Гимн святой руси

ПОСВЯЩЕНИЕ И ЭПИГРАФЫ

Посвящаю светлой памяти схиархимандрита Макария (Болотова) (+ 26.05.2001 г.)из села Нижние Прыски,
что расположено на полпути из Оптиной Пустыни
во святую  Шамординскую обитель.

– Мир духу твоему, честный отче Макарие! 
Ты так любил землю Русскую,
возлюбленную Господом  Святую Русь Православную,
и так хотел научить этому и нас, своевольных чад твоих.

“…кому уподоблю род сей? Он подобен детям, которые сидят на улице и, обращаясь к своим товарищам,  говорят: мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали” (Мф.,11: 16, 17).

“В то время, продолжая речь, Иисус сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам; ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение” (Мф., 11: 25, 26).



ВСТРЕЧА С БРОДЯГОЙ

На Киевском вокзале города Москвы писатель Александр Сергеев  ожидал своего поезда и изумленно, словно впервые в жизни, разглядывал давно привычную глазу вокзальную суету. Внимательно наблюдая ежесекундно меняющиеся оживленные картины, писатель острым взглядом изыскивал в них прототипы героев будущих пьес, и живое воображение его уже заманчиво рисовало  завязки новых головокружительных сюжетов. Времени до начала посадки было предостаточно, спешить он никуда не спешил, и потому, устроившись поудобнее на неудобном, слегка поломанном сидении в одном из залов ожидания, писатель предался неторопливому размышлению, стараясь найти вразумительный ответ на непростой вопрос, заданный ему во время одной из последних встреч с читателями: “Что Вы думаете по поводу пророчества о Святой Руси и о ее роли в истории Человечества в последние времена?” 

Тогда писатель не нашелся сразу, что сказать, и смущенно ограничился ссылкой на общий научный подход при исследовании подобных вопросов: “Нужно, в первую очередь,  искать ответ в трудах и пророчествах Святых Отцов, выражающих соборное мнение Церкви, причем, истинное пророчество не должно противоречить Святому Писанию, и, в частности, Откровению Иоанна Богослова”. Сам он еще не имел в сердце своем простого и правильного однозначного ответа. Это и послужило поводом к его долгим и, порою, даже мучительным и тревожным размышлениям о  том, что постигнуть разумом невозможно…

Вот и сегодня, то ли от привычной городской усталости, то ли от хронической неприспособленности к столичной суете, писателю думалось тяжело, ум его блуждал и беспорядочно касался самых различных предметов, словно отказываясь подчиняться строю мышления своего хозяина, и стремился выйти за привычные границы человеческого сознания. Обученный и тренированный в познании естественных законов природы и общества, разум писателя все еще упрямо пытался получить ответ на то, что неразрешимо с точки зрения привычной логики и может быть разрешено только в сердце человека, в минуты искренних молитв и внезапных озарений.

–…На вокзалах нельзя быть рассеянным, – здесь требуется всегда оставаться собранным и подтянутым. Иначе или поезд свой проспишь, или вещи твои унесут привокзальные воришки.  Их нынче все больше становится… – писатель машинально оттолкнулся в размышлениях от окружающей  обыденности, и вскоре мысль его, оторвавшись от видимых глазом предметов,  приблизилась к области все новых и новых категорий,  на первый взгляд, ничего общего не имеющих с сиюминутной реальностью. – В стране безработица, кризис. Многие этого не выдерживают, безвольно плывут по течению и опускаются на дно жизни. Легко упасть, да трудно вставать, особенно когда некому руки подать. Сильные нынче жестокосердными стали, а добрые и чуткие сердцем – слабы, сами едва на ногах держатся. Время такое. Вот и размножились бомжи, то есть люди, “без определенного места жительства”, бездомные и грязные нищие бродяги, упавшие в “яму судьбы”, из которой они уже сами, без помощи других людей, выбраться не могут.

– Зачем я думаю о том,  что и  без того все прекрасно знают, – едва успел изумиться сам себе писатель, как почувствовал приближение новой, свежей, живой мысленной струи, которая радостно объяла его и наполнила все существо предчувствием скорой, ликующей встречи с неведомым. И весь строй его мыслей мгновенно преобразился, и все изменилось вокруг, стало свободным и легким, простым и понятным – так бывает всякий раз, когда душа человека соприкасается с открытой для нее, ей соизмеримой малой гранью Божественной Премудрости. Светлое предчувствие не прервало его размышлений, но лишь  направило ум к постижению самого малого смысла того, ради чего он сейчас оказался здесь, в тесноте и многолюдьи столичного вокзала.

–…Но есть среди нищих бродяг и иные, – радостно читал  писатель Александр Сергеев приходящие к нему мысли, –  те, кто добровольно избрал путь странничества и нестяжательства,  а порою даже и юродства,  чтобы, не будучи на земле ничем связанными, проповедовать Слово Божие самой своею жизнью в эти трудные, но все же, надеюсь, предпоследние, а не последние времена. И лишь избранные из избранных оказываются достойными взять на себя такой подвиг.

