Влюбиться в Любишина, или Роман с транспортной милицией повесть-

Вместе с этой повестью
у меня появилась привычка
называть цепь жизненных событий «сюжетной линией».
Я  сочиняла свою жизнь, я сочиняла эту любовь,
и тебя – лирического героя этой повести – я тоже сочиняла…


"Но пока тебе не скрещу на груди персты,
О проклятие! - у тебя остаешься – ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, -
Оттого, что мир – твоя колыбель, и могила – мир!"
Марина Цветаева


Пролог. О том, чего делать нельзя.

Нет ничего хуже для правового журналиста, чем путать голову с сердцем. Когда я однажды, благодаря настойчивости безвинно обвиняемого, проследила за уголовным делом на протяжении полугода, затем еще отсидела три дня судебных заседаний и взялась писать статью в газету, я, при обычной своей телевизионной сестре таланта – краткости, поняла, что материал расползается на целую газетную полосу, стала урезать сама себя буквально по живому, но даже до половины ужаться не смогла. И потом эту статью, искренне одобряя и сочувствуя, отпихивали во всех редакциях, и поставили в набор только тогда, когда я чуть ли не пала на колени перед одним старым товарищем, думая к тому времени не столько о приближающемся сроке рассмотрения дела во второй инстанции, сколько о впустую потраченном собственном времени. Причина же сложностей была в одном: из наблюдателя я перешла в роль соучастника, сопереживателя, вошла внутрь материала, чего при моей специфике делать нельзя никак.

Закончив эпопею с этой газетной статьей, я сказала себе: там, где начинаются чувства, профессионализм кончается. И, пожалуй, больше так глубоко ни в один конкретный материал не погружалась. Но в это самое время окончательно и бесповоротно пришла весна: в город, в сердце и в голову тоже. И, оценивая наработанные каналы общения – а работать мне приходилось, в основном, с мужчинами – я стала прикидывать, сколько же букетов должно появиться на моем рабочем столе к 8 марта, и как вообще сложится предпраздничный вечер. Повод для размышлений о последнем, кажется, был: к этому светлому празднику должна была, наконец, материализоваться задумка продолжить неформальное общение с транспортной милицией. Проще говоря, я ждала приглашения куда-нибудь от самого начальника штаба, ибо предпосылок и даже предварительных обещаний для этого было сделано предостаточно.

Часть 1. О том, как мы познакомились.

Мое знакомство с Любишиным некоторое время было заочным, пока контакт с линейным УВД поддерживала одна из моих коллег по редакции. Изысканная любезность была ее нормальным стилем телефонного общения, но когда речь заходила о предстоящих съемках с транспортной милицией, телефонное щебетание обретало особую игривую мягкость. Когда коллега покинула наш коллектив, работа с ВЛУВДТ – эта корявая аббревиатура была для нас вполне привычной – на несколько месяцев повисла в воздухе. Впрочем, тогда и вся телепрограмма на некоторое время прикрылась по техническим причинам, и я стала подрабатывать в газете, «редактором отдела новостей и криминала», как это громко называлось на первых порах.

Однажды, в канун Дня железнодорожника, весь номер решено было посвятить теме железных дорог и иже с ними. Вот тогда-то и всплыла у меня в памяти фамилия Любишина, поскольку криминальная сводка в номер также напрашивалась из области происшествий на железных дорогах.

Надо отдать должное: при всей своей занятости на контакт с прессой Андрей Витальевич всегда шел легко. При условии, что я явилась к нему, представившись сотрудником неизвестной ему, новой и довольно скандальной газеты, готовность к сотрудничеству была просто потрясающей. Я получила возможность спокойно порыться в сводках происшествий, записать все, что нужно, и лишь в конце разговора раскрыла секрет своего «двойного гражданства», вручила визитку, согласно которой я была редактором давно известной ему телекомпании, и выразила надежды на дальнейшее сотрудничество.

Часть 2. О сотрудничестве.

Визитка моя с тех пор жила у него на столе, всегда под рукой. Где-то через месяц, возобновив активную работу над телепрограммой, я вновь вышла на Любишина, теперь уже с инициативой съемок, по возвращению с которых я настороженно спросила своего пожилого оператора: «Сан Саныч, а что, Любишин всегда такой галантный?» - на что получила вполне утвердительный, но не убедивший меня ответ. Дело было даже не в том, что съемки органично закончились общением в летнем кафе. Я почувствовала искру. И с той поры работа с транспортной милицией была уже праздником. Сплошными именинами сердца. Хотя, повторюсь, сердцу в моей работе делать нечего.

Всплывающий среди прочей будничной суеты повод позвонить Любишину всегда поднимал настроение. Восхищала готовность на мое туманное «А как насчет съемок?» ответить встречным «Сегодня?», причем так, что становилось ясно: при необходимости через час вся транспортная милиция будет построена перед телекамерой. В ответ тоже хотелось сделать много хорошего. И мои телерепортажи сопровождались публикациями в двух открытых для моих материалов газетах, повышая (если не определяя) цифры отчетности линейного УВД по работе со средствами массовой информации.

Самым большим шедевром нашего сотрудничества в этой связи стала пресс-конференция начальника ВЛУВДТ по итогам года. В общем-то, я напрашивалась на полуформальное интервью для новогоднего эфира, с поздравлениями в адрес сотрудников и тому подобное. Но в ответ на мой очередной звонок в понедельник Андрей Витальевич уверенно заявил, что в пятницу полковник выразил желание организованно пообщаться с журналистами, и я, смирившись, отказалась от эксклюзива.

В пятницу утром я набрала телефон Любишина.
- Доброе утро, Андрей Витальевич. Контрольный звонок: мероприятие сегодня состоится?
- Да, конечно.
- Отлично, тогда мы выезжаем.

Буквально через мгновение зазвонил мой телефон.
- Елена Юрьевна, Любишин беспокоит. У вас случайно нет под рукой телефонов коллег-журналистов, ну, чтобы…
- Вы хотите сказать, - опешила я, - что, кроме нас, никого еще не пригласили на пресс-конференцию?
- В общем, да…
- Телефонов у меня, к сожалению, нет, как-то не было никогда необходимости всех обзванивать. Но вот я лично могу вам обеспечить, помимо телерепортажа, размещение материалов в двух газетах.

В итоге на пресс-конференции присутствовало четыре журналиста – и шесть средств массовой информации. Причем в одной из газет информация вышла своевременно, в другой же предновогоднее интервью плавно перетекло в подготовку целой полосы к февральскому профессиональному празднику транспортной милиции, и вышло в печать только в марте.

А после той самой пресс-конференции, когда в ответ на предложение чашки кофе я нагло ответила: «Лучше машину» (а что там мелочиться, когда монтаж программы стоит, а со мной в роли оператора видеоинженер, у которого к тому же день Рожденья), Любишин уже в коридоре робко поинтересовался, когда у меня будет свободное время – до Нового года. «Да, пожалуй, уже не будет», - откровенно сказала я в ответ, но тут же сообразила, что речь идет об обещанном еще в ноябре шоколадном торте. «Впрочем, долги принято отдавать до Нового года», - поправилась я задумчиво. Его глаза загорелись: «Да, конечно!» - «Только через баню», - громко откомментировал наш разговор проходивший мимо еще один частый герой наших передач. Любишин смутился, я рассмеялась, бросила второпях: «Ну, ладно, созвонимся» - и уехала.

