Я грязью из-под шин плюю,
В чужую эту колею…
В. Высоцкий
Глава первая
…Зачем мне это надо?.. Я достал из выдвижного ящика картонную коробку с патронами, разорвал упаковку. Маленькие желто-красные «маслята» посыпались на деревянную крышку стола, застучали, запрыгали… Нет, я все ему скажу! Тоже мне, Рэмбо выискался! Да какого, собственно говоря, черта? Нам что, делать больше нечего? Есть, в конце концов милиция, есть КГБ, или как оно там теперь называется, - им за это платят. А я не герой какой-нибудь… Не согласен, и точка. Ни за что! Так ему и скажу: ни за что! Пусть сам идет, если такой дуралей, - за посмертными орденами у нас всегда длинная очередь…
Привычно, без запинки, я собираю свой пистолет. Раз, два, три, четыре, пять… Передернуть затвор. Контрольный спуск. На предохранитель. Вороненая сталь приятно греет руку. «Где твой черный пистолет?..» Вот он. Вообще-то, я был против. Но он прицепился: надо, надо! Ну и купили. Перед прилавком я вдруг почувствовал себя мальчишкой в «Детском мире», чего-то устыдился и попросил скромный, почти игрушечный «Вальтер», ну а Серега чуть не сожрал глазами весь оружейный магазин; у него, у Сереги то есть, просто неземная страсть ко всему стреляющему, режущему, колющему. Он искусал себе ногти, пока, наконец, не выбрал внушительную девятимиллиметровую «Беретту», один вид которой действует достаточно убедительно на любого оппонента. Впрочем, Сереге этого показалось мало, и он купил еще страшно острый охотничий нож, похожий на короткий римский меч, и еще зачем-то патронташ, и еще армейские ботинки, и две баночки защитного крема для лица: черный и зеленый. Насилу увел его оттуда, была бы в магазине гаубица, он бы и гаубицу купил… Я вставил обойму в рукоятку, в карман куртки ссыпал патроны со стола. Мне это надо?.. Так ему и скажу, когда заявится.
Серегу я знаю давно, еще с училища. Высокий, сильный, в меру красивый, и, даже, как будто не глупый, но всегда и везде ему надо на рожон лезть. До смешного доходит. На Кавказе, например, где горы настоящие: риск, опасность, мужество, - этого хватает, а ему вот - мало. Идем, на пути камень большущий такой - почти что скала, и обойти можно, и тропинка для этой цели имеется, но нет - наш доблестный Серега лезет вверх, клинья портит. Мы его на другой стороне часа два сидим, дожидаемся. А все ради чего? Чтобы иметь счастье наблюдать его довольную потную физиономию?..
Ну, и где он пропадает? Я посмотрел на часы - десять минут первого. Отнять семь - три. Три минуты первого. Мои часы спешат, но я привык. Хотел в мастерскую сдать, собирался-собирался, - не собрался, и уже десять лет так с ними и хожу. Привык. А вот к Серегиным вечным опозданиям привыкнуть невозможно. Он на собственную свадьбу умудрился опоздать! Опоздал, а потом и вовсе не пошел, решил – не судьба. Забаррикадировался в родительской квартире и никого не пускает. Эх, что было! Невеста, как и полагается, вся в слезах, без пяти минут тесть и теща красные от злости, среди гостей замешательство и легкая паника - в ресторане водка стынет. А этот мерзавец нажрался до чертиков и песни похабные в форточку орет… На следующий день его таки женили, с похмелья, да видать и впрямь не судьба - разбежались они с невестой той меньше чем через год, без детей и без претензий…
Вот и он, легок на помине: глухой удар, треск, жалобный визг дверных петель - это Серега распахивает дверь ударом ноги, открывать руками для него близко к унижению. Ему-то что? А с меня за битую дверь хозяин спросит вдвойне.
- Ну, ты готов?! - прокричал Серега, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, его тяжелые армейские ботинки яростно заскрипели. Вырядился по форме «ноль» - парадная для крутых разборок экстракласса: короткая черная куртка из грубой кожи со множеством карманов, в них есть все: от гвоздя до пистолета; старые джинсы, карманы которых пузырят свинцовые чушки, нун-чаки он заткнул за брючной ремень, и, наверняка, кое-что в носки припрятал. По правде сказать, я не помню, когда это Серега последний раз дрался, а уж «крутых разборок» на моей памяти не было вообще, по крайней мере в нашей гражданской жизни, но моему дорогому другу не дает покоя бессмертная слава героев Брюса Ли и Чака Норриса…
- Нам надо поговорить, - я засунул руки в карманы и подошел к Сереге. Он, кстати, выше меня на целую голову, смотреть пристально в его блуждающие зеленые глаза приходится снизу вверх. - Послушай умного человека: не нравится мне это дело… - я решился сказать все и поставить точку: - Глупость! И опасно. Ты себе как хочешь, а я…
- Так ты идешь, или нет? - Серега презрительно глянул на меня и повернулся уходить.
- Иду. Иду! Черт ты лысый! - я смахнул со стола сигареты и пошел следом.
- Сам ты лысый! - Серега усмехнулся, довольный, что я с ним. Он прав - лысый на самом деле я, но к делу это не относится.
- Ты дверь будешь запирать? - спросил он.
- Для чего? - пожал я плечами. Что здесь брать, в этой мансарде старой «хрущевки» на бывшей Советской улице? Вещей у меня немного: два десятка книг, купленных по случаю на вокзалах и в подземных переходах, старая кровать, настольная лампа с зеленым абажуром, как у Ильича, да кой-какая посуда. Самое ценное: письма, случайные деньги, две бутылки отличного армянского коньяка я прячу под половицей, а дверь никогда не закрываю на замок. То есть, сначала закрывал, но пришел однажды - замок аккуратно сорван и на моей постели бессовестным образом совокупляется юная парочка. Они думали, здесь никто не живет. С тех пор я не запираю, у меня и замка-то теперь нет, только оконная задвижка с внутренней стороны. А те взломщики-любовники посоветовали написать на двери «занято», что я и сделал, вооружившись куском угля.
Мы стали спускаться по узкой лестнице, заплеванной и загаженной, никогда не освещенной. Серега шагает вниз сразу через три-четыре ступеньки, лестничные площадки просто перелетает, как орангутанг, зацепившись рукой за перила. Так всегда. Всегда приходится за ним бежать. Походка у Сереги характерная, по походке его можно за версту в толпе узнать: ноги переставляет, точно на ходулях, и при этом тянет носок по всем правилам роты почетного караула. Как тут за ним угнаться? Он таким же канделябром и с барышнями ходит - теми же гигантскими шагами, только по-тихому - как в замедленном кино. А уж когда совсем невмоготу становится, он то вперед ускачет, потом станет как вкопанный - поджидает; то кругами ходит…
Всегда торопится и вечно опаздывает. Мы вышли на улицу, и я побежал за ним следом мелкой рысью, а он сказал мне на ходу, что мы опаздываем, в двенадцать надо быть в назначенном месте…
- Так что ж ты, олух этакий, сказал выходить в двенадцать, ежели у нас договор на это время?
- Забыл… - махнул он неопределенно и не оборачиваясь. - Думал – успеем…
Я его догнал и некоторое время бежал рядом, но потом Серега опять ушел далеко вперед.
- А это где? - задыхаясь, прокричал я ему вдогонку. - Может лучше на метро?
Серега резко затормозил, замер, даже руками перестал болтать, потом повернулся. Было видно, что он решает трудную математическую задачу, прикидывает километры расстояний, секунды времени и килограммы утраченного веса. Я не успел приблизиться, как лицо его просветлело на мгновение, и он выдал результат:
- Нет, - развернулся и поскакал дальше обычным галопом, на ходу мне, дураку, объясняя, что: а) напрямки ближе будет бегом, б) в метро нас с оружием, пожалуй, что, не пустят, и в) «нечего голову пучить – бежать надо!»…
Напрямки вышло через какое-то режимное предприятие. Предстояло одолеть высокий бетонный забор, и, еще выше, - уж очень подозрительные провода на белых фарфоровых изоляторах - видимо под током. Данное обстоятельство меня, признаться, несколько смутило, но Серега успокоил: предприятие задолжало за свет еще в позапрошлом году и потому бояться нечего, да и вообще - на каждом порядочном режимном предприятии имеется близкая сердцу советского человека дыра в заборе, через которую все ходят и все несут. Так оно и вышло. Внутри, - на территории предприятия, в прошлом флагмане советской индустрии, удобно расположились товарные склады вьетнамских фарцовщиков и китайских спекулянтов, проживающих в городе под видом иностранных студентов. Возле мрачного здания заводоуправления кого-то лениво били, рядом, под фонарем, два милиционера что-то нудно клеили двум тощим проституткам. Менты нас окликнули по привычке, мы, по привычке, сделали вид, что не слышим и проскакали мимо. Через дыру в заборе на противоположной стороне выбежали к реке, и тут, под битым фонарем на набережной, Серега остановился. Он лег всей грудью на мраморный парапет, плюнул в воду и закурил.
- А-а? - спросил я, силясь отдышаться.
- Закуривай, - посоветовал он. - Мы на месте.
Я зажевал сигарету, успокаивая металлический стук в груди. Все-таки, черт возьми, интересно, для чего мы, словно молодые олени, мчались сюда?
- Теперь ты скажешь, для чего? - спросил я Серегу.
Он удивленно посмотрел на меня.
- Я тебе еще утром все объяснил.
Объяснил! Какую-то хорошенькую (с его слов) и несчастную (все богатые несчастны) дамочку преследуют нехорошие дяденьки, и потому мы вроде как должны ее оградить…
- Пускай в милицию заявит.
- Ты что, ментов не знаешь? - Серега просто смеется надо мной, словно я последний идиот. А что такого? И в милиции, бывает, попадаются порядочные люди…
- В наше чудное время, между прочим, для богатых имеются всякие там частные охранные агентства на любой вкус…
- Имеются, - Серега согласно кивнул. - А ты разве не хочешь подзаработать?
- Хочу, - честно ответил я, - но здоровье дороже.
Серега раздраженно цокнул языком, - у него никогда ничего не болит.
- Дело чести, - молвил он замогильным басом.
Ну, приехали… Я тяжело вздохнул, - слова «верность», «честь», «кровь» для моего большого друга священны.
- Кто она, хоть скажи!
- Женщина, - коротко ответил Серега. Он выплюнул окурок в темноту реки и раскурил вторую сигарету.
Исчерпывающий ответ. Я потихоньку начал кипятиться. Ночь, темно, спать ужасно хочется, дурацкая железяка пистолета оттягивает карман… - а все потому, что этот болван в кои века с женщиной познакомился!..
- Здравствуйте! - громко и звонко произнесла она.
Я оцепенел… Оцепенел и лишился дара речи. Мать честная! - Серега не обманул, действительно - Женщина! Потрясенные, мы стояли и молчали. Если это сон, то нам привиделся ангел совершенства в феерическом сиянии водяных брызг под желтым уличным фонарем: чувственная бледность кожи, роскошные голубые глаза в обрамлении густых и длинных ресниц, тонкие брови дужками, блестящие каштановые волосы, заплетенные в тугую косу, губки бантиком, лишь слегка подкрашенные… Легкий кожаный плащ укрывал, но не мог скрыть, великолепное тело, прелесть которого не оценит только слепой: высокая, упругая грудь, тонюсенькая талия, соблазнительный изгиб бедра… Остальное дорисовывало самое скудное воображение.
- Наташа, - она протянула мне свою белую ручку.
- Очень приятно. Миша, - смущенно кивнул я и только слегка дотронулся до ее пальчиков.
- Сергей, - почему-то проорал Серега и покраснел. Наташа рассмеялась. «Как колокольчик!» - восторженно отметил я.
- Мы ведь знакомы, Сережа! - сказала она.
Серега промычал что-то и раскурил третью сигарету.
- Извините, что заставила вас ждать…
- Ничего-ничего!.. Ничего страшного! - закричали мы с Серегой в два голоса.
- Ах! Я всегда опаздываю! - повинилась она.
- Вы пришли сюда одна? - спросил я.
- Я не одна, - ответил ангел: - Коля!
Из мрака тьмы (отделилась) угрюмая фигура лет тридцати пяти.
- Мой двоюродный брат Николай, - представила Наташа фигуру.
Я пожал большую влажную ладонь, то же самое сделал Серега.
- Очень приятно, - кивнули мы ему. Прозвучало это почти как: «Шел бы ты к черту!»
- Я попросила вас прийти сюда, потому что у меня возникли затруднения, а мой муж… - Наташа никак не могла закончить фразу, ее чистейший лоб покрылся морщинками от натуги.
Я рискнул помочь:
- Очень ревнивый?
- Нет, - покачала головой она и ласково мне улыбнулась. – Дело в том, что мы последнее время с трудом понимаем друг друга, - она улыбнулась опять, еще ласковее, и добавила: - Мой муж - бизнесмен.
Это прозвучало как приговор и поселило в душе какую-то неясную надежду. Но сначала я все-таки хотел выяснить суть этого дела.
- Кстати, а в чем суть? - спросил я у Наташи, франтовато втыкая себе в рот сигарету.
- Здесь неудобно… - тихо, почти шепотом, ответила она и посмотрела по сторонам. Мы тоже посмотрели, и никого не увидели.
- Бояться не надо! - рявкнул Серега и с быстротой молнии выдернул из кармана пистолет. – Мы, если что!..
- Ой, что вы, мальчики! Что вы! - наш ангел замахал руками. – Я этого не переживу!
- Бояться не надо!.. - передразнил я Серегу со смехом и пояснил: - Вы не беспокойтесь, оружие у нас газовое, и разрешение имеется…
- Ну и что, что газовое? - Серега явно оскорбился. - Что с того, ты мне скажи?
- Мальчики! - Наташа подняла вверх указательный пальчик и строго посмотрела на нас. - Перестаньте ссориться, я беру вас на работу.
В ней вдруг блеснула деловая жилка, и это несколько смазало очарование дивной той ночи, но только на секундочку. Наташа улыбнулась по-прежнему, и нам с Серегой очень захотелось быть послушными, внимательными и учтивыми. Для начала мы тоже улыбнулись.
- Вот и хорошо! - Наташа хлопнула в ладоши. - А теперь поедемте ко мне на квартиру, выпьем по рюмочке и все обсудим.
- А как же муж? - спросил я деланно ревнивым тоном.
- Это моя квартира, - объяснила Наташа, - и мужья там не водятся.
- Тогда в путь! - воскликнул я. - Это меняет дело.
И мы отправились в путь. Серега сразу ускакал куда-то далеко вперед, как будто он точно знал, где припаркована машина нашей новой хозяйки.
- Куда это он? - спросила Наташа, беря меня под руку.
- Обеспечивает безопасность, - прошептал я. - А где ваш двоюродный брат?
- Николай?.. - Наташа небрежно махнула рукой. - Он у меня такой нелюдимый…
- Вам не холодно? - спросил я.
- Нет, у меня ведь плащ. К тому же с каждым днем ночи становятся теплее.
- Хорошо сказано! - рассмеялся я. - Надо запомнить. Скажите, Наташа, это наверно очень удобно - быть женой богатого человека?
Она усмехнулась.
- А вы попробуйте…
- Ни за что!
- Не в деньгах счастье, Миша.
«В чем же тогда?» - подумал я и спросил:
- А что такое, счастье?
- Ну, знаете, Миша, счастье это такое состояние души, когда человек всем доволен… - она задумалась, - ну, когда у него все в гармонии. Не только материальные запросы, но и духовные.
- И вы хотите меня убедить, что вы несчастливы?
- Убедить? - переспросила Наташа. - Нет, не хочу. Просто отвечаю на ваш вопрос, что выйти замуж за обеспеченного человека не значит стать счастливой.
- Тогда почему вы, девушки, так стремитесь замуж за толстосумов?
Она обиделась, точно обиделась, и как будто даже отстранилась от меня, чуть-чуть. Я поклялся вырвать свой поганый язык.
- Я, Миша, замуж выходила за бедняка…
Глава вторая
Проснулся я поздно. Очнулся, точно вывалился из сухой и теплой постели в холодную купель. Глянул на часы - было уже почти одиннадцать, и было очень душно - я забыл открыть окно перед тем как лечь, и теперь, утром, натурально спекся под раскаленной крышей. Простыня промокла совершенно, валяться в кровати было отвратительно, я встал и распахнул окно. День обещал быть жарким, и для начала я задумал хорошенько умыться, а еще, если достанет мужества, даже, быть может, побриться. С ленивым наслаждением плескаясь в раковине, я критически оценил в треснувшем зеркале свое гнусное опухшее отражение, поросшее трехдневной щетиной, и, после тяжелых душевных мук, принял партийное решение - бриться. Занятие это само по себе долгое, скучное и, в общем-то, ненужное, но я припомнил события прошедшей ночи, и это меня немного развлекло. Во-первых, пожаловался я своему густо намыленному двойнику, так и не удалось до конца выяснить суть этого таинственного дела (терпеть не могу ничего таинственного!). Во-вторых, я познакомился с интересной женщиной. Или это во-первых?..
…Была темная-претемная ночь, на небе ни звездочки, хилая доморощенная луна да редкие фонари вдоль набережной освещали нам путь. Прилично - под ручку, мы с Наташей неторопливо добрели до пешеходного моста. Наташа молчала, молчал и я - пауза затянулась. Возле моста, в белой машине («форд-эскорт») нас поджидали Серега и брат Николай. Я облегченно вздохнул, усадил Наташу и влез сам. Кататься по ночному городу всегда романтично. Свет автомобильных фар вырывает из темноты кусок старого здания, покосившуюся скамейку в сквере, бывшее «Кафе-мороженое», превращенное в респектабельный банк… Словно кадры из жизни: здесь целовался, тут, помнится, дрался, а в этом заведении пропил первую получку…
- Что вы говорите, Миша? - Наташа тронула меня за плечо. Я и не заметил, что все это вслух.
- Да так, ничего, - махнул рукой я. - Знакомые места… Люблю, знаете ли, вот так ночью прокатиться.
- Я тоже, - кивнула Наташа, - но муж запрещает мне садиться за руль, он считает, что я - азартный игрок.
- Женщина за рулем - это безобразие! Безусловно, - не мог я не согласиться с ее мужем.
- Вы находите? - улыбнулась Наташа. - Почему же? Отвечайте! - потребовала она.
- Ну, видите ли… - я почесал за ухом, прикидывая, как бы так по-умному ответить, чтобы снова не обидеть нашего ангела. - В женщине заключена колоссальная энергия, сила, подчинить которую и упорядочить может только мужчина. А за рулем этих консервных банок женщина сливается с машиной, становится неуправляемой - такой, какая она есть на самом деле, и летит черти куда.
- Вы - мужской шовинист?
- Нет. Естествоиспытатель.
- Безработный философ, - подал голос Серега, - слушайте его меньше.
- Неправда! - возмутился я. - Меня еще не успели выгнать с прежней работы, а уже приняли на другую. Я не безработный.
- Философ - всегда безработный, - сказала Наташа. – А также бездомный, безденежный, безродный, безумный…
- Вы меня восхищаете, барышня, - честно признался я. - Чтоб в такой чудной головке и такие мудреные мысли… Жаль, не могу записать.
- Ничего, вы всегда можете придумать это сами, - Наташа вернула мне комплимент. - Выходите, мальчики, мы приехали.
Я был уверен, что она живет в Чикаго. Не центр города, но гораздо престижнее. В стародавние времена район этот назывался Ленинским, потом его, как и почти все остальное, переименовали, чтобы люди быстрее привыкли к творимым грандиозным переменам. Новое название не прижилось, вспомнить его, наверно, могут только в мэрии, старики по-прежнему живут на «Ленинке», а остальное население неожиданно очутилось в Чикаго тридцатых годов. Стреляли здесь часто, обильно, - от души, так что на улицах впору было ставить указатели, которая сторона опаснее при обстреле и где находится ближайшее бомбоубежище. Так было еще года два-три назад, потом передел собственности завершился, трупы убрали, стекла, где надо, вставили, а бандиты превратились в добропорядочных буржуа. Теперь это самый тихий район.
Швейцар в подъезде с видимой неприязнью посмотрел на нас с Серегой, но, увидев Наташу, улыбнулся нам и поклонился. Серега демонстративно громко хмыкнул и почесал грязными ногтями шею, - верный признак, что кто-то или что-то его жутко раздражает.
Мы стали в лифт и доехали до двенадцатого этажа. Выше было некуда, и мы вышли. Николай всунул в щель металлической двери электронную карточку и открыл квартиру.
- Люблю жить на самом верху, поближе к Богу, - сказала Наташа, сбрасывая плащ. На ней было красивое (другого и быть не могло) короткое платье, обтягивающее, как вторая кожа, ее тело. А загар на ногах я сначала принял за темные колготки.
Я улыбнулся.
- Вы хотели что-то сказать? - спросила она и указала пальцем мое место.
- Счастливое совпадение - у меня тоже мансарда, - сказал я и провалился в мягкое велюровое кресло. Серега громыхнул свинцовыми чушками о журнальный столик, бросил туда же нун-чаки и последовал моему примеру - облюбовал себе кресло и завалился в него, далеко вытянув ноги в квадратных армейских ботинках. Он может показаться грубым, вульгарным, бывает даже, что ведет себя развязно, но на самом деле это нежной души человек.
- Сережа, что вы будете пить? - спросила Наташа.
- Холодное пиво, если это вас не затруднит, - в этой фразе Серега выложился полностью и виновато добавил: - Жарко!
- А вы, Миша?
- Рюмку водки, пожалуйста.
Николай молча вышел и скоро вернулся с банкой холодного, в испарине, пива, и большой хрустальной рюмкой на серебряном подносе.
- Спасибо, - сказал я и выпил. Серега рывком сорвал крышку с банки и принялся шумно глотать. Когда он закончил, мы, наконец, смогли обсудить наши дела.
