Где-то там за горизонтом

Он проснулся от тишины, такой звонкой и неподвижной она была. Он открыл глаза, и не увидел ничего кроме безупречно белого полотна.  Шевельнул рукой, чтобы сбросить его, как снять пенку с молока. Полотно неожиданно взмыло вверх и загородило собой небо. В страхе он резко сел, запутавшись ногами в простыне. Белым пугающим пологом оказался потолок. Все было как всегда. Он медленно выплывал из сна, входил в реальную жизнь. Смотрел в одну точку, и в его размытых болезнью красивых зеленых глазах отражался комод напротив…
Лида стояла на кухне и жарила блины на примусе. Она усердно орудовала лопаткой, отдирая блин со дна сковородки, и ее крашеные рыжие волосы выбились из-под заколки и падали на лоб. Она ненавидела готовить, но было надо. К ней приехали гости и их нужно было кормить. Хотя, если бы она выставила на стол консервы и просто порезала  твердый хлеб, то гости съели и сказали бы спасибо. Такие они были… Бежали от цивилизации и прибежали к ней на дачу в Бутово. Кругом зелень, воздух такой, что после городского от него кружится голова и хочется спать. Как на необитаемом острове. Но почему же он необитаемый: в доме газеты, радио, телевизор. С самого утра узнаешь, кого сняли, кого назначили, кого убили… Раньше это очень интересовало Лиду: муж заставлял. Потом она сама привыкла первым делом просматривать газеты. Муж хотел, чтобы она все знала и брал ее на всевозможные светские рауты. Она поддерживала там беседу отточенными безупречными фразами, а он стоял в стороне с холодными глазами и резиновой улыбкой, демонстрировал учтивость и заинтересованность. Ей это нравилось. Они уходили с приемов под руку. Лидина рука лежала на рукаве шинели мужа, а щека клонилась к плечу с генеральскими погонами… Генералы сейчас редкость, мирное время потому что. А вот у нее, у Лиды, муж – генерал. С этой мыслью она еще теснее жалась к нему, стремясь перенять хотя бы толику его значительности и востребованности. Так они шли по жизни, подминая ее под себя. Но жизнь им этого не простила, бросилась на них как пума, и Лида вот уже который год задыхается в ее когтях…
«Какой красивый мальчик», - врачиха была молодая и толком не знала, что надо делать. Она рассеянно погладила ребенка по голове и передала Лиде. Посмотревшись в зеркальный шкафчик, врачиха вывела диагноз в карте. Слово было малопонятное, тягучее и прилипчивое: аутизм. «Это опасно?» – осторожно спросила Лида. Врачиха пожала плечами и задумавшись явно не торопилась с ответом. Она была молодая и страшненькая. А женщина с ребенком не очень молодая, но красивая, с рыжей гривой. Говорят, генеральская жена. У таких жен даже взгляд особенный, как у гренадеров. Шаг в сторону – и сожрут, если что не так. А эта рыжая так глядит, будто ее разжаловали в солдаты. Жалко. Врачиха, наконец, собралась с мыслями: «Это не опасно. Это патология. Умственная неполноценность». Лида попыталась осмыслить услышанное. Ее ребенок неполноценный. Ее ребенок никогда не сядет за руль автомобиля, никогда не защитит кандидатский минимум и не наденет офицерские погоны. Слова продолжали звучать где-то в отдалении: «Это бывает от поздних родов, от плохой наследственности, да и просто от сбоев, которые иногда дает природа…» Да, поздние роды, конечно же. До них – газеты, телевидение и бутерброды с черной икрой. А после всего этого – Славка, который болен. Ему судьбой предначертано быть получеловеком, полуживотным, полурастением. Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка. Врачиха продолжала успокаивать: «Он буйным не будет. Капризным тоже. И вообще не надо сильно волноваться. Самое главное – отсутствие болезни Дауна». Болезнь Дауна… Это дети с вытянутыми головами, и у них вечно капают слюни, как у бульдогов. У Славки этого нет. Она, Лида, должна радоваться. Чему только, Господи? «… Это сильный, можно сказать, утрированный интроверт. Его глаза повернуты как бы внутрь себя, смотрят в изнанку своего существа. Говорить он сможет, но плохо. А вообще будет вполне самостоятельным ребенком.»  «Интроверт? Понятно, значит, все эмоции внутрь, в склад… А при чем тут аутизм? Слово «аут» в переводе с английского означает «вне». А у Славки все пойдет в себя», - запоздало подумала Лида. Она никогда не поймет, по какому поводу ее сын смеется или плачет. Ей стало жутко, и она судорожно вздохнула, как перед обмороком. «Будете сдавать ребенка?» Лида поняла, что это было окончание разговора. «Что?» – переспросила она. «Сдавать ребенка государству. В интернат. За ним нужен особый уход», - врачиха была терпеливой на редкость. Хотя, не на редкость. За грубость с женой генерала ее могли бы уволить и не взять больше на работу. Особый уход за ребенком… На Славку чья-то грубая, равнодушная рука натянет фланелевую рубашонку. Его поместят в одну палату с детьми, у которых головы в форме огурца и подбородок вымазан прозрачной слюной. Говорят, у детей с болезнью Дауна очень сильно развит половой инстинкт. Они могут делать это сколько угодно, когда угодно и где угодно. И они будут спариваться на глазах у Славки. От этого у них на лицах ничего не выражается. Ничего – это полная гармония… Лида взяла за руку Славку и вышла из кабинета. Она ушла от перспективы «особого ухода за ребенком». Врачиха пожала плечами, одернула халат и села за письменный стол заниматься своими делами. Что ни говори, странный народ эти сливки общества. Хотя рыжую жену, безусловно, жалко. Врачиха вспомнила своего толстого здорового Сережку и улыбнулась. Не спасают от несчастий генеральские погоны – пара вышитых звезд  - не более.