В шумной толпе городской и посреди обезлюдевших земных пустынь они сами находят тех, кто совсем отчаялся и так нуждается в их помощи.  Утешают безутешных, делятся последним куском хлеба с голодными, милосердно обличают богоотступников, твердым словом со властью обращая их на путь истинный. И всей тихой жизнью своей несут людям весть о том, что, вопреки чудовищному злу, которое творится в мире, человек все-таки может жить на земле жизнью праведной, свободной  от лжи и обмана, наполненной искренней верой и  святой любовью. И те, кто живет на земле этой жизнью – не умрут навеки, но воскреснут, и войдут в жизнь новую, вечную, несоизмеримо более прекрасную и наполненную той бесконечной свободой, какую мы даже и не в состоянии еще себе представить. А противоборствующий Богу мир, насаждаемая им  система отношений в семье, на работе, в обществе, – не унаследуют блаженную Вечность, и все, кто останется пленен их очаровывающими пьянящими объятьями – тоже не смогут войти в Вечность Блаженства, но наследуют тьму вечной, никогда не прекращающейся муки.

Так нищие странники и юродивые бродяги своим немудреным, но
мудрым словом, светом веры своей ясной, ярким пламенем чистой молитвы освящают заблудившимся и потерявшим себя людям первые шаги к Богу, дорогу к храму, тропу к спасительному покаянию. Хвала же Вам, о незаметные, растворившиеся в народе странствующие и гонимые Божьи люди!.

… И словно в такт своим незамысловатым помыслам, писатель вдруг заметил, как  приблизился к нему незнамо откуда явившийся, необычного вида бродяга. Незнакомец ласково улыбнулся и расположился рядом, на соседнем сидении с отколотым краем.  Лет шестьдесят на вид. Рост невысокий, негустая седеющая бородка. Худощавый, слабого здоровья, с едва заметными признаками истощения. Одет в какие-то странные, до дыр залатанные лохмотья, впрочем, довольно чистые и очень хорошо сидящие на нем. Внешность бродяги не вызвала у писателя  отвращения, а, скорее наоборот, располагала к общению. Умное, чуть усталое лицо, добрая стариковская улыбка, бегущие из глаз лучики морщин. И глаза, голубые бездонные глаза, ясного взгляда которых вовек не забыть.

– Здравствуй, Александр, брат любезный, – странник приветливо улыбнулся, –  я сейчас отлучусь ненадолго, ты посторожи-ка мои вещи, чтобы я их, пока хожу, не растерял, или там, куда  пойду, меня не обокрали.

– А много вещей-то?  – переспросил писатель, стараясь скрыть свое недоумение по поводу того, откуда незнакомцу стало известно его имя…

– Да совсем мало. Невелик груз, легок, – и всего-то одна тетрадь. Взрывчатки, пороха в ней нет, не ищи понапрасну, а коли станешь прилежно искать, то найдешь и поболее того, что собираешься найти.

С этими загадочными словами бродяга передал писателю исписанную убористым почерком старомодную общую тетрадь.

…В тот же миг чья-то сильная и жесткая рука властно опустились на плечо писателя. Он оглянулся, и увидел двух дежурных милиционеров – они, совершая очередной обход вокзала, незаметно подошли сзади.

Потребовали предъявить документы. Бегло ознакомившись с паспортом, старший по наряду торжественно и удовлетворенно объявил приговор:

– Вы иностранный гражданин, поскольку имеете паспорт, выданный в ближнем зарубежьи. Поэтому, находясь на территории Москвы, должны были зарегистрироваться и сообщить цель и сроки своего пребывания в нашем городе. Так как Вы не сделали этого, мы вынуждены Вас задержать и провести служебное расследование до полного выяснения обстоятельств.

Вместо ответа писатель Александр Сергеев осенил себя крестным знамением. Так он поступал всегда в подобных случаях, когда бывал задержан представителями власти, у которых почему-то в последнее время вызывал особую подозрительность и неприязнь то ли он сам, то ли его  «заграничный» паспорт.

– Почти как в “старые добрые времена”, – с горечью рассуждал писатель про себя, – тогда легко сажали, да тяжело назад выпускали. Страшные были времена. А что-то будет еще впереди?… Невольно тут вспомнишь Пастернака: “Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи на десять шагов не слышны”.

– Ты гляди, он еще и крестится! Да мы тебя, да я… я тебе покажу, как креститься, – с полоборота завелся старший по наряду. – Я тебя знаешь куда упеку! Да батя мой таких как ты… Руки у него начинают дрожать, лицо багровеет.

Писатель понял, что на этот раз опять попал в переделку, из  которой самостоятельно выбраться ему не по силам. “Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешнаго”, – продолжил он потерянную было за размышлениями путевую Иисусову молитву и старался оставаться вежливым и спокойным.

– Ладно, оставь его – неожиданно обратился к милиционеру
сидящмй рядом  бродяга; он, сам, наверняка,  не имеющий,  никаких документов, взялся выступать в роли защитника, – видишь, человек приличный,  не бомж, документы у него в порядке. Просто был проездом один день в Москве по своим писательским делам и физически не успел зарегистрироваться. Сидит тихо, порядок не нарушает. Скоро  объявят посадку, и он уедет. …А вы не тех ловите, граждане хорошие милиционеры! Настоящих преступников надо ловить, а неповинных людей нельзя даже словом или подозрением обижать, – грех это.