- Однажды, когда я вернулась из Парижа, - было это приблизительно полтора месяца назад, - я не смогла открыть дверь своей квартиры, потому что кто-то уже пробовал это сделать раньше и даже сломал в замке самодельный ключ.
- У профессионалов ключи не ломаются, - заметил Серега.
- Наверное, - согласилась Наташа и продолжила: - …Я сменила замок вместе с дверью, и, честно говоря, очень быстро забыла об этой истории… Меня тогда больше занимала моя работа - я делаю кино… - Наташа нахмурилась, сложила губки трубочкой. - Прошу прощения, что все так путано… Я не знаю, кто это и что ему от меня надо, но он преследует меня… Как это объяснить… - косой взгляд, брошенный из толпы, зловещая тень в подворотне, странные звонки, подымешь трубку – молчат… Потом эти письма…
- Какие письма? - спросил я.
Мой вопрос Наташе не понравился.
- Письма? - она махнула рукой. - Скорее не письма, а какие-то глупые записки. Причем каждая - шедевр безграмотности. Вряд ли они имеют хоть какое-то отношение… Я их выбросила.
- В этих письмах вам угрожали?
- Э-э-э… Как сказать… я же говорю, - не имеет значения, ерунда… - Наташа села в кресло напротив меня. Николай остался стоять, оперевшись о дверной косяк. - Дурацкие шутки. Скорее всего, какой-то соседский мальчуган упражняется в правописании, - закончила она с улыбкой.
- И что нам пишет юный графоман? - я улыбнулся ей в ответ.
- Писал, - поправила она меня. - Что-то насчет буржуйского племени и жидовских морд вообще.
- Жидовских? - уточнил я. Серега зевнул. Мне стало понятно, что мои вопросы наводят на окружающих скуку.
- Не помню точно, - пожала плечами Наташа, - кажется так.
- И последний вопрос, - произнес я ужасно вежливо, просто неприлично вежливо. - Почему вы не обратились к профессионалам?
Серега так на меня посмотрел… - я сразу догадался, что он думает обо мне лично и о всех моих родственниках, так или иначе причастных к моему появлению на свет.
- Я уверена, что вы и есть самые настоящие профессионалы, - Наташа улыбнулась самой красивой своей улыбкой. Серега удовлетворенно хмыкнул. - И еще… Мне нужны не просто смелые, надежные люди, мне нужны друзья… Так я могу рассчитывать на вас?
- Можете! - рявкнул Серега, и вскочил как новобранец перед лицом сержанта.
- Конечно, - сказал я.
- Вы будете меня сопровождать, когда в этом будет необходимость, ну и все такое прочее, - вам ли объяснять… - Наташа не скупилась на улыбки, легким движением руки она втиснула Серегу обратно в кресло. - Николай, будь добр, принеси мальчикам еще выпить… Ну, а деньги… Ваше предложение?
Серега завис в кресле с блаженной улыбкой на устах. Кажется, он ничего уже не соображал.
- Пятьсот, - прикинул я сумму, за которую готов был отдать свою никчемную жизнь и вообще отдаться.
- Семьсот, - улыбнулась Наташа.
- Каждому, - уточнил я.
Наташа кивнула и не забыла улыбнуться. Я подвел черту под торгами:
- Мы согласны.
Серега, вытаращив глаза, уставился на Наташу. Теперь он точно ничего не понимал…
Выпили еще раз, - сознавая, что мы теперь на приличной, и, главное, высокооплачиваемой работе, я отказался от вожделенной рюмки и попросил холодного пива. Мы выпили, и Николай развез нас по домам. Ехали молча, только Серега то и дело больно хлопал меня по колену и победно урчал. Что делать, ну вот нравятся ему все эти шпионские страсти, вся эта романтика… И деньги, конечно…
…Я, наконец, добрился и прилепил на места порезов кусочки туалетной бумаги. Как часто все заканчивается кровью… А неплохо бы поесть! - вздохнул я и погладил свой тощий живот. Поесть означало либо самому тащиться в закусочную «Макдональдс», что напротив, либо послать в магазин соседского мальчишку Димку двенадцати с половиной лет. Я выглянул за дверь на лестницу - пусто, высунулся в окно - тоже нет. Что ж, придется идти самому, без оптимизма подумал я, но позлорадствовал над Димкой: плакали твои три рубля!
Имея ввиду существующие погодные обстоятельства, я натянул сверху майку с черно-белым портретом прошлогоднего американского президента, снизу - спортивные штаны «Адидас» турецкого пошива, потом долго искал банные шлепанцы, не нашел, плюнул, и отправился как есть. В наше демократическое время босяк на улицах не редкость. На полпути вниз дорогу мне перегородил мощный Серегин торс.
- Куда? - строго спросил он и запрыгал наверх, не дожидаясь ответа. Пришлось возвращаться.
- Ты почему на работу не явился? - спросил он меня в упор, когда я, задыхаясь от нехватки кислорода, переступил порог своей высокогорной конуры.
- Мы же договорились в семь… - прохрипел я, делая глупый вид.
- Ты про какую работу говоришь?! - Серега тяжело вздохнул и развел руками. Я ему искренне посочувствовал…
- Мы ведь еще числимся в «Голубях»! - он сел на кровать и подолом клетчатой рубахи на выпуск вытер пот со лба. На блестящем животе его, под брючным ремнем, мелькнула рукоятка пистолета.
- Правда?! - удивленно воскликнул я, после чего объявил главную новость дня: - Между прочим, я сегодня еще не завтракал!
Но на Серегу, мое заявление не произвело должного впечатления. Попробуй такого разжалобь! Дело понятное - сытый голодному не товарищ. Ему надо, чтобы я немедленно был в «Голубях» - и все тут!
- Ладно, - сказал я, - пошли!
- Ты что, так и пойдешь? - Серега второй раз за сегодняшний день посмотрел на меня как на ненормального.
- А что? - хмыкнул я и объяснил: - Не могу свои шлепанцы разыскать.
Серега опять тяжело вздохнул, стал на четвереньки и полез под кровать искать мои драгоценные тапочки.
- Может, ботинки наденешь? - спустя несколько минут спросил он с надеждой в голосе.
- Вот еще! - отмел я это вздорное предложение, залез на подоконник, устроился поудобнее, закурил, и приготовился долго ждать.
Брачная контора «Голубь и голубка», в которой мы с Серегой проработали целых три месяца, без нас, конечно, не пропадет. Дураков всегда в избытке, и дураки стремятся размножаться - так заведено в этом мире. Бизнес будет процветать, с нами или без нас, и даже несмотря на жесточайшую конкуренцию на рынке брачных услуг. Потому что среднестатистический гражданин, ополоумевший от бесконечного предложения огромного города, когда кругом столько девушек и молодых женщин, что глаза разбегаются, а сердце устает торжественно екать, ну никак не может пройти мимо завлекательного предложения коммерческой сводни, предлагающей, за вполне умеренную плату, утонуть в безбрежном океане семейного счастья. «Юноши и девушки! А также все остальные половозрелые люди! Только у нас вы можете найти свою полноценную половинку на любой вкус! Гороскопы (европейский и азиатский), психологические тесты, тесты на сексуальную и интеллектуальную совместимость! Компьютерный отбор! Спешите за своим счастьем! У нас более чем миллионный выбор! Гарантия качества с 1893 года! Императорская лицензия!» Игорь Петрович, основатель и владелец конторы, кандидат исторических наук, как-то за бутылкой хорошей водки поведал нам про «гарантию качества с 1893 года». Действительно, в те старинные времена, которых, кажется, никогда и не было, в нашем славном городе существовало заведение с таким же названием, работавшее на рынке… скажем, - сопутствующих брачному делу услуг. Это был большой, уютный публичный дом, дороживший своей репутацией: туда не допускались гимназисты-второгодники и ниже четвертого класса, а также социалисты и черносотенцы. Игорь Петрович, объявивший себя собирателем и продолжателем традиций вековой давности, выхлопотал себе наследственный патент и только слегка изменил профиль предприятия. В остальном все как прежде: второгодников мы не обслуживаем, молокососам не отвечаем, а цены, как и сто лет назад, умеренные. Работа не пыльная: сиди, да на компьютере кнопки нажимай. И даже творческая работа: ведь нельзя, ну никак нельзя просто брать и посылать очередному страждущему любви отпечатанный машиной ответ. Компьютер, хоть и не человек, но и он терпение имеет, - порой такое выдаст, что невольно начинаешь верить всем этим байкам про искусственный интеллект, машинный разум… Вот, к примеру, объявление: «Мужчина тридцати восьми лет. Пью. Курю. Других привычек не имею. Свой дом, свой бизнес, собака, соседи-неврастеники. Желаю познакомиться с привлекательной молодой девушкой, выигравшей в лотерею круиз на двоих за границу. В противном случае женюсь на богатой женщине преклонных лет, не отягощенной близкими родственниками, страдающей склерозом и другими неизлечимыми заболеваниями. Подписание завещание до исполнения свадебной церемонии обязательно». И что на это может ответить компьютер? Вот-вот, именно это…
Я вдруг вспомнил, где мои шлепанцы - ведь сам их вчера зачем-то повесил на те два гвоздя, что остались от репродукции Айвазовского «Девятый вал». Хорошая была картина - в дорогой раме и под стеклом. Я ее Косте подарил. По случаю дня рождения. Полезная для него вещь - он в искусстве разбирается.
- Вылезай, - сказал я Сереге, который обреченно разбирал завалы всякого хлама под моей кроватью. Серега, пятясь задом, вылез.
- Вон они где, - показал я на стену, где еще неделю назад бушевала морская стихия.
- Да чтоб тебя! - ругнулся Серега и двинулся на выход. - Пошли!
Когда мы добрались до «Голубей» был уже час дня и, понятное дело, был обеденный перерыв. Красавицы-телефонистки, Света и Рита, отправились в кафэшку у перекрестка кушать пирожное-суфле; тетя Глаша по прозвищу Баба-Яга взялась за швабру; а по коридору нервно прохаживались два до неприличия настырных клиента - каждую неделю приходят и надоедают персоналу. Один требует забрать у него жену обратно, - дескать, ему она не подходит, особенно теща, а потому это означает брак в работе нашей фирмы и товар мы ему обязаны заменить. У другого проблема серьезней - ему вообще никто не подходит, кого ему не предлагай. И еще он утверждает, что его прадед в 1893 году получал в этом самом заведении качественное обслуживание, а теперь совсем не то: «Что за времена?! Что за нравы?!..»
- Ваш вопрос решен положительно! - с ходу объявил я ему.
- Быть не может! - воскликнул он и хлопнул в ладоши, но вдруг засомневался: - А что это значит?
- Это значит, что я на него положил!..
- Богуславский! Зайди ко мне! - на пронзительный крик клиента выскочил из своего кабинета Игорь Петрович.
Я зашел. Петрович перекусывал. Присутствовали: банка шпрот, четыре бутерброда с охотничьей колбасой (один – надкусанный), два куриных яйца и два зеленых яблока. Бутылку пива он спрятал под стол.
- Миша, это аморально! - начал он с моей совести. Я гнусно усмехнулся.
- На твое место пойдет любой гаврик с улицы! - Петрович стал пугать. - Ты почти уволен!
Голод не тетка, и пока Петрович изобличал мой нравственный облик, я съел два бутерброда и принялся за шпроты.
- Но-но! Не увлекайся! Я еще не ел, - Петрович отобрал ополовиненную банку обратно. - Разошелся тут!
- Дай пивка глотнуть! - попросил я.
- Еще чего! - возмущенно пробурчал Петрович, но плеснул пива в стакан. - Ну, рассказывай, что там у вас стряслось?
- Уйдем мы от тебя.
- Ты в своем уме? Где вы еще сыщете такую работенку? В наше-то время?.. Сколько вам обещали?
- Семьсот.
- Семьсот? - Петрович махнул рукой и вылил мне в стакан оставшееся пиво. - Ерунда! Я тоже дам семьсот.
- Каждому.
Он присвистнул.
- И что надо делать за такие деньги?
- Ничего, - зевнул я.
- Это плохо! - изрек Петрович.
Я согласился.
- За просто так деньги никто не платит, сынок, - сообщил он.
Я снова согласился.
- Тогда зачем?
- Женщина. Дело чести. Скучно… Да и деньги нужны.
- Ладно, - вздохнул Петровичи. – Будете живы – приходите…
Глава третья
Ровно в семь часов вечера, как и было условленно, мы с Серегой тихо остывали после жаркого дня в пластиковых креслах летнего бистро «У Аннушки», что на проспекте Революции. Проспект почему-то не переименовали, посчитали, видать, что «революция» - слово красивое, звучное, да и потом, кто через пяток лет посмеет утверждать, что это именно та революция?
У Аннушки было хорошо. Сама Аннушка - полная, точнее сказать, тучная женщина, но при этом молодая, и даже приятная на вид. Потолкавшись у стойки, круглой, как лежащая на боку покрышка большегрузного «белаза», мы оказались счастливыми обладателями двух десятков горячих сосисок, дюжины сдобных булочек и большой чаши с чесночным соусом. Не считая четырех поллитровых кружек натурального немецкого пива, конечно. Деньги дал Игорь Петрович: наша зарплата за восемь рабочих дней (в мае много выходных), минус подоходный налог, минус корпоративный фирменный сбор, плюс квартальная премия – душевная щедрость бывшего, теперь уже, шефа. Прощаясь, он мне посоветовал сменить обувь и вообще приодеться. Я редко слушаюсь старших, но тут Серега стал цепляться, чтобы я немедленно мчался домой за своим пистолетом, и мне пришлось укрыться от его назойливых приставаний в «Доме готовой одежды», что как раз напротив «Голубей». Вышел я оттуда джентльменом, и стоило это мне целого состояния, поэтому пиво и все прочее мы покупали на серегины деньги.
- Фраер! - дал мне краткую характеристику Серега, после чего выразительно цокнул языком и погрузился в пиво.
Глупо было спорить - приоделся я и в самом деле неплохо: батистовая рубашка модного сегодня земляничного цвета, серые, оттенка «автомобильный металик», джинсы свободного покроя, стильные черные туфли… Если бы Серега дознался, что я заодно и белье сменил (лишь бы не заниматься стиркой!), а перед этим принял душ и полежал полчасика на массажном столе, он бы меня пристрелил как предателя - это точно.
Мы сидели в пластиковых креслах под большим полосатым зонтиком, ели, пили и наслаждались жизнью. Наслаждаться жизнью хорошо, в особенности за чужой счет. Тогда и похмелье - не такая уж скверная штука: пусть напился, зато не потратился… Я вдруг вспомнил, что собирался давно, со вчерашнего дня, задать Сереге один важный вопрос:
- Где ты с ней познакомился?
- С кем? - Серега прищурил левый глаз.
- С ней, - нетерпеливо повторил я.
- А-а-а… - лениво протянул он. Понятно, будет врать: - На улице.
Серега в жизни ни с кем не знакомился на улице. Он вообще никогда и ни при каких обстоятельствах не смеет подойти и заговорить с девушкой. Он стеснительный.
- Конечно, - кивнул я, - Расскажи, как это было.
- Ну-у… - начал было он, но воображение быстро иссякло и, вместо ответа, я увидел на столе его большущие кулаки. - Слушай, чего пристал, а?
- Вместе в школе учились? - продолжил я допрос; меня не так просто напугать. - Давай, колись.
- В школе, - согласился Серега. Единственная категория представительниц слабого пола, с которыми он может нормально общаться – его одноклассницы. Вот и жена была из этих.
- Вранье! - сказал я.
- Пойми ты, я слово дал! - рявкнул он на меня.
- А как же наша дружба? - предпринял я последнюю, слабую попытку. Конечно же, бесполезную: давши слово – держи…
- Вы пьете за дружбу? Я с вами! - Наташа материализовалась из густой солнечной дымки и опустилась в свободное кресло напротив. - Здравствуйте, мальчики!
- Здравствуйте, девочки! - ответствовал я. Серега встал, изобразил галантный кивок, и рванул к стойке за свежим пивом.
- Как жизнь? - спросил я.
- А у вас?
Мы обменялись светскими улыбками.
- А что ж не видно вашего братца? - оглянулся я.
- Теперь у меня есть надежные защитники, - сказала Наташа. Я ответил учтивым кивком на комплимент. - Николай работает, он не может все время ходить за мной по пятам. Слава богу…
Серега растолкал людей у стойки и вернулся с подносом, уставленным высокими стаканами с душистой пеной.
- Спасибо, Сережа, - Наташа улыбнулась ему. Серега расцвел.
- Вот деньги, - Наташа вынула из сумочки старинный конверт "Авиа" и положила на стол. - Здесь за месяц вперед.
Мы с Серегой удивленно переглянулись - деньги вперед нам еще никогда не платили. Мы уставились на Наташу и она нам опять улыбнулась. Какая, все-таки, очаровательная улыбка! Надо же – деньги вперед! Очаровательная улыбка, очаровательная девушка. И вообще, отметил я, смотреть на нее чертовски приятно. Простенький ситцевый сарафан делал ее более доступной, от этой полупрозрачной нимфы просто веяло соблазном. Тоненькая золотая цепочка на загорелой коже, сережки-капельки, красивые, ухоженные ногти… Когда женщина по-настоящему нравится - это дьявольское наваждение… А Наташа не могла не нравиться. Она из тех женщин которых можно любить, можно ненавидеть, но нравиться они будут всегда.
- Не увлекайтесь пивом, пожалуйста, - когда я спрятал в карман конверт с деньгами, Наташа принялась распоряжаться, - кому-то из вас надо будет вести машину.
- У меня нет прав, - сообщил я с довольным видом, теперь все пиво - мое. Но не тут-то было - не успел я допить серегину кружку, как Наташа встала и скомандовала:
- Пора!
Вот когда я впервые пожалел, что работаю на нее…
Серега сел за руль того самого белого «форда» и рванул с ходу в карьер по проспекту Революции, проскочил на красный площадь Демократии, скрипя тормозами, спустился по серпантину Китайского района, где одни хибары, тормознул у окошка кассы Первой государственной платной дороги и мы понеслись навстречу будущему - в Киноцентр.
Я одиноко развалился на заднем сиденье, размышляя о том, что это будущее нам сулит. Ну, Серега будет всем доволен - понятно. Он из тех бравых ребятишек, которым чем хуже - тем лучше. Уже сейчас он счастлив - гонит что есть мочи и балдеет от поощрительных взглядов Наташи - ей в кайф такая безумная езда. А я хочу в сортир (пиво!), хочу в деревенскую баню вечерком, и чтоб девка с парным молоком… и чтоб хорошая компания… А утром - пробежаться по росе, километров …надцать, по полям да по лугам, чтоб от запаха утренней травы опьянеть, после чего ведро колодезной воды на голову и крынку того же молока парного… (А можно и под водочку грибки…) Однако, я размечтался. Меня ждет пьяный вечер, голые, потные бабы, мордобой, и, что хуже всего, глупые разговоры нашей "творческой элиты".
Мне хватает Костика. Костя - ходячее олицетворение вселенской скорби исписавшейся (испитой) русской интеллигенции. К счастью, он не из тех, кто все свои грехи списывает на многострадального Господа Бога, дескать, "Бог дал - Бог взял", потому Он один и виноват, что я пишу (рисую, строгаю…) сплошную туфту… И не из тех, кто за каждым углом видит поганую жидо-масонскую рожу, вставляющую палки в колеса скрипучей телеги русской словесности. Костя не берет так круто: - «Беда в нас самих, - заученно повторяет он после каждого стакана, - мы оторвались от народа, потеряли корни… Надо жениться на крестьянках, жить в деревне, дышать свежим воздухом… Понимаешь, брат! - Корни!.. А мы выходим, - именно выходим, - за стерильных городских баб, холодных, как рыба, и плоских, точно гладильная доска… Не за что уцепиться таланту, понимаешь? Нет подпитки. Желание творить уходит, как песок сквозь пальцы…»
Так говорит Костя. Но не стоит все понимать буквально - человек свободной профессии Костя очень любит свою городскую жену.
Киноцентр, конечно, не Голливуд, но и у нас есть на что посмотреть. Эти киношники не дураки - удобно расположились посреди соснового бора: душистые аллеи с фонарями под старину, гигантские павильоны из стекла и бетона, внушительных размеров склад реквизита
(говорят, там имеется парочка танков времен Первой мировой, действующая модель ленинского мавзолея, макет американского Шаттла в натуральную величину, Вестминстерское Аббатство с королевой Елизаветой, броненосец "Князь Потемкин", полный комплект детей лейтенанта Шмидта, и прочее, прочее, прочее…), но, главное, Киноцетр - это роскошная гостиница с рестораном, на сцене которого пляшет и поет длинноногое и пышногрудое будущее отечественного синематографа. Естественно, что первым делом мы отправились именно туда. Каждый рабочий (и нерабочий) день в Киноцентре начинается в ресторане и заканчивается в нем же. Мы приехали к восьми часам вечера, и на втором этаже гостиницы, где находится ресторан, вовсю бурлила жизнь. Похоже, что многие деятели кино привыкли не только начинать и заканчивать свой рабочий день в ресторане, но и научились это делать без утомительного перерыва на собственно трудовую деятельность.
Наташа легкой улыбкой оценила мой новый гардеробчик, посчитала возможным взять меня под руку, и мы неспешным шагом направились в мир искусства, шумно заявляющий о себе в распахнутые окна ресторана. Серега удрал вперед, и, без сомнения, уже бы самозабвенно дрался совсей охраной комплекса, не подоспей мы вовремя к парадному крыльцу гостиницы.
- А я вам говорю: проходите! Прочь!..
- Ну-ка отойди в сторонку, старый хрен, пока я тут все не размочалил!.. - из-за кустов можжевельника доносилась деятельная полемика. Судя по всему, какой-то несчастный, по незнанию, стал на серегином пути.
- Немедленно прекратите! - категорично потребовала Наташа, пока я во весь дух мчался на выручку дородному швейцару, которого Серега уже на полметра оторвал от земли.
- А чего он меня не пускает! - по-детски запальчиво крикнул наш Шварцнегер, но швейцара поставил на место.
