Праздник, который всегда с тобой

- Сынок, вставай!
- Уммм. . .
- Вставай, вставай! В школу пора.
"Куда?" - в моем еще сонном сознании, под теплым одеялом сна, всплыло, что сегодня первое сентября, опять нужно идти в нудную, беспощадную школу.
Я открыл глаза и почти не почувствовал разницы - чуть светлее темноты - безвольно закрыл опять. 
Бессознательное цепко держалось за мой мозг и снова тянуло в сон.  Ну, что такое первый день? Учебы никакой. Ведь не обязательно же идти. Чего я там не видел. Опять Лариса Григорьевна продиктует расписание, которое обязательно нужно записать в дневник, и так каждую неделю. Снова придется беспокойно переставлять ногами, стоя на улице в полусолдатском строю опостылевших соучеников. Классные руководители под линеечку построят нас, применяя слова близко граничащие с матом.  А важные и торжественные заучи и незаменимые учителя будут нечто кричать с трибуны в хриплый микрофон, желая, советуя, вещая и приказывая.
"Фу, гадость." - на душе никак не растворялся мерзкий осадок мыслей - "Не вставал бы никогда с кровати в такие горестные дни. Тем более, что за ночь нагрел пододеяльное гнездышко, а если высунуть из него руку или пятку, то ей сразу станет холодно. Но вставать надо, хотя бы ради мамы. Она уже поставила кипятиться чайник и что-то готовит мне на завтрак. И потом, мама встала гораздо раньше меня и только, чтобы я сразу вскочил, умылся и сел перед уже дымящимся чаем с булкой. Ладно, пора."
Решившись, наконец, я резко стянул одеяло и, ёжась от холода, бросился запаковывать себя в одежки.
Пока одевался, умывался, пил чай, в голове вертелась дурацкая фраза из разрисованного учебника: двадцать первый раз в первый класс.
За окном, дымные облака застелили все небо, а асфальт хранил следы ночного ливня. На низком заборчике у крыльца сидела стайка мучеников, без особой радости предвкушающих эшафот. Они ругали кого-то невидимого из окна, но явно ленивого или не спешащего. Потом, поднявшись, стая помаршировала на школьный двор. 
Пока я чистил зубы, одевался, шнуровал ботинки, в голове крутилась все та же бредовая фраза: двадцать первый раз в первый класс.
Утро сентября уже не радовало теплом, но зато холодного ветра было вдоволь. Небо уже грозилось одарить детей неразумных избытками воды - подходящая погода для казни. В такой день и помирать не жаль, только вспомнить на том свете нечего будет, кроме горьковатого запаха спелости и разложения осени. 
Старушки радостно улыбались одинаковым ученицам в коричнево-черных платьицах. Мне показалось, что они злорадствовали, хотя, скорее, завидовали. Но не тому, что детки идут грызть гранитик науки в, пахнущих свежей краской, кабинетах, а их молодости и свежести неиспорченных лиц. 
Радостные подкорковой смелостью родители снимали на видеокамеры и щелкали фотоаппаратами своих детей. А может, они лгали, внешне улыбаясь и скрывая под маской развеселых лиц страх. Ужас за сына или дочку, которые попадут через час в унизительнейшую зависимость от неудовлетворенных жизнью диктаторов: учителей и жестоких одноклассников.
Вчера так радостно вертящиеся, воробьи, надувшись и спрятав голову в воротник шеи, угрюмо молчали. Под еще зелеными листьями клена, сидя на черных от сырости ветках, редко и пророчливо каркали вороны. Они, точно, уловили ту струю протеста и недовольства, злорадства и ненависти, которая висела в воздухе.
На плацу школьного двора вытянулись отряды разновозрастных  и разношерстных школьников. Через гул приветственных речей директора прорывались звуки смеха и оплеух. Язвенное, больное оживление царствовало в нестройных рядах.
Пока я толкался, обменивался остротами и пробивался в задние, привилегированные ряды, в моей голове вертелось только - двадцать первый раз в первый класс.
После официальных речевок администрации ряды школьников смешались в толпу и ринулись к дверям школы, чтобы первыми всосаться в нее: раньше сядешь - раньше выйдешь. Еще кое-как обтекая учителей, поток сминал и вжимал по углам слабейших и меньших.
Рассосавшись после лукавых приветствий учителей по пивным и дворовым скамейкам, масса активно отдыхала, греясь пивом, потасовками и ведя неспешные расспросы друг друга о прелестях летней жизни. Разговор не завышал планку двухсот, двухсот пятидесяти слов, зато зашкаливал счетчик общеизвестных но малоцензурных выражений.
В закрытой, от лишних глаз, учительской, глаза сегодняшних людей, а завтрашних учителей осоловело ловили свеженалитую жидкость в стаканах. Они, еще люди, поминали свободу. У них действовало соглашение: не вспоминать сегодня о каторге, поэтому в этот день не звучало слов о школе. Так, наверное, заключенные в день суда вспоминают о воле. Их соединяло общее чувство, общий срок - еще девять месяцев.
Когда они закрывали учительскую, кутались в куртки, впихивали свои тела в пустые автобусы, у них в головах вертелась назойливая до противного мысль: сорок первый раз в дикий класс. С глазами-пустышками, наглыми, без принципа, совести, без жизни. А вдруг хоть одна пара, но живая!