– А с тобой вообще разговор короткий будет! – закипающий гнев стража порядка обрушился на незнакомого соседа, – где твои документы? Ах нет! Ах потерял! Ну вот ты у нас и посидишь, ты нашей каши березовой поешь, отведаешь щей дубовых. Ты у нас будешь знать, как бомжевать.

– Ну что ж, ведите, – сосед, опережая события,  привычно заложил руки за спину и, слегка подталкиваемый центурионами, с каким-то несвойственным для бомжа достоинством зашагал в милицейский участок. На ходу успел сказать, обращаясь неизвестно к кому и словно упреждая желание писателя прийти на помощь: “Не надо выручать, мне это не впервой. И не волнуйтесь, я скоро вернусь. Читайте”. После этих слов тихое спокойствие овладело писателем, и он почувствовал, что сейчас произойдет великое и важное событие в его жизни. После принятия таинства Святого Крещения так бывало с ним всегда перед началом богослужений или во время редких   встреч с духовными друзьями.

Старомодная тетрадь осталась в руках писателя. Он  машинально раскрыл ее, и, в изумлении,  увидел ОТВЕТ, который столь тщетно искал, изнуряя свой ум в тишине бессонных ночей.

На первой  странице крупными заглавными буквами было старательно выведено отвыкшей писать рукою:

ГИМН СВЯТОЙ РУСИ

Чуть ниже следовало пояснение: “Записки Саньки Юродивого из города Староверска по вопросу принятия государственного гимна Святой Руси. Писано в лето 2001 от рождества Христова”.

Далее по этому вопросу следовал текст, состоящий из четырех небольших пронумерованных глав.

Бегло-внимательно просмотрев первую страницу, писатель без промедления приступил к чтению тетради.

То же самое предлагаю сделать и тебе, боголюбивый читатель. Для сего  ниже приводятся все четыре главы,  без каких-либо изменений и дополнений.


1.ПРИВЕТСТВЕННОЕ СЛОВО К РУССКИМ ЧИТАТЕЛЯМ

   Здравствуйте, милые мои друзья, русские люди, рассеянные ныне по всем странам и континентам Земли, подобно тому, как некогда были рассеяны распявшие Христа иудеи. Здравствуйте, мои многострадальные сограждане, живущие ныне во всех уголках Вселенной и свято хранящие в памяти образ любимой Родины нашей – Святой Руси.

Я не знаю, слышите ли вы меня, я не в силах предположить, как сердце Ваше на одинокий мой голос отзовется, но я твердо знаю одно: ни один из Вас не останется равнодушным к тому, о чем я возьму на себя смелость сказать.

И я верю:  услышав меня, вы по-русски наивной, но мудрой душой нашу общую  Радость-Печаль ощутите, и этим приблизите дни, когда  тысячи тысяч обрадованных голосов произнесут то, что сегодня звучит не громче полночной тишины. И кто прислушается, – уже сейчас услышит,  как великий многоголосый хор возрожденной из пепла страны вновь поет ГИМН СВЯТОЙ РУСИ, победно вторя ангельским неусыпающим голосам.

Но сегодня, когда полуденный воздух над нашей страной все еще вязок и неспокоен, пока сковано небо над нами отголосками песен-заклинаний рассеивающегося страха, вперемешку с обрывками шаманских ритмов рок-н-ролла и неоязыческих песнопений, вы не спите, но молитесь и работайте Господу, чтобы день ото дня все чище и краше становилось наше Русское небо.


2.ГИМН 

Расскажу Вам о Гимне Святой Руси – государства, которое
ныне еще не существует зримо, но крохотные островки его уже снова все чаще возникают – то тут, то там по всей Земле, а наипаче – на землях славянских. Такие островки появляются в тех местах святых, где люди хранят веру Православную, церковную службу исправно служат, но, самое главное – сердцем непрестанно на голос Божий отзываются, и этот Гимн прекрасный со слезами поют и надеждой. Немного пока людей таких, но все больше и больше народу теперь к вере истинной приходить стало; не показно, а по-настоящему, из глубины сердечной ко Господу они взывают.  И Он, Милосердный, на каждое искреннее словечко милостью Своей незамедлительно отзывается.

… А что это я, дружки мои – любяги, все хожу вокруг да около. Вот послушайте вы это песнопенье, которое я Гимном Святой Руси называю,  да заплачьте навзрыд-то, как все русские рыдают, душу свою окаянную в первый раз вспоминая. Гимн Святой Руси – это стихира “из службы всем святым, на земле Росийстей просиявшим”, ну, той самой службы, что обязательно совершается во вторую неделю после Троицы да еще  в январские дни, и в иных   случаях, когда быть тому подобает.  Я, слава Тебе Господи, уж все слова стихиры той на память знаю. Так само и легло, легко-легко, без усилий, как говорится, словно Бог на душу положил, – ради земли нашей Русской:

ГИМН СВЯТОЙ РУСИ
(на церковно-славянском языке)

Земле Русская,
Граде святый,
Украшай свой дом,
В немже божественный
Велий сонм святых прослави.

Церковь Русская,
Красуйся, ликуй,
Се бо чада твоя
Престолу Владычню
Во славе предстоят, радующеся.

Соборе Святых Русских,
Полче Божественный,
Молитеся ко Господу
О земном Отечестве Вашем
И о почитающих Вас любовию.

