Как птица для полёта

Везде, где бы ты ни был, живут два типа людей:
мечтатели и обыватели. Никогда не будь на стороне
обывателей.                Х/Ф «Больше, чем жизнь».

     Блокхэд  перезарядил затвор своего лазерного нитротермобластера и огласил воздух громогласным возгласом:
     --ПОЛУЧАААЙ!!!—и Блокхэд надавил на спусковой курок.
     Лучи лазерной энергии, передаваясь по импульсам подсветовой скорости, вре-зались в тело чудовища, прорезав его насквозь. Искровидные импульсы охвати-ли тело, и чудовище, рухнув, упало, мёртвое, на каменистую поверхность ужас-ной планеты…
     --Какой идиотизм!—сказал Птахин и  отшвырнул книгу, которую дал ему на-кануне почитать его племянник.
     --Я подозревал, что современные писатели пишут плохо, но чтобы настолько!..
     Птахин вскочил с дивана и два раза прошёлся по комнате, нахмурясь и зало-жив руки за спину. Настроение ухудшилось, и с новой силой заболел зуб, который начал ныть ещё вчера.
     --О, времена! О, нравы! – продекламировал он, воздев руки зелёной дешёвой люстре. –  Куда исчезла классика? Литература, которая писалась для души, про-читав которую, становилось легче, хотелось мечтать?
     Птахин вздохнул и, опустившись на диван, погрузился в раздумье, чтобы от-влечься мыслями от убогой книженции.
     По своей натуре Птахин был человеком в меру сентиментальными и не в меру мечтательным. Он любил развалиться на диване, оторваться от реальности и по-грузиться в сладостные мечты, застыв с блаженной физиономией на часок-другой. А мечты его были очень, можно даже сказать, ОЧЕНЬ далеки от реаль-ного.
     Отчего люди не летают? Старый, избитый вопрос, перетёртый и пережёван-ный умами миллионов философов и таких же мечтателей. И, тем не менее, глав-ной и самой большой мечтой Птахина было полетать. Не на самолёте или на воз-душном шаре, а на своих двоих. Крыльях. Если бы иметь крылья! Там, в небе, когда ветер наполняет распахнутые крылья, когда воздушные потоки несут тебя на своём сильном лоне и тебе остаётся только слегка корректировать курс хво-стом, когда не зависишь от опаскудившего уже земного тяготения, когда кругом безграничная свобода и бескрайний простор, только тогда можно чувствовать себя по-настоящему счастливым. Как он завидовал птицам, эти воплощениям свободы и счастья, этим…а-а-а!—зуб дал о себе знать и спустил Птахина с небес на землю. Это невыносимо. Впрочем… Нет, всё-таки невыносимо.
     За окном замычала корова, громким лаем отозвалась ей соседская собака. Птахин подошёл к двери и отворил, сморщившись от противного скрипа несма-занных петель. Погода была на редкость хорошая, яркий солнечный свет зали-вал двор и всё, что на нём. Когда глаза привыкли к свету, Птахин огляделся, по-тянувшись, кинул быстрый взгляд на магазин – не привезли ли хлеб. Чуть даль-ше, на своём огороде, бегал по грядкам Петрович и громко ругался матом, при-держивая левой рукой сползающие портки и размахивая огрызком полена, зажа-тым в правой.
     Птахин захлопнул дверь. С зубом определённо надо было что-то делать, а зуб-ных врачей он ужасно не любил, как, впрочем, и они его: зубы у Птахина были плохие, хоть и чистил он их регулярно – раз в месяц, и каждый раз, когда он вхо-дил в зубной кабинет, бормашина работало гораздо дольше обычного, и с врача сходило семь потов, прежде, чем ему удавалось привести зубы пациента в мало-мальски приличный вид. Нет, к зубному идти решительно не хотелось. Можно, конечно, сходить к Мариванне, у неё наверняка, как у опытной доброй волшеб-ницы со стажем, есть что-нибудь от зубной боли, да и денег она не берёт. Впро-чем, опытной доброй волшебницей Мариванну никто не считал. Завистницы - старухи считали её колдуньей, шарлатанкой, ведьмой; те же, кому Мариванна оказывала скромную помощь своими снадобьями, помогая вылечиться от на-сморка или повысить ежедневный надой на пару-другую литров с коровы, бла-горазумно помалкивали и, встречая добрую старушку на улице, ограничивались вежливыми улыбками и кивками.