Лида шла домой. Торопилась. Славка беспомощно висел на ее руке, держась, как утопающий за соломинку. Его ноги иногда отрывались от асфальта, но его взгляд оставался невозмутимым. Он глядел не себе под ноги, а куда-то вдаль. Видимо, он искал в этой дали себя.
А Лида думала, что скажет мужу. И придумать не могла. Что это было? Это был брак. Ребенок с браком, как деталь с конвейера. Лидино совершенное тело произвело отнюдь не совершенного ребенка. Значит, сама Лида – товар бракованный… Сказать – муж не поймет. А что сказать? Лида знала, что при поздних родах намного больше вероятность рождения неполноценного ребенка. Она представила, как Славка рождался, как его хрупкое тельце проходило через ее неподатливые мышцы, кости и органы. В какой-то из этих моментов в Славкиной головке что-то хрустнуло, заклинило и придало его взгляду размытую неопределенность.
…Муж сказал: «Будем жить».  Не закричал, не зарыдал, а просто так вот взял и сказал. Признал брак. Потерпел поражение. Взял Славку под живот, как котенка, и пошел готовить его ко сну. А Лиде тогда сказал: «Поешь». Надо же было что-то говорить. А Лиде надо было как-то реагировать. Она пошла на кухню и достала банку черной икры. Стала есть ложкой. В какой-то момент ей показалось, что она ест нерожденных детей прямо из чрева рыбы. Ее вырвало…
Потом они лежали в постели. Муж, было, потянулся к ней, но в последний момент, видимо, подумал о Славке и отпрянул. Лида поняла: конвейер сломался, и производство встало. Муж не хочет во второй раз производить брак. Боится. Что ж… И это правильно.
Славкиной болезни пришлось подчиниться. Муж спрашивал у Лиды: «Который час»? Лида отвечала шепотом, украдкой глядя на наручные часики, единственное напоминание о времени. Часы на Славку наводили ужас своим видом и тиканьем. Он заходился в крике, губы его синели и начиналась аритмия.  Поэтому все часы пришлось убрать. Время остановилось, и Лида застыла, как муравей в капле березовой смолы. Это было неплохо. Капля смолы со временем превратится в янтарь и будет очень красиво. И вечно. 
… Иногда звонила Людмила. Сочувствовала. Тихонько вздыхала в трубку и стыдилась. У нее было два сына и муж полковник. До рождения Славки она Лиде завидовала. А сейчас было очень кстати благородство и участие. «Как же ты…» - начинала Людмила и замолкала. Ей хотелось спросить, как же Лида обходится без прежней жизни. Славкина болезнь правила в доме. И Лида уже была не Лида. «Живу», - отвечала она Людмиле и голос, вроде, был прежний, не придушенный проблемами. «Тяжело»? – переживала за нее Людмила. Сказать «да» – посвятить ее в круг забот, что нетактично и неловко. Сказать «нет» – обидеть человека, который проявляет к тебе внимание. Пусть и фальшивое. Лида выбрала третий вариант. Она сказала: «Он у меня человек дождя», имея в виду недавно вышедший на экраны фильм с Дастином Хоффманом. Людмила растерялась и переспросила: «Кто»? Лида повесила трубку. Славка на полу изучал рисунок линолеума. Лида вдруг поняла, почему он боится часов. Он очень остро чувствует время. Как Кант. Видит себя во времени и понимает, что время бесконечно, а он, Славка, скоро придет к концу. Он не больной. Просто более совершенный, чем другие люди.
Людмила послала к Лиде на дачу своего старшего сына с женой и дочерью. Это после двадцати-то лет молчания. Видимо, человек дождя произвел большое впечатление на Людмилу, но потом прошло двадцать лет, и она успокоилась. Лида пекла блины, стараясь успеть к пробуждению молодежи. На табуретке лежала свежая рубашка для Славки…
… Он уколол руку о свое лицо. Оказывается,  на его лице растут настоящие шипы, как на розе. На подоконнике лежала бритва. Он взял ее непослушной рукой и провел по лицу. Шипов не стало, а с щеки что-то закапало. Красное и соленое на вкус. Ему захотелось пить, и он вышел из комнаты, оставив бритву на кровати.