Новый дом Евфрафов,
Уделе избранный,
Русь Святая, храни Веру Православную,
В нейже тебе утверждение.

Слова-то простые, да мудрые, всю самую суть они высказывают: для чего Русская Земля предназначена, что нам делать в этой жизни надобно, как себя вести, как блюсти. Все в точности описано. Сказывали мне, что сложили ту стихиру сестры одного из Киевских монастырей – то ли Флоровского, то ль Покровского – ну того самого, где настоятельницей царственная инокиня Анастасия была. А уж напев-то каков, каков напев – заслушаешься, да сколько ни пой – всякий раз так сердце и возликует, воспрянет, слезы-то исцеляющие сами и потекут из очей. Ну не видал я никого, кто хотя единожды от стихиры этой чудесной чистыми младенческими слезами не плакал, кто не каялся, да жизнь свою как бы заново после не начинал.  Ну… разве что неверующие. Так и они ведь когда-нибудь уверуют, покаются  и тоже родную землю любовью Христовой полюбят.

Да… уж музыки той стихиры словами и не опишешь,  всю-то она
русскую душу умывает. Что в душе нашей невысказанное есть, невыраженное, святое – все-то она задевает. Я вот так возлюбил напев сей, что долго-долго ходил за регентом нашим, поющим человеком: “Напиши, мол, да напиши ты мне Гимн Святой Руси  нотными крюками”. Он сначала отнекивался: “Ты, говорит, чудак-человек, все равно нот-то не знаешь, да и голос у тебя вороний, на что тебе?” А я ему со всей убежденностью, серьезно так отвечаю:

– Я, отец регент, твой листочек разошлю по всему  белу свету,
и тогда люди стихиру сию разучат, да по всем церквам, по всем домам благочестивым петь станут. То-то радость будет – и на земли и на небесех.

Ничего строгий регент-расстрига на это мне не ответил.  Только… задумчивый стал какой-то. По плечу меня похлопал, да и пошел во-свояси… А наутро принес два листка, аккуратно так, по книжному нотными знаками исписанных. Ноты, значит, изображены, а под ними – слова (в этом месте повествование прерывал нотный текст гимна, старательно переписанный умелой рукою музыканта – А.Р.).

– На, говорит, Саня, читай. Я просьбу твою исполнил, да и ты
про слово свое не забудь. Разошли стихиру во все концы: прежде блаженным да юродивым, затем детям малым, старцам и старицам, да всему народу русскому, ну и… может найдешь какого человека Божия среди тех, кто в силе, да средь власть предержащих – о них тоже позаботься. Пусть люди поют “Земле Русская”, славя имя Господне. Может и вправду стихира Гимном станет.

Ох, и обрадовался я тогда-то! Ликовал шибко. С листочком нотным везде ходил – не расставался. Утром проснусь, очи умою, не помолюсь еще, а уж бегу на крутояр к   светлой моей, чистой реке. Там обращусь к солнцу челом, ноты перед собой держу, и во весь голос, что есть мочи, пою, как будто на клиросе Ионинского монастыря:

Зе-е-е-емле Ру-у-у-у-у-у-у-ус-ска-я,
Гра-де Свя-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-тый,
У-кра-шай сво-ой до-о-о-о-о-о-о-о-о-о-ом,
В нем-же Бо-же-ствен-ный
Ве-лий сонм свя-тых про-осла-а-а-ви…

И так, без устали, до самой последней нотки. А затем – окончание подряд, раз по нескольку, сердце затаив, повторяю:

Но-о-о-овый дом Ев-фра-а-а-а-а-а-а-а-а-фов,
У-деле и-из-бра-а-а-а-а-а-а-а-ан-ный,
Русь Свя-а-та-а-а-а-а-а-а-а-а-а-я, Хра-ни Ве-ру Пра-во-слав-ну-ю,
В ней-же те-бе у-твер-жде-е-ни-е.

И Солнце-то – так улыбнется мне, так заиграет, что любо-дорого глядеть, а на душе мир и покой водворяются. Река восплещет, чуть ветер в листьях прошелестит, птичка певчая – то тут, то там прощебечет, мою разудалую песню по-своему, по-птичьи перепевая. И так хорошо нам, так тихо да привольно.

Вот только непонятно мне было, кто же такой “Евфраф”? Видать хороший, если в песне про него уважительно поется.

Долго не решался, подошел потом к регенту, да и спросил. А он в ответ:

– Это из Писания. Тебе знать не положено, все равно не поймешь, с  твоим-то умом. Пой себе, да и ладно, не фальшивь только,  не гнусавь и слюни не больно-то распускай.

Я тогда на регента и не обиделся вовсе. Ум у меня, и правда, говорят, поврежденный. Того,  чему “нормальных” людей учат, мудрости века сего, понять ум мой слабый не может, а если что скажу, то люди меня не понимают, но только смеются: “Дурачок ты, дурачок, спустись на землю, хватит витать в небесах-то. Погляди вокруг, и увидишь, что нет здесь, на земле,  твоего Бога…”  И так мне их жалко бывает, что не видят они, несчастные, Бога на земле, а Он с ними всю жизнь рядом ходит, руками Ангелов их под руки водит, в дверях стоит и тихо стучит, неслышимо зовет, все ждет. Все ждет, Долготерпеливый, что услышат они Его и двери сердца затворенные навстречу Ему доверчиво распахнут.