- Да кто вы такой? - обретя почву под ногами, дядька с бантиком опять принялся выполнять свои функциональные обязанности. - Членский билет у вас имеется?.. Покажите!
- Был бы член - билет найдется! - резонно возразил Серега и смутился: - Извините… А у него имеется? - ткнул он пальцем в бритоголового господина, увешанного золотыми побрякушками от макушки до пупка. - Он кто такой?
Господин вальяжно проплыл мимо, нашептывая что-то на ухо своей худосочной красотке. К счастью, он был слишком увлечен ею и не заметил серегин выпад.
- Тише! - зашипел швейцар. - Это товарищ спонсор!
- Ага! Значит, кто с деньгами - тот и прав? - спросил Серега.
- Я тут не при чем! - заявил швейцар. - Я, между прочим, член партии с тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года!
- Пожалуйста, пропустите нас, - попросила Наташа.
- Вас, - швейцар сделал ударение на слове "вас", - пожалуйста!
В ресторане шел напряженный творческий поиск. Было шумно, и от того людно, табачный дым висел коромыслом и вибрировал вслед дирижерской палочке предводителя духового оркестра. Свободных столиков видно не было, но Наташа уверенно направилась в самый центр зала, туда, куда уступом выбегала кокетливая сцена. Мы гуськом проследовали за ней.
- Натали! Милочка! - мужчина лет сорока, с четко очерченным под рубашкой животиком, выбежал навстречу Наташе и облобызал ее пальчики. - Какими судьбами?
Наташа ему улыбнулась и нас всех пригласили за стол. Мы быстро перезнакомились и я тут же позабыл кто есть кто. Потом, в процессе более близкого и душевного знакомства (Серега не пил, а потому занудно молчал и все время ел), я, конечно, разобрался, с кем имею дело. Тот - лет сорока, целовавший пальцы, - свободный художник в должности старшего осветителя. Назвался Максим Максимыч, безудержно пил, безмерно курил, весьма вольно цитировал слово Господне и, по всему было видно, не слишком часто менял белье и рубашки.
- В рубище! - кричал он. - На колени! Ибо сказано в Писании: «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна.»
Его молоденькая подружка, прибывшая с Дальнего Востока «учиться на артистку», поминутно хохотала и ко всем лезла целоваться. В недалеком будущем девочку поджидало жуткое похмелье, ей еще только предстояло пройти долгий и мучительный курс беспробудного пьянства.
Были еще двое. Одному - лет двадцать пять, другому – под шестьдесят. Молодой пил размашисто, без обмана, глаза его сверкали, он был весел и доволен собой. На нем были легкие черные брюки и белая рубашка с коротким рукавом, впрочем, он мог быть одет вот что угодно - это не имело значения: молодой человек излучал уверенность и безграничный оптимизм. У пожилого я определил душевное расстройство и застарелую болезнь желудка: пил он умеренно, закусывал осторожно, избегая острой пищи, но обязательно. Если бы только это можно было сделать незаметно, он бы давно ушел отсюда: подальше от бьющего тарелками по ушам духового оркестра, от запрещенной врачами водки, от наводящих тоску голых девичьих ног… Его видавшая виды футболка "Спартак" взмокла от пота, близорукие глаза болезненно щурились, когда он пытался что-то разглядеть в сизом табачном дыму, он молчал и только вымученно улыбался, если вдруг и невзначай на него падал чей-то блуждающий взгляд. Они были такие разные - молодой и пожилой, но они были и похожи, бесконечно похожи, ведь разница только в возрасте. И я представил: шестидесятые годы, Гагарин, кукуруза, луноход, сексуальная революция на Западе и развратные оргии в студотрядах на целине… у будущего пожилого нет одышки, гастрита, он мало спит и много пьет, он скучает от любовного многообразия и полон энергии, у него грандиозные творческие планы, он все может и все сможет…
- Вы играете на гитаре? - спросил я его вдруг. Прежде чем ответить, он добросовестно вытер платком лоб и подбородок.
- А почему вы спрашиваете? - его чрезвычайно взволновал мой вопрос.
- Мне кажется, все мужчины вашего возраста умеют это делать… Визбор, Окуджава, Высоцкий… - я развел руками. – Галич… Ну и потом, - раньше не было столько магнитофонов.
- Вы правы, - он оживился, лоб и щеки снова залоснились: - Сейчас, увы, все почти даром: купить магнитофон проще, чем выучиться петь, - он усмехнулся. - Теперь книги пишут машины, машины сочиняют музыку, делают кино… - он нагнулся ко мне, проорал, силясь победить загремевший оркестр: - Теперича совсем не надо играть! – он постучал себя по лысине. - И думать не надо. Штамповка!
Я с ним согласился, кивнул ему, но заметил:
- Вы это будущее создавали.
- Неправда! - замотал головой он. - Мы создавали другое!
Я опять согласился:
- Да. Но создали это.
- «И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все,» - Максим Максимыч сунул мне в руки граненый стакан с водкой и с ходу отмел все возражения: - До дна! Господь терпел и нам велел.
Я стерпел, но подумал: «Отче! О, если бы Ты благоволил пронесть чашу сию мимо меня!..» Почувствовал, что пьянею. Посмотрел на Наташу - она мне покровительственно улыбнулась. Меня передернуло – не люблю покровителей, особенно красивых женщин в этой роли…
- «…А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающим вас…» - назидательно сказал Максимыч.
- Увольте! - молодой усмехнулся. - Этак можно и Родину продать! - он погрозил красивым белым пальчиком всем нам. - Шутите, господа?!
Я махнул рукой:
- Да что там!.. «…Если завтра война, если завтра в поход…» - пойдем, конечно… Пойдем!
Молодой протянул мне руку:
- Уважаю! - и представился еще раз: - Палау. Лаврентий.
Ладонь его оказалась холодной, как рыба, и скользкой.
- Кино снимаете? - спросил я. Мой вопрос почему-то показался ему забавным и он усмехнулся:
- М-м-м… Скорее, ставлю пьесы. Трагикомедии.
- Он - ростовщик, - сказала Наташа.
- Банкир, - поправил ее Лаврентий, и повторил: - Банкир.
- «Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся,» - сказал Максимыч. Палау глянул на него с иронией.
Я выпил еще, и мне захотелось предпринять что-то значительное. Я встал.
- Минутку внимания! Товарищи! Господа!.. У меня есть идея: давайте сделаем хорошее кино. У нас, сидящих здесь, есть молодость, жизненный опыт, мудрость, деньги, талант, напористость, красота… - я поклонился Наташе. - В совокупности. Понимаете? - это была не лучшая моя речь, но что-то на меня нахлынуло и куда-то понесло. - У нас с вами есть все, что надо, господа-товарищи! Мы непременно должны создать шедевр! Советую со мной согласиться.
Я сел.
- Если про любовь - я согласна, - поддержала меня Наташа. Поддержала скорее из сострадания.
- И сказал Христос: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, ели будете иметь любовь между собою,» - это, конечно, Максим Максимыч.
- Против здорового, добротного секса я не возражаю, но фильм должен быть про войну. Желательно, ядерную. Зритель обожает, когда много крови. Но чтоб никаких жидов! - высказался Палау. Он мотнул головой, забрасывая назад чуб. - Впрочем, ничего не выйдет - денег я не дам.
Я обречено выпил еще и почувствовал острую потребность в свежем воздухе.
- Одну минутку! - я встал и пошел прочь. Меня мутило и шатало - виной всему проклятая жара. Мне удалось выбраться из лабиринта столиков и спуститься вниз - на первый этаж. Вот и заветная дверь, и швейцар с бабочкой… Я быстро свернул за угол и с размаху уперся головой в мясистое и волосатое тело. Тело без лишних церемоний сунуло мне в карман рубашки бумажку:
- Вот. Отдашь своей хозяйке, пьянь!
Был бы у меня газовый пистолет, я б пальнул. На большее не было сил.
Через десять минут, в уборной, отдышавшись и отмочив голову в холодной воде, я развернул сложенный вчетверо листок: «Ты стоишь пятьсот. Счетчик включен. Запомни, жидовская подстилка!»
Глава четвертая
- Ну и пекло! - Серега стянул, через голову, с себя рубашку, вытер ею лицо и взгромоздился на подоконник напротив меня. Солнце уже закатилось за крыши, но в моей каморке, как в хорошей духовке, жарко будет до завтрашнего утра.
Я глянул вниз - во дворе традиционное вечернее оживление: плешивые пенсионеры выползли из своих убогих квартир "забить козла" и похаять правительство, их тучные подруги жизни забубнели и зашипели, ставши в кружок, пользы от них природе - что от ворон в городском парке; сосед двенадцати с половиной лет Димка с бандой таких же малолетних головорезов, караулят очередную жертву в подворотне - высшей доблестью у них считается загнать девочку в угол и поднять на ней платье…
- Итак, что мы имеем… - Серега щелкнул зажигалкой и мы задымили. - Записка - раз, стекло разбитое - два, телефонный звонок – три…
- Круг знакомств, - добавил я.
- Ты думаешь?
- Конечно. Может быть любой из них.
- А тот, кто дал тебе записку? - спросил Серега.
- Я его не рассмотрел.
- Значит, он тебе не знаком?
- Надо полагать…
- Вот видишь!
- Ерунда! - махнул я сигаретой. - Это - исполнитель. Чтобы узнать, кто за всем этим стоит, надо получить ответ на вопрос «почему?»
- И почему?
- Спроси у Наташи, - посоветовал я.
- Думаешь, она знает?
- А то!.. - я усмехнулся. Конечно, знает. Записку она прочла невозмутимо, порвала на мелкие кусочки и выбросила. На следующий день на стоянке Киноцентра кто-то огрызком ржавой трубы высадил лобовое стекло форда, пока мы четыре часа подряд с любопытством наблюдали как делается рекламный ролик про детские подгузники. Съемки эпической картины из жизни древних греков, в которой Наташа участвовала как продюсер и автор сценария, зашли в тупик, из-за того, что сопродюсер ростовщик Палау вдруг забрал свою долю и вышел из предприятия. Наташа села на телефон и стала обзванивать своих друзей и знакомых, предлагая им место сбежавшего банкира. Знакомые друзья сочувственно дышали в трубку, обещали подумать, но не звонили. Наташа нервничала. Однажды, прошла уже неделя в поисках спонсора и это было вчера, в субботу, зазвонил телефон. Наташа принимала душ, Серега поехал обкатывать форд после ремонта, а я готовил котлеты по-киевски…
- Алле? - спросил я у трубки.
- А-а-а! - обрадовано отозвалась она шершавым мужским голосом. - Ты, жидяра?
- Не понял…
- Гони монету, жид порхатый! - потребовала трубка и удовлетворенно хмыкнулала: - Хм! От нас не спрячешься!
- Я не прячусь, - по инерции ответил я, и решил внести ясность:
- Вы не туда попали, товарищ!
- Я тебе покажу «не туда»! - разозлился «товарищ». - Хорош дурку гнать! Плати деньги, и живей!
Похоже было, что человек на другом конце провода действительно остро нуждается в моих деньгах. Интересно, какая сумма может его удовлетворить?
- Сколько я вам должен?
- Смеяться вздумал?! - трубка побагровела в моих руках, но потом остыла: - Две акции по две сотни, плюс пятьдесят процентов нацналог. И надо бы еще брать с тебя за вредность, как считаешь?
- Я не вредный…
- Ты - еврей! - проорала трубка. Я оглох и разозлился: быть евреем мне льстило, но не до такой же степени! Подавив первичный позыв бросить орущую трубку на пол и жестоко растоптать, я взял себя в руки и успокоился. «Товарищ» тоже успокоился и поставил точку в разговоре: - Завтра в полдень на седьмом.
Наташа вышла из душа, но я не сказал ей о телефонном звонке. Мы выпили по стаканчику аперитива и я почувствовал, что сегодня Наташа меня волнует больше, нежели обычно. Я заинтересовался этим явлением, и, после непродолжительного анализа, сделал вывод, что волнение это - искусственного происхождения, всему виной полупрозрачный шелковый халат на моей хозяйке и перебродивший молдавский виноград в моем стакане. Результаты анализа меня успокоили, но Наташу, кажется, разочаровали. Правда, и очень даже кстати, вскорости вернулся раскрасневшийся от удовольствия Серега, Наташа надела платье, и мы сели ужинать.
- Вы прекрасно готовите, Миша, - похвалила меня она. – Кто вас этому научил?
- Никто, - честно признался я. - Не хочется говорить банальности…
- Что это значит?
- Вкусно готовить меня научила жизнь, - неохотно буркнул я, - вот что это значит.
- Что с вами, Миша? - удивленно спросила Наташа. - У вас плохое настроение? Что-нибудь болит?
Серега с интересом посмотрел на меня. Даже перестал жевать. Я задумался: болеть - ничего не болело, и настроение тут не при чем, просто этот телефонный звонок не давал мне покоя.
- Муха какая-то укусила, - миролюбиво объяснил я, - сейчас приму антидот.
Я налил себе вина и выпил. Серега опять заработал челюстями, но Наташа выглядела обиженной. Я распознал немой укор в ее глазах и, желая реабилитироваться, завел разговор на отвлеченные темы.
- А вот, кстати, - повернулся я к ней с улыбкой, - расскажите нам про своего мужа.
- Не расскажу, - твердо сказала она.
- Но он существует?
- Жив пока, - кивнула Наташа.
- Он - еврей?
- Что?! - она посмотрела на меня как на врага, и, после секундной паузы, холодно ответила: - Нет.
Я решил вопросов больше не задавать. Что-то не клеился у нас сегодня разговор. Мы молча доели и распрощались - Наташа отпустила нас до понедельника. Просто прогнала, потому что мы не хотели уходить.
- Вам нельзя оставаться одной! - упирался в дверях Серега.
- Я буду не одна, - улыбнулась она ему, и кивнула мне: - Кроме вас, мальчики, у меня есть своя интимная жизнь…
Я мальчик понятливый. Серега беспомощно развел руками и мы ушли.
- Какая-такая интимная жизнь? - удивлялся весь вечер Серега, то и дело проверяя работоспособность маленького, как игрушка, сотового телефона (подарок Наташи). - Какая, к черту, интимная жизнь? Она ведь замужем!
И то правда…
До половины двенадцатого воскресенья мы решали, где может быть этот «седьмой», о котором упомянул «товарищ» по телефону, и вообще: что оно такое?
- Седьмой километр? - предположил Серега.
- Какого шоссе? - спросил я.
- Тогда седьмой этаж…
- А дом?
- Наташин, естественно, - Серега усмехнулся. - Какой же еще?
Меня приводит в детский восторг его логика: она проста, красива, целеустремленна… и я в ней ничего не понимаю.
- Ин-те-рес-но… - протянул я, пытаясь не ударить лицом в грязь перед сообразительностью своего друга. - Дай подумать… Может быть, седьмой причал?
Серега кивнул, достал записную книжку и принялся систематизировать предложенные варианты. Список получился внушительный: седьмой километр, седьмой этаж, седьмой причал, седьмой путь (на какой станции?), Седьмой пляж (все пляжи - как пляжи, с названием - Комсомольский, Южный, Дикий… - а вот, глядите же, есть один под номером – Седьмой), Седьмой телеканал, семитонный Пешеходный мост (в народе – «Семерка»), Седьмой тупик… Мнения разделились: Серега уцепился за седьмой километр московской трассы и стоял за него насмерть, соглашаясь, в крайнем случае, на седьмой этаж.
- Но почему именно московская трасса? - поинтересовался я. Вопрос этот его несколько озадачил:
- Ну не знаю… Я думаю… Наверно потому, что из Москвы раньше за сто километров бомжей возили!..
Фу ты, черт!.. Короче, решили так: он берет у бати (Серега живет с родителями) старый «жигуль» и едет искать этот самый пресловутый седьмой километр, а я…
- А ты что будешь делать? - вспомнил Серега про меня, убегая.
- Отправлюсь на седьмое небо.
Серега решил, конечно же, что это шутка.
- Ну-ну! - ухмыльнулся он и хлопнул дверью.
Но я не шутил, и, нацепив ненавистный мне галстук, отправился именно туда - в ресторан «Седьмое небо». Не имеет смысла даже гадать, где находится этот уютное и, соответственно, дорогое заведение, именуемое на модный сегодня манер «ночным клубом». Не в Останкино, нет, и не на верхотуре последнего недостроенного советского небоскреба, да и к чему задирать голову в погоне за несбыточной мечтой? Смотрите под ноги, граждане! «Седьмое небо» - в подвале. Дюжий молодец, демонстрирующий свои сто килограммов высококачественного человеческого мяса, приветливо встречает вас у входа и даже откроет дверь, если вы не забыли дома галстук. Сервис, как водится, по одежке… Подвальчик открыт круглосуточно, но вечером загорается богато иллюминированная вывеска «Ночной клуб» и вход становится платный. За пять минут до того, как гарсон прокричит: «Полдень! Джентльмены пьют и закусывают!», передо мной открыли дверь (галстук!) и я скатился по крутым ступеням вниз на дубовый паркетный пол.
- Михаил! Ты не ушибся? - кто-то рывком, за шиворот, поднял меня с пола и поставил на ноги. Это был Палау.
- А мы тут с мужиками сидим, думу думаем, - весело сообщил он, и, крепко взяв меня под руку, отвел за свой столик. Я громко представился и поздоровался с присутствующими, присутствующие - настоящие бородатые мужики в косоворотках - высокородно кивнули мне и возобновили прерванное занятие - прихлебывать чайный кипяток из граненых стаканов в металлических подстаканниках с аббревиатурой «КВЖД».
- Парни пешком идут в Питер. Из Сибири. До царя, - горячо зашептал мне в ухо Лаврентий. - Хотят вымолить у его гроба прощение России.
- Давно идут? - заинтересовался я.
- С прошлого года, - ответил Палау.
- Да ну?! - я искренне удивился: где она, эта Сибирь?
Я восхищенно посмотрел на парней с бородами – сила… Четыре пары глаз скромно приняли мое восхищение. Они разделались с чаем и старший - самый бородистый, смахнув рукавом пустые стаканы со стола, хлопнул в ладони:
- Кх-хы! Ну-с, а таперича и покушать можна!
Ему вторил вышедший в полупустой зал гарсон. Он остановился между столиками и стукнул бутафорской палицей по полу:
- Полдень, господа! Джентльмены пьют и закусывают!
Бородачи заказали борщ, пельмени и графин водки, я ограничился пивом, Лаврентий взял на себя расходы.
- Россия во греху цареубийства, - сказал мне старшой после второй рюмки (и первая, и вторая – «за упокой души раба божия великомученика Николая»). - Надобно покаяться. Грехи наши многочисленны…
Требуется очищение. Кровью.
- Кровью? - переспросил я.
- «…если же ходим во свете, подобно как Он во свете, то имеем общение друг с другом, и Кровь Иисуса Христа, Сына Его, очищает нас от всякого греха…» - назидательно заявил мой собеседник, оттирая жирные губы тыльной стороной ладони. - От Иоанна, один-семь.
- «…Христос умер за грехи наши…» - решился я возразить. - Убийство - грех.
- Инородцы и иноверцы правят нами! - горько воскликнул бородач. - Жиды, распявшие Христа!
- И Христос был иудеем, - напомнил я.
- Не богохульствуй! - строго предупредили меня: - Иисус – Сын Божий!
Спорить было глупо. Я кивнул.
- «…потому что все согрешили и лишены славы Божией…» - продолжал бородач, - и говорю вам, истинно говорю, как крест ношу: прольется море крови воинства сатанинского во славу Божию!
В желудке моем началось неприятное брожение, потянуло выйти вон. Глупой улыбкой я извинился перед присутствующими и встал.
- Ты куда? - обеспокоился Палау.
- Душно… - промямлил я.
Лаврентий вышел вслед за мной.
- Что с тобой? - участливо спросил он. - Ты не болен?
Вот те раз! Второй раз за сутки интересуются моим драгоценным здоровьем, - самое время бросить курить.
- Голова кругом от этого черносотенного бреда, - честно признался я.
- Ты слишком строг к моим мужчинам, - улыбнулся мне Палау. – У них, знаешь ли, наболело: Ленин - немец, Троцкий - еврей, Сталин – грузин…
- А ты - русский? - спросил я.
- Русский, - Палау показал два ряда безупречных белых зубов. - А как же…
Я вздохнул: мне бы такие зубы. Подумаешь, евреи там, или айзеры… Зубы дороже.
Лаврентий протянул только что распечатанную пачку «Кэмела»:
- Угощайся.
- Спасибо, - отказался я, стягивая с шеи галстук-удавку, - я этих не курю. Патриот, знаешь ли.
- Однако! - ухмыльнулся Палау и ушел вниз, забыв попрощаться…
…Вернулся я раньше Сереги, что уже само по себе было удивительно и в мою опухшую от жары голову заползло даже подозрение: а вдруг он оказался прав? Вдруг по закону какой-то чудовищной, неподвластной человеческому разуму интуиции, надо было поспешить именно на седьмой километр московской трассы, по которой раньше, в советские времена, вывозили за город социально-вредный элемент? И представилась картина: лежит мой друг на обочине дороги, аккурат под жестяной табличкой с облезлой цифирью «7», а на груди его дымится роковая рана… Но тут явился Серега собственной персоной и избавил меня от тяжелых душевных страданий.
Явился он не один. Грохнул, как обычно, ногой в дверь и вошел с чем-то, напоминающим рулон грязного тюля, на руках.
- Бог мой! - воскликнул я, приглядевшись. - Девица!
Цветущая девушка-подросток, одетая почему-то в слишком большое для нее и очень недорогое свадебное платье, крепко спала на могучем плече моего друга, обвив его бычью шею тонкой девичьей рукой. Картина была самая трогательная…
- Чего стоишь, как истукан! - Серега привел меня в чувство и направился к кровати. - Помоги!
