И снова депрессия...

На кончике пальца набухала капелька крови, она постепенно заполняла подушечку и становилась все темнее и темнее. Он плавно провел пальцем по стеклу, кровь оставила на нем сначала четкий, ясный отпечаток, но концу стекла, она стала размытой, чуть видимой полосой, он взял стеклышко и закрыв один глаз посмотрел на небо, небо получилось разным – с одной стороны разорванные облака мешались с четким красным зигзагом, а с другой шло совсем другое небо – равномерно окрашенное  в розовый цвет. Он опустил стеклышко и с грустью посмотрел вокруг. Мир был таким же, каким был всегда, да вот он уже перестал быть тем же, он перестал быть единым целым с миром, перестал быть кирпичиком в башне, цветком в поле, еще одним атомом в воздухе.
На столе включился механизм, он удивленно посмотрел на него, словно видел его в первый раз, обычный будильник, лязгая своими звонкими внутренностями, рвал тишину вокруг него. Удивление сменилось беспокойством, странной тревогой, как будто кто-то, кого он не знал, но очень любил, попал в беду за много километров отсюда. Он забегал по комнате ища телефон, нашел его, взял трубку и с отчаянием понял, что не знает кому звонить. За его память каким-то чудом зацепился номер, простой набор цифр ничего не значивший для него, он набрал и с дикой надеждой стал слушать потрескавшуюся звуком тишину. На другом конце ответили пятнадцать часов, сорок восемь минут, шестнадцать секунд. Он с остервенением швырнул трубку и, обхватив голову руками сел на пол, на полу он увидел разбросанные чистые и исписанные им самим листки бумаги, какие-то рисунки орнаменты. Он встал с полу, поднял чистый лист и сел за стол, глаза его еще недавно светившиеся тревогой и надеждой вдруг потухли и стали пусты как высохшие лужи. Потом он начал писать: «На кончике пальца набухала капелька крови, она постепенно заполняла подушечку и становилась темнее и темнее...