…Но только регент наш не такой. Божий он человек, а лишь скрывается  за своей суровостью от назойливого мира. По ночам он за всех молится, стихиры новые слагает, которые ангелы ему из высоких сфер небесных приносят. Он однажды мне пел их, – там, на берегу реки моей чистой, возле высокого крутояра. И я слышал все, и все диво дивное видел… Такие песни еще в юдолях земных звучать не могут. Отец регент говорит, что потом они зазвучат, когда Господь навсегда к нам придет и мы, гонимый ныне Божий народ, на веки вечные неразлучимы останемся с Богом.


3.СОБОР ЮРОДИВЫХ

Прочитают мой сказ,  пожмут плечами умные ученые люди.
Композиторы, певцы да поэты, с улыбкой растерянной скажут: “Еще один дурачок гимн для России приберег”. Ну так что ж, придется и нам, недалеким, за дело взяться, если у премудрых на то ума не хватает… Да я и не один вовсе, – вот и Любушка старица, и Леонтий послушник, и матушка Серафима прозорливица, а уж, тем более, странник-певец Миша Ветров, – они тоже, как и я, думают. А иначе-то и быть не может, ведь все одним миром мазаны, одним Духом живы. 

Вот и собрались мы однажды после службы воскресной – пришли навестить матушку Серафиму в день ее Ангела. Она ведь лежачая, с юных лет недвижима. За  великие страдания многое ей Господом открыто…

Пришли, помолились все вместе, пропели акафист преподобному Серафиму, а потом – стихиру нашу любимую, Гимн Святой Руси. Леонтий – баском, я и Миша Ветров – тенорком, матушка – та тонюсеньким девичьим голоском с нами вместе затянула, а тетя Люба –  уж и петь не могла, только тихо плакала да молилась о всей земле Русской.

И возгорелись сердца наши новой любовью, какая редко теперь  на земле и бывает, и уразумели мы, что нельзя народу без Гимна Святой Руси больше жить, и негоже давать землю Русскую песенную в обиду. Что же она, родимая наша Русь, страна без Гимна, что весна без ливня!

И возгласили мы единовременно  “едиными усты и единым сердцем”, как при пении Символа Веры на обедне: “Надо в Моску  написать, да в Киев, и еще в город Санкт-Петербург, на Киевскую Русь и к Белорусам, да в Молдову, Карпаты и  Сибирь, потом в Приморский край – самым главным начальникам ихним, что над чиновниками, да над духовенством. И епископу Вениамину Владивостокскому и Приморскому обязательно сообщить. Он святого Царя Николая чтит, всю его святую семью прославляет, самую суть подвига царского  глубоко понимает.  Да еще за границу написать надобно, к русским пастырям и мирянам православным, по всему миру рассеянным, чтобы скорее они, родимые, на Родину возвращались и с Русской Церковью Православной по-настоящему воссоединялись. Они на Родине нужны, их любят здесь и ждут.

Известить всех надо, чтобы собор собрали, да и постановили: пусть стихира сия станет гимном государства “Святая Русь”. Вот, как мы, например, собрались, так и они пусть соберутся. Отслужат обедню, причастятся, да потом у них все и пойдет тихо-ладно, без споров. Польза большая будет для страны”.

Долго не откладывая, сели мы да и составили приветственные посланья. На многое сил не хватило, а только лишь два письма одолели – президенту Российскому Путину и Великому Господину и Отцу нашему  Алексию, Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси (обратим внимание: не России, не Московской Руси, не Киевской Руси, ни какой-либо иной Руси, но всей Руси. Святая Православная Церковь в самом названии наказ дает все русские земли соединять, а не разделять – А.Р.).

Слабые мы, устаем больно. Но помолимся, попросим у Господа сил еще немножко,  да и дальше движемся помалу. А как составили письма-посланья, то я набело переписал и торжественно прочитал всему нашему малому стаду.

Первое письмо было президенту. Больно большое оно получилось, так сразу и не перескажешь. С фактами письмо, с цифрами, да с указанием номеров личных дел, которые просмотреть надобно, чтобы каждый муж государственный занял место, какового достоин, какое Богом ему предназначено…

А второе письмо многократно мы обсуждали да поправляли – чтобы Святейшего Патриарха не больно-то от дел отвлекать, да и не обидеть кого ненароком из властей духовных.  А посовещавшись,  решили, что люди мудрые не обидятся, а вот Бога обидеть нам – ну  никак нельзя. С дрожью в голосе прочитал я письмо Святейшему Патриарху. Нерадостное оно получилось, непарадное. Но это для того, чтобы печаль в радость обратилась…

Долго молчали. Потом под обеими письмами я написал, как на уроке чистописания в начальной школе: “юродивые города Староверска”, и каждый из нас поставил свою неумелую закорюку. А матушка Серафима для убедительности еще обмакнула в чернила подушечку большого пальца правой руки, да рядом с подписью своей жирно так, по-шахтерски, припечатала:

– Вот им, – говорит, – мой ИИН! Сидят, понимаешь, говоруны
этакие, месяцами заседают,  все думают, присваивать душе «индивидуальный идентификационный номер ИИН», или нет. А чего же тут думать-то, чего? Христианское имя при Святом Крещении от Бога человеку дано, его менять нельзя  – разве что для монашествующих, но это другое, совсем другое.