Отступление. Кстати, о шоколадном торте

Как говорится, это совсем другая история. Как-то в ноябре мы с Любишиным назначили съемки сразу двух материалов. В намеченный день он позвонил мне с утра и, во-первых, попросил немного сдвинуть предстоящую встречу по времени, а, во-вторых, рассказал о грядущем приезде некоего проверяющего по вопросам взаимодействия с прессой. От меня, разумеется, ему потребовалось что-то вроде справки обо всех вышедших в эфир с начала года материалах с участием транспортной милиции. Кроме того, в разговоре прозвучала просьба выделить часок своего рабочего времени для личной встречи с этим самым проверяющим.

Чего не сделаешь для хорошего человека, подумала я. Справка по нашим совместным репортажам была готова уже к началу съемок. Насчет общения с приезжим ревизором, график работы которого был еще не ясен, я отдавала на откуп Любишину свою вторую половину дня, обязуясь сидеть на месте и ожидать его звонка.

В итоге около четырех я возмущенно позвонила ему сама:
- Андрей Витальевич, что же вы меня на привязи держите?

Он рассыпался в извинениях, пообещал определиться в самое ближайшее время. В следующем телефонном разговоре, совсем уже расшаркавшись, поинтересовался: не смогу ли я встретиться с ними после шести? Это, конечно, уже меня озадачивало, но… Я согласилась, кое-как организовала, чтобы ребенка забрали из садика без меня, и осталась ждать.

Обещанного звонка в шесть не было. Чувствуя себя последней идиоткой и одновременно позабытым всеми героем рассказа о честном слове, я просидела на работе до семи и ушла домой в совершенной ярости.

О, велик был соблазн отменить эфир отснятого материала, сославшись на какой-нибудь «брак по звуку»! Но я решила, что, в отличие от некоторых, я свои обещания выполняю. И один из снятых сюжетов попал в ближайшую программу даже с учетом того, что никто мне даже не позвонил и не извинился.

Для выхода в свет второго материала требовался выезд на дополнительные съемки. Предварительная договоренность об этом была. И вот, в начале следующей недели, я, махнув рукой на человеческие отношения с этими ментами, вновь набрала номер Любишина. Разговор, конечно, пошел чисто деловой: когда и куда можно выехать. Но потом его все-таки пробрало. Извинения звучали в стиле оправданий нашкодившего школьника. Я же тоном строгой учительницы отвечала: «Вообще-то да, надо было отзвониться». Вот тогда и прозвучало:
- С меня… с меня теперь большой шоколадный торт.
- Да? Ну что ж, ловлю на слове.

А на следующий день они приехали на съемки вдвоем с начальником дежурной части – только бы не оправдываться одному! – и на моих глазах уже два крепких старлея превращались в провинившихся пацанов, которые еще не умеют достойно извиняться. Пожалуй, возможность забавляться в душе, наблюдая за ними в ходе разъездов по городу, уже компенсировала мне обидное и бессмысленное ожидание. Но отказываться от обещанного торта я не собиралась.

Часть 3. О том, как мы «созванивались».

«Андрей Витальевич, созвонимся –  это, по-вашему, кто кому должен звонить?» - кажется, я так и начала свой разговор в понедельник, когда стало очевидно, что если он не проявит себя в ближайшие сутки, места для шоколадного торта в моем предновогоднем графике уже не останется. Голос на другом конце провода был растерянным и виноватым. Не лукавя, Андрей Витальевич признался, что им в очередной раз пообещали выдать зарплату, но… Завтра крайний срок, продолжала наезжать я, потом возможности уже не будет. Предложенное для визита время его, похоже, и вовсе шокировало: а что я сделаю, если в этот день мы с сыном планировали прибиться к дому не раньше восьми вечера, а там ужин, и повозиться с ребенком надо, и спать уложить, а вот после десяти я абсолютно свободна.

- Понял, в десять.
- Позвоните, если что-то не получится, хорошо?
- Хорошо.

Не позвонил. И не пришел, разумеется. И на следующий день не позвонил с извинениями.
- Вы, вероятно, как-то не так истолковали мое предновогоднее приглашение. Дело в том, что я в те дни жила в таком цейтноте, что в отношении времени знала только одно: в сутках – 24 часа. Давайте забудем это недоразумение, - сложно объяснялась я уже где-то в конце января, не выдержав его долгого молчания.
- Да нет, что вы, все в порядке.

И  вот я вновь в его кабинете, за обсуждением предстоящего газетного материала. И все – только о работе. Но найти повод для нового звонка или визита для меня абсолютно никакой проблемы не составляет.

О шоколадном торте молчим. Следующий «прорыв»  в сторону неформального общения случается только в день празднования очередной годовщины создания транспортной милиции, когда мы приезжаем и снимаем их довольно скучное праздничное заседание – но поздравить-то надо! – и не успеваем отказаться от предложенной чашки чая, которая на деле оказывается рюмкой водки. Поводов для отмечания несколько: накануне у коллеги Любишина, тоже Андрея, родился сын. Тосты следуют один за другим, а у меня (снова пятница!) стоит монтаж программы, и я порываюсь вежливо уйти. Вызвать свою машину мне не дают: «Вы наши гости!» Служебные машины ЛУВДТ развозят по домам ветеранов. В результате Андрей Витальевич с заметным чувством внутренней гордости отправляет нас на студию на шикарном джипе какого-то своего знакомого. У меня просто нет слов. Но, вернувшись в редакцию, я оперативно трезвею и кидаюсь в работу.

Через пару часов в голове созревает очередной рабочий и совершенно невинный повод позвонить Любишину: на исходном видеоматериале мне не удается расслышать фамилию одного из выступавших на заседании. Можно, конечно, обойтись и без нее, но… посмотрим-ка, как там ребята празднуют…

Телефонная трубка доходит до Любишина с определенным трудом. С праздником поздравляют уже меня, я несколько раз пытаюсь объяснить, кто мне нужен, и слышу, наконец, знакомый голос. Андрей Витальевич как бы еще в норме. Называет мне нужную фамилию, я, с дикими извинениями и поздравлениями, откланиваюсь, но в голове Любишина возникает идея:

- Лена, а… вы во сколько сегодня работу заканчиваете?
- Пока не знаю точно, как управимся: в шесть, в семь…
- Давайте мы подъедем и вас куда-нибудь заберем.
- Сомнительная идея, Андрей Витальевич.
- Понял.
- Ладно, определяйтесь, - я положила трубку.

С одной стороны, довольно забавно было слышать от сотрудника милиции «мы вас заберем» -  какие-то не те ассоциации возникают. С другой стороны, оценив темпы праздника по телефонному разговору, который состоялся около трех часов дня, я понимала, что к шести я их просто не догоню. Но последняя моя фраза, в принципе, означала: позвоните ближе к шести, посмотрим.

Не позвонил. Похоже, уже не смог, да и не вспомнил.

Две недели после этого, кажется, прошли под лозунгом «ни дня без звонка в транспортную милицию». Что-то уточняли по поводу подготовки газетной публикации, искали фотографии, что-то еще выясняли, потом я, опять же позвонив под рабочим предлогом, поздравляла его с 23 февраля… Когда в конце этого же праздничного дня, который был в нашей телекомпании просто сумасшедшим, я, с мешком подарков в руках, собиралась с мыслями для обращения к коллегам-мужчинам, раздался телефонный звонок. Любишин. С какими-то странными вопросами. Когда последний из них стал похож на «Что вы делаете сегодня вечером?», я откровенно сказала, что через полчаса забираю ребенка из садика и еду домой.
- Значит, если что, вы дома?
- Если что, я дома.