Я засуетился, убрал с постели грязную одежду и слегка расправил мятую простыню. Девушку уложили и я заметил до чего черны ее ноги - видно она долго обходилась совсем без обуви.
- Объяснись! - зашипел я нетерпеливо. - Что это значит?
- Можешь не шептать, - Серега махнул рукой в сторону кровати, - все равно не разбудишь.
Он объяснился: девушку эту, по имени Мария, он встретил, конечно же, именно на седьмом километре, она его там чуть ли не ждала - спасителя своего. Все было очень романтично: жестяной таблички с цифирью «7» на месте не оказалось, поэтому Серега просто отсчитал по спидометру семь километров от поста ГАИ и съехал на обочину. Не успел он выкурить и трех сигарет, как из лесу к нему вышло вот это божье создание в болтающемся на плечах, будто на вешалке в шкафу, свадебном наряде и босиком. Для верности Серега посмотрел на часы - было ровно двенадцать, усадил девушку в машину, развернулся и погнал в город. Но на шестом километре от поста ГАИ полетел бензонасос, и только через час удалось купить необходимую железяку у автолюбителя с тридцатилетним стажем.
- Да-с, времена! - покачал головой седой автолюбитель, извлекая из багажника своей «копейки» драгоценную деталь. - Людей почти не осталось - кругом одни форды да мерседесы…
Пока Серега, грязный как черт, восстанавливал авто, Мария уснула. И вот теперь они здесь, и Серега сидит напротив меня на окне и слюнявит полу потухший «бычок».
- Ты что, взаправду считаешь, что эта девчонка с черными ногами имеет хоть какое-то отношение к нашему делу? - иронично спросил я.
Дворовые хулиганы с гиканьем понеслись к "Макдональдсу" через дорогу - там совершалась очередная бесплатная презентация какого-то чисбургера.
- Нет, конечно, - Серега выплюнул бычок и проследил глазами кривую его полета. - А что было делать? Она нуждается в нашей помощи.
- Все нуждаются в нашей помощи, - я многозначительно хмыкнул. Но, в принципе, Серега прав, - я поступил бы так же.
- А у тебя что? - спросил он.
Я вкратце поведал ему о своем походе на седьмое небо.
- И что? - потребовал он более внятной информации. - По-твоему, мужики-черносотенцы выклянчивают у Наташи деньги?
- Или Палау, - сказал я.
- Он - банкир, - напомнил Серега.
- Одно другому не мешает.
Серега помолчал, поковырял спичкой в зубах, потом слез с подоконника на пол.
- Пойду, поставлю машину в гараж, пока батяня не засек, - сказал он.
- Умойся сначала, - я брезгливо поморщился, - грязный, как шахтер перед Домом правительства.
- Тебе не нравятся шахтеры? - Серега подошел к умывальнику и отвинтил кран.
- Гигиена - больше. Кстати, что с девчонкой делать будем?
- Пусть спит, - распорядился Серега. - Я скоро вернусь.
Он умылся и ушел. Я видел из окна, как он сел в машину и укатил. Потом мне наскучило курить на подоконнике, я подошел к кровати и присел на корточки напротив девушки. Она была хорошенькая, молоденькая и хорошенькая, и спала как ребенок. Вдруг мне показалось, что она не дышит, я испуганно наклонился над ней, прислушался, и… И получил пятерней по носу. Мария, как дикая кошка, выпрыгнула из кровати и забилась в угол за старый дубовый шкаф. Я почувствовал соленое на губах. Кровь. Не зря, значит, многие так интересовались моим здоровьем последнее время…
Глава пятая
Оглох я еще вчера. Который раз ползу по этой грязной канаве вслед за Серегой, рисунок протектора на его ботинках я уже выучил как «Отче наш». Шумит, гремит сражение вокруг - я его не слышу, но ощущаю всем телом. Вспышка слева, вспышка справа, вспышка над головой. Едкий дым застилает глаза, вонь отменная. Яркие всполохи разрывов, кромешная темень, ад… Но вот и рубеж атаки. Я за лямку подтягиваю к себе заляпанный глиной автомат, поднимаюсь на одно колено, даю от живота длинную очередь веером, морду делаю косяком - пострашней, разгибаюсь в полный рост, и, за Серегой, - вперед! Ура! За Родину, такую-то мать!..
Семь сотен в месяц нам не зазря Наташка платит. Второй день воюем за эти деньги. Второй день по уши в грязи, пропахшие порохом и потом. Зарабатываем ратным трудом на жизнь и себе, и своей хозяйке.
Наташа взялась делать рекламу. Сюжет ролика прост: идет кровавый бой, с кем - не столь важно; герой войны Серега (я – массовка) водружает знамя победы на пропитанной кровью вершине стратегического пригорка, дым и грохот, лязганье, ликующая, и одновременно суровая, физиономия победителя. Далее - восторженные овации тружеников села, встречающих своего героя на окраине родной деревни, и любимая крестьянка Мария с охапкой полевых цветов и крупными слезами радости на глазах… В конце ролика - собственно реклама: широкий портрет бодрого толстяка в генеральских погонах, поверх портрета, чуть ниже орденоносной груди, надпись, не терпящая возражений, - «Мы победим!» И отчего это отставные генералы в политику прут?
Познакомился с премудростями киношной «кухни». Все делается задом наперед: сначала - портрет генерала с надписью (целый день его снимали), затем - сцена возвращения домой (ее сделали быстро, Маринка рыдала, т.е. играла, великолепно), и вот, последний бой…
…Мы добежали до заветного пригорка, уничтожая по пути незримого противника ураганным огнем, вскарабкались наверх, и Серега приготовился водрузить знамя. Собственно говоря, это было уже все - воткнуть древко в заранее разрыхленную почву и нарисовать ликование на перепачканном сажей лице. Фейерверк трассирующих пуль, черный дым поперек солнца, да парочка эффектных взрывов на прощанье. Все. Я уже стал неторопливо спускаться вниз - мое ликование никого не интересовало, когда рвануло… Дубль был седьмой или восьмой, когда все известно наперед: первый взрыв - слева, второй - справа, и третий - сзади, под занавес. И вот, как всегда, раз - взрыв, два - взрыв, три… Третий разбил вдребезги мою глухоту - услышал я его отчетливо и невероятно близко. Взрывная волна толкнула меня в спину, я пролетел метра три по воздуху и потом столько же кубарем катился по земле. Первое ощущение было, когда я открыл глаза и увидел перед собой бескрайнее синее небо, что душа покинула бренное тело. Возникло такое чувство, что тело отсутствует. Это было в высшей степени необычно, и, помнится мне, я даже испытал по этому поводу нелепый, почти детский восторг, близкий к эйфории. Захотелось восторгом с кем-то поделиться и я вспомнил о Сереге. Рвануло прямо за его спиной, и оттого серегин восторг с моим нечего, наверно, и сравнивать… Не знаю почему, но я вдруг забеспокоился, оперся несуществующими руками о траву, встал и огляделся. Кругом наблюдались дым, пожар и разрушения. Горели огненными змеями электрические провода, опрокинутые наземь осветительные лампы шипели и взрывались будто новогодние хлопушки, тележку со съемочной аппаратурой взрывная волна закатила в канаву, по которой мы ползли, там же суетился оператор, пытаясь вытянуть ее наверх. Горели белые, как новые простыни, транспаранты, кто-то кого-то звал, кто-то просто сидел и тупо тер виски, с соседней съемочной площадки (там создавали рекламу гигиенических прокладок) примчались девчонки в белоснежном белье… А прямо ко мне шла Наташа - красивая, как всегда.
- Слава Богу, ты цел! - сказала она. Я ее не услышал, просто понял по губам что она говорит. Наташа улыбалась.
- Где Сергей? - крикнул я. Крикнул, а вышло тихо, еле-еле. Она не расслышала и переспросила:
- Что?
- Серега где? - повторил я вопрос, стараясь говорить как можно громче. Наташа кивнула мне и махнула рукой туда, где в клубах черного едкого дыма догорали транспаранты.
И я отправился на поиски друга. Сделал первые шаги и во всей полноте ощутил, что тело у меня есть. Оно оказалось тяжелое, неповоротливое и какое-то испорченное. Лучше бы его не было! В голове шумело и стреляло, будто еще продолжался тот бессмысленный бой, и весь мой несчастный череп разрывался на части. Наверняка, подумал я, что-нибудь в нем повредилось во время взрыва. Болели руки, ноги, болела спина, болела грудь. Все болело. Мне подумалось, что я не смогу найти Серегу, меня охватило отчаяние, - вот, я сейчас помру в этом проклятом месте, помру не на широкой груди друга, а на выжженной, бесплодной земле, один…
- Серега! - завопил я из последних сил. - Серега!
- Серега! - я сжал руки в кулаки и погрозил безжалостному небу. - Серега!
- Ну?! Кричишь чего? - спросил он у меня. Серега словно вырос из-под земли и, хотя был явно чем-то сильно озабочен, выглядел вполне здоровым.
- С тобой все в порядке? - все же спросил я.
- Хм-м! - выпятил он губы. - Конечно.
Великое счастье быть уверенным, что с тобой ничего не случится. А ведь ему просто повезло, невероятное везение - и только: за мгновение до взрыва красный стяг победы вдруг упал и покатился по склону вниз, Серега бросился его поднимать, нагнулся - и взрывная волна прокатилась над его спиной. Но, несмотря на благополучный для него исход, взрыв Сереге не понравился, и, первым делом, он бросился на поиски пиротехника Левы, который один мог дать вразумительное объяснение такому необычному происшествию. Однако, сколько Серега не тряс его и какой только расправой ему не грозил, Лева только нечленораздельно мычал и закатывал глаза. По всему было видно, что для него взрыв этот - тоже чудо из чудес, к тому же Лева был, по обыкновению своему, сильно выпимши. Все это мне рассказала Наташа в знаменитом ресторане Киноцентра, куда мы, конечно же, не преминули прийти. Ведь было что отметить: окончание съемок ролика, да еще какое!
В голове моей штормило и кто-то ожесточенно палил из пулемета, уши поминутно закладывало, особенно после каждой выпитой рюмки, и вообще – я чувствовал себя разбитым и больным. Киношный врач, дежуривший на съемках и бывший свидетелем моего полета, долго меня щупал, заставлял закрывать глаза и трогать пальцем собственный нос, зачем-то спрашивал, как меня зовут, сколько мне лет, мужчина я или женщина, все время неудовлетворенно вздыхал и цокал языком, - ему было непонятно, отчего это я жив и почему нахожусь в трезвом уме и твердой памяти. Когда я ему надоел, он беспомощно развел руками, прописал аспирин и отпустил на все четыре стороны.
Кстати, ресторан в Киноцентре называется просто и со вкусом - "Cinema". В первый раз я вывески не заметил, но теперь, к моему всемерному удивлению, у меня обострилось восприятие окружающей действительности, особенно по зрительной части. Я где-то читал, что у людей, лишенных зрения, значительно улучшается слух, а у меня, вот, вышло наоборот - со слухом полная беда, зато зрение усилилось очень даже. Я сразу заметил, что скатерти грязные, что официанты бессовестно обсчитывают подвыпивших клиентов, что заказанное нами фирменное темное пиво разбавлено светлым, а на вкус - так просто бурда. Мне страшно захотелось возмутиться, и возмутиться не на шутку. Захотелось встать м заорать на весь прокуренный зал: «Это что же делается, господа! За что мы с другом два дня кровь проливали, а?!..» Но потом мы выпили по первой - по маленькой, выпили по второй, закусили, и я
махнул рукой - а!.. ну и бес с вами со всеми! Чего же я хотел, это ведь синематограф, страна грез, то бишь, обмана. И ресторан название свое оправдывает, и пью я, слава богу, не за свой счет…
- Я из тебя, Мария, сделаю вполне приличную кинозвезду, - в который раз пообещала Наташа и погладила девушку по голове. – Ты ешь давай, теперь худоба не в моде, отечественное кино остро нуждается в актрисах среднего класса, то есть веса, со здоровым румянцем на лице.
Максим Максимыч - свободный художник в должности старшего осветителя масляно улыбнулся и добавил:
- А еще жалательно, чтоб актриса энта была беременная! Ибо сказано в Писании: «…и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь…»
Мария смущенно зарделась, и было от чего. Ей жизнь эта богемная показалась в диковинку, а нравы ее - удивительными. Она и в городе раньше была только раз, года три назад, когда после сельской восьмилетки поехала на профессию учиться. Документы в ПТУ приняли, но Мария в тот же день вернулась обратно, домой. Убоялась суеты городской и потных рук парней-однокурсников. А в платье белом она со свадьбы сбежала. Точно как Серега. Сергей потом с Наташей поехали отвезти девушку домой, но мамаша на порог ее не пустила, заявила, что она (Маринка) опозорила мать на всю деревню и она (мать) видеть теперь такую-растакую дочь не желает вовсе. Мария, впрочем, тоже не жаждала вернуться, а Наташе вдруг взбрело в голову заняться ее воспитанием и образованием. Так все и уладилось ко всеобщему удовлетворению: Мария поселилась у Наташи на полный пансион.
Мы сидели и ужинали почти что в узком кругу, - кроме Максим Максимыча, все остальные были свои: Наташа, Мария, Серега да я. Лучше всех чувствовал себя Максимыч - он рад напиться в любой компании. Серега, впавший последнее время в меланхолию, молча ел, молча пил и исподтишка бросал скупые взгляды на Марию. Я еще подумал, что напрасно Наташа освободила его на сегодня от обязанностей шофера - Серега медленно, но уверенно опускался на самое дно бытового пьянства. Потому что напиваться из-за женщины - явная бытовуха, пусть даже ты пьешь в культовом ресторане "Cinema" дорогое французское вино… Наташа с показным удовольствием потягивала коньяк, чередуя каждый глоток с подушечкой шоколада, Мария тоже баловалась сладким - жадно поедала слоеный торт со взбитыми сливками и запивала апельсиновым соком. Меня же тошнило. Чертов доктор, думал я, а ведь сказал, что сотрясения мозга не наблюдается. Его бы в мою шкуру - пусть понаблюдает… Тошнило от всего: от еды, от водки, от наташиных улыбок, от серегиных страданий, от набивших оскомину речей Максим Максимыча…
- «…Сия же есть жизнь вечная…» - Максимыч утер рот бумажной салфеткой и, показав руками на наш стол и блюда на нем, изрек на латыни: - «Memento, quia pulvis es!» Что означает: живи и наслаждайся, ешь и пей вволю, ибо скоро ты умрешь!
Я всхлипнул. Максимыч похлопал меня ладонью по плечу.
- Ну-ну, Миша, - успокоил он. - Господь нас любит. Ведь что есть это изобилие, как не любовь его?
- «…Жизнь человека не зависит от изобилия имения его…» - заметил я.
- Кстати, Миша, давно собирался тебя спросить: ты почему знаешь священные тексты? - спросил Максимыч.
- Выучил на спор.
- Забавно… - Максимыч достал треснувший мундштук из слоновой кости, затолкал в него «примку» и задымил. - В Бога, стало быть, не веруешь?
- У каждого свой бог, - уклонился я от прямого ответа.
- Да-да, конечно… - Максимыч усмехнулся, - я, вот, своего не сыщу никак…
- А есть ли он вообще?
- Шут его знает… - Максимыч вздохнул, - скорее всего, что нет ни хрена; церковники бородатые, купола златые, вонючее кадило, туповатые бабули в платочках… а Господа нет. Храм Христа Спасителя подняли, деньги собирали со всех: «Жертвуйте! Жертвуйте!», святое, мол, дело, а ведь что вышло? - стыд и срам. Бедняки с голоду мрут, жить людям негде, но Дом божий воздвигли… Неужто думать смеют, что Господь - такое же тупое, жадное, безмозглое и бессердечное существо, будто они?..
- «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему…» - процитировал я слова Ветхого Завета.
- А вышло что? - Максимыч махнул рукой. - Стыдно за Творца!
- По образу и подобию, - напомнил я.
- То-то и оно, - ухмыльнулся старший осветитель.
- Рассуждения ваши неправильные, - объявила Наташа. - Душа каждому творению дана, потому каждый из нас сам за поступки свои отвечает, но не Господь за него.
Максим Максимыч издал короткий ироничный смешок.
- Ха! Вот до чего не люблю, когда девицы на суръезные темы рассуждать берутся, - сказал он. - Женское дело - кухня и постель.
- Ха-ха-ха, ха-ха-ха, - передразнила его Наташа. – Позвольте вам напомнить, сударь, что кушаете вы сейчас за мой счет.
Максимыч выпятил нижнюю губу и на короткое мгновение задумался. Крыть было нечем. Он изрек многозначительное: «М-да!..», развел руками и решительно извинился:
- Виноват! Уболтался, знаете ли… - он подлил Наташе коньяка.
- «Errare humanum est.» - Человеку свойственно ошибаться. Вы безусловно правы, Натали, нельзя упрощать такие сложные вещи. В конце концов, Библию написали люди, и как бы мы не старались понять сущее, но тайну Бытия перед нами раскрывает только смерть.
- Браво! - Наташа захлопала в ладоши. - Это бесподобно, и я вас прощаю.
Наша милая интеллигентная болтовня вымотала меня вконец. Невмоготу стало напрягаться изо всех сил - прислушиваться, угадывать непонятые слова и целые фразы. Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Сегодняшние съемки, ползание в грязной канаве, стрельба и взрывы предстали вдруг далекими и нереальными. Ничего не было. Вот только уши словно ватой заложило, и в голове шумит, шумит… А может это от водки?.. Серега влюбился - ясное дело: молчит, точно воды в рот набрал. Теперь будет полгода вздыхать и выть под гитару старинные романсы. А Максимыч интересный тип – мыслит…
Меня затолкали со всех сторон и я открыл глаза. За столом стало теснее - пришел наш оператор - тот толстый дядька под шестьдесят, которого я сравнивал с Палау и который страдает желудком. Он прибежал прямо из проявочной очень довольный собой и сразу расшумелся.
- Представляете, я снял все! - гордо прокричал он. - И взрыв, и падение массовки!
Я брезгливо скривился. Этот старый ощипанный петух присвоил себе мою славу. Он «снял все!» Я ему про Окуджаву, про Высоцкого, а он мне – «массовка»… Ах ты шестидесятник недобитый!.. Я зачерпнул ладонью пригоршню салата и метнул в восторженного оператора. Маринованная капуста повисла на его ушах.
- А что?! Что я сказал? - завизжал он и бросился бежать из-за стола. Но метко пущенная котлета попала-таки ему в между лопаток. Максимыч весело загоготал.
- Очень смешно, - сухо заметила Наташа.
Максимыч прервал свой смех. Я невозмутимо налил себе водки и выпил. А пропади все пропадом!
- Тебе, Миша, надо отдохнуть, у тебя был трудный день, - сказала мне Наташа, - Между прочим, за эти съемки вы с Сергеем получите еще по пятьсот. А ты еще и столько же премиальных, Миша. За травму.
Она надавила на последнюю фразу. Мне это не понравилось.
- Смотрите-ка, Левушкин! Трезвый! - воскликнул Максим Максимыч.
Через весь зал к нам продирался действительно трезвый, удивительно трезвый пиротехник Лева. Он был взволнован.
- Вот! - выдохнул Лева и продемонстрировал пустой деревянный ящик красного цвета. - Этот взрыв… У меня сперли весь запас шашек!
Глава шестая
Я лежал и считал мух на потолке. Летом тепло, и мух много, им у меня нравится. Я потрогал рукой ноющий затылок, - да, хорошо меня вчера долбануло. Актер из меня, прямо скажем, драматический. Сколько это времени уже? Судя по температуре воздуха в моей голубятне - часов девять, если не все десять. Чтобы посмотреть на будильник, надо было повернуть голову, но я боялся растревожить тяжелый комок боли, притаившийся внутри черепной коробки. Буду лежать, решил я, вплоть до особых обстоятельств. Тем более, что насчет сегодняшнего дня никаких указаний не поступало. Или были указания? Я попробовал вспомнить: ресторан, наш доблестный оператор с маринованной капустой на ушах, трезвый Лева с пустым ящиком, из-под шашек… Интересно, что за шашки такие? Динамит, тринитротолуол, порох? Надо бы спросить. Или не надо спрашивать… А может я уже спросил, да забыл?.. Я заскучал от бесплодности моих воспоминаний. Кто меня домой привез? Ясно, что не Серега. Вчера вечером он способен был управлять только космическими кораблями, бороздящими бескрайние просторы Вселенной. Но кто бы это ни был, мог бы проявить чуточку больше заботы о несчастной контуженной жертве политической рекламы - лежу в штанах на почти что чистой простыне…
Я лежал и думал. Думал спокойные, тихие мысли про невероятную, чистую жизнь в удивительно девственном месте, где нет машин, нет шумного, суетливого радио, красочной пошлости телевидения, кричащих заголовков уличных газет… Я закрыл глаза, я лежал на траве, солнце зависло в зените, вокруг меня стрекотали кузнечики и мои босые пятки щекотали муравьи… Муравьи? Нет, так не годится, это я, брат, не люблю - еще, чего доброго, в штаны залезут и дальше… Настроение вмиг испортилось и мне совершенно расхотелось лежать. Может наступили уже особые обстоятельства?
Я постановил встать и разобраться во всем лично. Я не стал одеваться, потому что был одет, не стал бриться, потому что только вчера перед съемками меня побрил цирюльник, не стал завтракать, потому что кушать, по обыкновению, было нечего. Я отправился на улицу.
- Димка! - крикнул я в могучую кучку подростков, табуном ставшую посреди двора. Димка неторопливо вышел ко мне, засунул руки в карманы джинсовых шорт, бывших в прошлом году полноценными штанами, и смачно плюнул на раздолбанный асфальт.
- Чаво? - пропел он.
- Ты меня вчера видел? - спросил я.
- Ну.
- Вечером?
Он кивнул.
- Кто привез?
- Баба какая-то на такси, - ответил Димка. - Может куда сбегать надо, дядь Миш?
- Деньги нужны? - я порылся в кармане и достал пятерку: - На, держи.