     Птахин скинул замызганные солдатские портки и рваную на правом локте гимнастёрку и облачился в серые брюки и белую рубашку. Надев ботинки вместо сапог, он вышел во двор. Привычно скрипнула несмазанная калитка, и Птахин зашагал к дому Мариванны, живущей на другом конце посёлка, чётко печатая шаг, насколько это возможно было делать на раскисшей немощёной дороге. По-равнявшись с огородом Петровича, Птахин остановился и, оперевшись о забор, понаблюдал за финтами соседа, которые тот выделывал, гонясь за воронами и ухитряясь не наступать на грядки, а затем окликнул:
     --Ну что, Петрович? Как дела?
     --А, Птахин, привет! – Петрович подошёл к забору, засунув полено за пояс на манер пистолета, отчего портки окончательно бы свалились, не удержи он их обеими руками.— Вороны, мать их, достали уже! Всю клубнику, выклевали, сво-лочи поганые! И силки ставил, и опылял неизвестно чем, и пугало, ни хрена! Со-всем обнаглели, спасу от них нет!
     --Всё ты о своём огороде! Мелочный ты человек, Петрович, культурного в тебе нет, возвышенного. – Птахин улыбнулся, заранее зная, как Петрович прореаги-рует на это его замечание.
     --А на хрена мне оно, возвышенное? Своих забот хватает.
     --Неужели ты никогда не мечтал? Неужели нет?
     --А на хрена? Мечтами сыт не будешь. У, вороньё! Стрелять их что ли?
     Птахин вздохнул:
     --А я вот мечтаю научиться летать…
     --Да пошёл ты со своими мечтами! Надоел уже, лучше бы за водкой сгонял, посидели бы, настроение уж больно паршивое из-за ворон этих, я бы, по пьяни, может, и бред твой опять послушал бы.
     --Не понять тебе, Петрович, философа.
     --Тоже мне философ! Жидяра ты, Птахин. И люблю я тебя, стервеца, и знаю, что русский – а всё равно жидяра!—и Петрович удалился, харкаясь и бормоча по-матушке.
     Птахин, усмехнувшись, махнул соседу рукой и пошёл дальше. Где уж Петро-вичу понять его! Он всё о своём огороде дрожит, словно свет на нём для него клином сошёлся. А и сошёлся ведь. Воистину, трудно во всём свете отыскать большего материалиста, мизантропа и закоренелого обывателя. Хотелось от-влечь мысли от суровых будней, помечтать, но не давал зуб.
     Прохлюпав по похожей на кисель дороге через весь посёлок до дома Мариван-ны, Птахин постучал в дверь низкого, маленького, как будто, вышедшего из дет-ской сказки, домика, и вытер ноги. Дверь открыла сухенькая старушка с добры-ми голубыми глазами.
     --Здравствуйте, Мариванна.
     --Здравствуй, Птахин, заходи. – старушка изобразила благостную улыбку, от-чего вокруг её глаз тонкими нитями собрались морщины.
     Птахин вошёл в низкую прихожую, затем последовал за Мариванной в кро-хотную комнатушку, окна которой были завешены ситцевыми занавесками в го-лубой цветочек, а стены – связками сушёных грибов, ягод и кореньев.
     --У меня, знаете, зуб болит… -- отчего-то придя вдруг в крайнее смущение, на-чал Птахин. Обстановка комнаты и сам облик старушки просто лучились уми-ротворённостью, даже зуб вроде как прошёл.
     --Хорошо, Птахин.
     --Что хорошего?
     --Хорошо, что зуб болит. Хоть мечтать перестанешь.
     --Мариванна! И Вы туда же!
     Мариванна улыбнулась, видя неловкость Птахина, и на секунду задумалась. Затем, придя к какому-то решению, улыбнулась снова, но теперь это была другая улыбка:
     --Хочешь, чтобы твоя мечта исполнилась?
     Лишенец нахмурился:
     --Издеваетесь? Зачем Вы так?
     --Я серьёзно, Птахин, хочешь летать научиться?
     --Откуда Вы знаете?—насторожился Птахин. Может она мысли читает? Неда-ром её старухи колдуньей зовут. А с виду добрая, помогает всем… На секунду ему показалось, что в глазах старушки блеснул какой-то таинственный, неестествен-ный огонь.
     Но Мариванна засмеялась, и впечатление сразу исчезло:
     --Об этом весь посёлок знает. Ты-то горазд о своих мечтах распинаться!