Даже напомнила ему свой адрес. Положила трубку и задумалась: а если что?

Но в гости он, конечно, не приехал.

Еще через пару дней мы снимали к 8 Марта женсовет линейного УВД. Мило пообщавшись с женщинами, попив чаю и отослав оператора на улицу, снять общий вид здания, я спросила чуть ли не в лоб: а что, собственно, хотел?
- Значит, непонятно, да?
- Не понятно. 

Объяснения, прозвучавшие следом, сводились к «да мы тута… это…». Словом, хотел, как лучше, а вышло, как всегда. На прощание я беззлобно съязвила - что-то вроде «созвонимся, когда будут планы следующих съемок, это у нас с вами лучше получается».

Часть 4. Как я хотела обидеться

Все же 8 марта приближалось. Мы продолжали чуть ли не ежедневно звонить друг другу, сверяя газетные материалы и уточняя время эфира. В конце разговоров несколько раз звучал его намек на приближающийся женский день. Я давала волю фантазиям…

На работе же праздник не клеился, и после очередной безнадежной реплики шефа на меня наехал наш остальной женский коллектив с предложением проявить свою независимость и куда-нибудь организованно отправиться без мужиков. Дело было шестого числа, и вопрос звучал очень конкретно: если ты с нами, определись сейчас. По крайней мере, сегодня.

Набираюсь наглости и набираю номер Любишина. Бестолково расспрашиваю о впечатлениях от показанного накануне сюжета о женской половине ВЛУВДТ. И затем:

- Не сочтите за наезд, Андрей Витальевич, но мне нужно определиться с планами на завтрашний вечер. А то какие-то намеки были…

Даже объясняю вкратце, что предложенная мне альтернатива – чисто дамские посиделки. Обдумывая варианты, он интересуется, сколько нас там. Нет уж, говорю, либо я с вами, либо с ними. Обещает перезвонить до вечера.

Не позвонил. Ни шестого, ни седьмого. Ни девятого, ни десятого…

«Ну, долго же вам придется меня искать для следующих съемок, Андрей Витальевич», - сказала я про себя, и, помнится, даже вслух, рассказывая кому-то обо всем. Праздник был скомкан, хотя и не только по его вине.

Часть 5. О том, что следующий повод придумала не я.

В районе 15 марта возникла срочная необходимость отправить в Москву видеокассету – на конкурс в рамках какого-то очередного телефестиваля. Первой моей идеей была бандероль, но почтовый сервис оказался абсолютно ненавязчивым, и дама со стеклянными глазами предупредила: «Ваша кассета разобьется. Мы их тут кидаем, бандероли-то. Надо пенопластом обвязать».

Пенопласта у меня в сумочке (вот не русская женщина-то!) почему-то не оказалось, и я побрела обратно на студию, соображая, что если я упакую кассету дома и отправлю только завтра, пока она дойдет, будет уже явно поздно. Гениальную простоту мысли в этот момент продемонстрировал наш шеф, сначала просто предложив отправить кассету с проводником московского поезда. Когда же я стала выяснять, как это обычно делается и сколько стоит, он взялся было давать инструкции и деньги, но внезапно остановился и сказал:
- А вообще, свяжитесь с транспортной милицией, все можно сделать совершенно бесплатно.
- Точно! – восторженно выдохнула я в ответ.

Настроение просто подпрыгнуло. И у Любишина, когда он услышал мой голос и понял, что может быть чем-то полезен, по-моему, тоже. Договорились о встрече на следующий день в дежурной части на вокзале.

Когда я пришла туда, выяснилось, что помещение дежурки ремонтируется, и все хозяйство перенесено куда-то по соседству. Куда – из корявого, от руки написанного объявления было не слишком понятно. Я пробежала круг по вокзалу, потом, наконец, нашла нужное помещение. Любишина там еще не было. Помня о недавних предпраздничных обидах, я быстро решила вопрос через другого Андрея – благо, знакомых в линейном УВД хватало, - меня мгновенно кому-то поручили, проводили до нужного вагона, помогли найти группу сопровождения, я рассказала, что к чему, и совсем было собралась уходить… но вспомнила, что за делами и спешкой даже не поблагодарила человека, который с такой готовностью мне помог. Проходя второй раз вокруг вокзала по направлению к дежурной части, я увидела, как из подъехавшей машины выскочил Любишин. Хотя из-за травмы он сильно прихрамывал (и всегда жутко из-за этого комплексовал, когда нам случалось идти рядом), серьезно сократить расстояние мне не удалось, и догнала я его уже в дежурке.

Там уже шло активное выяснение, отправили ли кассету, и где, собственно, я. Возникая на пороге, я злорадно подумала про себя, что надо бы было исчезнуть, не дождавшись Андрея Витальевича. Но стервозность у меня всю жизнь была скорей теоретическая, да и отказывать себе в общении с Любишиным я не хотела.

Чудный начальник штаба! Перешагнул порог дежурной части, задал пару вопросов, увидел знакомую журналистку – и тут же с ней ушел. Порадовавшись в душе за его подчиненных, я не стала отказываться от предложенной чашки кофе, которая по мере приземления в кафе переросла – с учетом текущего времени - в предложение пообедать.

Тему бездарно прошедшего праздника деликатно обошли. Андрей Витальевич, впрочем, рассказал, что всю прошедшую неделю провозился с комиссией из Москвы, что его замучили бестолковой бумажной работой. Я в ответ нарисовала ему свои перспективы остаться единственным автором программы. Выяснилось также, что он взялся за соблюдение Великого поста, но тут же, по невниманию официантки и за компанию со мной, пришлось согрешить.

Посидели замечательно. Тогда для меня на протяжении нескольких очень загруженных недель встречи с Любишиным становились единственными островками отдыха в рабочее время. Когда после обеда я сказала ему об этом, в ответ прозвучало: «Так и должно быть». И – обещание заехать в гости.

Часть 6. О фотографиях и газетных публикациях.

Дату его визита я скорректировала сама: как раз в понедельник наконец-то выходила многострадальная газетная полоса, работа над которой шла столько недель подряд. Позвонив Любишину с утра, я обрадовала его этой новостью и пообещала, что к вечеру у меня на столе будет лежать пара экземпляров газеты, а также фотография его с коллегами в праздничной обстановке, сделанная нашим заботливым оператором. В ответ - традиционно краткое: «Понял, заеду».

Действительно заехал. Правда, уже под самый конец рабочего дня. Посидели, попили кофе. Пока несла к столу чашки, поймала себя на том, что руки предательски дрожат, и поняла вдруг, что за последние годы это ощущение внезапного внутреннего волнения от встречи с дорогим человеком было практически позабыто… Но в шесть нужно было прощаться и идти за ребенком. Впрочем, Любишин в тот день был настолько мил, что дождался, пока мы с сыном выйдем из садика, и отвез нас домой на служебной машине.

Через пару дней Сан Саныч напечатал еще несколько экземпляров фотографий для Любишина. Он не спешил их отдавать, просто поставил меня в известность, что они есть, чтобы при следующей встрече… Я написала на листке телефон Любишина: «Позвоните, он может сам за ними заехать». Оператор начал было отпираться, но я его быстро уговорила. Впрочем, дозвониться он все равно не смог. Зато у меня появился повод в пятницу самой набрать номер Любишина и самым наглым образом набиться в гости: дескать, фотографии привезу. Поскольку вечер из-за своевременно законченного монтажа программы и традиционной отправки ребенка к папе был абсолютно свободным.