Святое имя осквернять нельзя! Святое имя номером покрывать –не сметь! А счета в банках, если уж жить без этого не могут, – пусть заводят, какие хотят, счетам банковским да личным делам пусть и присваивают номера любые. Убытка от этого не будет.  Об чем еще разговор?

Конечно же,  ИИН – это еще не печать антихриста. Это нас сила вражеская так проверяет, прощупывает: если сейчас на  уловку ИИН попадемся, да за кусок хлеба пренебрежем именем своим христианским, значит, когда срок настанет, сами побежим настоящие печати антихристовы на чело или на правую руку принимать, просить: «Поставь мне печать! И мне поставь! И мне!» – наподобие того, как обезумевшие иудеи кричали: «Распни, распни Его!». До такого, что ли, позорного состояния хотим мы души свои довести?

…А теперь, шагом – марш в храмы на покаяние, умники, не радеющие о Родине, забывшие Бога мужи государственные, – гневно воскликнула матушка Серафима, обращаясь неведомо к кому. – Да даже не шагом,  бегом – марш каяться в своем неверии и промедлении преступном. И просите вы изо всех сил Бога, чтобы дал он вам, господа-товарищи, время на исправление своих ошибок, чтобы успели вы принести плоды покаяния.  Вот и весь мой сказ!

Вообще-то матушка Серафима никогда ни на кого не гневалась, всех жалела, утешала. А на сей раз – очень строго говорила, как  прокурор в зале суда. Но в душе-то, я знаю, она всех жалела, будто детей неразумных. Ночами ведь она за всех молится, у Всемилостивой Матери Божией за каждого по отдельности и о всех вместе просит, словно адвокат какой.   Вот такая она у нас, матушка Серафима. Много страдает, потому что много дано ей от Бога. Редкий ныне дар святой материнской любви к людям она имеет.

На том и закончили мы свое собрание, поклонились земно друг
другу, друг у друга прощения попросили. Сами не зная почему, стихиры пасхальные пропели. Христосовались и, расходясь, прощались, будто расстаемся навеки. …Как в далеком 1961-м году прощались, провожая друг друга любящим взглядом, когда нас везли хоронить заживо, связанных погребальными пеленами смирительных рубашек.  В тот день  мы тоже, вот так собрались, и составили письмо Хрущеву Никите (жалко его, бедолагу!) с просьбой: не рушить, Христа ради, последний городской храм. И подписались еще, помню, так: “православная молодежь города Староверска”. И нас похоронили тогда заживо в психушке. Думали те, кто мучил нас там, что не выдержим, скоро помрем.   Только мы вот, воскресли – не воскресли, но, слава Богу, остались живы! Через некоторое время поотпускали нас из этих камер пыток с белыми стенами и потолками, оформили инвалидность, справки выдали о том, что являемся душевнобольными. За все слава Богу! За все! Быстро сказать, да долго прожить…

Ну вот, значит, распрощались мы, и пошли по домам исполнять молитвенное свое обычное правило. Как Старец заповедал – светлая ему, вечная память!  …А то сейчас молиться ведь некому, все делом заняты. Чего-то продают, покупают, мечтают стать богатыми и жить красиво. Мы  же, юродивые города Староверска, как раз для молитвы народ подходящий, потому что ни к какому другому делу нас больше и приспособить-то нельзя.  Не берут, справки ведь у нас…


4.КРЫЛАТЫЕ ПИСЬМА

А письма наши, вместе со словами Гимна Святой Руси и нотами, мой племянник Сереженька, студент Политехнического института, на компьютере отпечатал –   точь-в-точь, как в газете получилось, кра-а-сиво.  И по всем адресам разослал – и президенту, и Патриарху.  Я его спрашиваю:

– Скажи Сережа, а скоро ли дойдут наши письма-то?

– Уже дошли, дядюшка мой дорогой,  – он мне отвечает, –  и
квитанции получил. Да я Ваше письмо еще в триста адресов разослал: по всем монастырям и епархиальным управлениям, по приходам, во все газеты и журналы православные направил. Может, напечатают.

– Это как же? Где конвертов столько взял?

– А и конвертов, дядя, не надо. Ведь у меня в компьютере
есть такая… как бы тебе объяснить. Электронная почта, или, по-английски, “E-mail”. Одну кнопку нажал, и письма Ваши через телефонные провода да эфирный океан по всему белому свету разлетелись, во все адреса, где их давным-давно ждут – не дождутся.

– Электронная почта “Емэй”… – раздумчиво вторю я своему
племяннику, – а что, Сереженька, может и получится у вас то, что мы, старики, не смогли. Я молиться  за тебя буду, за друзей твоих и подруг. Дерзай дорогой ты мой, милое  возлюбленное чадо!

…От волненья и радости я на миг теряю молитву, и невесомо-
липкая, почти до невидимости тончайшая и до омерзения вежливая мысленная сеть-паутина усыпляющих сознание помыслов тотчас  пытается полонить меня. Как же люди могут существовать в этом замусоренном человеческими учениями мысленном океане! Неужели, человек способен и к такому приспособиться, оставаясь при этом верным чадом Божиим?! У Господа все возможно, Он и зло обращает во благо.