Славка вышел на кухню голый до пояса и со щекой в крови. Пробовал побриться сам. Другая половина его лица заросла, и он был похож на дикаря. Лида всплеснула руками и заметалась от примуса к столу. Славка благосклонно позволил вытереть кровь и прижечь щеку одеколоном. Боли он не чувствовал также, как и не ощущал ласки. Лида взяла с табуретки рубашку и вдела в нее Славку.
Ощутив противное чувство пленки на груди, Славка со всей силой молодого мужчины рванул ее, чтобы было  не так трудно дышать.  Легкая ткань затрещала, на пол полетели пуговицы, и дышать, действительно, стало легче. Он захотел есть и сел за стол. Он остро чувствовал время, поэтому ел всего один раз в день, а не три. Выпивал литровую кружку молока и съедал вдоль разрезанный целый батон, намазанный изнутри маслом. Он думал, что батон резать мельче не имеет смысла. Так что он вполне мог бы быть рационализатором где-нибудь на заводе и перевыполнять план.
Славка вышел на улицу и сел на корточки за огромной клумбой. С нечесаными волосами и небритой щекой он походил на араба, сидящего где-нибудь в пустыне. Большая скользкая лягушка в недоумении остановилась перед ним. Она думала, камень это или нет. Славка резко выбросил руку и схватил лягушку за заднюю лапу. Поднес к лицу. Лягушка пахла свежими подосиновиками, и горло ее неровно пульсировало. Славка подумал, что у нее там сердце. Лягушка сидела на ладони и смотрела ему в глаза. Глаза были с золотистой радужкой, как будто присыпанные золотой пыльцой. Красиво. Как металл с напылением. Лягушка неожиданно подпрыгнула и свалилась под лопух. Славка поднялся с корточек и пошел к дому, ощущая покалывание  в ногах.
Около дома стояла девушка с коляской и говорила с ребенком. Девушка была тоненькая, как стрела, а ребенок лежал в коляске, кудрявый и пухлый с глазами как вишни. Славке они понравились, и он подошел поближе. Девушка, заметив его, перестала смеяться, и лицо стало у нее напряженным и задумчивым. Славка отстранил ее плечом и подошел к коляске. Взял ребенка на руки. Ребенок пах цыпленком, и Славка тихонько засмеялся, приглашая девушку порадоваться вместе с ним. «Кукла, кукла», - бормотал он, рассматривая ребенка. Девушка потемнела лицом, готовая в любой момент броситься и вырвать дочку. Славка вздохнул, положил ребенка и вышел с участка. Девушка осталась стоять, воздушной стрелкой…
Славка шел в свое любимое место. В кинотеатр. Его там знали и потому пускали на сеансы бесплатно. Он смотрел все фильмы, сидя на заднем ряду, а потом уходил домой. На огромном экране, когда потушили свет, появилась его девушка-стрелка. На экране она была огромной, и Славка сидел и смотрел. Она что-то говорила, плакала. Слезы были крупные и падали с лица. Мужчина рядом с ней пытался обнять ее за плечи и коснуться губами лица. Она порывалась уйти, указывая рукой на часы. Часы… Ей осталось мало времени. Когда она смотрела на циферблат, слезы капали еще сильнее. Славка поднялся и вышел на улицу.
Кинотеатр находился на окраине дачного поселка. За ним – ржаное поле, принадлежавшее какому-то совхозу. Поле бесконечное, переливалось медом. За ним – узкая четкая полоса, а потом – небо, переходившее из розового в кроваво-красный цвет. Это было красиво, но не полезно. Говорят, такие яркие закаты – следствие плохой экологии. Но впечатляет…
Славка пошел по направлению к дому. Сейчас он придет, возьмет за руку девушку-стрелку, и они пойдут сквозь поле навстречу той полоске. Часов там точно не будет, и плакать она больше не будет и темнеть лицом тоже. Славка внезапно остановился. Сначала он пойдет один, посмотрит что там, а потом приведет ее. Он развернулся и шагнул в поле. Неубранные колосья были до пояса, а на ощупь напоминали его лицо с утра. Стараясь их не мять, он решительно шел через поле, высоко держа голову, как на плаву. Полоска продолжала чернеть где-то вдали, подстегивая Славку идти без остановки. Он шел и смеялся, представляя, как обрадуется девушка-стрелка, если увидит то, что будет за полем. Августовское солнце прикоснулось к полоске диковатым люминесцентным шаром. Он приведет сюда девушку-стрелку, и она будет держать этот шар в руках. А может, подарит своей кукле. Славка ускорил шаг. Потом побежал…
Нашли его на следующий день в девятом часу на краю поля…