Ну, не хотелось одной возвращаться домой…

Часть 7. О точках и принципах.

«Женат, дочке пять лет», - по-анкетному выстроенная и по-военному быстро произнесенная фраза метрономом стучала в моей голове все выходные после того, как в пятницу стихийный вечерний визит в линейное УВД закончился ужином у меня дома. Точки над “i” были расставлены еще в его рабочем кабинете, где в восемь вечера продолжал звонить телефон, и нить нашего разговора постоянно прерывалась для решения важных и срочных служебных дел. Мой абсолютно прямой вопрос. Его – такой же – ответ.  И общение от этого обрело гораздо большую легкость. Потому что все равно мне не хотелось возвращаться домой одной. Потому что Андрей не смог отказаться от уважительно (по отношению к его праведной идее – шла вторая неделя Великого Поста) предложенного совершенно постного меню с грибами на второе. Потому что мнение окружающих и его водителя нас обоих мало интересовало, а попробуй докажи нормальному человеку, что в гостях у одинокой симпатичной журналистки где-то с 21.30 почти до 24 часов можно ужинать, говорить о жизни и смотреть альбомы с фотографиями. Для нас же это прошло естественно и спокойно. И то, что после его ухода мне всю ночь снилось, как он возвращается, и чем мы после этого занимаемся, останется на совести моего подсознания.

Теперь он знал обо мне достаточно много, а я… Я опять вернулась к своим мыслям о том, что любой опыт полезен… и почти не переживала. Пришла в голову идея о том, как полезно увидеть за самцом просто человека, и термин негормонального подхода к противоположному полу. Оставалось только решить вопрос: запрещают мои принципы спать с чужими мужьями, или же если нельзя, но очень хочется, значит, можно (окажись на столе спиртное, можно было и в этот раз снять тормоза и пойти по гораздо более нормальному варианту, да и потом, то ли еще будет).

В воскресенье назидательно повторяла себе еще один вывод из собственного опыта: сначала спроси о семейном положении, потом влюбляйся всерьез. Любишин не шел из головы. Все сидела и вспоминала: кажется, он начал первым. Но форсировала-то ситуацию все время я. Ни одного звонка или визита без повода. Но найти повод при желании – не проблема. Его же несколько стихийных звонков были абсолютно беспочвенны в плане наших деловых отношений, и при этом ничем не заканчивались.

Пыталась представить его дочурку. Даже не пыталась – жену. Думала, как скажу ему однажды (если дело до того дойдет): «Извини, Андрей, я не сплю с чужими мужьями. Даже если очень хочется. Это принцип».

Своего рода признание в любви. Какой же нормальный мужик после этого остановится?

Неделю всеми силами удерживала себя от попыток набрать его номер. В пятницу пошла на вокзал, встречать маму. Оказалось, что на железной дороге творится нечто невообразимое. Поезд опаздывал сначала на 20 минут, потом на 50. Когда я все же дошла до дежурной части транспортной милиции – надо было отзвониться на работу по поводу моего неожиданно затянувшегося обеденного перерыва - еще один дорогой друг из линейного УВД, Андрей Станиславович (одно время мне казалось, что у них там все – Андреи), сообщил, что поезд опаздывает на час двадцать, а то и больше, поскольку из-за ремонта «стрелки переводят вручную». Плюнув на все, я поспешила на работу, благо, офис был недалеко от вокзала: монтаж программы без меня стоял. Пришла, написала текст еще одного материала, набрала справочную вокзала… и услышала, что поезд уже прибыл. Не знаю, зачем, сорвалась и бегом помчалась на вокзал. В результате, конечно, с мамой разошлась, и она к моему возвращению уже сидела у меня на работе; я вымоталась морально и физически; в добавок ко всему вернулась наша машина, которая с утра выезжала в Волжский и куда я посадила оператора с заданием выполнить кое-какие съемки. Накануне по этому поводу уже была война, снимать ГЭС он категорически отказался: там, дескать, кругом охрана. Ладно, сказала я, снимите из окна, когда будете проезжать мимо, и не стала никуда звонить. Но по прибытию на место у старика взыграло ретивое, он вышел-таки с камерой из машины – и тут же был задержан милицией. Отпустили его часа через полтора, но кассета осталась в отделении, и теперь там ждали меня как редактора программы для выяснения обстоятельств.

Одним словом, только этого мне и не хватало для ощущения полного маразма текущего дня. Отправив маму гулять по магазинам, дав подробные инструкции видеоинженеру, отфутболив бестолкового оператора и хладнокровно пообещав главному редактору самостоятельно решить проблему с задержанной кассетой, я добралась-таки до телефона и набрала номер Любишина. Это уже была чисто психологическая потребность. Он вызывал во мне иллюзию твердого плеча, на которое ужасно хотелось опереться, по поводу и без такового. А повод на сей раз был. Во-первых, нужно было узнать прогноз насчет завтрашнего хождения поездов: маме предстояло ехать обратно. Во-вторых, можно было поинтересоваться о происшествиях за неделю – не совершила ли транспортная милиция подвигов, достойных оперативного упоминания в нашей программе. И наконец, у Любишина могли случайно оказаться знакомые в Волжской милиции, которые могли бы помочь решить проблему с изъятием нашей кассеты без лишних усилий с моей стороны.

Впрочем, никакого такого огромного облегчения от наших двух телефонных разговоров в этот день я не получила. Казалось потом, что наговорила глупостей. Что позвонила совсем не вовремя. И главное, что проблема с кассетой все равно не решится без моего выезда на место событий. Но в итоге все решено было отложить до понедельника.

Засыпая воскресным вечером, я – прекрасно осознавая всю наивность таких мыслей – представляла, как утром на работе раздается телефонный звонок, и Любишин предлагает мне присоединиться к нему: по случайному совпадению ему нужно срочно ехать в Волжский, а на обратном пути можно заехать решить мои проблемы с кассетой. Или, того наивней, что кассета к тому времени будет лежать у него на столе, и он пригласит меня за ней приехать, извиняясь, что не может привезти ее сам. С этими глупостями в голове я и заснула.

Наутро, оценив ситуацию гораздо более здраво, я поняла, что вся моя проблема – это выпросить у шефа машину, а уж там, добравшись до места происшествия, я верну кассету без особых усилий. Весеннее солнце, юбка - скорей короткая, чем длинная, но вполне соответствующая положению ответственного редактора правовой программы - ослепительная улыбка…

Любишину, правда, все же позвонила. Вдруг, думаю, что-нибудь сделал. Пытался, говорит, «мне обещали, но…» - Что вы, что вы, не берите в голову, через час я туда поеду и все решу сама. Ведь там ничего серьезного мне не грозит? – «Да, разумеется, простая формальность». – Вот и я думаю: напишу объяснение, поулыбаюсь, и нет проблем.

То ли удачно попала, то ли чем растормошила. Пошутили мимоходом. Обменялись формальными любезностями на тему, как нам приятно друг друга слышать. Быстренько придумали тему ближайшей съемки и расстались с традиционным услышимся.

Оставшаяся часть дня прошла под знаком положительного настроения.

Часть 8. Смена обстановки.

