Перловица

Эта было как будто вчера. Часы пробили три гулким набатным звоном. Боже, как ты ненавидел их! Этот медный маятник, похожий на голову безмозглого болванчика, который тикает, тикает из минуты в минуту, из часа в час, изо дня в день; эти стрелки-усы – все твое детство заполнял образ отца-генерала, грозного, неуловимого, вот с такими же дурацкими тараканьими усиками; эти цифры – напоминание о вечных датах. Как же несносно раздавался  этот басовитый звон: «Бам-бам-бам», - каждый час в темноте душной летней ночи. И ты просыпался весь мокрый, маленький, позабытый и челядью, и родителями.
Но в ту ночь ты был благодарен им – вскоре после отгремевшего злого голоса их, ты услышал тихий шелест. Как будто это говорили волны реки, такие нежные, журчащие мелодией далекой лютни, успокаивающие.
Ты приоткрыл глаза лишь чуть-чуть, боясь разрушить звук грезы…
Она стояла возле кровати: воздушная и прямая, как тонкий молодой бамбук в той далекой стране желтого цвета. Стояла и улыбалась: сияющая, как жемчуг тех перловиц, что ловил ты в речке в журчании музЫк…
Ах, как они были хороши, эти перловицы, как волшебны и странно притягательны своей магией запретного, закрытого мира створок! Сколько нетерпения было во взгляде, когда, дрожащий от возбуждения, ты вспарывал ножом нежную мякоть моллюска, где лежала она – в лунном свете и искорках далеких снегов Альп! Как это было… 
И вот, после столь дурного сна во влажной постели, после десятков кошмаров, после жуткого грохота ненавистных часов ты увидел живое ее воплощение.
Ты  лежал замерев, боясь моргнуть и не увидеть больше той, чья прохлада несло успокоение.
- Перловица! Моя перловица… - прошептал ты чуть слышно, с восторгом ребенка, котором наконец разрешили пользоваться красками. Да, в этот миг для тебя весь мир был отныне цветным.
Она мягко улыбнулась…
Как это было давно, о боже! Ты встречался с ней каждую ночь, как корни сплетались вы в неистовом блаженстве, не в силах думать ни о чем, кроме тихой кроткой речки и блеска воды. 
В один из дней ты спросил, а она ответила, ибо дальше ты не мог жить отдельно от нее тусклыми, жаркими днями, когда небо  выгорало до цвета акульего брюха.
- Любишь ли ты?
- Да! Я хочу быть с тобой! – «Как просто, как банально!» - подумал ты, как не мог я сказать иначе: четко, красиво и благородно, когда слова порхают в воздухе сотнями разноцветных мотыльков, и в такт им поют соловьи.
- Жди меня, - шепнула она голосом пугливого волшебного сна, который, стоит моргнуть, исчезнет, - Я буду в сквере близ городского кладбища. Завтра в три часа. И больше мы не расстанемся! – голос дрожал, прерывался, так прерываются одна за другою капли водопада, повиснув над пропастью.
Он не сказал больше ни слова, готовый следовать за течением бурным ключом, источником, что дает жизнь…

***

На утро я нашел тебя мертвым на городском кладбище, близ сквера. Ты лежал, распластавшись на холмике могилы, страстно обхватив руками нечто. Иссохшим было тело твое – в нем не осталось и кровинки, источник иссяк. Я поднял тебя – в крепких руках держал ты череп – лишь по остаткам седых, неопрятных косм, длинных, словно ветви плакучей ивы, да небольшого его размера, видно было, что он принадлежит женщине.
А на обелиске с портрета смотрела молодая красавица с белой жемчужной кожей. Скорбно были сжаты ее губы, но глаза улыбались счастью, неведомому никому доселе…
Что ты наделал, друг мой… Что ты наделал!