свой витектор и подсоединил его через радиофон к витектору капсулы. Поглядев на индикатор на левой руке, я тут же обнаружил, что объект находитсяв каких-нибудь двухстах метрах и приближается со скоростью неторопливого пешехода — около метра в секунду. Тут я забеспокоился и врубил аварийный прожектор, излучающий на всех длинах волн, от гамма до средних радио, и такой же видеопреобразователь в шлеме. Ничего! На экранчике локатора — тоже!

(...устрашающее, невидимое, огромное, надвигающееся нечто, порождение непроницаемой атмосферы ужаса, окутывающей этот планетоид кошмаров вместо вымерзшей чистой атмосферы благородных газов, гнусное, зловеще разевающее черный провал невидимой пасти в торжествующем беззвучном смехе, занимающее своей прозрачной тушей все пространство впереди... и собственное тело, отказываясь признавать тебя своим хозяином, уже полностью подчинившееся гипнозу приближающейся гибели, не желает помочь! Глаза в бесполезных попытках увидеть невидимое видят несуществующее, кровь грохочет в ушах, заглушая неслышимое, мысли путаются в попытках осознать непредставимое...)

 — Не видно ничего, и все тут! И тишина такая — слышно, как под капсулой этот звонкий снег продолжает оседать. А витектор показывает уже двадцать метров от капсулы! И тут я его увидел. Это было странное создание, похожее на цветок. На верхушке длинного, с метр, стебля без листьев покачивалась сетчатая чашка, вроде радиолокатора. Она целилась прямехонько на мою посадочную капсулу. Стебель перемещался вперед, торча из снега. Следа за ним не оставалось. Витектор, наконец-то, показал массу аборигена. Сколько?! Этакая финтифлюшка — десять тысяч тонн?!

(...это как кататься на лыжах и вдруг оказаться посреди мрачного бездонного озера на тонком, прогибающемся льду, и вот уже трещина бежит к тебе от берегасо зловещим хрустом... или в плавании на комфортабельном лайнере потерпеть внезапное крушение и попасть в море, кишащее акулами, и вот уже, проделав положенное количество кругов вокруг тебя, черный плавник начинает свое последнее стремительное приближение...)

 — Да, зверюга-то оказалась подземная! Не успел я и глазом моргнуть, не говоря уже о том, чтобы добежать до капсулы и взлететь, земля под ней расступиласьи капсула мгновенно и бесшумно исчезла. Как в воде утонула. Поскрипывание под ней снега мгновенно оборвалось. Провал сомкнулся, не оставив на снегу никакого следа, как будто это и правда было нечто жидкое. Cтрашный цветок-локатор повернулся ко мне! Я замер. Зачем я скрипел снегом две минуты назад?!

(...ты — кролик перед пастью удава. Все твои жизненные пути сошлись здесь, чтобы превратиться в пути смерти. Жизнь сейчас кончится и перейдет в смерть.Это так очевидно, что бежать невозможно. Но обидно оттого, что все кончилось так глупо, ах, как обидно...)

 — Тут у меня вдруг снова появилась надежда, потому что цветок не целился точно на меня, а поворачивался слегка из стороны в сторону, как бы стараясь нащупать. Значит, он запомнил, где я, но недостаточно точно. Теперь главное — вести себя о-очень тихо! Я замер и перестал дышать. Он качался. Я пыталсяуговорить свое сердце биться потише.      

(...он так и будет невозмутимо качаться, и воздух в легких кончится, сердце остановится, уже сейчас удушье огненной петлей сжимает горло, петля затягивается, затягивается, а он все так же покачивается издевательски из стороны в сторону...)

 — Наконец, он перестал качаться, разочарованно перешел на круговой обзор, совсем как локатор, и медленно двинулся в неверном направлении! Но радоваться было рано, потому что это направление проходило очень близко ко мне. Выпалить в него лазером я не осмеливался — кто его знает, достанет ли его луч под снегом, а уши-локаторы у него могли оказаться запасные. Я по-прежнему стоял, затаив дыхание, а он прошел ближайшую ко мне точку и стал неспешно удаляться. И тут мне зверски захотелось чихнуть!

(...это рок, это бич божий, это невыносимое щекотание в носу во всех жизненно важных, нет, жизненно опасных ситуациях. Ему невозможно противостоять.Даже удушье от остановки дыхания — ничто по сравнению с этим издевательством над самой сутью человеческого понятия собственного достоинстваи возможности самоуправления...)

 — И я чихнул! От попытки сдерживания чих получился внушительный. Я аж подпрыгнул. А приземлившись, бросился бежать.      

(...сознание исчезает. Вместо него остается то, что есть у зайца, за которым по пятам гонится борзая, обжигая его спину своим свирепым дыханием...)

 — Никогда я так не бегал. Втягивал в себя воздух так, что стекло шлема внутрь прогибалось. Да зигзагом. А на каком-то зигзаге оглянулся — а за мной никто не гонится. Цветок — ухо подземной акулы мотался, как бешеный, на своем стебле, шлепая с отчетливым звуком оземь. Почва вокруг него тряслась на большой площади. Я ощущал ее подрагивание.      

(...почему такую муку испытывает живое сознание, когда присутствует при гибели другого живого, даже если это только раздавленная муха, вяло шевелящая лапками? А уж если гибнет большой организм, это совершенно невыносимое зрелище. А он явно погибал...)

 — Конвульсии постепенно затихли. Неужели скотинка подавилась моей капсулой?  — думал я, вызывая с корабля запасную. Это было совершенно безопасно — витектор корабля характеризовал теперь планетоид как необитаемый (меня он, естественно, "не замечал" — специально был так отрегулирован).

— Оказалось — что бы вы думали? — этот подземный кашалот вовсе не подавился моей капсулой. Я его откопал и исследовал. Он мою капсулу уже начал спокойно переваривать. И вообще был прекрасно приспособлен к питанию любыми забредающими на его уединенный планетоид гостями.

— Его погубил шок от слишком громкого звука. Представляете? — ничего даже отдаленно напоминающего по громкости мой оглушительный чих он никогда не слышал за всю свою долгую охотничью жизнь, начало которой исчезает во тьме веков!      

(Все предыдущие жертвы, парализованные ужасом перед хищником, гибли молча).