Ощущение усталости от однообразия правовой тематики, подвального офиса и бесперспективных обещаний лучшей жизни, звучащих от шефа, с наступлением теплых дней обострилось. Поэтому, когда в один из дежурных визитов в газету, в среду, меня в очередной раз поймали телевизионщики из той же PR-команды, давно мечтавшие меня как профессионала сманить к себе, и назвали цену, я поняла, что думать больше не о чем. И хотя я попросила пару дней на размышления, решение было принято уже на обратной дороге, и я написала заявление об уходе.

На тот момент времени я была ответственным редактором программы и единственным ее штатным журналистом. Все остальные желающие и понемногу начинающие работать числились внештатными корреспондентами. Разумеется, мой уход означал серьезную катастрофу и необходимость для главного редактора засучить рукава и наконец-то лично заняться программой.

Его реакция на мое заявление была совершенно нелепой. «Че за дела, - сделав пальцы веером, произнес он, - щас позвоню С-ву (прозвучала фамилия моего будущего шефа), и никто никуда не уйдет». Как потом выяснилось, не только позвонил – поехал, обматерил и чем-то даже пригрозил. Вернувшись, пригласил меня к себе и со спокойной улыбкой стал давать инструкции по поводу предстоящих на следующий день стратегически важных съемок. А когда я демонстративно принесла ему на стол свое заявление – в первый раз он его не взял – произнес: «Вы, конечно, можете уходить. Но у С-ва вы работать не будете. Можете позвонить проверить». Я пожала плечами, внутренне забавляясь этой дракой из-за меня и одновременно чувствуя, что после такого отношения я от него уйду даже в никуда.

Звонок Любишину, как десерт, я оставила на пятницу. Нужно было договориться о завершении уже частично отснятого репортажа и, разумеется, посмотреть на его реакцию на сообщение о моем уходе.

О съемках мы договорились, как всегда, быстро. Наконец последовал его вопрос:
- Какие у вас новости на телевидении?
- Страшные и ужасные, Андрей Витальевич.
- Что случилось? – не опознав цитаты из «Винни-Пуха», он не на шутку переполошился.
- Меня сманили-таки на другое место работы. Написала заявление об уходе.
- Как?! Почему?
- Да ничего страшного, в общем-то. Просто это выливается в определенную нервотрепку. Пока меня отсюда отпустят… Не телефонный разговор, в общем.
- Ладно, я тогда заеду к вам.
- Ой, я тут, как обычно, вся в монтаже… Давайте ближе к вечеру, к шести.
- Ладно, буду. До встречи.

Часа через полтора, аккуратно поцарапав дверь монтажки, где мы записывали звук, Маринка из коммерческого отдела многозначительно произнесла: «К тебе транспортная милиция».

«Совершенно не вовремя» - было, наверное, написано на моем лице. Андрей и сам это понимал, и сразу извинился, и участие вперемешку с тревогой, написанное на его лице, не могли не тронуть. Но в тот момент времени на общение действительно не было. За пять минут я обрисовала ситуацию, успокоив, что никто меня не выгоняет, и безработица мне не грозит, и вообще все только к лучшему. Он ушел, сказав, что не прощается, и пообещав перезвонить к шести.

Ровно в шесть программа была готова к эфиру. Я бродила по опустевшей редакции, раскладывая по местам кассеты и бумаги и просто отходя от сумасшедшего рабочего дня. Пообщалась по телефону с родителями. И когда в четверть седьмого в голове возникло безнадежное «Ну вот, опять…», звонок раздался.

Мне предлагалось некое мероприятие в семь. Однако Андрей попросил меня взять с собой подругу. Слегка озадачившись, я стала звонить и вытаскивать из дома действительно самую близкую подругу. Та, конечно, давно была морально готова поддержать мою дружбу с транспортной милицией, но ее как раз посадили на больничный и на диету. Убеждать ее мне пришлось довольно долго, потом еще она убеждала своих родителей… Одним словом, когда все было согласовано, времени мне оставалось ровно на то, чтобы доехать до дома, перепрыгнуть из потертых джинсов в более-менее вечерний наряд и сделать экспресс-попытку уложить волосы. Пятнадцать минут, одним словом. Но в назначенный час я была готова.

Под окном шумно затормозил уже знакомый джип. На миг представив себе квадратные глаза выглядывающих в окно любопытных соседских бабушек, я пошла открывать дверь.

Представленный мне друг Сергей был в спортивном костюме. Первое впечатление от его внешности и манер подтвердилось позже в разговоре фразой о том, что они с Андреем (в прошлом сокурсники по следственной школе)  теперь по разные стороны баррикад, а также еще более поздним комментарием Наташиного отца, который, конечно, проконтролировал, на чем уехала его дочь, и заявил, что с такими номерами ездят только бандиты, рэкетиры, милиция и администрация. Впрочем, в машине мы общались вполне нормально. Но вот Андрей никак не мог расстаться с рацией, попросил завезти его на две минуты на работу… Как всегда, форс-мажор: именно в тот день на обычно довольно спокойной железной дороге произошло большое ЧП с трупами. Служба настойчиво требовала внимания.

Вернулся он, правда, действительно быстро. И мы поехали… куда? Последовали долгие выяснения, где же лучше посидеть. Сергей – по статусу - явно ориентировался в обстановке лучше всех нас вместе взятых, но у него была своя прихоть: «Не видеть одни и те же морды». В итоге я попыталась взять инициативу на себя, но у предложенного мной бара негде было припарковать машину, и Сергей, уже ни с кем не советуясь, отвез нас к близлежащему казино. В принципе, там было уютно, музыка играла как по заказу, горели свечи, но… В итоге мы ужинали, а Сергей молча ушел в сторону рулетки, да так и не вернулся, поскольку постоянно проигрывал.

Такую нелепицу адекватно воспринять может действительно только лучшая подруга. Мы спокойно общались втроем, делая вид, что так и должно было быть. Когда подошло время вернуть Наташу домой (ее родители не обращали внимания на то, что дочери уже давно не 18 лет), Сергея по-прежнему нереально было оторвать от игрового стола. А Андрей заговорил о необходимости вернуться на работу: у них шла спецоперация. Поймали машину, завезли его в Управление. Он вручил мне деньги на такси и ушел с традиционным «созвонимся».

Когда машина была уже на полпути к Наташиному дому, она тихонько сказала:
- Знаешь, не нравится мне этот водитель. Давай-ка ты сегодня у меня переночуешь.
- Ты так считаешь? – глубокомысленно ответила я и согласилась.
-
После такого вечера возвращаться домой одной не было никакого желания.

Почему-то казалось, что Андрей будет чувствовать себя немного виноватым и позвонит в понедельник. Напрасно казалось. Впрочем, на вторник у нас и без того была назначена съемка. Последняя съемка на моем старом рабочем месте.

Часть 9. Почти без прозы

* * *
В чем обвинять тебя? Ты не хотел сумасшествия.
Ты – весь в работе, и это сильней, чем «женат».
И оттого романтическое путешествие
Оборвалось, лишь начавшись. Но кто виноват?
Снова в звонках называю по имени-отчеству,
И разговоры практически все -  о делах.
И отказаться готова почти, но – не хочется
Верить, что все так и будет лишь только в мечтах.

* * *
Влюбиться, как приказано весной.
Раскрыться, не потребовав отдачи,
Подставить под удар свой мир живой,
И знать о предстоящей неудаче.

Не потерять себя, разбив табу,
И не винить себя за то, что будет.
И не сопротивляться этой буре,
И про себя благодарить судьбу.

