Р. О. Т

Вышел из узкого с невысокими ступеньками подъезда и оказался на улице.
По дороге, к перекрёстку. Взгляд, случайно и близоруко подтянувшись к небу ошеломлён кручением звёзд – яркие, расположенные почти идеальным кругом, они на мгновение, длившееся нестерпимо долго, повернулись вокруг условного невидимого центра. В голове после такого – смуть, так хочется сплюнуть и обратиться к звёздам с самыми льстивыми, добрыми и нежными словами – вместо этого отвёл взгляд во тьму послеполуночного воздуха.
От птицы, что молчит наверху, падает жестокая тень. Блёстки в её бескрайних крыльях похожи на дырочки, проколотые в чёрном зонте иголкой, через них пробивается с усилием свет солнца. Иногда она взмахивает крылами, отмеряя новый час или новую смерть. Блёстки трясутся и кружатся, некоторые даже срываются – дырочки от иголки затягивает ткань зонта – и многие пытаются загадать желание.
Одновременно два чувства вытесняют первое:

- я никогда, или же очень-очень давно, не прислушивался к звуку, рождающемуся от соприкосновения моей обуви и асфальтовой полосы
- тело будто разделилось на независимые, но смежные части – торс с руками и головой до места, где начинается живот (сразу под рёбрами) и таз с ногами верхняя часть – просто летит, даже в голове дикая лёгкость – будто кружение содержимого её в гармонии
- звук этот так необычен (!) может то, как я это воспринимаю, всего лишь функция от температуры, покрытия дороги, башмаков, надетых в эту ночь, от необузданной и бешеной тишины
- ночные фонари тут и там слабо выливая своё содержимое на дорогу укрепляют чувство полёта – да, вот и звёзды-други близко (!)
- он похож, этот звук, на стук копыт, но копыт более мягких и лёгких, так же как я более мягок и лёгок по сравнению с лошадью но он чертовски похож (!) впиваясь в уши и рецепторы мозга он заставляет периодически ощущать себя неким нереальным существом – человеком, оставляющим за собой следы копыт
- но всё не так, это легко объяснить эта лёгкость, разорвавшая слитые части единого тела – тяжесть в желудке, наверное от острой пищи и от нерегулярного питания да, это не звёзды льют мне на голову конусы света, это всего лишь жалкие, постаревшие от ночи фонари
- слух медленно теряет интерес к звуку, вьющемуся и бьющемуся снизу, из под ног пора слушать тьму, её глухоту, её вопли и колыбельные, будящие чувствительные души посреди ночи и заставляющие бродить по улицам, оставляя за собой следы лошадиных копыт может искры летят из под ног, а звёзды, сыплющиеся сегодняшней ночью с неба – только звонкие отблески этих искр?
Мой друг уходит домой. На крыльце, тыкая взглядом во тьму он отмечает: «хоть глаз выколи». Я молча включаю свет. Так это легко, что и не выразить. «нет луны» - я вставляю фразу в почти либретто взглядов и шорохов позднего вечера. «к утру появится, новолуние же» – друг наверное не слышит ночной оперы, он грубо сфальшивил. Он сходит по ступенькам и открывает калитку: «пока» – вот это уже лучше. «пока» – и я стою на крыльце, а друг уплывает в ночь, цокая время от времени своими тяжёлыми ботинками о лёд замёрзших луж. Я же вплываю домой, оставив свет на крыльце – пусть как можно дольше и ближе будет свет крыльца шептать моему другу.
Грозная птица шаловливо играла перьями, переливчато взвивая блёстки по кругу, жалобливые фонари, живые братья умершей на время луны разливаются бледными конусами на пупырчатый асфальт, от которого несётся в небо, к ушам молчаливой тёмной птицы звук цокающих лошадиных копыт, мягких и лёгких. Это мой друг летит в своей поношенной одежде и в четырёхлетних ботинках. Летит от острой пищи и нерегулярного питания, летит домой.

Р. Т. (post temporum) После всех времён, после всех надголовных и надразумных птиц, после всех шагов, после всех дорог, после всех фонарей. Я и мой друг. Мы просто сидим и молча пьём пиво или чай. Каждый из нас пережил это и каждый из нас боится об этом сказать. Но всё скажется, всё простится и всё поймётся: post omnia temporum, после всех времён.