Димка выхватил из моей руки мятую купюру и помчался к ближайшей лавочке, забыв слова благодарности. За ним ускакал эскадрон молодых жеребцов. «Колой» травиться будут, прикинул я, ведь жарко, а пиво им не продадут. В пору моего детства кругом квас стоял - ну, то есть, бочки с квасом. А квас всегда ядреный, холодный такой… И ведь без всякой морозилки – холодный… А еще, помнится, тетеньки сидели под зонтиками и соками торговали. Соки были в таких стеклянных конусах, внизу конуса - крантик. Обычно три конуса на одной подставке: яблочный, томатный и березовый. Или апельсиновый. В стаканы граненые наливала тетенька сок, а стаканы мыла как фокусник - одним движением руки. Тогда мы еще ничего не знали про герпес, про гепатит С, про вирус иммунодефицита, и жили потому дружной семьей советских народов, и пили из граненых стаканчиков соки. Не брезговали.
Я прошел подворотней и остановился перед проезжей частью шумной улицы имени последнего партсъезда. Прямо передо мной, через дорогу, краснел "Макдональдс". А раньше там был скверик в пять деревьев и автоматы с газировкой за одну копейку и за три - с сиропом. Или бесплатно - если треснуть как следует скобяное детище прогресса.
Махнул рукой и тормознул синий "Опель".
- Куда? - спросил юный, лет двадцати, не больше, водитель.
- В Чикаго.
- О"кей! И я туда, - кивнул он и пригласил садиться.
В Чикаго страшно неудобно ездить общественным транспортом. Метро, в свое время, так и не докопали, трамвайные пути не уложили, провода для троллейбусов не натянули. Не успели. «Ходят» туда только старые, пыльные и вонючие «Икарусы». Но и они скоро выйдут в тираж, вслед за старожилами Краснознаменного Ленинского района. А нынешним ударникам капиталистического труда общественный транспорт не нужен…
- Живете там? - поинтересовался жизнерадостный владелец авто.
- Еду в гости, - зевнул я.
- А не рановато? - пожурил он меня. – Шучу… У нас, слава богу, свобода - ходи себе в гости когда вздумается. Так, папаша?
Честное слово, у меня сердце биться перестало, холодный пот по всему телу проступил! Это надо же - меня «папашей» назвать! Мне ведь всего малость за тридцать, сынок!.. Я осторожно глянул на этого весельчака - может это шутка такая, может смеяться надо было, а я прошляпил?
-…Вот в воскресенье я тоже в гости ходил… - он притормозил у перекрестка. - Оторвались, я тебе скажу, по первому разряду: устроили танцы, потом на природу потянуло - так мы на лодках по реке к дамбе спустились, там костры жгли до утра…
- А пили что? - спросил я.
- Шампанское, вино, пиво… Что душа пожелает, - загорелся зеленый, водитель нажал на педаль газа и мы вырвались на оперативный простор проспекта Победы. «А вот в мое время», - подумал я и сам на себя рассердился: нет, не зря он меня в папаши определил!.. Я посмотрел на себя в зеркало заднего вида: лысоватый, морщеватый, ноздреватый, с потухшим взглядом глубоко завалившихся глаз – старикан, да и только… А все-таки в наше время в гостях все больше водку пили!
- Студент? - спросил я.
- Угу. На вечернем отделении, - кивнул парень.
- Что ж на вечернем? Не потянул дневное? - спросил я с ироничной ухмылкой. (За «папашу»!)
- Дело надо делать! - виновато улыбнулся парень. - Мы с отцом фирму открыли строительную, времени в обрез, а учиться надо. Так?
- Так, - вздохнул я.
- Где вас высадить? - спросил он, когда мы въехали на территорию Чикаго.
- Вон - башня с оградкой. Как раз по дороге, - показал я.
- Наш дом, - обрадовался парень. – Первый… Хорош?
- Что надо! - похвалил я.
- Не такой, как другие! - юноша наполовину высунулся в из окна, любуясь своим домом: - Обратите внимание на крышу - треугольник! Голландская черепица! И водосточные трубы! Нравится?
- Очень! - сказал я, открывая дверцу. - Сколько с меня?
- Нисколько, - парень замотал головой. - Желаю весело провести время!
Швейцар на входе открыл мне дверь, но кланяться не стал - я ему еще ни разу не дал на чай, просто не умею это делать.
- Лифт не работает, - прошипел он мне в спину злорадно.
- А грузовой? - спросил я.
- Не положено.
- Ладно, - сказал я тоном человека, бесконечно довольного жизнью. - Ходьба вверх по лестнице укрепляет половые органы.
Я сделал вид, что не услышал того, что вполголоса промычал швейцар за моей спиной…
С Николаем мы повстречались на восьмом этаже. Вспотевший, но не побежденный, я обреченно укреплял здоровье, а он - сухой и спокойный, - неторопливо шлепал вниз. Пусть весит он раза в два больше меня, но я был зол и с ходу припер его к стенке:
- Что, «братишка», заплатил две сотни за свои поганые акции?!
- Я вас не понимаю! - начал он было юлить, но, видать, крепко ударился затылком, - в широко раскрытых глазах его я обнаружил страх.
Я еще раз тряхнул Николая, так что затрещали швы на лацканах его пиджака:
- А сколько стоит лишний динамит для съемок?
- Я не знаю! - пропищал он. - Это не я! Это они!
Я устал его трясти и опустил руки. Николай - жалкий, шмыгающий носом, стоял передо мной и закрывал лицо руками. От былого спокойствия и величия не осталось и следа.
- Зачем? - спросил я у него устало.
- Деньги… Мне нужно много денег, чтобы стать свободным.
- Вот как? - я сел на ступеньки и закурил. - Ты ошибаешься, дорогой. На самом деле свобода не стоит ни цента, то есть, она стоит бесконечно дорого, ее невозможно купить.
Николай понял, что бить я его не буду, отнял руки от лица, достал платок и высморкался.
- Вам не понять, - сказал он почти прежним уверенным голосом после недолгого молчания. - Я всем обязан Наташе. Я… Так нельзя. Теперь она меня презирает, а я… я ее ненавижу!
- Молодой человек! Разрешите пройти! - раздался строгий женский голос за моей спиной. Я встал, чтобы пропустить пожилую даму с внучкой. Когда я посмотрел вниз, площадка, где стоял Николай, была пуста…
Наташа встретила меня в розовом домашнем халате, но предельно накрашенная. Я позвонил, услышал ее шаги, потом она долго изучала меня в глазок, прежде чем открыла дверь.
- Привет! - провозгласил я и вошел без приглашения.
- Привет, - сухо откликнулась Наташа.
- Как жизнь? - поинтересовался я.
- У тебя сегодня выходной, - напомнила она.
- Да? - удивился я. - Извини, забыл… Не могу, знаешь ли, без работы…
Мы стояли в коридоре, напротив, каждый возле своей стены. Наташа не скрывала, что долго терпеть меня сегодня она не собирается.
- Где Мария? - спросил я.
- Поехала в деревню к матери с Сережей.
- С Сережей?.. А-а-а! - протянул я и отправился на кухню.
- Кофе будешь? - спросил я у Наташи, набирая в кофеварку воду.
- Я сейчас ухожу, - вместо ответа сообщила она.
- А-а-а… - опять затянул я. - Ну что ж, тогда я буду пить один. Сахар у тебя есть? Или что-нибудь поинтереснее: шоколад, пряники, печенье… Не откажусь и от куска пирога, - я принялся методично проверять содержимое кухонных шкафчиков. - М-да… И тут ничего… А я, знаешь ли, люблю сладенькое.
- В хлебнице найдешь крекер, но он соленый, - сказала Наташа бесцветным голосом. - Я иду одеваться.
Она ушла в спальню. Я услышал как хлопнула дверь, снял туфли и пошел следом.
- Выйди, пожалуйста, - Наташа стояла перед зеркалом спиной ко мне и застегивала лифчик.
Я ничего не сказал, и, конечно же, никуда не вышел.
- Выйди же, ну! - потребовала она.
Я не шелохнулся.
- Ладно! - Наташа, наконец, справилась с застежкой и повернулась ко мне. - Ты сам напросился…
…На героя-любовника я похож меньше всего. Более того, чем настойчивее я с женщинами, тем печальнее результат для меня - факт, установленный эмпирическим путем трагических ошибок. А вот ежели я кого не замечаю, то будьте покойны - обиженная, бог весть чем и черт знает на что, дама непременно постарается заполучить меня к себе в постель. Та же Наташа… Ведь я, всего-навсего, хотел с ней поговорить!..
- Ну, а теперь ты будешь кофе? - спросил я у нее полчаса спустя.
- Буду, - ответила она, не открывая глаз.
Я встал с кровати и нагишом отправился на кухню. Умная скороварка-лапочка все сделала как надо и не позволила чудодейственному напитку остыть. Я налил кофе в чашки, насыпал в конфетницу печенье, поставил все это на покрытый серебром поднос «а-ля Людовик Четырнадцатый» и залез в холодильник - надо было восстановить силы после трудов праведных. У-у-у! - Соевая колбаса. Это вкусно. Я отломил кусок и стянул с него блестящую, хрустящую обертку. Экологически чистый и полезный продукт. И можно без хлеба. Я умиротворил голодный бунт своего желудка и продолжил исследование содержимого замечательнейшего кухонного прибора. Гусиный паштет, финская ветчина, куриные яйца… А это, конечно, свежезамороженные фрукты… Колбаса «Московская», сметана «Курская», кусочек сала (?!)… Вот, то что надо! – Я отворил дверцу в дверце: шоколад, батончики «Марс», «Сникерс»… Не очень полезно, но к кофе пойдет. Я взял плитку шоколада и парочку батончиков. А это что за лекарство? – «Э-фе-дрин», - прочитал я на этикетке. Сдается мне, это какая-то дурь…
- Красавец! - Наташа с интересом ощупала меня взглядом. – Аполлон… Почему тебя до сих пор не окрутили?
- Хочешь быть первой? - спросил я и поставил поднос на кровать.
Наташа отрицательно замотала головой:
- Мне не везет в семейной жизни, - вздохнула она.
- Мне тоже.
- Вот как? - она, как и любая другая женщина на ее месте, сразу оживилась: - Расскажи!
- Потом, - отмахнулся я. - Ты кушай шоколад.
- Не-а… Не буду. Я сладкое дома не ем - фигуру стерегу.
- А шоколад для кого держишь? Для брата Николая? - спросил я.
Наташа бросила на меня быстрый, пронзительный взгляд:
- Ты его встретил?
- Да.
- Видишь ли… - Наташа допила свой кофе и опять легла на кровать, разбросав руки, - Николай - не совсем то, чтобы брат…
- Но уже почти и не муж, - закончил я.
Наташа повернулась ко мне и положила голову на руку.
- Ты удивительно догадливый, - улыбнулась она, - Мы еще не развелись. Он требует денег.
- Ты ему должна их дать?
- Не-ет… То есть, - да, - она указательным пальцем дотронулась до переносицы. - Он вляпался в историю. Ему приходится скрываться. И ему нужны деньги… Много денег. А у меня их нет.
- Хочет смыться на историческую родину? - с ухмылкой спросил я.
Наташа кивнула:
- Он мне страшно надоел. Не его вина, я понимаю - в нашей стране никогда не жаловали евреев, но я устала… - она зевнула, демонстрируя свою усталость. - Он - нытик. Устроился б, как прочие, олигархом, чтоб его никто не трогал… Ему угрожают, из него выколачивают деньги, а платить мне… И мне страшно! Эти записки, звонки, битые стекла… - она тяжело вздохнула: - Надоело.
- Разведись, - посоветовал я.
- Я же тебе говорю: не могу.
- Он тебя шантажирует?
- Не-ет… Просто ему нужны деньги, - Наташа сбросила с себя простыню, встала и принялась одеваться. - И хватит об этом. Хорошо?
Я развел руками - как скажете, хозяйка…
- Как скажете, хозяйка, - повторил я вслух. - Только что б меня взрывали - я несогласный.
Наташа сострадательно улыбнулась мне, подошла и села рядом.
- Я еще больше несогласная, - она прижалась ко мне и поцеловала в плечо. - Будем осторожными, ладно? Николай скоро уедет и можно будет вздохнуть спокойно.
- Тогда я стану тебе не нужен?
- Посмотрим, - Наташа многообещающе улыбнулась.
Я тоже улыбнулся. Я усмехнулся. Мне стало смешно. И чего ради я ввязался в эту заваруху? О-чень нужны мне все эти семейные разборки толстозадого сиониста и его элитарной супруги… И что я делаю в этой комнате? В таком виде?
Я оделся, вышел в коридор и открыл входную дверь.
- Пока! - крикнул я, не оборачиваясь.
Наташа не ответила.
Глава седьмая
Было воскресенье, и было лето, самая середина лета. Жара стояла невыносимая, когда невозможно ничего делать, ничего не хочется делать, и делать ничего не надо. Слава богу.
Наташа уехала в Грецию заканчивать картину. Удивительно, как это у нее получилось… Как она сумела раскрутить этих бедовых греков-киприотов - ума не приложу… Наверняка не обошлось без всемогущих женских чар…
Мария убыла с Наташей. Она теперь главная героиня и греки просто с ходу, да на лету дуреют от простоты и непосредственности этой девушки. Она очень изменилась - Наташа много сил, времени, денег тратит на нее: учит светским манерам и всему прочему, что необходимо современной женщине, чтобы удачно выйти замуж или не выходить туда никогда. Маринка способная ученица - ходит как принцесса и щедро одаривает нищих.
Серега страдает. Я знаю - это навсегда. Если он, по неосторожности, знакомится с женщиной, то тут же начинает страдать. Незадача в том, что он редко с кем-либо знакомится и потому долго страдает.
Я… Я - молодец: купил Сереге классное ружье - большое, черное и тяжелое. И, признаю без лишней скромности, довольно дорогое. Тульский оружейный завод. Два ствола. Купил, чтобы облегчить душевные мучения друга. Серега здорово обрадовался ружью. Засмущался сначала, начал, было, отказываться, но я пригрозил, что подарю ружье какому-нибудь проходимцу вроде Палау, и Серега обрадовался. Долго жал мне руку и говорил, какой я настоящий друг. Ну, это я и сам знаю. Жаль только, что страдания свои Серега все же не прекратил, а вот у Палау, я уверен, никаких глупых там переживаний нет вовсе…
Пока Наташи не было, мы с Серегой купались, загорали, пили пиво, ходили в тир, в общем, маялись от безделья целую неделю. Но потом наступила середина лета, воскресенье, мы оделись прилично - новые джинсы, новые футболки, почти новые кроссовки, короче - все новое, и отправились к Косте, на традиционное ежегодное сборище.
Давным-давно, годов пять назад, в наши первые свободные лета, в этот день мы шли в ресторан, заказывали музычку, пили шампанское…
А теперь «иных уж нет, а оные далече», и каждый раз нас становится все меньше. Однажды Костя и предложил: «Что, мужики, ведь в ресторан идти стыдно - шуму от нас теперича не больше, чем от заурядной банды юных хулиганов, для чего народ смешить? Айда лучше ко мне – в старый фамильный дом моей супруги, места всем хватит! И дешевле».
Костя с женой и детьми проживает в дивном доме в самом центре города. И, хоть это и самый центр, упоминание о котором можно найти в старославянских хрониках, жизнь у Кости почти что деревенская. «Богом спасенное место», - считает Костя. А действительно: многоэтажки, бетон, стекло, шум, гарь, людей тысячи, как вдруг, рядом, - в какой-то яме, среди столетних дубов, притаился старый графский дом в два этажа с потрескавшимися стенами, покосившимся крыльцом, настоящим колодцем и радушными хозяевами. Осколок романтического девятнадцатого века на исходе бурлящего века двадцатого. Может показаться смешным, но в доме этом почти нет электричества: по вечерам там зажигают свечи, а телевизор разрешается смотреть только в субботу и воскресенье. Правда, Костя, бывает, сутками пропадает возле компьютера, но тут он бессилен с собой что-либо поделать. «Величайший соблазн технократической цивилизации», - презрительно и с тяжелым вздохом говорит он, разводя руками. А вообще-то Костя человек творческий, он просто не умеет не творить - писать, рисовать, играть на скрипке, и, даже, лепить, хотя, может показаться, что его тонкие, считай - девичьи, руки на это не пригодны. Ерунда! А каково представить его в пятнистой военной форме, в фуражке посреди бетонного плаца отдающего четкие, отрывистые команды? Но - было. Давно. Лет сто назад…
- Прошу! - жена Кости, Людмила, открыла дверь и милым жестом предложила войти. - Страшно рада вас видеть, ребята. Проходите наверх.
Наверху уже стучало вилками, кричало и гоготало многорукое и многоголовое существо, высокопарно именуемое крепкой мужской дружбой.
- Опять нас опередили! - с кислой миной на лице сказал я. – И когда успели? С утра сидят, да?
- Ага! - Люда весело улыбнулась. - Акулыч из Уфы вчера вечером прилетел, а Саша Кулик еще раньше - утром. Из Швеции.
- Из Швеции? - переспросил Серега. - Это как?
- Саша теперь в тамошнем посольстве трудится, - объяснила Люда.
- Ничего не понимаю… - беспомощно развел руками Серега. – Еще недавно он на лодочной станции душеспасателем работал…
- А что, в посольстве спасать некого? - я подтолкнул его к лестнице наверх. – Ну, сам посуди: чем наш Сашок хуже иного дипломата? Он ведь на четырех языках шпарит - будь здоров!
По скрипучей деревянной лестнице мы следом за Людмилой стали подниматься на второй этаж. На втором этаже у Кости живет эхо. Если внизу Костя совершил кой-какой ремонт, чтобы должным образом устроить фамильное родовое гнездо, то на втором этаже оставил все как есть: битые стены - то там, то там из-под отвалившейся штукатурки проступает красный кирпич, растрескавшиеся дореволюционные полы и практически полное отсутствие мебели. Здесь случается увидеть призрак, тут гуляет по пустым комнатам эхо, и здесь же Костя творит. В одной комнате занимается живописью, в другой - лепит, в третьей - пишет, сидя на полу… Во всяком случае, именно так я себе это представляю, а иначе - зачем столько комнат?
- А помнишь, как Кот по парапету казармы на четвертом этаже гулял? - сказал Акулыч густым басом. - В одном белье, а мороз градусов двадцать был, может, даже, двадцать пять. И парапет-то всего – в полкирпича…
- Ну, не то чтоб гулял, - возразил кто-то и рассмеялся. Такой короткий выразительный смешок, я сразу понял - Сашка. - Ведь все со страху. А страх, батенька мой, великая сила. Если б не испугался, что начальник его застукает, разве б полез в окно в одних подштанниках?
- П-пазволю не согласиться! - категорично прогрохотал Акулыч. - Другой бы на месте Кота не полез. Тут надо быть авантюристом. Тут больше бесстрашия, вот что!
- Только абсолютные психи имеют полное право на бесстрашие! Да! - хмыкнул Сашок. - Вся наша жизнь - есть компромисс между страхом и нашими желаниями. Пример? Извольте: мы желаем больше пить, но боимся цирроза печени, желаем женщину, но боимся, что она откажет, хотим быть бессмертными, но боимся смерти, желаем знать правду – и боимся ее.
- Так!.. - усмехнулся Костя. Он сидел к нам лицом, когда мы поднялись наверх. - Похоже, у нас случился философский диспут. Что ж, кстати, как раз еще один философ заявился.
- Миша! Серега! Где вы пропадаете, черти?
- Работаем… - скромно ответил я.
- Не-е, мужики, не пугайте меня этим словом, - прокряхтел Акулыч. - Работнички, ядрена вошь! Нынче кого не спроси – «трудимся», «копейку зарабатываем». И все это - будто по принуждению, словно работать - последнее дело, а вот приходится.
- Так ведь привили за семьдесят лет: меньше работаешь – дольше живешь, работа не волк - в лес не убежит, от работы кони дохнут, - припомнил народную мудрость Сашка, хлопая Серегу по плечу: - Ну, зда-а-ровый! Молодец! Такой от работы не сдохнет!
Мы крепко подавили друг другу руки и сели за стол.
- Маловато что-то нас, - заметил Серега.
- Будут, будут еще! - оптимистично заморгал и закивал Акулыч. - Никто ж вроде не помер… - он перестал моргать и улыбнулся во всю ширь своих стальных зубов: - А помните, мужики…
- Э-э-э! Минутку! - поднял руку Сашка. Он взял бутылку и принялся наливать нам в рюмки чистую, прозрачную, как слеза, жидкость:
- Ну-ка по первой, по штрафной!
- А знаете, что я вам скажу! - предпринял я попытку отвертеться. - Нынешняя молодежь водку не пьет! Дело делает!..
За столом стало тихо, на меня подозрительно и с жалостью посмотрели…
- Как прикажешь тебя понимать? - спросил Сашка, поигрывая вилкой.
- Ну… Я ничего… К слову… - я глупо замахал руками. - Недавно со студентом одним познакомился… бизнесменом… Вот.
- Так со студентом или бизнесменом? - строго спросили меня. - Ты пить будешь, или нет?
- Пить, или не пить? - повторил я со вздохом. - Извечный вопрос русской интеллигенции… - друзья напряженно ждали моего решения. Я взял в руки рюмку: - Пить!
Народ облегченно вздохнул. Все дружно выпили и наперебой заговорили.
- …Каяться? За что? Перед кем?.. - кричал Акулыч. - П-прастите! Кто довел Россию до семнадцатого года? Кто?..
- …Посмотрите, какая дрянь! Это называется высоким искусством?! - распалился Костя. - Бегает по улице с голыми яйцами и прохожих кусает… Он, понимаете ли, собака. Да ты человеком сначала стань!
- …Женщину, брат, нельзя не любить! - твердил Сашок Сереге, поминутно с ним чокаясь. - Любить и страдать, любить и страдать. Вечно…
- …Судить надо! - Ходынка, война с японцем, революция пятого года, война с немцем, развал хозяйства, голод, февральская революция… А Гришка Распутин?!..