И не пытаться замолить грехи,
Когда ты прочь уйдешь в лучах рассвета.
Беречь твой взгляд превыше всех секретов,
И только о тебе писать стихи.
* * *
Мой сон, мой бред, мой призрак, отзовись!
Я не могу одна идти навстречу.
Ты мог бы догадаться, что не лечит
Весна такие бедствия. Очнись:
Я ничего не требую взамен,
Я отдаюсь с отчаяньем безумства.
Тебя страшит, возможно, это чувство,
Мой правильный и скромный джентльмен.
Твой профиль здесь. Твой сигаретный дым
Запутался в моей одежды складках.
Не бойся, милый рыцарь, все в порядке,
Я знаю, ты принадлежишь другим.
Но если вдруг тебя нигде не ждут,
И некуда спешить сквозь город сонный,
Ты набери мой номер телефонный -
И забеги на несколько минут.
Стоят две чашки кофе на столе –
И значит, за столом должны быть двое,
Ведь быть моим лирическим героем –
Не самый грех ужасный на земле…

* * *
Можно жить независимо, гордо, не верить, не ждать,
Не искать, на кого опереться средь бешеных буден.
Можно, но… потянуло к тебе. Как тут проще сказать?
Поплыла по весенним волнам, говоря: будь что будет.

Ароматом зеленой травы опьянила весна.
И хотя это счастье – всего лишь кораблик бумажный,
Понимаю с тревожною радостью, что влюблена,
Что дрожание пальцев меня тебе выдаст однажды.

И, возможно, один быстрый взгляд в этот миг все решит –
То ли крылья мне даст, то ли заново спустит на землю,
На которой могу и без всякой опоры прожить…
И опять набираю твой номер, рассудку не внемля.


* * *
 «Прости», - губами прошепчу сухими,
Уйду, отбросив прядь со лба рукой…
Я стать могла бы бедствием стихийным,
Безжалостно разрушить твой покой.
Мы обратили б в сказку это лето,
Сходя с ума, летая в облаках -
Но ты боишься.
Боже, как нелепо!
Ищу опоры – вижу страх в глазах.
Неосторожным взглядом или словом
Твою решимость так легко спугнуть…
Что ж, знай: непредсказуемость условна,
И мне запретов не перешагнуть.
Я просто иногда хожу по краю,
Не зная, плачу иль смеюсь до слез.
Я просто вдохновляюсь и играю.
И я себе сегодня запрещаю
(Когда б могла) любить тебя всерьез.                               

* * *
Рассмеявшись в лицо, растоптать свои чувства,
Заболтать, удивить, напугать и помочь…
Я с тобой, мой герой, обучаюсь искусству
Лицедействовать там, где и плакать невмочь.

Окажусь идиоткой, мечтой и загадкой,
То бессовестно смелой, то тихой, как мышь,
Перепутаю мысли, что были в порядке,
Закружу - так, что все-таки сам позвонишь.

Стану нужной тебе, может быть, самой нужной,
До дрожания губ, до слезинок в глазах…
И, плечами пожав, назову это дружбой,
И опять поведу разговор о делах.

Мой нелепый герой, ты серьезно попался,
Потому что средь этих чудовищных дней,
Доводя наш роман до абсурда и фарса,
Я смеяться учусь над любовью своей.

Стихи писались почти два месяца. Не то, чтобы изначально вместо. Просто после очередной неудачной попытки сближения с Андреем меня настолько сорвало с катушек, что файл с повестью (письменных черновиков которой просто никогда не существовало) был безжалостно уничтожен. И все, что написано выше в прозе, удалось восстановить лишь несколько недель спустя, когда на дискете нашлась случайная резервная копия. Конечно, не последней версии файла. Но психический накал того, что выпало из стройной цепи описания событий, и впрямь лучше забыть. Переиграла я, и пострадала я, и усложняла ситуацию тоже я. И подумала, что превращаюсь в назойливую муху, когда Любишин однажды резко оборвал наш телефонный разговор, сказав, что у него планерка. И решила впредь звонить коротко и только по работе.

Позвонила тогда, когда рабочие будни на новом месте набрали привычно-сумасшедший темп. Шесть часов вечера, только что окончен монтаж сюжета о кражах цветного металла, снятый в одном из линейных отделов транспортной милиции. Надо бежать в сад за ребенком. Самое время для короткого делового звонка: просто предупредить о выходе материала в эфир.

- Здравствуйте, Андрей Витальевич. Узнаете?
- Здравствуйте, Елена Юрьевна. Долго будете жить, как раз вот вспоминал о вас.
- Да неужели соскучился?
- Наверное. Думаю, что-то не звонит давно.

«Давно» - это, на самом деле, с четверга по вторник. С того самого четверга, когда меня угораздило позвонить ему во время планерки. Не удержалась, чтобы не высказать:
- Да ты в последний раз так гавкнул в разговоре, что у тебя планерка, что всякое желание звонить отпало.
- Я?! Не может быть.
- Может-может. А я и позвонила только, чтобы телефон Гончарук спросить.
- Ну, тогда я извиняюсь.

И начинаются расспросы, и очевидно, что в кабинете он один, что рабочий день на исходе и делать особенно нечего, что готов еще долго висеть на телефоне. Но:
- Ладно, Андрей, я побегу, а то у меня еще ребетенка из садика никто не забрал.
- Понял. До свидания.
- Счастливо.

Настроение поднимается настолько, что можно даже продолжить повесть.

Часть 10. Отпускник.

«Нет, это уже полнейшая наглость», - мысленно заводилась я, когда в день выхода моей «второстепенной» газеты с праздничным материалом о ветеранах транспортной милиции пейджер опять невозмутимо молчал. А ведь предупредила в пятницу - и Любишина, и еще товарища по кадрам, с которым и обсуждали идею взять в редакции по экземпляру газеты на каждого ветерана, раздать старикам, порадовать. Телефон последнего вообще не отвечал. Делать нечего: набираю Любишина:

- Андрей Витальевич, ну почему мне опять больше всех надо? Газета, между прочим, вышла. Жду – пейджер молчит. Звоню - Авдеева вообще на месте нет. Вам что, не нужны экземпляры для ветеранов?
- Нужны, - (интересно, кому еще начальник штаба отвечает по телефону с такой виноватой интонацией?)
- Я звонила в редакцию, там часа полтора еще народ будет на месте.
- Понял. А где это?
- В здании облсуда. Но вам без меня там никто просто так 20 экземпляров газеты не даст, понимаете?
- Понимаю. А вы сейчас где?
- В «Нептуне».
- Ну, тогда сейчас отправлю Димку, знаете же наш «уазик»?
- Знаю, конечно.
- Надо же ехать с вами.
- Ну, я могу и с водителем газеты передать, главное, чтоб не самой таскаться.
- Да неудобно как-то…
- Ну, если вам неудобно, - наконец-то смягчаюсь я, - подъезжайте. Во сколько вас ждать?
- Да прямо сейчас и подъедем. Вы спуститесь?
- Хорошо.

Кладу трубку, и, самодовольно потирая руки, объявляю присутствующим в редакции: «Построила. Сейчас поеду на крутом ментовском «джипе» кататься». По другому наш разговор со всеми моими безапелляционными наездами и любишинским испуганным вы в ответ прокомментировать было трудно.

