Совершенно обыкновенный день

        “Гудки в телефонной трубке, напоминали позыв-ные пастушьих рожков”, - придумал Чистяков, словно сидел перед своей печатной машинкой.
    Со стены напротив, цинично и платоядно, смотрела плакатная Шарон Стоун, и вбирала Чистяковские зрачки себе между ног.
    На самом деле, гудки втекали в ухо из его собственного мобильного, а на другом конце Тель-Авива - Катерина ещё не добралась до зелёной,  лопоухой уродины, которую её маман называет “аппаратом”. Сорок лет бабе, за плечами преподование в МГИМО, выглядит, как Мурлин Мурло, а вот ведь, если подходит к телефону, так: “У аппарата!”. Слава богу, она сейчас на работе, моет банк перед открытием. Делать это она должна вечером, после закрытия банка, но вечером у неё расширяется диафрагма и она исчезает на улице Алленби, квартира 8, по коридору направо, третья сквозная комната, кровать посередине, резные рюшечки по её (кровати) границе. Собственно говоря,  Чистяков и познакомил Мурлин Мурло с Гиви. Со всей вытекающей отсюда осведомлённостью. Ей вообще-то везёт, Мурлин. В МГИМО везло с фамилией Бруменштейнберг, в банке везёт с администрацией, которая взирает на нарушение режимной уборки с чисто ашкеназийской рассудительностью. А то, как управляющий банком, Шломо, во время утренней “поломойки”,  уже тусуется в своём кабинете и даже изредка может предложить Мурлин десятиминутный перепихончик, в приватной обстановке перегороженной пластиком кассы,  так это в нём  3% марокканского сперматозоида бродит, в поисках ещё тёплой, и не до конца сомкнувшейся,  диафрагмы.
    Пастушьи рожки, может быть, и ласкают слух альпийским склонам, но уже начинают надоедать и, вообще, это ж надо так дрыхнуть, чтобы не слышать верещания зелёной образины.
    - Аллё…, - хрипло и задушенно, сказала, нет, прорычала, нет, простонала, вот, простонала Катерина.
    Чистяков даже завибрировал ногами, представив Катерину такой, какая она сейчас стоит там,на другом конце Тель-Авива. Единственное, в чём можно ошибаться….
    - Аллё, - нарастают нотки протеста. Мятежный дух требует отмщения, хочет мять, ломать, крушить, рвать, короче, спать мятежный дух хочет.
    ….Так вот, единственное в чём можно ошибиться, так это в расцветке трусиков. Травка припорошенная снегом или имитация тонких, однако бурных волн, или что-то кружевное такое. А, быть может, банзай (!!!!!!!!!!!!!!!), маленькое, красненькое, с чёрной бахромой, по краям, с апликационным тюльпанчиком, в нижнем углу неравнобедренного треугольника, или вообще, ну во-о-още….
    - Аллё!!! - Уже на грани срыва, на пике ненависти, на пороге изничтожения Посмевшего.
    - Доброе утро, моя хорошая, - мурлыкнул Чистяков.
    Четырёхсловесный этот “мур-р-р” - получился дрожащим и звонким, как “лямур” во рту  у Мирей Матье. Но когда он, прикрыв микрофон ладонью, попытался прокашлять исходящую изнутри, от мошонки к горлу, вибрацию (то ноги вибрируют, теперь, вот, от-к. “Маньяк, маньяк эротический”, - кричала бабушка Соня, застукав его однажды за просмотром гинекологического среза в журнале “Здоровье”), повторяю, вибрацию-получилось и вовсе нечто нетранпартабельное, которое всё-таки добралось до другого уха, в виде:
    - Как спалось, моей сладенькой? Хочешь анекдот расскажу?
    Последовавшая за этим пауза,позволила Чистякову дотянуться до сигарет и зажигалки.
    - Совсем охуел?! - Абсолютно несонным голосом, спросила Катерина.