- …И все - на потребу народа. Дрянь печатают, дрянь показывают, дрянь поют. Стыд! Сами себе яму копают - сделают из народа быдло, и быдло их - вилами!..
- …А что вышло?.. Я два года ей письма писал! Два года, понимаешь? Ни с кем! Почти… Потом приехал - она уже год как замужем…
Сидели, пили… Приехал Игорь из Херсона, потом Генка из Минска, Вадик примчался, скрипя тормозами за окном.
- Привет, парни! - ворвался он к нам. - Я в двух шагах отсюда Юрку Шелестова обогнал! Приготовились!..
Мы приготовились. Когда Юра поднялся наверх, Акулыч рявкнул нам «Смир-на!» и, молодцевато щелкнув летними туфлями, доложил:
- Товарищ капитан! Группа старших лейтенантов запаса для обмена мнениями собрана!
- Вольно! - махнул рукой Юрка. - А вам, товарищ Акулов, взыскание! Это надо же! - Майора капитаном обозвать!
- Ура! - завопили мы. - Поздравляем!
По старой армейской традиции новоиспеченному майору налили полный стакан водки и бросили в него две звезды – «настоящих», форменных звезд ни у кого не нашлось, сгодились пластмассовые, из детской мозаики.
- Служи, Юрка! - напутствовали мы его. - И чтоб генерала получил! Имеешь право - за всех нас…
Юра в ответ только рукой махнул.
Ровно без пяти минут двенадцать, как и было обещано, за Сашком пришла черная мидовская машина. Мы Сашка погрузили и отправили с богом, на этот раз, кажется, в Турцию. Спасатели везде нужны. Через два часа ушел пешком Юрка - ему на построение надо было спешить.
- Вызовем такси! - басанул Акулыч, доставая из-за пазухи мобильник.
- А протрезветь? - резонно возразил Юрка. - Нет, я лучше пешочком. Как раз к семи на месте буду.
Мы простились с ним в темноте и он ушел к рассвету.
Людмила посидела с нами еще немного и пошла вниз - спать.
Серега давно уже уснул - упал грудью на стол и засипел, захрапел по богатырски.
Ночь была тихая, как в деревне. За окном неутомимо трещали цикады, высоко под потолком вокруг голой лампочки кружили ночные мотыльки. На душе было хорошо, покойно и привольно. И говорили мы о вечном. А кто что говорил - не помню…
- …Кажется еще Аристотель сказал, что человек - животное общественное. Действительно, заметно что большая часть народонаселения руководствуется в повседневной жизни стадным инстинктом: одевается по единообразной моде, смотрит одни и те же фильмы, питается одинаково, стремится к типовым благам цивилизации - короче, имеет унифицированные жизненные ценности. Само по себе это не удивительно и естественно: в данном конкретном обществе и должны быть данные конкретные ценности. Но вот что прискорбно: на планете Земля существуют различные сообщества людей, и во всех этих сообществах материальное превалирует над духовным. Эта проблема куда серьезнее всевозможных гипотетических катастроф. Общество навязывает каждому всякому индивидууму общепринятый стереотип поведения, человека обязывают зарабатывать деньги, все больше и больше денег. Реклама с телеэкрана, реклама на радио, реклама в газетах, рекламные щиты вдоль автострад, неоновый блеск вечерних городов - все зовут, просят, требуют купить. Homo sapiens - человека разумного превратили в заурядного потребителя, вроде настольной лампы - включил в розетку, и она потребляет ток. От рождения до смерти мы только и делаем, что зарабатываем деньги и тратим их. Порочный круг - денег не бывает много, остановиться невозможно. Жизнь превращается в театр абсурда, где вместо занавеса опускают крышку гроба. Очень немногие находят в себе смелость остановиться, залюбоваться звездами, задуматься о тайнах бытия. Для остальных - для большинства, когда становится страшно, имеется церковь, жирный поп с крестом, и по-идиотски слащавые лики святых…
- …И водка на каждый день. Но что делать? Мы живем среди слепых, глухих и немых. Вокруг нас ползают черви и пожирают, пожирают… Пожирают друг друга.
- …От культуры остался один бомонд, с презентациями и проститутками, а еще появилось - удивительно, откуда? - желание унизиться, упасть на самое дно - там, дескать, правда жизни…
- …Противостоять обществу гибельно, но необходимо. Да и не умею я иначе. Каждый выбирает свою дорогу. И пусть все идут одной нахоженной тропой, но я буду из тех, кто свернет и пойдет перпендикулярно…
- А жить на что будешь? - усмехнулся Акулыч. Он потянулся, вздохнул и сказал: - Ладно, мужчины, давайте спать будем. У меня через семь часов конференция в Амстердаме…
Серегу оставили до утра как есть - между винегретом и салатом «оливье», прочие разошлись кто куда - у Кости места много, спи где хочешь. Мне спать не хотелось, а Костя так вообще - ночное существо, мы с ним остались вдвоем и закурили.
- Видел в соседней комнате картину свою? - спросил Костя.
Я кивнул.
- Специально туда определил - совсем другой антураж: пустая комната, голые, ободранные стены, и вдруг – море… Бодрит.
- Слушай, Костя, скажи мне честно, как еврей еврею: отчего вас, евреев, так не любят?
Костя усмехнулся и махнул рукой:
- Старая история… Кто теперь знает, отчего?.. Может из-за того не любят, что Христа распяли в Иудее? Но ведь распяли римляне, и им это сошло с рук… Может потому, что Христос родом из наших был… Или потому, что умных много…
- Даже как-то обидно, что я не еврей.
- Куда тебе еще и евреем быть? - Костя тихо рассмеялся. - Философ!..
Глава восьмая
Серега до конца утопил педаль газа, мотор зарычал, как древний ящер на охоте, и меня вдавило в спинку сиденья. Мы помчались. На битой проселочной дороге болтало нещадно, и я что было сил вцепился руками в дугу безопасности. Трамплин стремительно приближался. Вот он прямо перед нами, вот уже загородил собою небо. Толчок - мы на верху, и вдруг начинаем проваливаться в бездну, – летим… А-а-а!.. Я не успел как следует испугаться. Страшный удар о землю, щелчок зубами - и мы катим дальше. Серега сбрасывает скорость, тормозит. Все.
Нас продали. Обычное дело. Наташа привезла из Греции отснятый до конца материал, но ей снова не хватило денег - теперь уже на монтаж и презентацию фильма. «Выручайте!» - взмолилась она. Деньги нужны срочно, сейчас - менять сроки выхода ленты в прокат нельзя. Мы с Серегой почесали в затылках и согласились: «Продавай!» Купил Палау, который взялся продюсировать крутой боевик из жизни новейших ура-патриотов. Еще повезло, что нас поставили на трюки, представить себе свою физиономию крупным планом в роли отъявленного Спасителя Отечества выше моих сил.
Палау чрезвычайно обрадовался что нас заполучил. У меня в голове мелькнула даже безумная, конечно, догадка, что он ради этого все и затеял - и фильм, и трюки… Трюки - умопомрачительные, каждое утро Палау выдумывает что-нибудь этаконькое, ломает и кроит многострадальный сюжет. Сценарист, не в силах перенести глумления над идеей, ушел в бессрочный запой, а про нашу доблесть по городу поползли невероятные слухи. Люди рассказывали друг другу, - я сам слышал в метро, - что в Киноцентре объявились два знаменитых каскадера, которые за тыщи баксов прыгают с небоскреба в сто этажей, лихо гоняют на мотоциклах по крышам «хрущевок», варятся в чистом спирту (?!), не говоря уже о более простыых вещах, вроде автогонок, пожирания огня и поедания битого бутылочного стекла, прыжков с парашютом и без, всевозможной дешевой эквилибристики… Когда я это услышал, то перво-наперво очень удивился - я ничего не знал о суперменах, и решил обязательно разыскать таких смелых парней - пусть сделают парочку этих дурацких трюков за меня… Но, когда навел справки, то понял, что от судьбы не отвертеться…
- Превосходно! Превосходно! - он первый прибежал к машине засвидетельствовать тот удивительный факт, что мы и на этот раз остались живы.
Я справился с заклинившей дверцей и очень осторожно выбрался наружу. Палау бросился меня обнимать. Я вяло отстранился рукой и судорожно замотал головой. Меня тошнило.
- Оч-чень хорошо! Просто зерр гут! Лучше не бывает! - раскудахтался Лаврентий, поливая всех шампанским из хрустального бокала. - Чудесная работа! Вот только четвертую камеру поставили неправильно - надо было ближе к берегу, - он повернулся к оператору-постановщику:
- Вы согласны?.. А Сергей Степанович резко бы свернул перед ней - вышло б очень эффектно!
Мы с Серегой выразительно переглянулись, после чего я даже было шагнул к Лаврентию, и тут меня начало рвать…
…
- Мотор! - прокричал нам дежурный механик, прижимая рацию к уху. Он поднял вверх правую руку и дал отмашку: - Поехали!
Серега нажал на акселератор, я крепко стиснул дугу безопасности, и мы понеслись. По крайней мере, меня теперь не будет тошнить, - подумал я, - нечем… И опять не успел испугаться. Мы взлетели по трамплину в небо, перелетели брошенный лягушками пруд и рухнули на берег возле самой воды. Меня подбросило до крыши, я клацнул зубами и открыл глаза. Нас неудержимо несло на четвертую камеру. Оператор застыл как телеграфный столб, его лицо превратилось в маску ужаса…
…Перевернулись ровно пять с половиной раз. И пока мы превращались в две большие отбивные, я для себя решил - больше сниматься не буду.
- Живой? - удивительно тихо прошелестел Серега.
- Живой… - прогнусавил ответил я. Во рту было полно соленой крови. Моей крови.
По идиотскому правилу бутерброда и по старой киношной традиции мы повисли в кабине вверх тормашками на пристежных ремнях. Краем сразу же заплывшего глаза, я видел как к нам медленно катится киносъемочная тележка со злополучной четвертой камерой. Толкал ее вместе с восседающим сверху оператором лично Лаврентий. Лицо его светилось от счастья.
- Убью гада! - прошипел Серега.
- Буду участвовать! - с готовностью отозвался я.
В ожидании подходящей возможности разделаться с проклятым ростовщиком мы замолчали, презрительно рассматривая ноги обступившей нас кинематографической публики.
- Так, Микола, а теперь сыми сверху - вон то колесо, что крутится. И чтоб наезд был! Сначала наезд, потом - крупный план. Да отойдите вы от заката, вашу мать! - Лаврентий прокричал «цэ-у» и сел рядом со мной на корточки - лицо потное, волосы взъерошены, морда довольная. Я высокомерно отвернулся. Палау хохотнул:
- Ай да хлопцы, ай да молодцы! Капитально отвернули! Это ж надо так!.. - он сменил восхищенный тон на сострадательно-чувствительный: - Чуточку потепеть надо… Чуток! Сейчас доснимем - и все. О"кей?
Серега задергался, заскрипел ремнями и что-то промычал.
- Ну вот и ладненько! - хлопнул в ладоши Палау. - Сейчас!
Мы подождали сейчас, еще сейчас, и еще… Когда у них, наконец, кончилась пленка, машину дружно раскачали и поставили с головы на ноги, вследствие чего у меня заплыл второй глаз и вышла практически полная потеря зрения. Это тем более досадно, что когда меня освободили от пут и выволокли вон, я не мог достаточно результативно поучаствовать в убиении гада: замахнулся неплохо, но кулак мой просвистел где-то очень далеко от цели. Естественно, что Серега не ударил лицом в грязь, а попал куда следует. Хотя и всего только раз. Впрочем, не его вина: после Серегиного удара Палау упал - так оно обычно и бывает, и, не подымаясь, шустро уполз куда-то на четвереньках…
- Однако, крепкая вещь - человеческая голова! - с пафосом изрек врач Киноцентра, после досконального изучения моего мнострадального черепа. - Ее бы использовать по назначению!
- Desiderata, - сказал я, с трудом ворочая прикушенный язык. («Желаемое».)
- Что? - автоматически переспросил доктор, прижигая йодом мои ссадины. - А-а-а! - Латынь!.. Мертвечатина. То есть, я хочу сказать - мертвый язык. Мы, врачи, его для солидности учим. По привычке. Раньше, в старину, кто латынь знает - тот и ученый. Вот оттуда и пошло…
- Concedo, - кивнул я.(«Допускаю».)
Доктор подозрительно на меня уставился.
- Ничего не болит? - еще раз и уже строго спросил он. – Голова не кружится? В глазах не двоится?
Я вздохнул и развел руками - к сожалению, не двоит, не троит, не кружится…
- Но вы понаблюдайте за собой! - посоветовал доктор. - Это, молодой человек, все-таки голова, мало ли чего! Вот и латынь эта…
Я плюхнулся на крыльцо медпункта и принялся ожидать, пока наш заботливый эскулап проверит Серегу на предмет физических и физиологических нарушений. Сотрясения мозга, я заверил своего друга, у него точно быть не может. Серега показал мне кулак.
Доктор чем-то шипучим помазал синяки под глазами и смотреть стало легче. Но все равно, Максим Максимыча я опознал, только когда он приблизился на расстояние сабельного удара.
- Мир праху твоему! - торжественно молвил Максимыч и поклонился.
- Аминь! - ответствовал я.
- Слыхал я, будто якись жиды отцу нашему и благодетелю Палау харю побили… - Максимыч повернулся кругом и тоже плюхнулся на крыльцо. - Это не вы с дружком случаем были?
- А что, похож я на жида? - с надеждой в голосе спросил я.
Максим Максимыч скрупулезно изучил рельеф моего лица и, особенно, синяки на нем.
- Нет, - уверенно заявил он, развел руками и добавил: - Но все-таки!
- «Все-таки» маловато, иначе я давно бы в Тель-Авиве «жигулевское» пиво пил, - сказал я. - А что, сильно Палау харю побили?
- Ну, как тебе сказать… - Максимыч причмокнул губами, - Я бы добавил. Такой харе много не бывает, беда в том, однако, что она больших денег стоит… - он посмотрел на меня и оценил: - За нее ребра два-три сломать могут…
Я вздохнул, наслаждаясь целостностью грудной клетки.
- Надо бы переждать где-то, пересидеть, - посоветовал Максимыч. - Что бы с пылу, с жару не зашибли невзначай…
Я почесал затылок.
- Есть отсидеться где? - спросил Максимыч. - А то заведу на склад реквизита - там, в лабиринте Минотавра, сам черт не найдет.
- Спасибо, - поблагодарил я. - Мы лучше в город умотаем. Надоело все тут…
Максим Максимыч ухмыльнулся и похлопал меня по колену:
- Искусство - страшная вещь! Вернее пулемета… - он встал, протянул руку. - Ну, будь!
И ушел по своим каким-то вечным делам…
Я сообщил Сереге, что есть желающие поломать нам некоторое количество костей. Мы шли через парк к автостоянке.
- Кто?! - возмущенно воскликнул он, и радостно осклабился: - Палау?
- Его парни, - кивнул я, - он драться не станет.
- Сучий сын! - Серегу легко привести в бешеное состояние. - Мошенник! Сволочь биржевая!
- Заткнись! - вежливо попросил я и ткнул его локтем в бок: - Дамы!..
Серега заткнулся, нарисовал на лице всепочтеннейшую улыбку и мы поздоровались с пролетевшими мимо девушками-стажерками.
- Я его убью! - второй раз за день пообещал Серега. - Националист хренов! Патриот вшивый! Геббельс!
- Ну, ты загнул! - усмехнулся я: - так - фюрер вологодского разлива.
Но Серега меня не слышал. Он был зол, ругался и размахивал кулаками. А еще он был доволен тем, что, возможно, будет драка. Он себя настраивал - так делают настоящие аборигены перед охотой или сражением: они танцуют вокруг нарисованного на песке врага, строят свирепые рожи и размахивают дротиками, все в перьях и боевой раскраске. Хорошо хоть, подумал я, что в этом киношном парке Серегу никто не видит…
Два юнца со сверкающими, как бильярдные шары, головами и в кожаных куртках вдруг встали на нашем пути, будто выросли из-под земли. Я не успел удивиться, но Серега среагировал моментально - посрывал с них цепи, заколки, брошки-сережки и пинками загнал обоих в какие-то редкостные колючие кусты.
- Зачем ты это сделал? - поинтересовался я.
- А что, ждать пока они нас зарежут как баранов? - Серега хмыкнул и нервно дернул головой - ищи, мол, дурака…
- Ты думаешь, нас легко спутать с этими невинными животными? - я ухмыльнулся - ну нельзя же бить морду всем подряд!
Серега глянул на меня, как мясник на свою жертву:
- А ты похож… Я слышал, что бритоголовые - почти что настоящие фашисты…
- Не все, - возразил я. – Бывают тинейджеры, хиппи, панки обыкновенные, рокеры…
- Такой умный, да? - Серега скривился, словно надкусил дрянь и кивнул на кусты: - Вот у них и спроси!
Но в кустах никого уже не было, и вопрос о правомочности серегиного демарша остался открытым.
- Это не интеллигентно - бить морду не разобравшись! – наставлял я своего друга.
- Ну да! Поэтому интеллигентов часто бьют.
- А если бы с тобой так поступили?
- Чего?!.. Кто?!.. Ты что, совсем с дубу рухнул?..
Так, в пылу дружеской полемики, мы дошли до стоянки перед Киноцентром. Там, на том самом месте, где мы оставили хозяйский «форд», нас поджидал неприятный сюрприз.
- Ой-ля-ля!.. - недоуменно произнес Серега и уставился на груду искореженного металла, смутно напоминающую средство передвижения. – И как это прикажете понимать?
- Может это не наша машина? - предположил я и оглянулся в поисках замечательного белого автомобиля, на котором мы шесть часов назад прикатили в Киноцентр.
- Нет, - сказал Серега, - что-то мне подсказывает, что вот это - наша машина.
Я заглянул в салон через начисто высаженное стекло и вынужден был согласился:
- Да… Похоже, что она. Вон и куртка твоя лежит.
Серега покраснел, как острый перец. Содержание адреналина в его крови превысило все допустимые пределы.
- Убью! - прохрипел он и зашагал к будке сторожей этой чертовой автостоянки. Сторожа - два серолицых пенсионера, с торжествующим любопытством до того наблюдавшие за нами, скачками и подвывая бросились наутек.
- Стой! - приказал Серега и кинулся в погоню. Это было чуть-чуть смешно. Я невольно улыбнулся, сел на капот старенькой «волги» и закурил. От Сереги невозможно смыться.
Предотвратив попытку бегства, он зачем-то приволок сторожей ко мне, и устроил им форменный допрос:
- Фамилия!
- М-м-м…
- Это что?
- М-м-м…
- Будем говорить, или будем молчать?
- Будем!
- Фамилия!.. Кто это сделал?.. А вы где были?.. Будем говорить, или будем молчать?!..
Поначалу сторожа пытались все отрицать, но после убедительной просьбы моего друга чистосердечно признались, что ничего не видели и ничего не слышали, и обошлась им эта плевая работа всего в тысячу, а еще молодой господин с подбитым глазом обещал поотрывать их поганые языки, если они проговорятся.
- Он и с хозяином договорился, ежели будете составлять протокол…
- Свободны! - закончил дознание Серега. - Зовите милицию - пусть оперу пишут…
Серега надолго умолк, обдумывая план страшной мести, а я остановил такси, и мы поехали в город. Серега молчал, но лицо его светилось - ему было хорошо. Предвиделось настоящее дело. Меня от этих дел бросает в дрожь…
- Ваши, или как? - спросил шеф-таксист.
- Что такое? - не понял я.
Таксист кивнул на зеркало заднего вида:
- Те две машины… Как приклеенные.
Мы с Серегой оглянулись - похоже что так, нас пасут…
- У меня семья, дети… - вздохнул таксист. - Будете выходить, или как?
- Или как, - сразу согласился я.
- Тройной тариф, - шеф густо высморкался в давно не стиранный платок. – У меня маленькие дети… Прикажете оторваться?
Я отсчитал деньги и передал водителю. Он кивнул и резко увеличил скорость. Преследователи не отставали.
- Ничего! - усмехнулся шеф. - Сейчас развилка будет…
Перед самой развилкой, там где дорога разбегается на три, он позволил себя догнать и молниеносно затормозил. Обе машины пронеслись мимо, а мы свернули направо. Но через некоторое время преследование возобновилось.
- В городе уйду, - пообещал таксист.
Это ему удалось. Он нырнул в подворотню, потом мы промчались через полупустой рынок и дважды нарушили правила проезда перекрестков – «хвоста» не было.
- Все! - категорически сказал шеф и остановил свою «тачку». - Дальше без меня. До свиданьица!
Мы вышли. Напротив, через дорогу, в вечерних сумерках играла всеми цветами радуги пошловатая вывеска родных «Голубей».
- Зайдем! - предложил я.
Серега нахмурился. Уровень адреналина в его крови был еще достаточно высок.
- Перекусим. Составим план, - я не отставал.
Серега сглотнул слюну и согласился. Мы спустились в подземный переход, вышли на другой стороне, и открыли знакомую дверь. Слащаво зазвенели колокольчики-бубенцы.
- Ничего не изменилось, - удивился Серега.
- Любовь вечна, - напомнил я ему.
Глава девятая
В «Голубях» все было по-прежнему. В длинном, интимно освещенном коридоре посетителей было всего трое: один - желавший обменять свою «бракованную» супругу, второй - тот, которому невозможно угодить, - давние знакомцы; был и третий клиент, увидев нас, он немедленно оскалился самым обворожительным образом, оторвал свой плоский зад от стула и заспешил нам навстречу, интенсивно виляя воображаемыми бедрами.
- А вот и вы, мальчики! - радостно прокудахтал он и приклеился к серегиному локтю. - Ваш пупсик уже заждался! - он чмокнул Серегу в плечо: - Противный! Противный!