Подъехали. Отвезли, забрали газету, привезли меня обратно – собственно, всех дел было минут на двадцать. И когда я, с чувством исполненного долга, уже почти ускакала обратно в редакцию, Андрей начал витиеватые извинения, что никуда не приглашает для продолжения общения... Какое «мороженое», недоуменно хлопала я в ответ глазами, разгар рабочего дня, у меня еще куча дел…

Примерно в таких же тонах, как всегда, с большими надеждами на будущее, разговор и закончился. Впрочем, еще по дороге Любишин похвалился, что уходит на две недели в отпуск. «Поздравляю и завидую», - сказала я в ответ.

Не зря полгода пролетели:
Предупредить меня ты смог,
Что пропадешь на две недели.
Конечно, несерьезный срок,
Когда б ни быть такой влюбленной…
Куда деваться от тоски?
В ответ твой номер телефонный
Шлет очень длинные гудки.

* * *
Похоже, не на шутку влюблена.
Полмесяца разлуки. Дни считаю,
Которые то в суматохе тают,
То тянутся, когда сижу одна…

В отпуск он действительно ушел, несмотря на то, что буквально за день до этого в городе произошло большое ЧП, поставившее все правоохранительные органы на уши. Вероятно, на транспортной милиции это так сильно не сказалось. Впрочем, то, чем жил коллектив линейного УВД в первые две недели июня (читай: в отсутствие начальника штаба), меня даже как журналиста интересовало мало.

Часть 11. Прикол по пейджеру.

Впрочем, даже на время забыть о существовании такого подразделения, как ВЛУВДТ, мне не позволили. Началось все с того, что во вторник меня настойчиво вылавливал по телефону и все же застал в редакции один из ветеранов транспортной милиции с претензиями: во-первых, его инициал (даже не оба - один!!!) в статье о ветеранах был указан неверно. Озлобившись в этой связи, скверный дедок придрался и к тому, что в материале о работе транспортной инспекции по делам несовершеннолетних была использована устаревшая аббревиатура. Вежливо покивав и поизвинявшись по телефону, я чертыхнулась и забыла об этом разговоре, настроившись еще на полторы недели вакуума по части линейного УВД.

Но на следующий день по дороге домой, когда мы с сыном неторопливо шагали по парку, намереваясь еще сделать кое-какие покупки, меня догнало сообщение на пейджер: «Лена, жду звонка. Андрей». И телефонный номер, абсолютно ни о чем мне не говорящий.

Шарю по карманам - телефонных жетонов нет и в помине. Купить, увы, тоже негде. Дорога домой превращается в полчаса медленной смерти от любопытства. Знакомых Андреев куча, но вот так нагло подписаться в расчете на свою единственность и неповторимость могли от силы два. Третий приемлемый вариант – ошибка связи. И все же я готова была дать не менее восьмидесяти процентов гарантии, что сигнал поступил именно от Любишина.

Но пока я добираюсь до соседского телефона, указанный номер уже не отвечает. Картина начинает вырисовываться: зашел к кому-то на работу, сбросил сообщение, подождал, но рабочий день закончился, и все ушли. Одним словом, безапелляционно говорит в душе моя стервозность, плохо ждал. А любопытство продолжает разгораться, и поздно вечером я роюсь в списке рабочих телефонов, и обнаруживаю, что указанный по пейджеру номер, судя по первым цифрам, вполне может принадлежать дежурной части ЛУВДТ в порту. И вспоминаю предотпускное обещание Андрея спустить на воду служебный катер для не совсем служебных целей. И, кажется, уже не сомневаюсь, что меня искал именно Любишин.

Добравшись на следующий день до рабочего телефона, начинаю действовать методом исключения. То есть прежде всего набираю свой старый рабочий телефон и спрашиваю видеоинженера: «Андрюша, ты меня случайно вчера не искал по пейджеру?» Выясняется, что нет. Ставки в пользу звонка от Любишина вырастают процентов до 97. Но указанный в сообщении телефон молчит. С учетом моей рабочей суеты дозваниваюсь я только раза с четвертого, после обеда. И когда в ответ вместо какого-нибудь «лейтенант Иванов слушает» я получаю просто приветливое «алло», то решаю идти самым осторожным путем:
- Скажите, пожалуйста, куда я попала?

Слегка опешивший голос на другом конце линии выдает мне название какой-то совершенно неизвестной фирмы. Окончательно озадаченная, я объясняю человеку ситуацию, в которую я попала, представляюсь. Реагируя на подпись «Андрей», мой собеседник передает трубку, и я слышу радостное:
- А, привет, Лен, это я тебе сбрасывал. Тут такая ситуация получилась…

Напряженно слушая торопливый монолог, я окончательно теряюсь в догадках. И только когда в речи собеседника звучат слова о том, как «супруга вчера была в университете, сдала кандидатский экзамен», медленно начинаю понимать, что общаюсь с мужем своей бывшей сокурсницы, которая, узнав на днях мой номер пейджера, случайно вложила листок с записью в блокнот вот этому Андрею, о существовании которого я, собственно, и не вспомнила, хотя нам не раз приходилось общаться по работе.

И рабочий телефон этого Андрея был у меня записан. Просто нужно было основательнее порыться в блокноте.

Елки зеленые, а я-то уже собралась на пикник с транспортной милицией… До конца недели я смеяться учусь над любовью своей, рассказывая эту историю сослуживцам на правах анекдота, а Любишин по-прежнему в отпуске и неизвестно где.

Часть 12. Самообладание с переменным успехом.

Двух недель разлуки мне хватило, чтобы взять себя в руки и воспринимать Андрея Витальевича преимущественно как начальника штаба ВЛУВДТ, ответственного за работу с прессой. Пара звонков и встреча после его возвращения на рабочее место прошли исключительно по-деловому. Потом он сам в разговоре высказал несколько идей насчет публикаций, но когда я перезвонила с готовностью взяться за их воплощение, Андрей оказался завален полугодовыми отчетами. Я с готовностью согласилась отложить встречу. И еще раз – отложить. Просто у меня тоже рабочий график необязательных встреч не позволял.

Когда я, наконец, доехала до Любишина, выяснилось, что из-за отпусков других сотрудников ему приходится тянуть работу за троих. Причем, если сам он отдыхал две недели, то другие разошлись на все положенные сорок дней. И все же выглядел он не столь замученным, как это можно было предположить по телефонному разговору. О чем я ему и сказала после вежливых сочувствий по поводу непомерных рабочих нагрузок.

А в его глазах горели искорки. Но от предложенного чая-кофе я отказалась – «Что же я буду тебя от работы отвлекать…» - и времени у него заняла совсем немного (кажется, меньше, чем ему хотелось), и быстренько стала откланиваться. Но, в продолжение искорок в глазах, Андрей высказал предложение встретиться как-нибудь на нейтральной территории, вдали от осточертевших стен кабинета.

«Без проблем», - сказала я (перед этим в разговоре уже было упомянуто, что мой сын – на каникулах, у бабушки). Может, несколько равнодушно сказала. И я добавила напоследок, что меня лучше предупредить заранее, а то вдруг какие дела будут…

А сама провела вечер в мечтах о предстоящей встрече на нейтральной территории. Ругалась на себя, напоминала о провалившихся  в прошлом куда более конкретных планах, и все же мысли так и крутились вокруг общения с Любишиным. За нашу короткую встречу я снова почувствовала, как хорошо мне рядом с ним. Оставалось только учиться властвовать собою.