    Как он любит такие переходы. Широкие длинные переходы, в которых выбиты все лампочки и тени поглощаются непрозрачной темнотой. Сзади дырка, спереди дырка, а в середине чёрная бесконечность, дёргающая вправо-влево, оттягивающая руки и ноги в стороны.Расстопырившись, как космический лайнер, ты пытаешься ещё скрести башмаками зияющую пустоту, а волосами отбиться от холодного засасывания потустороннего всесоса, потому что снизу и сверху тот же пейзаж. Можно ещё сказать про невидимую руку, которая затыкает тебе все щели, да так профессионально, что ты пукнуть не можешь. Можно ещё про многое рассказать, но ведь, в конце-то концов, ты плюёшь на бесконечность и выходишь в ту дырку, которая спереди и можешь вздохнуть глубоко, в пределах своеё конституции, исходя из того, что хотя ты и выглядишь, как итальянский “капо”, всё же не хухры-мухры, закончил десятилетку с золотой медалью, Афган раком ставил, а любимую свою женщину, наоборот, не только раком, не только, знаком визуально с Малевичем, Кафкой, и Петькой Гордиевским лично.
    Чистяков вздохнул.
    - Чего не хотелось бы ждать от женщины с таким поэтичным именем?! - И продолжил:
    - Циничного хамства, неприкрытого нигилизма, плевка в изголодавшуюся без любви душу. Могу добавить: “Копытом дьявольским взмахнув, она низвергла сердце в пропасть!”.
    - Чистяков, - взмолилась Катерина, - десять минут восьмого.
    Он прижёг кончик сигареты и, затянувшись, выдул дым в микрофонную дырочку мобильного.
    - Фуя, моя дорогая, фуя, - на манер израильских родителей, наложил резолюцию на ультиматум, Чистяков. - Вы, между нами,  девочками, говоря, не в родных степях козачьего отечества, где “можно нежить свою попку в отсветах жаркого костра…” Вас Родина Историческая на подвиги зовёт и манит….
    - Чистяков…
    - …манит и зовёт, требует свершений благостных на пользу еврейского человечества.
    - Чистяко-ов, - ласково позвала Катерина, - можно пару слов вставить?
    - Не занимайтесь не своим делом, мадам, - отрезал он. - Вставлять – не мамзельская стезя. Собственно, пардон, я по этому поводу и звоню
    - Ты-говнюк, Чистяков. И это ты говоришь мне о каком-то цинизме?! Я кладу трубку, закрываю глазки и буду спать до двенадцати.
    “Уже не положишь,не закроешь и не заснёшь”. - подумал он.
    - Вы, мон шер, делаете экстраодиозную глупость, - так сказал Чистяков и подмигнул настенной Стоун. - В то время, когда моя потенция бороздит пространство ограниченное кроватью и приняла размеры версальского дворца…
    - Старую лошадь большим плугом не удивить.
    - Гос-пи-дя, ты хоть сама-то поняла, какую пошлость сказала?
    Катерина смолчала.
    - Вы, продолжаю, в это время подвержены богохульному настроению и готовы разрушить святые идеалы…, секундочку…
    Чистяков послюнявил бычок сигареты и, положив его на тумбочку, задул горстку пепла, на полу, под кровать.
    - …Извиняюсь, святые идеалы любви, каковыми являются:ожидание, томление, мучение и, чего уж греха таить, обладание.
    - Короче, Склиф! - Попыталась поставить жирную точку, Катерина, для того чтобы, нет, не заснуть (природа-матушка зовёт, какой, к чёрту, сон), а вылететь из подъезда, поймать такси на скаку, пронестись по городу и опасть, охапкой страждущей плоти, в зажиме любимых рук.
    - Не кощунствуй, женщина, - изрёк Чистяков.-Я -  непризнанный Шоппенгауер. Короче не бывает, - и убрав в голосе пару децибел, выложил свой главный козырь. - Катюха, я в воскресенье “партизанить” иду, в Иерусалим.
