Листок второй. руки прочь от непочатого!!!

Руфке в своём совхозе хорошо было. Жила как надо: даром, что нагулянная. Молодая, да и ранняя: исправно работала, стряпала отменно, да всё мудрёно, забубёнисто. Вся окресть блюда её напамять перечисляла — и пироги с тёртыми куриными косточками, и плов из арбузных корок, и компот из капусты с яичком, и киселёк заварной на рыбьем жирку — и гордилась, что, мол, только здесь, в совхозе этакая барышня-фифа живет, стряпню чью по куражу да выделке можно заморью в состязание поставить — и нос им в конечном счёте утереть. Хоть и тащатся интуристы да папуасы там всякие (ну кто ещё там у них?) от чего-нибудь этакого, что у них нет, а как дела до жрачки касаются — уж что-что, а даже наших обыкновенных особых котлет переварить не могут: всё корчиться начинают, песком плеваться, сортир высматривать, выть да страну безвинную клясть. И к самогону не умеют по-людски подойти: только, вроде, пошло, — ещё вся мебель цела, — ан глядь, выблёвывают. Слабизна, короче, позор. Тьфу… Однако, дело не тут, а в Руфке. К примеру, как она замуж вышла, да жизни решилась у новой своей свекрови-то, городской. А ведь городская — это, прости господи, всё едино что заморская. На наших-то харчах отожрались, сволочи… И чего, спрашивается, сгубило? Хех. НЕПОЧАТОЕ. Оно-то и — напрочь, причём. Стёрло подчистую. Жалко девку-то, в соку была самом, косища — во!!!

Ну, теперя объясняю для дураков, в чём разница початого от непочатого. Вот ты как, допустим, своё вымя жрёшь, из магазина? Оно тебе что ли из-под коровы прямо отрывается, вместе с молоком недойным?! Охлани, неуч: сначала его выварют, выжарют, выкоптют, выпассеруют, если там чего жёстко вдруг (гематома ли, холера какая), в бумажку целлофановую упакуют (которыми мы парники кроем в огороде), бумажку цветную наклеют, с микки-маусом или ещё каким скруджем, вес с калориями на ей пропишут, набрешут с три погибели, чтоб не дай бог спрос на изделие не сорвался, ежели чего… Ну, ты вот его выбираешь по цифрам и жрёшь дома, в обе щеки. А прежде его надо сначала что? ПОЧАТЬ, господи... Бумажку с маусом и целлофаном зацепить маникюрными ножницами и содрать, калории в тетрадку органайзерную выписать, чтоб знать приход жира на текущие сутки — кишки-то у нас, чай, не железные, — обнюхать всё, ножичком волнистым верхний налёт с корки соскрести, мылом промыть, сполоснуть, рыхлость определить, в мелкоскоп просмотреть, фисташковым или каким там уксусом сбрызнуть, гербалайфом натереть, чтоб жир сошёл, — ну и ещё всяко разно, кто уж как любит. Всё, что сделал — называется «почать». Так вот, о Руфке нашей. Как она в городе-то омудохалась…

Привёз, значит, её муж в городскую квартиру. Время вроде как за стол садиться. А свекровь — на работе, допоздна. Ну, Руфка, — дело привычное — в холодильник. Смотрит — курица варёная. Ну, — думает, — как раз оно: чичас кости от волокон отделю, тесто затею, пирогов настряпаю, как бывалоче. А муж, — по-городскому, — сразу шасть за этот, как там его… за компутер. И сидит, уставился: хоть гром его разрази. Только Руфка руки вытерла, курицу взяла — как этот придурок выскочил, глаза вылупил и орёт: «Ты что?! Да как ты посмела?! Да я тебя…». Руфка перепугалась, лепечет: «Я ж не делала ишшо, чё орёшь-то… Пироги ж будут…» А он прям аж запыхался со злобы, губы трясуцца, — и вдруг по морде её ударил со всего размаху. «На непочатое покусилась, стерва?! Убью!!!» — и сам в слёзы, в ванную убёг, закрылся, воет.

Руфка услыхала — и сама в слёзы.

Оказывается, починать в городской семье может только свекровь. Только — и ни-ни! А свекровь цельными днями на работе, забывает про холодильник-то, вот сынок ейный и сидит перед непочатым, сторожит, ровно пенёк какой — голодает. С лица уж давно сошёл: кожа да кости. А брикеты эти непочатые помаленьку гниют, плесневеют. Свекровь вечером домой прибежит, ей не до еды, сразу спать, а сын в голоде сидит, покуда выходные не наступят, когда мать в холодильник глянет да ужаснётся: «Что ж вы, скоты, не жрёте-то ничо?»

Одним словом, Руфке жизнь приказала голодать. Привыкать ажно стала. А холодильник всё от непочатых продуктов ломится. Только в выходные и успевает урвать, из-под свекровиных пальцев, что почалось. А много ль там? Кусочек в зуб — а остальное другие расхватают. И — водку жрать, тоннами: айда-пошёл!! А Руфка не больно-то к водке пристрастие питала, в отличие от муженька свого шелдарахнутого. Тот где-то в книжках начитался, что, дескать, когда пьёшь, это еду заменяет. Вот так Руфка-то месяц промаялась, а потом от истощения прямо средь бела дня и сознание растеряла.

Очнулась — уж в полуклинике. И видит — сестра. И что она, спрашивается, делает? Упаковку шприцов новую прям перед Руфкиными глазами починает, целлофан рвёт. Руфка как увидела, так снова в бессознание брякнулась, крикнуть лишь успела: «Паскуда, нехристь, ты куда ж свои грязные руки…» — и всё, дальше не помнит.

Сестра ничего понять не может, кличет врача. Только Руфка очнулась, глядит — перед ней уж двое. Мутно так, колышутся фигуры. Врач суёт сестре в руки ампулу и говорит: «Придётся изменить терапию, начнём вот с этого». Сестра и взялась ампулу резать пилочкой, починать то бишь. Руфка как увидела — и опять в обморок, горемыка.

Очнулась, говорят, через день уж, в психбольнице. Другой врач долго расспрашивал её: что, мол, с ней за обмороки этакие, ни с того ни с сего. Руфка заплакала да всё ему и рассказала как есть — что, мол, не приучена сносить, когда починают. Доктор ничего, видно, не понял, решил что шиза у пациентки серьёзная. «Хорошо, — мол, — пропишем вам другие средства». И достаёт с полки абсолютно чистый, непочатый бланк больничной карточки, прямо на её глазах…

…Спасти Руфку уж не удалось. Даром, что нагулянная. Голод да постоянные обмороки жизнь из неё и выдрали с корнем. Говорят, хоронили труп-то в какой-то яме: кто-то выкопал на кладбище и позабыл, видно. Иначе слыхано ли дело — новую могилку-то починать?!!

Свекровь с мужем долго кручинились над кучкой земли, но так ничего и не поняли. Эх, город-город!.. губит он, право слово… сколько совхозных баб в самом расцвете в могилы сховал!..