Я не на шутку испугался, что сейчас моего лучшего друга хватит апоплексический удар. Или произойдет страшное смертоубийство. Одно из двух. Делать было нечего, и я заорал:
- А-а-а!..
Мой крик пораспахивал двери кабинетов и вытянул в коридор их обитателей. Прибежали, цокая каблучками и хлопая глазами девочки из отдела международной переписки, из-за приоткрытой двери лаборатории «Научного обоснования брака» вытянулась круглая голова на длиннющей шее какого-то нового очкарика, вышел и сам Игорь Петрович, испуганно натирая платком блестящую лысину. Он посмотрел на меня, глянул на Серегу, задрал голову вверх и осмотрел женоподобного господина, пускающего со страху пузыри в сильных серегиных руках.
- Сережа, дружок, опусти, пожалуйста, товарища вниз! - вкрадчивым голосом попросил Игорь Петрович и обязательно уточнил: - Вниз ногами, пожалуйста. Только плавно, ради Христа…
Понятное дело, Сереге не очень-то хотелось это делать, с куда большим удовольствием он шмякнул бы плюгавенького о пол головой вниз. Но он послушался. Чудом спасшийся даритель сладких улыбок в мгновение ока скрылся за дверью парадного крыльца. Вдогонку ему насмешливо прозвенели бубенцы.
- Концерт окончен! - громогласно объявил Игорь Петрович и потребовал, чтобы сотрудники заведения удалились на свои рабочие места:
- За дело!
В кабинете у Петровича завелся компьютер. Мы с Серегой сразу отметили этот удивительный факт. У Петровича - компьютер! Вторжение хищного двадцатого века в век девятнадцатый…
- А что прикажете делать? - Петрович рухнул в свое любимое кресло с вензелями царствующего дома Великобритании. - Вы меня бросили. Приходится все самому…
- Разве у нас в стране так плохо, что уже и безработицы нет? - спросил я.
- Я верю в возвращение блудного сына, - вздохнул Игорь Петрович и поинтересовался: - Долго еще ждать?
Вопрос был задан мне, потому что Серегу бесполезно спрашивать когда он занят медитацией: взгляд пустой, сознание отсутствует, и только дымок от сигареты свидетельствует об автоматическом поддержании жизнедеятельности организма. Сам Серега в этот момент далеко - где-нибудь в жутком-прежутком месте сражается с множеством врагов, половина которых как две капли воды похожа на Палау, другая половина - на того гомика-комика, которому сегодня повезло…
Я слегка подтолкнул Серегу к стулу и он послушно сел, не прерывая своего занятия. Лицо его просветлело и по сурово сжатым губам пробежала тень скупой мужской улыбки, - значит вражья сила дрогнула, и уже близок миг победы, и благодарный поцелуй спасенной от бесчестья принцессы…
- Он не вернется, - ткнул я пальцем в Серегу. Петрович понимающе кивнул и пожал плечами: «Увы! Увы!..»
- У Сереги избыток мужества, - продолжил я, - а у меня, видимо, его недостаток. Я мечтаю уйти на покой, Петрович. Уехать туда, где меня никто не знает, и где очень тихо - как в твоем романтическом девятнадцатом веке.
Петрович замахал на меня руками:
- Что ты! Что ты! Так нельзя! - Эта мечта моя!.. Тебе еще не время думать о покое. Девочки, танцы-манцы, дети. Ты должен родить сына… У тебя уже есть сын? Вот как?.. Ну, роди еще, ты же молод! Надо жить, надо любить, иначе мой бизнес полетит ко всем чертям!.. - он выдохнул все это пафосной скороговоркой и зашептал: - Я устал… Через неделю после вашего бегства ушла жена - не стерпела превращения кандидата исторических наук в сутенера… Потом явились рэкетиры, после них нагрянула налоговая инспекция… Теперь, вот, голубые… Нормальных мужиков скоро всех изведут, ведь до чего дошло: подаришь секретарше шоколадку - обвинят в сексуальных домогательствах, а оттолкнешь на улице приставалу гея - нарушение прав человека!.. Мое заведение гомики пикетируют – «Даешь однополую любовь!», а я не хочу давать, у меня даже название «Голубь и голубка» - для нормальных людей! Раньше как было: хочешь мужика - иди к памятнику Пушкину, где у энтих сходка была, а теперь что? - Теперь обычные - точно памятники, а кругом - одни голубые…
Петрович повздыхал, похмыкал, выкурил сигаретку. По всему было видно, что он рад нас видеть.
- Ну, а ваши как дела? Слышал, вы в каскадеры подались? - спросил он и покосился на наши, посиневшие от творческой работы, физиономии. - Деньги, верно, лопатами гребете?
- Что ты! - я невольно усмехнулся. - Мы тех денег и в глаза не видели… А теперь и вовсе в бегах состоим. Повздорили с продюсером.
- Повздорили? Разве за это убивают?
- Серега повздорил, - объяснил я. - У него кулаки тяжелые. Ну и продюсер - сволочь, фашист.
- Плохо дело, - кивнул Петрович. - Говорил я вам: не лезьте в это дерьмо. Лучше б у меня тут любовью занимались.
Я засмеялся:
- У тебя ведь еще не публичный дом!
- Ох, молодежь! - покачал головой Петрович. - Из обычных слов что утворили!.. Ладно, кушать давай.
Пришел замеченный мною ранее очкарик с длинной шеей, притащил бумажный пакет, в какие при развитом социализме клали «докторскую», а в нем - шпроты, бутерброды с колбасой, пиво, - обычный продуктовый набор Игоря Петровича, только утроенный на этот раз. Серега прекратил медитировать как только вытряхнули содержимое пакета на стол - его ноздри судорожно задрожали, взгляд сфокусировался на провизии, он сглотнул слюну, достал свой охотничий кинжал и вскрыл консервы.
Пиво слегка горчило…
- Бочкового бы сейчас!.. - мечтательно произнес Игорь Петрович.
- Угу! - кивнул я. - И зарплату в сто десять рублей…
- Дело не в деньгах, - отмахнулся Петрович.
- Все взаимосвязано, - заметил я.
- Что делать думаете? - спросил отставной кандидат наук.
- Драться! - решительно заявил Серега.
Я поморщился. Драться не хотелось.
- Ты видел, что они с нашей машиной сделали?
- Тем более! - еще более решительно сказал Серега. Он достал свою «беретту», передернул затвор, поставил на предохранитель и опять засунул за брючной ремень. - Хватит нянчиться с нацистами!
- Замечательно! - воскликнул Игорь Петрович. Он хряпнул пустой бутылкой о стол и вытер руки звездно-полосатой скатертью. – Просто замечательно! Я с вами. Я грудью!.. Всем сердцем!.. До последнего вздоха!.. Вот только захвачу с собой валидол… - и Петрович принялся шумно искать в столе свои таблетки.
Серега удивленно посмотрел на Петровича, потом на меня. Я отсутствующим взором уставился в окно.
- Ну ты, Петрович, того… - Серега заерзал на стуле. - Не надо этого - с нами… Без тебя как-нибудь…
- Как так - без меня? - Игорь Петрович вылез из-под стола и нацепил очки на нос. - Да я, молодой человек, с весны сорок четвертого борюсь с фашистским зверем!
Я недоверчиво хмыкнул:
- Это ж сколько тебе было тогда, Петрович?
- Много! - Петрович поднял вверх правую руку - мол, не надо подковык: - Мы всем детским садом для раненых бойцов выступали, а, значит, тоже ковали будущую победу.
Серега облегченно выдохнул:
- Фу!.. Ну ты даешь, Петрович! А я-то думал – правда…
- Короче, так, - Петрович снял очки и протер запотевшее стекло. - Поедете на «Пионерскую», потом сядете на четырнадцатый автобус остановка «Лесная», там дача моя… - он порылся в кармане и протянул ключ. - Четырнадцать. Номер дачи - четырнадцать. Легко запомнить.
- Вот еще! - фыркнул Серега и встал. - Разбежался! Уже еду!
- И поедешь! - Петрович хлопнул ладонью по столу и тоже встал.
- Поживете денька два в моем раю, пока тут все не уляжется…
- Не уляжется! Это я гарантирую! - Серега потянул меня за рукав к двери. - Спасибо, Петрович, мы пошли.
- Но ты, Миша, ты понимаешь? - Петрович обратился к моему здравомыслию. - Никому оно не нужно, ваше геройство!
Я развел руками. Безнадежно. Остановить Серегу я не в силах, а бросить друга не могу.
- Прощай, Петрович! - крикнул я, увлекаемый Серегой навстречу подвигу и бессмертию. - Уходим бить фашистов.
- Дураки! - сказал Петрович.
Он, конечно, был прав, без разговоров. Далеко мы не ушли. Случилось то, что должно было случиться, и совсем незачем было нас грубо хватать, запихивать в машину, больно мутузить по чем зря и по чем попало… - ведь мы сами шли в пасть зверю: Серега впереди – довольный, целеустремленный, я - вторым номером, заранее простивший всех и готовый ко всему…
- …А нам все равно, а нам все равно… - зашамкал я разбитыми губами, валяясь на полу микроавтобуса в окружении мордатых врагов.
- Заткнись ты, гнида жидовская! - цыкнул на меня здоровенный дядя, похожий на племенную свиноматку, и лягнулся туфлею в пах.
Я охнул от удовольствия, дернулся - но нет, связали крепко.
- Сам ты - жид! - огрызнулся я.
Ошалев от такой развязности, дядя по-рыбьи выпучил глаза и задумался.
- Ты это… Как? Зачем? - уточнил он.
Фашистский микроавтобус тряхнуло на очередной колдобине и меня затошнило. Да, подумал я, жизнь предстоит короткая, но насыщенная.
Серега угрюмо молчал, спеленатый веревками по самую шею. А ведь ясно было: численное превосходство противника, невыгодная диспозиция, глупость, наконец… И что? - Лежишь теперь в грязи, и любая свинья может раздавить твои яйца своей поганой туфлей…
- Я сказал - жид! Тупица! Сволочь! - с обреченной смелостью повторил я дядьке с кабаньим рылом и приготовился быстро и эффектно умирать. Но мы, вдруг, приехали и я отделался всего одним ударом в пах и одним - в спину. Меня подняли за шкирку и выкинули в сумерки летней ночи. Я въехал по уши в жирное месиво, рядом зачавкал черноземом мой друг Серега. Меня серьезно тревожило его душевное здоровье: человека бьют, унижают, а он молчит. Это не по-людски. Я выплюнул грязь, пахнущую асфальтом и бензином, и выругался за двоих.
- Это ж надо же, сучьи дети, что творят с интеллигентными людьми!
- Заткнись, жидовская сука! - посоветовал мне свинорылый и опять лягнулся. «За что страдаю?! - подумалось мне. - Останусь в живых, сменю паспорт вместе с национальностью и умотаю к такой-то матери. Например, в Париж…"
Тем временем бесстрашные борцы за чистоту русской крови подхватили нас под белы ручки и поволокли вглубь большого, темного здания.
Таскали долго, поднимая с этажа на этаж и матеря какого-то дядю Колю, забывшего починить «этот жидовский лифт».
- Ничего, хлопцы! - подбадривали дядьки друг друга. - Вниз сами полетят, а мы посмеемся!
Серега молчал и я решил молчать тоже. Ведь могут не донести до самого верха, запустят раньше срока… Представилась заметка в вечерней газете: «Богуславский Михаил упал с четвертого этажа административного здания 8 «а» по Новопрестольной улице, вследствие чего с многочисленными повреждениями тела и головы доставлен в 4-ю городскую больницу…» Нет! Не будем обременять государство своей инвалидностью, подавайте-ка этаж одиннадцатый - семнадцатый, чтоб наверняка!
В общем, я изготовился молчать до самой крыши, но, когда после долгого и утомительного для всех подъема, нас проволокли еще немного по коридору и перед самым моим носом отворили дверь, я не сдержался и крепко ругнул божью мать. Даже Серега вдруг заново обрел дар речи - простонал что-то нечленораздельное, удивленное и в высшей степени неприличное - в ярко освещенной комнате, заваленной турецкими коврами и заставленной дорогой офисной мебелью, сидели и мирно вкушали отличнейший кофе Лаврентий Палау и наша душечка - Наташа.
Нас затолкали внутрь и начался новый цирк: Палау скрючил озабоченную мину, выпорхнул из-за стола и грозно повелел что-то своим воителям. Наташа бросилась к нам развязывать веревки, и, благодаря ее усилиям, а более усилиям того дядьки, что пинался туфлей, мы вскоре обрели заветную свободу. Первым делом следовало вернуть должок свинорылому, но, пока я выходил на позицию удара, Серега рассчитался за меня – дядька, охнул, сломался пополам и со стоном выкатился за дверь. Остальные ревнители русской породы удалились сами.
- Силен! - восхищенно сказал Палау, с опаской поглядывая на Серегу.
- А теперь… - сурово произнес мой друг и шагнул к Палау. На этот раз он достанет нашего горячо любимого штурмбанфюрера! Но я не был уверен, что это правильное решение…
- А теперь - сядь! - спокойно сказал Палау и вытащил из кармана маленький блестящий пистолет. - Сядь, пожалуйста!
Серега растерянно посмотрел на Наташу (похоже было, что для нее все происходящее - тоже неожиданный сюжет), потом на меня. Я всем своим видом склонял Серегу к благоразумию. И палка, говорят, раз в год стреляет…
Наконец, мы сели.
- Настало время объясниться, - Палау самодовольно ухмыльнулся, но сел подальше от Сереги и пистолет положил на возле себя. - Я думаю, с чувством мести мы покончили… Признаюсь сразу - я специально собрал вас здесь, у себя, чтобы поставить последнюю запятую в этой почти детективной истории. Которая, опять признаюсь, истинно меня позабавила. - Палау рыгнул, улыбнулся и продолжил: - Я наблюдал за вами, как ученый наблюдает за жизнью насекомых в стеклянной банке. О! Нет-нет! - Только не надо дешевых обид!.. - Лаврентий помахал указательным пальчиком. - Мы ведь культурные люди, так?.. Хорошо. Я позволю себе вступительное слово… В конце прошлого года в нашу районную организацию обратился супруг Наташи с обычной, в наше время, просьбой, вот только…
- Деньги он хотел выколотить у себя самого, - закончил я.
- Да, - усмехнулся Палау, - именно так. Платить пришлось Наташе.
- Я не очень понимаю, о чем вы говорите, - лицо у Наташи побледнело и вытянулось, она судорожно вздохнула и закрыла глаза руками. Потом опустила руки и задумчиво уставилась в потолок: - Впрочем, мне давно следовало догадаться… У Николая не было никаких шансов на раздел имущества. Наш брак не состоялся. Он мечтал уехать… - Наташа кивнула: - Все сходится.
- Еще бы! - сказал Палау, он был доволен произведенным впечатлением. - Имеются факты… Одного только не учел товарищ Изя-Коля - мы любим делать свою игру… - Лаврентий цокнул языком и усмехнулся: - Надо было думать, к кому обращаться!
- Противно! - Наташа брезгливо поморщилась.
- Согласен, - кивнул Лаврентий, - а что делать? Лично я ничего против еврейства не имею, но народ не любит жидов и имеет на это полное право. Антисемитизм - великая объединяющая сила. И… - хорошее подспорье для честного бизнеса… - Палау иронично усмехнулся и махнул рукой: - Да бог с ним, с Николаем! Пусть катится в свой Израиль. Мы ведь остаемся, так?.. Теперь о делах, - Палау повернулся к Наташе и сладко улыбнулся ей. - Я покупаю вашу эпопею, дорогая…
- У вас было сорок процентов, - Наташа хмыкула и покачала головой, - пока вы не ушли…
- Ну ошибся, ну виноват!.. - Лаврентий развел руками. – Бизнес есть бизнес… Кто же мог предположить, что ты отыщешь в какой-то пензенской глуши этот удивительный по наивности цветок… Мария, кажется?.. И что греки, - ну полные же дураки! - дадут под нее большие деньги…
- Картина стоит дорого, - холодно сказала Наташа.
- Не дороже моего фильма… И если я не куплю права на нее, то потеряю эти деньги, а если куплю - заработаю в два раза больше, - Палау закурил и объяснил: - Я придержу твой фильм месяца на два - пока мой соберет кассу. Не люблю конкуренции.
- А если я не соглашусь? - спросила Наташа.
- Расскажу всем про Николая… как он тебя обманывал. Будет смешно. А еще стребую проценты за его долг.
- Ясно, - кивнула Наташа и поджала губы. - Я так и думала.
- Ладно! - Палау потер ладонь о ладонь. - Я знал, что мы договоримся. Перейдем ко второму вопросу, - он улыбнулся мне и подмигнул Сереге. - Я хочу, чтобы вы работали на меня.
Сказано это было так, что нам с Серегой оставалось только броситься Лаврентию на шею и расцеловать своего благодетеля.
- Ни за что! - категорично высказался я.
- За кого он нас принимает? - не понял Серега.
- Оставим наши распри, - миролюбиво предложил Палау. - У меня есть интеллект, есть капитал; у вас - находчивость, смелость, мужество…
Я кивнул: что правда - то правда…
- Ты об этом мечтал, Миша! - припомнил Палау мою давнишнюю «речь» в ресторане. - Мы можем прекрасно сработаться! - он встал из-за стола и сделал два шага по направлению к Сереге, но споткнулся о его беспощадный взгляд и не пошел дальше. - Поступайте ко мне. Вам понравится.
- А униформу выдадут? - поинтересовался я.
- Как прикажете, - улыбнулся Палау.
- Да пошел ты!
- Ну, зачем так! - Лаврентий покачал головой. – Я ж без дураков. Все по честному. - он зашептал: - Если хотите знать, я сам на четверть еврей… К тому же коммунист (в душе) и истинно верующий… Чего вы хотите?.. – Жизнь! Идет борьба! Эти толстопузые лентяи и бритоголовые наци - лишь орудие в наших руках. А побеждает сильнейший…
- Не хочу быть сильным, - признался я.
- Вот вам, а не победа! - Серега сваял из пальцев живописную дулю и преподнес Палау. - Мой дед, между прочим, до Берлина дошел!
Лаврентий усмехнулся, устало вздохнул:
- Ребята, ну откуда у вас этот смердящий идеализм? А еще офицеры!.. - он оттер надушенным платком лицо и опять вздохнул: - Хорошо, буду говорить с вами на вашем языке: я тоже идеалист - хочу, чтобы страна моя, наконец-то, поднялась с колен, я патриот - желаю конкурировать с ротшильдами и рокфеллерами, хочу, чтобы весь мир покупал товары с нашей маркой, смотрел наши фильмы и боялся нашего оружия…
- Как романтично!.. - с притворным восторгом сказала Наташа. - Мне всегда казалось…
- Заткнись! - грубо оборвал ее Палау.
- А ну, полегче с дамой! - Серега поднялся со своего места.
- Спасибо Сереженька! - Наташа пряно улыбнулась ему и попросила: - Не задирайся ты с ним, он того не стоит…
- Ха-ха-ха! - рассмеялся Палау. Он погладил ладонью свой пистолет и почувствовал себя увереннее. - Какие мы честные, правильные, самодовольные… Вы, приверженцы демократии, проповедники гуманизма… - он стукнул рукояткой пистолета по столу. - Но жизнь все ставит на свои места: Цветаева, когда голодуха была, сгубила одного ребеночка, чтоб жил другой? Так?! - Так! Ведь, даром что демократка, но рассудила правильно - на всех жратвы не хватит. Гуманизм - он от обжорства, а в наше время выживает сильнейший!
- Замечательно сказано! - похвалил я Лаврентия. - И про гуманизм, и про Цветаеву… Демократия тем и отличается, что не запрещает слабому писать стихи. Однако мы засиделись, нам домой пора.
- Идите, - неожиданно согласился Палау, - но подумайте над моим предложением…
Глава десятая
Мы смотрели кино. То самое, наташино, прокатный вариант. Маринка на экране смотрелась великолепно, просто сногшибательно. Серега от восхищения уронил нижнюю челюсть себе на грудь. Я же мучился натурально. «…Дорогая, а не испопробовать ли тебе хорошего, выдержанного вина? - лысый, дряхлый грек лапает на кушетке молодую гречанку. - Старый конь, как гласит кипрская мудрость, борозды не попортит…» «О боги! - стонет Мария, изображая фиктивное сопротивление притязаниям старика, и еще, с придыханием, в камеру: - Amor omnibus idem. - Любовь у всех одна и та же…»
Палау покупал ленту. В небольшом смотровом зале при монтажной Киноцентра сидели мы с Серегой, Наташа с Марией, Палау с тремя своими хлопцами и адвокатом, а еще ассистент режиссера, оператор, звукорежиссер, светотехники, пиротехники, просто техники и все прочие, так, или иначе, причастные к картине и пожелавшие прийти то ли на день рождения ее, то ли на похороны…
Смотреть больше не было сил. Все-таки у картины труднопереносимый жанр и я совершенно потерялся, не зная наверняка, что мне делать: смеяться или плакать? Плут, этот Палау, не иначе, как задумал какую-то каверзу, для чего же еще покупать такой фильм? Впрочем, в самой Греции наташкино кино имеет бешеный успех, а если сунуться в Штаты…
Я встал, раз десять извинился перед кем-то за отдавленные конечности, и вышел на улицу. На улице вовсю светило солнце. Светило, но не грело, потому как антициклон. Я поежился и вдруг вспомнил, что давно собирался постричься, еще в самом начале лета, до всей этой истории. И все было не досуг. Скрестив руки на груди (так теплее), я быстрым шагом миновал кинематографический парк и вышел прямо к парикмахерской. Миленькое зданьице образца позапрошлого века, с колоннами и дряблыми амурчиками под ржавой крышей. Может быть, в далеком советском прошлом, здесь сиживал ужасный ревком, и толсторылый пулемет в окне второго этажа, - я себе живо это представил, потом революция кончилась, пришла «чрезвычайка», ревком расстреляли за ненадобностью, и в мягкие, обтянутые дорогой кожей, барские кресла сели чекисты. Они любят все кожаное: кожаные краги, кожаные куртки, кожаные кепи, веревки из сыромятной кожи…
- Па-рик-ма-хер-ская, - медленно и по слогам прочитал я новенькую вывеску над входом. Большие старославянские буквы как пришельцы из космоса. Не вяжется… Тут бы матроса с маузером на боку…
- Что ищешь ты в краю далеком? - спросил Максим Максимыч, выходя из-под раскидистой ивы. - Ужо не думал тебя здесь встретить… Камо грядеши?