    - Не поняла?! - Удивилась Катерина.
    - Ну, в Совке так говорили, “партизаны”. Резервисты. Вот………….Так что, буду тянуть месячишко военную лямку.
    - Врёшь, - ахнула Катерина. - Ты бы мне раньше сказал.
    - Раньше не мог, - строго сказал он. - Во избежании соплей.
    - Какие сопли, балда? Ты что на десять лет уходишь?!
    - Ну, должен же я трагедию поломать. Для солидности.
    - А я, стало быть, должна сыграть роль рыбацкой жены, машущей платочком с берега?! Неужели похожа?
    - Нет, - серьёзно сказал Чистяков, - ты похожа на мою любимую, прекрасную, - уже громче, -сексапильную, умную, - ещё громче, - восхитительную, обалденную, - почти криком , -божественную, святую, - переходя на монотонное песнопение: “Голубица моя в ущелии скалы, под покровом утёса! покажи мне лицо твоё, дай мне…” , - и, в заключение, назидательно, - Вот видишь, уста Соломона глаголят истину.
    - Бо-о-о-оже, - весело изумилась Катерина, - откуда такое красноречие из грешных губ?
    - Соломона имеешь в виду?
    - Трепло ты Чистяков. Я сейчас приеду. Наведи шухер в квартире и встреть меня красиво.
    - Йес, мэм, - послал горячий воздушный поцелуй голливудской стерве, на стене, Чистяков. - Кровать будет накрыта, кушать будет подано.
    Катерина засмеялась.
    - Ладно, заяц, я пошла одеваться.
    - Жду, - коротко, но счастливо, бросил Чистяков и нажав на кнопку “энд”, положил аппарат (“У аппарата”, чёрт) рядом с будильником. Потом скрестил ноги по турецки, развёл широко руками и, скорчив потрясённую “мину”, сказал, обращаясь к постеру на стене.
    - Ну, во-ощ-ще!
    Обиженная Стоун обиженно обижалась.
    Чистяков хлопнул в ладоши и, потерев их друг о друга, бодро спрыгнул с кровати, где он всё это время сидел, на пол, приняв позицию “упор лёжа”. Отжавшись от пола пятьдесят раз (ну, может один раз зажулил), он, кахетинским рысаком прогаллопировал в ванную комнату, сунул макушку под жгуче-ледяную воду, которая взорвалась в черепной коробке фугасным снарядом,вылез оттуда контуженный и заёжился сразу от прочертивших шею, спину, грудь мокрых зигзагов. Отдышавшись, выдавил на зубную щётку полоску “Меридола” и заюлил щетиной по зубам, выдавливая из белых рядов ошмётки постсонной слюны, никотиновой дряни и частицы пыли ,осевшие за ночь (а неча рот во сне раззевать!). Потом осторожно,чтобы не заломило дёсна,всосал из, подставленной ковшиком под струю воды,ладони порцию влаги и, надувая, как бобёр, щёки учинил девятибальное полоскание. Поистязав полость рта ещё пару раз, Чистяков обтёр волосы махровым полотенцем, подумал о том, что неплохо было бы и пах омыть, но от одной мысли об этом-внизу сжалось и заиндевело, в негодовании на суку-сантехника,который шаббаты соблюдает и воду горячую лишь в воскресенье наладит. Обтерев причиндалы полотенцем, он фукнул на них деодорантом, закусил губу от резкого пощипывания в особо нежных местах и повторил процедуру на подмышках. Затем взглянул в зеркало и, удовлетворившись увиденным, вышел из ванной комнаты. Выйдя - облокотился о стену и задумался над дилеммой уборки.
    Впрочем,убирать не потребовалось, потому что первая ракета угодила именно в его дом, а вторая, совершенно случайно, в такси, пробирающееся по улице Дизенгофф.