Фашизм, наверное

               
Сквозистая, обтянутая тонкой шкуркой, пылевидная тля оборотисто семенила по набрякшему брюху. Сильная, мозолистая рука неловко согнала насекомое и ласково погладила по нежной коже. Жидкий толчок изнутри отстранил отцовскую ласку. Сергей гулко рассмеялся, перекидывая из уголка рта самокрутку:
- Пацан будет, весь в меня!
Аксинья лежала растрепанная, с задранной юбкой, стеклянная слеза, взрыхляя прозрачную борозду, заплутала по горячей щеке. Крепко обняла она Сергея, всем телом прижалась к литому телу.
- Ну-ну, - словно запуганную кобылку, успокаивал Сергей Аксинью, - отвоюю, вернусь, с ребятенком еще рыбешки поудачим.
Но Аксинья лишь тихо всхлипывала, глубже зарывая сухие, пропитанные луковым духом, жесткие руки в угольную смоль волос. Плотно обхватил Сергей закаленными ладонями лицо жены, зацеловал, крепче заглянул в глаза. Выцветший, обхваченный тонкой лазоревой каемкой взгляд беспомощно блуждал по тонким морщинкам родного лица. А где-то  глубоко, на дне, за тонкой пеленой слез, путались мертвые, бескровные тени.
Утром, оседлав гнедого мерина, коренастого, с обрезанным хвостом, ускакал Сергей на сборный пункт. Круто развернулся у поворота и помахал буланой, всклокоченной шапкой ей и еще не родившемуся сыну. А Аксинья долго еще стояла у покосившегося плетня, заросшего сочными стеблями ядовитой крапивы. Судорожно теребила в руке край тучной шали, временами поправляя цветастую поневу.
***
Шторх сноровисто натянул скрипучие краги и ловко оседлал стальную машину. Нахлобучил на пепельные пряди серебристый шлем. Оттянув эластичную ленту, задорно ляскнул пластиковыми очками. Ухоженными меловыми пальцами  вставил золотистый ключ в тесную скважину. Мотоцикл, отхаркиваясь смрадными лохмотьями  газа, завелся и рванул в заросший дикой амброзией лес. Обскакивая исковерканные древесные трупы, подминая под стальное брюхо низкорослый валежник, Шторх подъехал к малорослому, заброшенному срубу. Ударом сапога откинул с петель хлипкую дверь и неспешно вошел в смутный  проем. Дорога утомила его, к тому же кряжистая ветвь неловко подвернувшегося дуба разодрала новенький кожаный плащ. Из- за глянцевитых краев вороного разрыва во все стороны торчал молочно- белый пух. Работа оказалась не так проста, как он думал. Нет, конечно, этим занимался уже не один десяток лет, даже столетий, но здесь в России он был впервые. Зло сплюнув на запыленный сапог, Шторх протер грубую кирзачу носовым платком. «Черт, да сапоги говеные выдали»,- забористо матюгнулся Шторх и грузно опустился на теплый соломенный тюк. Немного осмотревшись, достал из портсигара тонкую папиросу и закурил. В углу недовольно заворочалось что-то розовое, живое. Шторх недовольно отбросил в сторону запутавшиеся мысли и подошел к сопревшему стогу сена и тонкой тростью поворошил в пахучей траве. Существо - запищало. Шторх окунул руку в солому и достал прозрачный, эластичный пузырь. Внутри юрко вертелся тщедушный мальчик. Лупоглазый, охваченный румяной кожицей, тонко пищал он и все норовился ухватить себя за  ногу. Шторх зло поморщился.  Таких  уродов ему переправлять еще не довелось.  «Нет, это не крепкие арийские мальчики»,- кроваво прокатилось по затуманенным извилинам разума. Легко держал он в руках маленькую жизнь, с отвращением, а где-то и с самодовольством понимая, что от движения его крепкой мускулистой руки зависит квелая русская судьба.

***   
Аксинья вот уже как месяц не получала писем от мужа. Вся почернела от боли и слез. Распухший, сродни  набрякшему осенней влагой  беленому потолку, живот все ниже склонялся к соленой земле, неметеному дощатому  полу. Порой Аксинья день лежала, прислушиваясь к смутным утверждениям новой жизни. Порой, превозмогая тяжесть, бессмысленно суетилась.  А в тот день, завернувшись в мутные ощущения, сидела беременная на облупленном бревне и кормила не родившееся дитя лучами весеннего солнца. Утро было липкое, неопрятное, обволакивающее своей взлохмаченностью покосившееся  без мужиков деревенские домишки. Гулкий рев мотоцикла заставил Аксинью с трудом приподняться и подойти к хлипкому плетню. Черное, грузное, заволоченное дымом приближалось. Аксинья почувствовала тугую давящую боль в низу живота, что-то теплое обволокло внутреннюю сторону бедра. Стальное, громоздкое остановилось рядом с почерневшим домом, покосившимся забором, давно не чиненом Сергеем. Человек, затянутый в упругий кожаный плащ ловко соскочил с мотоцикла и подошел к женщине. В руке он держал блестящий черный пакет. «Пора, пора», - пронеслось в голове Аксиньи. Шторх внимательно, по- птичьи, вгляделся в равнодушные, наполненные болью и ожиданием, глаза и медленно обнажил прозрачный пузырь.
-Что, сучка, выродка твоего привез, - зло осклабился Шторх.
Тонкие руки Аксиньи  потянулись к весело кувыркающемуся ребенку
-Сыночек, сыночек, - слабо выдохнули легкие.
Шторх зло рассмеялся и,  подняв пузырь высоко над головой, швырнул его со всей силы на землю.
- Лови, падла, - худо улыбнулся Шторх и обнажил из- под плаща широкие белые крылья.

Storch* (нем.)- аист