- Вот, - показал я рукой на вывеску, - стричься хочу.
- Страшно? - спросил Максимыч.
- А чего бояться? - я с деланным удивлением посмотрел на Максимыча. - Привидений?
- Может и привидений, - пожал плечами Максимыч. - Во время оккупации тут то ли эсэс, то ли гестапо стояло…
- А мне подумалось – чека…
- Так то раньше - чека, а после войны - Дом литератора, - мы с Масимычем закурили. - Такое им тут писалось, что двое сами с ума сошли, а третьего свезли в психушку по решению Цека…
- Цека-чека… - я вздохнул, - дела давно минулых дней… Послушай, старший помощник младшего осветителя, как думаешь: история вправду по спирали движется? - Революция, военный коммунизм, гражданская война, нэп? У меня такое чувство, что все нынешнее мы уже когда-то проходили…
- Люди! - люди те же… Говорят, будто человечество овладело тайнами атома… Кто овладел? - Горстка страждущих от науки, всем же прочим - что телевизор смотреть, что с каменным топором скакать по прериям - все едино.
- Все едино… - повторил я. - Но зачем тогда Господь сотворил этот мир?
- От скуки… - Максимыч усмехнулся. – Не иначе.
- И что делать теперь?
- Всегда можно что-нибудь делать, - мудро ответил Максимыч. - Например, можно пойти стричься.
Я послушался ученого старца и переступил порог страшного дома. И чего я испугался, разглядывая старый облезлый фасад? Внутри было по-советски пристойно и даже как-будто уютно. Позапрошлогодние журналы на столе в прихожей, на стене - треснувшее зеркало, для удобства ожидающих в углу развалился диван, усеянный бородавками выперших пружин… Кроме Вячеслава Тихонова в форме группенфюрера СС, сверлящего меня проницательным взглядом с обложки «Советского кино», в прихожей никого не было, и я рискнул заглянуть в зал.
- Проходите, - немедленно предложили мне.
В большой комнате с дубовым потолком, бывшей, наверно, когда-то гостиной, стояли четыре стоматологических кресла для клиентов, густо пахло терпким одеколоном и было светло, как в операционной. В одном из кресел восседала, заложив ногу за ногу, девица в коротеньком белом халате из-под которого выпирали толстые глянцевые ляжки. Она глянула на меня безо всякого интереса и опять запилила пилочкой по ногтям.
- Садитесь, - по-военному строго сказал мне молодой человек в белом халате, сверкнув двумя безупречными рядами золотых зубов.
Я сел.
- Ну-с? Что будем стричь? - учтиво поинтересовался золотозубый, встряхивая мятую простынь.
- Что? - переспросил я.
- Что стричь будем?
- Э-э-э… - я задумался - Голову.
- Понимаю, - кивнул парикмахер. - Какую прическу закажете?
Я снова задумался.
- Какую… Просто снимите…
- Голову? - оскалился молодой человек.
Мне его юмор не понравился.
- Постригите меня коротко, на толщину расчески.
- Прошу прощения, - полубокс?
- Да нет же! - воскликнул я. Меня стала раздражать его аристократическая тупость. - Никакой не полубокс! Я же говорю - рав-но-мер-но!
- Не кричите товарищ! - одернул меня золотозубый. - У нас не частная лавочка. Вот - реестр причесок, утвержденный министерством культуры. Извольте выбирать!
Меня вдруг осенило:
- Я вам заплачу!
Девица перестала пилить и удивленно посмотрела на меня. В парикмахерской стало неестественно тихо.
Золотозубый наклонился ко мне, зашипел, брызгая слюной:
- Откупиться хочешь? Не выйдет!
Мне стало не по себе. Сначала бросило в жар, потом в холод, потом выбросило из кресла вон. В два прыжка я достиг двери, рванул ручку на себя, перемахнул прихожую, ударившись больно коленкой о подлокотник дивана, и выпрыгнул на улицу.
- Ну что, постригся? - ехидно улыбаясь, поинтересовался Максим Максимыч.
- Что это было? - диким голосом спросил я. Спросил и сам испугался: что он ответит?
Макимыч пожал плечами:
- А хрен его знает! - он докурил сигаретку и зажег новую. – Время, знаешь ли, спираль… История…
Я тоже закурил и только собрался спросить у Максимыча что-то про эту самую историю, про соприкосновение спиралей развития и про фатальную обреченность бытия, как из кустов сирени к нам с треском вывалился Серега. Я отметил про себя, что, хоть он тоже не стригся с самой весны, но выглядит замечательно. Глаза блестят, ноздри подрагивают, изо рта пар валит, - ясно, будет драка.
- Ну, наконец-то! – удовлетворенно гаркнул Серега. Он схватил меня за руку и поволок за собой. - Бегом!
Я еще успел обернуться и сделать какой-то извиняющийся жест. Максим Максимыч махнул рукой – бегите… И мы побежали.
- Куда? - спросил я на бегу.
- В город! - коротко сообщил Серега.
- Что случилось?
- Не знаю…
- Зачем тогда бежать? - задал я естественный вопрос.
- Надо!
Я хмыкнул, но искать правду решил обождать - не ко времени. Мы добежали до стоянки Киноцентра, где у новенького форда (купленного Палау взамен разбитого) густо плакала Мария. Удивительно маленьким в его амбалистых руках ключом Серега вскрыл авто, я усадил на переднее сиденье нашу юную кинозвезду, надежно пристегнул ее, сам развалился сзади на диване, закурил, и долго, до самого города выуживал из бестолковых девичьих рыданий крупицы фактов. Когда крупиц уже не осталось, а Мария все продолжала рыдать, я вдруг понял, что дико устал. Устал давно, и просто от того, что ничего не случилось. Ведь ничего не случилось, просто Наташа вдруг взяла такси и поехала домой. Просто не отвечает у нее дома телефон, а швейцар утверждает, что «юная леди из дому не выходили»… Ну и что? Может не хочет брать трубку…
Серега резво вывернул на проспект Революции, и я с размаху въехал головой в дверную ручку. Господи, как надоело шишки набивать!
- Э! Полегче! - пробурчал я. - Не картошку везешь!
Мария оглянулась, непонимающим взором уставилась на меня. Серега только сильнее надавил на газ. Ну и пусть, подумал я, ладно, мы не гордые…
Перед башней, в которой живет Наташа, машина с ходу встала, как вкопанная. Но я уже был готов к такому развитию событий, уперся руками в спинку кресла перед собой и потому избежал серьезных травм.
Мы так шустро выскочили из дверей, так быстро побежали по мостовой к подъезду, что немногочисленные в этом районе зеваки запросто могли подумать, на нас глядучи, что опять возвращается то бесшабашное время, когда в Чикаго стреляли и громили налево и направо, и что мы именно этим и собираемся заняться. Возможно, то же самое подумал и толстомордый швейцар, сбитый нами с ног в подъезде. Крикнув: «За мной!», Серега бросился к лестнице черного хода, но я не захотел рисковать здоровьем и мы с Марией сели в лифт. Быстрее Сереги мы поспеть никак не могли, но и не намного опоздали, к тому же в душной кабине Мария то ли со страху, то ли авансом в благодарность за будущее мое геройство наградила меня долгим сценическим поцелуем, отчего я еще больше утвердился в том, что порой поступаю правильно, выбирая свою дорогу…
- Звонил? - спросил я у Сереги, который нетерпеливо скакал перед покрытой пластиком стальной дверью наташиной квартиры.
- А ты как думаешь? - раздраженно ответил он и нажал кнопку звонка соседней квартиры: - Надо пробовать через окно!
- Может лучше дверь сломать? - спросил я.
- Чем? Динамитом? - усмехнулся мой друг.
Соседи отворили, и Серега запросто шагнул внутрь:
- Здравствуйте! Где у вас кухня?
Иногда он умеет быть тем, кем надо быть. Пожилые хозяева молча посторонились, пропуская новоявленного революционного матроса - произведенное впечатление было именно таким. Мы с Марией проследовали за ним.
- Извините… - виновато улыбнулся я.
Серега поднял вверх фрамугу и высунулся наполовину.
- Тут всего метра два будет! - прокричал он откуда-то издалека.
- Между окнами - водосточная труба!
Серега опасно забалансировал, потом втянул свое бренное тело обратно.
- Давай, Миша, полезай! - сказал он мне.
- Я?!!! - мое возмущение было безмерным. - Ты с ума сошел!
- Ладно! - Серега снял свитер и ступил на подоконник. – Но учти, что я на двадцать пять килограмм толще тебя - меня труба не выдержит.
- Меньше надо было жрать! - веско заметил я. Он кивнул и шагнул за окно, на подоконнике остался один его ботинок.
- Сережа! - завопила Мария и вцепилась руками в оставленный ботинок.
Серега вернулся обратно и озадаченно спросил:
- Ты чего?
- Не пущу! - категорично заявила она.
Серега широко растопырил глаза и победно улыбнулся.
- Видал! - сказал он мне.
- Вижу… - вздохнул я, снял куртку и со стоном взобрался на подоконник. - Подвинься!
Ненавижу высоту. Что первую, что четвертую. Страшно до жути. До моченедержания. Боролся с этим как мог: альпинизмом занимался, пару раз с паршютом прыгал - не помогает. Стоит только глянуть вниз – в иллюминатор самолета или просто в окно моей мансарды, - тут же начинают поджилки трястись, зубы стучат и предательски болит живот…
Вниз я решил не смотреть во что бы то ни стало.
- Хватайся за кронштейн рукой, а не за трубу, - посоветовал Серега, - может, выдержит…
Вцепившись левой рукой в раму окна, я животом прилип к наружной стене и всем своим беззащитным, тощим нутром почувствовал, какая она твердая и холодная. Вряд ли асфальт внизу мягче и теплее…
Вот она - труба, рядом с моим плечом, - оцинкованное полуторамиллиметровое железо, пришпиленное к стене кронштейном меньше чем в палец толщиной. Проклиная все на свете, я ухватился правой рукой за кронштейн и основательно потряс его - нет, вроде крепко сидит; глубоко вздохнув, я отпустил раму соседского окна, судорожно обвил ногами трубу и повис. Представилось, как я лечу спиной вниз, отчаянно размахивая конечностями Перехватив левой рукой кронштейн, я правой нащупал окно наташкиной квартиры…
- Стекло! - истошно завопил кто-то моим голосом. - Окно заперто!
- А, черт! - отозвался Серега и загремел выдвижными ящиками на кухне. Я вцепился двумя руками в кронштейн, на котором сегодня повисла моя жизнь. Только не смотреть вниз!
- Нашел! - радостно сообщил Серега и, высунувшись из окна, больно ткнул меня в локоть чем-то острым. - Ну, держи же! Уснул, что ли?
Совершив форменное насилие над собственной трусостью, я оторвал левую руку от кронштейна и потянулся за разделочным топориком для мяса, который так настойчиво предлагал мне Серега.
- Держу, - тихим голосом сказал я. И в то же мгновение молоток выскользнул из моей руки… Стремясь исправить свою ошибку, я чуть не полетел за ним следом. По инерции глянул вниз… Боже!.. И что я делаю здесь, между небом и землей? Что за злая судьба закинула меня на эту проклятую трубу? Какого черта?!.. Меня прошиб холодный пот до косточки…
- Миша, что с вами? Как вы сюда попали? - спросила меня Наташа.
Даже пребывая в столь незавидном положении, я заметил, что голос у Наташи сухой, говорит она медленно и со скрипом, как испорченная радиола, и, впервые за долгое время, обратилась ко мне «на вы»…
Я скорчил дежурную светскую улыбку на лице и, бодрым тоном приговоренного к смерти, доложил:
- Проверяю качество водосточной трубы!
- Ой!.. - испуганно сказала Наташа и села на подоконник. - Неужели я говорила это делать? Ой, прости… Что-то я…
- Подвинься, пожалуйста! - попросил я. - Мне кажется, пришло время написать полный отчет о состоянии водосточных труб.
Я слез с треклятой трубы и облегченно вздохнул, почувствовав твердый кухонный пол под ногами.
- Пойду открою, - сказал я Наташе.
- Что? Разве звонили в дверь?
- Сейчас позвонят.
Наташа удивилась, но тут, как я и предсказывал, нещадно засвистел звонок.
- О! - я поднял вверх указательный палец и улыбнулся Наташе. - Я открою.
Серега отодвинул меня в сторону и твердой поступью проследовал на кухню. Убедившись в целости и сохранности хозяйки, он с деловым видом обошел всю квартиру и, напоследок, снял телефонную трубку. Трубка в ответ загудела.
- Ну, и что у нас здесь происходит? - спросил он, уперев кулаки в бока.
- Кофе собираемся пить, - ответил я, заправляя умницу-кофеварку водой. - Ты будешь?
- Допустим, - согласился Серега, и продолжил служебное расследование: - Мы звонили в дверь… и никто не отвечал по телефону…
- Сережа! - резко сказала Мария. - Наташа, может быть, не слышала! - она обняла свою подругу и покровительницу, и была полна решимости оборонить ее покой. - Человек уже и притомиться не может!
Серега развел руками и капитулировал. Некоторое время все молчали. Наташа меланхолично ковыряла вилочкой для рыбы в ногтях, Марина сидела рядом и гладила ее по плечу, я запустил кофеварку и терпеливо дожидался результата, Серега кряхтел, вздыхал и ерзал на стуле. Когда божественный напиток был готов и заботливый аппарат приятным японским голосом сообщил об этом («Вас кофэ готов! Позалуста!»), Серега высокомерно хмыкнул и встал.
- Ну, я пошел! - сказал он.
- Куда? - спросил я. - А кофе?
- В следующий раз… Мне надо.
Он вышел, после чего очнулась Наташа:
- Что, Сережа ушел?.. А куда?
- Да так… - неопределенно пожал я плечами и зевнул: - Сказал, что ему надо, нужда, значит…
- Но у меня в квартире есть туалет! - наивно воскликнула Наташа. Она была прелестна.
- Ничего, - успокоил я ее, - Наш Серега парень простой, он не привычен к разным цивилизованным штучкам…
Мария вспыхнула и обозвала меня дураком. Я предложил дамам кофе.
Чудесное занятие - сидеть рядом с двумя красивыми девушками, пить кофе и мечтать о губительной сладости предстоящей сигареты.
- Восхитительное утро! - заметил я. - Не правда ли?
- Не правда! - запальчиво возразила Мария. - И не утро сейчас вовсе, а обед!
- Раз мы пьем кофе, значит утро, - сказал я. - На обед я, обычно, ем яичницу из четырех яиц. Или проглатываю парочку хот-догов.
- Вы заработаете себе язву, геморрой и другие ужасные болезни! - злорадно пожалела меня Мария.
- Уже заработал, - вздохнул я.
- Вам обязательно надо жениться!
- Уже женат, - вздохнул я вторично.
Мария удивилась и умолкла, краем глаза поглядывая на свою старшую подругу. К концу первой кружки чудодейственного напитка безупречные черты лица Наташи ожили, кожа приобрела приятный пряничный цвет и в глубине глаз зародился знакомый блеск. Она стала что-то понимать из нашей с Марией дежурной перебранки.
- Я знаю, - кивнула она Марии. - Он женат настолько, насколько я - замужем.
- Но где же она, ваша жена? - спросила Мария и оглянулась по сторонам, словно желая отыскать в квартире оставленную мною супругу.
- Далеко, - я сел на подоконник и закурил. - Надо час лететь самолетом, потом полдня ехать поездом, потом автобусом… А еще дальше до ее сердца…
- У вас не сложилось, да? - по-настоящему жалостливо спросила Мария.
- В общем да, - кивнул я, и подумал: чего, вдруг, откровенничаю? - Не сошлись характерами.
- А дети у вас есть? - Мария села рядом со мной и дотронулась до моей руки. Плохо, прикинул я, жаль, что мы не одни. Но могу спорить, что сейчас выдавлю из этой скороспелой звезды полнокровную слезу.
- Есть, - тихо признался я. – Мальчик… Два мальчика… Три…
Мария захлюпала носом. Шутки ради я добился своего, просто сказав правду. Мне же стало невыразимо скучно: и это все, на что я способен? Наташа недовольно хмыкнула и протянула Марии платок:
- Высморкайся и прекрати, - раздраженно сказала она, и добавила:
- Может тебе лучше пойти погулять?
- Погулять? - переспросила Мария и размазала тушь по щекам. - Да, хорошо. Сейчас. Я как раз собиралась.
Она вытерла лицо и привела себя в порядок возле зеркала в коридоре. Наташа молча сидела за столом, положив голову на руки, мне было скучно и я раскурил вторую сигарету.
- Ну, я пошла? - спросила зачем-то Мария.
- Иди, милая, - кивнула Наташа, - приходи завтра, после одиннадцати.
Сидя на подоконнике, я видел, как Мария подошла ко входной двери, но остановилась, спросила громко:
- Натали! А почему ты не открывала?
Наташа подняла голову - лицо ее сморщилось, как от лимона:
- Потому, что кончается на «у»! Иди уже… спала я…
Мы посидели еще немного, помолчали, я выбросил окурок в окно и с интересом, без привычного страха, проследил за его полетом. Это меня окрылило. Вообще-то, решение я уже принял, и можно было ставить точку, но, интереса ради, я спросил:
- Наркотики?
Она кивнула.
- Теперь я понимаю, о чем так упрямо молчал Серега…
- Он нашел меня на набережной… - Наташа села ровно и посмотрела мне в глаза. – У меня был кризис. Совсем не хотелось жить. А он здорово мне помог, ведь я всегда нуждаюсь в добром участии. Мне нужны были друзья, и я надеялась…
- Глупо, - прервал я ее, - глупо и скучно.
Я встал.
- Ты уходишь? - Наташа посмотрела на меня просительно. – Не уходи. Я могу предложить нечто большее…
- Боюсь, мне этого не надо, - я провел рукой по ее чудным волосам. - Прощай.
Эй вы, задние, делай как я!
Это значит - не надо за мной!
Колея эта только моя,
Выбирайтесь своей колеей!
В. Высоцкий
…Вот и все. Это мой выбор. И, если разобраться, мой выбор не так уж плох. Столицы, девицы-певицы, арийцы - нет. Сионисты, коммунисты, гомосексуалисты - тоже нет. Демократы, партократы, бюрократы - нет, нет, нет. Меня от них тошнит. От всех.
Хочется жить.
…Вечер. Я в своей хрущевке на бывшей Советской улице. Полумрак. Из-под секретной половицы извлечены две бутылки застарелого армянского коньяка, пересчитаны деньги. Осталось сказать Сереге: «Прощай!»
Я беру телефон.
- Алло?.. А-а! Привет!
Я не тороплюсь сообщить другу о своем решении, и Серега перехватывает инициативу:
- Хорошо, что ты позвонил! Мы тут с Мариной…
- Она у тебя дома? - я искренне удивлен.
Серега некоторое время молчит, сопит, и я отсюда вижу как он мнет и ломает руками телефонную трубку.
- Ну… Знаешь… В общем, я делаю предложение.
- Геро-ой!.. Поздравляю!
- Спасибо! - кричит он, и снова переходит на неуверенный шепот. - Вот только… вдруг она не согласится?..
- Согласится! - убежденно заявляю я. - Третьего не дано.
- Ты правда так думаешь? - с надеждой в голосе спрашивает он.
- Еще бы! Да за такого парня как ты! Да я!..
- Я не тебе делаю предложение, - осаживает меня Серега и меняет тему: - Слушай новость: два часа назад группа неизвестных бритоголовых граждан малость попортила костюмчик банкира Палау. Он сейчас в четвертой горбольнице.
- Значит и физиономии досталось, - понимаю я, и спрашиваю: - А известны ли мотивы поступка группы товарищей?
- Заявления для прессы они не делали, но, я думаю, кто-то шепнул им, что председатель Лаврентий на четверть еврей, наполовину коммунист, и у него застарелый сифилис.
- Ай-я-яй! - восклицаю я. - Какая низость!.. И кто этот подлец, не высокий ли зеленоглазый брюнет?
- Как ты мог подумать такое? - смеется Серега. - Боже сохрани!
- Черт с ним, с Палау, - теперь я меняю тему, - скажи-ка лучше, где у нас самый лучший шоп?
- У Григорьева, на Руставели, - сразу отвечает Серега. Он знает все.
- Игрушки там есть?
- Еще какие! - восторженно сообщает Серега. - А зачем тебе?
Кажется, он начинает догадываться, и я раскрываю карты:
- Заедь, пожалуйста, завтра ко мне, на столе найдешь бутылку хорошего коньяка - мой свадебный подарок, и под половицей - знаешь где, - забери пистолет, он мне не нужен, и сотовый телефон.
- Значит… - вздыхает Серега.
- Значит, - подтверждаю я. - Буду косить сено, доить коров, а по вечерам пить с мужиками ядреный самогон.
- Сможешь?
- Попробую.
…Все. Сейчас прикрою дверь, спущусь по темной, загаженной лестнице вниз, возьму такси и поеду в шоп на Руставели. Обязательно куплю большую, почти настоящую пожарную машину. С лестницей, и с маленькими пожарными в надраенных медных касках. А потом отправлюсь на вокзал и возьму четыре билета в одно купе. Там задраюсь и всю долгую дорогу буду пить коньяк. И буду думать ни о чем.
Чужая колея
© Copyright: Юрий Касьянов, 2001
Свидетельство о публикации №201092300074
Свидетельство о публикации №201092300074
Рецензии
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.