…Едва не теряю сознание от невыносимой тесноты и головной боли, но все же каким-то чудом нахожу в себе силы и говорю то, что не сказать не имею права. Произношу мудреные слова, которые впервые слышу,   но их смысл, тем  не менее, совершенно ясен мне  в это мгновение.  Уходящим голосом даю наставления Сереже о специальных мерах предосторожности по защитите от компьютерных пиратов, уже противоборствующих моему племяннику в   благовествовании о нашей вере Православной по всемирной компьютерной сети “Интеренет”. Будут и впредь они мешать, богоборцы, да воспрепятсвовать слову Божию  не смогут. Вот и прилетят  благие вести крылатые во все уголки Земли, и прочитают их те, кому дано это право от Господа, и многие из них к вере истинной обратятся. И спасутся.

– Все сделаю, как  советуешь, дядя! …Но откуда ты знаешь?  Ведь ты же компьютера раньше  и в глаза-то не видел. Вот дивно… –  племянник оторопело смотрит на меня…

Ах, если б я знал это сам… Слава Богу,  вовремя успеваю все
мысли собрать воедино. И молитва, эта спасительная ниточка, эта последняя соломинка, благодаря которой я все еще жив и не сошел с ума, возвращается ко мне: “Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешнаго”. Подхожу к племяннику, ласково, со всей нежностью и любовью, что долгие годы почти невыносимо переполняет меня, по-отечески его благословляю, в еще звенящей, но уже возвращающейся ко мне тишине произнося: «Береги себя, сынок… от греха!»



ЭПИЛОГ

Почувствовав, что уже не в силах более осознавать прочитанное, писатель решил сделать перерыв,  закрыл тетрадь и глубоко задумался, заново переживая все происходящее. Что–то почти позабытое, заслоненное повседневною суетою, но до боли родное и близкое увидел он сквозь волнообразные строки незатейливого повествования. И вспомнил, как впервые услышал стихиру “Земле Русская”, будучи на празднике Преображения Господня в одном из малороссийских монастырей. И как при первых же звуках стихиры тихие-тихие слезы пришли к нему и умыли всю иссохшую, погребенную тяжелою мысленной пылью страдалицу-душу, Такое случилось тогда с ним впервые. Впервые за много-много бесплодно прожитых лет душа умывалась слезами…

Он вспомнил, как иноки в черных одеждах размеренно шли крестным ходом и на четыре голоса пели стихиру. И вместе с народом он шагал следом, за хоругвями и крестом, и вся их процессия долго двигалась так, обходя окрестности древней обители. Святые знамена впереди  чуть колыхались на ветру и словно указывали всем  сокровеннейший жизненный путь: по тропе из прошлого в будущее – на дорогу, что ведет из жизни временной  в жизнь вечную. В Вечную Вечность… У многих прихожан на глазах были слезы, и, объединенные общим переживанием, они, из особого чувства деликатности, старались лишний раз не смотреть друг на друга. Единая радость Господского праздника всех объяла, и было всем легко и спокойно.

И после писатель многократно слышал  эту стихиру – и в Троице – Сергиевой  и Киево–Печерской Лаврах, и в Почаеве, и в иных, больших и малых святых обителях православных.  И в кафедральных соборах – в исполнении прекрасных хоровых коллективов, в присутствии большого количества молящихся, и на маленьких  сельских приходах, и в пути, и в гостях у друзей сердечных – не раз слышал он, как со слезами на глазах и с умилением в душе поют верующие русские люди эту радостную стихиру. И всегда – после и во время пения – зримо Господь указывал, как люди, поющие Гимн Святой Руси, становятся чище, лучше, добрей, как лица их просветляются и светлым светом веры сиять начинают.

– …Гимн Святой Руси…, задумчиво повторил писатель, – да, лучше, чем в этой стихире, пожалуй, и не скажешь  о нашей святой земле. Пожалуй, лучше и не выразишь русскую душу, чем выражено в незамысловато-затейливом, по-простому благородном узоре распева.

– “Русь Святая, храни Веру Православную, в нейже тебе утверждение!”, – невольно повторил он нараспев заключительную фразу. И вдруг совершенно неожиданно для себя – осознал, что вот уже много лет сам почти каждый день тоже поет перед Богом  эту стихиру, обращенную к земле Русской. И в душе давно ее  Гимном страны  своей родной считает, хотя сам о себе узнал это только сегодня, при чтении записок юродивого.

… Да, да, это, безусловно, Гимн, который не признают еще нынешние правители земель русских, но  зато любят, знают и поют все верующие русские люди Земли.