     Птахин покраснел. Мариванна, шаркая домашними тапочками, ушла в дру-гую комнату. Послышалась возня, звон каких-то склянок и, показалось Птахину, стук костей. Через минуту она вернулась с бутылочкой какой-то желтоватой мутной жидкости.
     --Возьми, Птахин, это снадобье. От моей бабки мне досталось.
     --От зуба?
     --Летать сможешь.
     --Мариванна! – Птахин обиделся.
     --Бери! Бери, пока не передумала.
     Птахин взял бутылочку, задумчиво повертел в руках и спрятал в карман:
     --А с зубом как же?
     --К врачу сходи.
     --Ну, Мариванна!
     Старуха замотала головой:
     --К врачам иди. Так оно лучше будет. А снадобье выпей. Оно два часа действу-ет.
     Птахин пожал плечами и протянул старушке мятый червонец.
     --Ни-ни-ни-ни!—замахала руками Мариванна.
     --Тогда до свидания.—Птахин попятился и ударился затылком о притолоку.
     Придя домой, он первым делом достал бутылочку и внимательно её осмотрел. Зуб болел. А что, если выпить, вдруг и правда летать можно будет! Глупость, ко-нечно, но с чем чёрт не шутит!  Птахин зубами вынул пробку и, сморщившись, понюхал. Гадость какая-то. Пахнет отвратительно. Да и плавает там что-то.  Бррр… Мерзость.
     Птахин опрокинул бутылочку в рот и выпил почти треть. На вкус жидкость была приятной, что очень удивило Птахина. В общем, если зажать нос, выпить можно. И Птахин выпил.
     Сев на диван, Птахин стал ждать, сам не зная чего. Через несколько минут в голове помутилось, к горлу подступил комок и завтрак, вырвавшись с террито-рии желудка, с боем стал прорываться по пищеводу к выходу. Птахин скатился с дивана и затрясся в судороге, так плохо ему ещё никогда не было. Голова раска-лывалась, казалось, что все вещи вокруг увеличиваются в размерах. Так про-должалось две-три минуты. Птахин уже начал подумывать, что старуха отравила его, он проклял Мариванну и решил, что не выживет. Но, тем не менее, выжил. Боль прошла, боль в зубе тоже. Вот только все вещи вокруг стали раз в десять больше. Сначала Птахина поразила ужасная мысль: «Наркотик, галлюцина-ции!» Рядом бесформенной грудой вздымалась одежда. На галлюцинации это было непохоже. «Неужели я уменьшился до размеров птицы?!» И тут Птахина поразила счастливая мысль, он понял наконец, что сотворило с ним старухино снадобье: «Птица! Я стал птицей!» Птахин вспомнил, что зелье действует около двух часов, и поспешил насладиться сполна отпущенным ему временем. «Ско-рее!»—Птахин, стуча маленькими коготками по полу, подбежал к раскрытому окну. Он расправил крылья и, взмахнув ими, выпорхнул в окно.
     А за окном Птахин просто онемел от восторга и пришёл в себя только на вы-соте. Сердце переполнялось радостью, лёгкие заполнились чистым, свежим воз-духом, ветер поддерживал его, легонько кидая из стороны в сторону. Кинув ми-молётный взгляд вниз, Птахин увидел то, что и мечтал увидеть вот уже многие годы: родной посёлок с высоты ПТИЧЬЕГО ПОЛЁТА в прямом смысле этого слова.  Испытываемые им ощущения были ни с чем не сравнимы.
     Птахин был счастлив, он летел. «Я лечу! Я – рождённый ползать по бренной земле, ЛЕЧУ! Я красив и грациозен, как ласточка! А, может, я и есть ласточ-ка?»—Птахин наслаждался полётом. Его мечта сбылась, хотя в такую возмож-ность не верил даже он сам. Он летел, ритмично взмахивая своими сильными крыльями, и всё ещё не мог прийти в себя от счастья.
     И вдруг, в момент особого восторга происходящим, Птахин почувствовал сильнейший удар в грудь. Всего его словно обожгло, подбросило вверх, и он, ку-выркаясь, начал падать. Дыхание перехватило и Птахин заорал что есть силы:
     --Карр, карр! Карр!
     Петрович опустил ружьё и пнул ногой трупик вороны.
     --Ух, сволочи!—Петрович преломил стволы и выбросил дымящуюся гильзу на сырую после полива грядку клубники.