– А почему бы и не быть  стихире Гимном страны нашей, – сердце писателя воспрянуло и радостно затрепетало, – ничего невозможного нет ведь у Бога. Плоды покаяния уже видны повсюду, и еще большее, еще глубочайшее грядет на земле покаяние. Сейчас очень много от нас ведь зависит. Богом дана нам свобода – только трудись. Если научимся жить в страхе Божием, в мире и согласии, значит и жизнь на Руси наладится, люди иными станут и, быть может, окажутся и Царя – помазанника Божия достойны. А если заслужим, если вымолим благочестивого Царя, то и все государство у нас окажется святое, а значит и гимн нужен будет другой этому государству. Так почему бы и не стать тогда стихире “Земле Русская” государственным гимном…

…Как хорошо, что я встретил его, этого тихого улыбчивого бродягу, и в руки мои попала удивительная тетрадь, – все внутреннее в писателе неизъяснимо ликовало. –  Необычная встреча, незатейливый рассказ – они словно воскресили меня, и теперь, сколько смогу, я буду хранить в сердце своем память  свидания с вестником горнего мира… Ведь юродивым Бог открывает то, что желает скрыть от кичащихся своим умом мудрецов, упивающихся земными и поднебесными науками.

…За чтением  Александр Сергеев и не заметил, как время прошло. Поднял глаза и увидел, что необычный сосед уже возвращается. Веселый, бледно-румяный, с искрящимися глазами,  юродивый шел – как летел, радостно улыбаясь и смешно, по-детски протягивая руки навстречу своему новому другу. Под левым глазом светился свежехонький аккуратный синяк, а на голове – торжественно  красовалась слегка помятая милицейская фуражка.

– Побили сначала чуть-чуть, без злобы, да и отпустили, –  бродяга весело рассказывал, оживленно жестикулируя руками, – убирайся, говорят, пока цел, мы сегодня добрые. А я им и отвечаю: “За то, что добрые вы, что вы хорошие ребята, я вам грехи ваши смертные с детских лет назову. Если покаетесь в них и ничего подобного впредь не  сотворите, то спасетесь”. Назвал грехи, каждому по отдельности, как полагается; чужие тайны чужому не разгласил, а беззаконие каждого каждому беззаконнику и открыл. Тут они, бедолаги, в лице переменились, побледнели, смирными стали. Руки трясутся, колени дрожат, языки заплетаются.  Бросились в ноги: прости мол, нас, Саня, мы больше не будем. Будто в мультфильме детском, право слово. Я их утешаю, отвечаю им, как у нас заведено в Староверске: “Бог простит, и я прощаю. Только вы, ребята, поскорее к таинству покаяния приступите. Вот, смена кончится, да и поспешайте сразу в храм, чтобы не забыть грехи-то. И впредь бомжей, нищих и бродяг  обижать не надо”. Они плачут, благодарят, одели мне на голову милицейскую фуражку: «Дарим тебе, – говорят, – Саня, на молитвенную память».

–  Как странно все… Откуда же вы грехи их узнали? – скучно удивился писатель.

– Тетрадь-то оставь себе: знаю, что прочитал, знаю, что сердцем отозвался, за то превеликое тебе, брате, спасибо – вместо ответа промолвил бродяга. – Бери, бери, я еще напишу. Ночи долгие, сон короткий. А ежели скорбь тебя закручинит, то возьми да  почитай мои закорюки, брат любезный Александр. Глядишь, на душе-то и полегчает. И ближним твоим тоже легче станет нести премалые  кресты свои. Прими, прими мою тетрадь, во славу Божию – от Саньки Юродивого из города Староверска. Она тебе в свое время  пригодится, вот увидишь.

…До посадки на поезд оставалось еще с полчаса, и за это время они  успели поговорить о многом.  Все-то сразу и  не опишешь – не вместят объемистые тетради,  как не вместило еще  рассудительное сердце писателя всей нездешней, надземной премудрости, сквозившей в  простых, ненадуманных  словах юродивого. 

К великому стыду своему, писатель, более привыкший говорить и писать, чем молчать и слушать,  оказался не слишком внимателен, и не нашел в себе терпения и сил выслушать  до конца рассказ  необычного собеседника. А в разговоре странник   не единожды  упоминал  еще о каких-то записях, проливающих свет на толкование Гимна. Хотя, для верных все и так ясно там сказано.

Объявили посадку на поезд, и они расстались, пожелав друг другу Ангела спутника в дорогу. Путь писателя  лежал к заповедным святым местам, мимо города Калуги. А его новый друг уезжал – то ли поездом дальнего следования, то ли пригородной электричкой – это нам доподлинно неизвестно – в тихий провинциальный город Староверск, который мало кто сможет сейчас отыскать  на карте России.

– Еще встретимся?! – неуверенно молвил писатель на прощанье.

– А мы никогда и не расставались, – улыбнулся ему друг 
лучезарно, как лишь он один на всей земле мог при встрече с ним улыбаться.

– Как это так? А где же найти-то мне город Ваш Староверск? – с робкой надеждой  переспросил писатель.

– А ты приходи к нам, во Святую Русь, – оттуда все запросто
увидишь, все, что тебе надобно – легко отыщешь. Покайся, помолись, возврати свои долги, имение отдай неимущим, а взамен ничего не потребуй. Со всем смирись, со всеми помирись, тогда, со всеми в мире пребывая, легко тебе будет мир оставить. Легко тогда найдешь Святую Русь, просто в нее войдешь. Иди, иди же, возлюбленный о Господе брат! Мы будем ждать тебя всегда…  – звонко провозгласил юродивый странник среди многоголосого вокзального шума и стал невидим в пестрой толпе пассажиров.


                Александр Ратыня

11-13 марта 2001 года,
1 июня 2001 года, в день получения
известия о кончине схиархимндрита Макария,
август 2001 года.