Учение пришлось как нельзя более кстати: несмотря на оптимистические прогнозы гороскопа, к концу недели Любишин не объявился. Но программа уик-энда и без него оказалась более чем насыщенной. Наконец-то реализовывалась мечта собраться с университетскими подругами. На следующий день другая старая знакомая соблазняла ехать на пляж. И все это – не считая необходимых вылазок на рынок за продуктами и материалами для ремонта, до которого рукам тоже давно была пора дойти. Так что, когда среди кучи сообщений, принятых пейджером за мое командировочное отсутствие в пятницу, ни намека на весточку от Андрея не оказалось, я просто прикинула, как распределить субботу и воскресенье, и повалилась спать.

Его многочисленные намеки за все время каникул моего сына так и не обрели реальные очертания. Я старалась выходить на связь не чаще раза в неделю и только по поводу сбора информации для криминальных сводок. Правда, один раз сорвалась. Просто выпила во время празднования дня рождения нового шефа. К тому же в числе приглашенных совсем некстати оказался мой бывший начальник, и настроение требовалось чем-то (кем-то) улучшить. То есть очередная любишинская провокация по телефону пала на слишком благоприятную почву. Когда он начал привычно отступать и ссылаться на занятость, пригрозила прийти сама. И даже пошла – не спеша, пешком по ночному городу. По дороге перезвонила из автомата и поставила перед фактом: «Через 10 минут буду у тебя». Он в ужасе ответил, что немедленно уезжает на проверку постов. Действительно уехал. Стоя неподалеку от здания Управления, я наблюдала потом, как он возвратился, торопливо погасил свет в кабинете и отбыл уже окончательно. «Светиться» не стала. На душе было мерзко, как никогда.

Часть 13. SOS от транспортной милиции.

После этого гайки самоконтроля были в очередной раз затянуты, да и рабочий график стал довольно напряженным. Через несколько недель мама вернула мне сынулю, времени на лишние мысли и поступки осталось еще меньше. А Андрей снова вел себя так, что можно было впасть в самые воздушные мечтания. Деловая встреча растянулась часа на полтора. Через неделю я уже просто позвонила, особых новостей в линейном УВД не оказалось, и разговор мог бы оказаться довольно коротким, но в ответ на мое предпрощальное «ну, ладно…» вдруг раздался его возмущенный голос:
- Что значит «ладно»? А кто будет боевой дух поднимать в ходе операции «Вихрь»?

Я слегка опешила, и ответила в духе своей прямолинейности, вопросом на вопрос:
- Что, прямо сейчас?

Он витиевато высказался насчет того, что настроение поднимается уже и от моего звонка. В итоге мы проболтали еще минут пять, определились, что все же надо сделать большой газетный материал о работе линейного отдела милиции в речпорту до завершения активного навигационного сезона. На том и распрощались, наконец. И, настраиваясь исключительно на рабочий лад, я шла в пятницу в редакцию с твердым намерением напроситься в гости в речпорт и познакомиться-таки с деятельностью «речной» милиции.

Вместо этого в половине одиннадцатого на пейджере появилось сообщение: «Лена, нужна статья в газете до понедельника, срочно, позвони Андрею». Порадовавшись в душе, что наконец-то и я ему понадобилась, набираю номер. В транспортной милиции, как всегда, аврал. В пятницу утром от моего дорогого начальника штаба потребовали, чтобы не позже понедельника в газете вышел отчет об итогах операции «Вихрь». И это при том, что наш еженедельник только что вышел из типографии.

Не слишком представляя, что можно сделать, обещаю помощь в рамках своих возможностей. Выясняю, какие газеты в городе выходят по субботам. Осознаю, что в последний момент в номер можно впихнуть лишь нечто маленькое и желательно литературно готовое, а не сырые цифры милицейского отчета. Звоню Любишину:
- Информацию еще можно попытаться сдать в «Городские вести» и «Волгоградку», они выходят завтра. Сейчас я приеду, ты будешь обзванивать редакции и пристраивать материал, а я пока его литературно обработаю и подготовлю.

Сорвавшись с места, лечу через расплавленный полуденным солнцем город к нему. Времени на все от силы пара часов. На дорогах пробки. Троллейбусы еле ходят. И все же…

К моему приезду Андрею уже удалось «построить» корреспондента «Городских вестей». Тот сидел у него в кабинете и тоже обещал сделать все, что в его силах. Начальник штаба выдал нам порцию информации, мой коллега убежал ее оперативно перерабатывать, а я осталась обсуждать запасные варианты отчитаться перед генералом. Практически настояла, чтобы Андрей прозвонился-таки в «Волгоградку», если не по имеющимся телефонам, так через справочную. В итоге договорились с ними в течение часа подвезти готовый материал. «Компьютер», - железным тоном произнесла я, понимая, что операция и дальше пойдет под моим руководством. Меня отвели за компьютер. За полчаса я сочинила материал. Еще минут пятнадцать Андрей искал машину, чтобы его отвезти. В итоге я бросила его на пороге редакции, отдавая остаток операции ему на откуп, а также не желая «светиться» в газете противоположной политической направленности, и уехала к себе. Дел на остаток дня и без транспортной милиции хватало.

А вечер оставался по-прежнему свободным. Правда, монтаж своего сюжета я закончила уже около семи, к тому же мне объявили, что добросовестно «сдать» его начальству можно будет только часов в девять. В столь неожиданно возникшей паузе  взяла, да и набрала снова номер Любишина.

Поинтересовалась судьбой газетной публикации. Напомнила о том, что надо бы все-таки пообщаться с их отделом в речпорту. Андрей объяснил, что с понедельника начальник штаба там будет на месте.
- Хорошо, я созвонюсь тогда с ним и договорюсь.
- Да мы согласуем, наверное, и вместе съездим к ним в гости… как-нибудь ближе к вечеру, да?

А дальше – бог мой, начинается традиционное словоблудие: его - о том, что надо бы, мое – о том, что все равно это безнадежно при его-то загруженности, да и у меня свободный вечер вот разве что сегодня.
- Но ты же не скажешь сразу, что сегодня ничего не получится.
- Сразу не скажу…
- Я понимаю, что у тебя еще рабочее время, как минимум до восьми.
- А ты тоже еще на месте?
- Да. И пейджер, как всегда, с собой.
- Я понял.
- Ничего ты не понял. Ответ «нет» тоже надо говорить. Не знаю уж, когда я это тебе втолкую.
- Хорошо, я сброшу на пейджер.
- Точно сбросишь?
- Точно.

И снова – глубокое молчание, за время которого я доделываю свои редакционные дела, отчитываюсь перед теленачальством… Между делом контрольно набираю номер своего пейджингового оператора: все работает, как часы. А телефон Любишина уже (впрочем, возможно еще) молчит. И единственный способ установить, уже это или еще - добраться до Управления. Что я и делаю. Как всегда, пешком. И возле самого здания, натолкнувшись на какую-то отъезжающую машину, стремительно ухожу в сторону. Возможно, это был он. Возможно, он меня заметил. Но окно кабинета погашено: больше не вернется. И я уезжаю кататься на «десятке» с первым встречным, который уже десять минут ждет, пока я произведу маленькое уточнение в своих планах на вечер…

Наутро сажусь писать повесть и понимаю, что теперь-то я точно пропаду для Любишина надолго. А в понедельник выясняю, к собственному удовлетворению, что в печать попала именно моя заметка, пусть даже урезанная, а коллега из «Городских вестей», похоже, не успел. И еще раз говорю себе, что не оценить такого – просто высшее свинство. Но пейджер приносит какие угодно сообщения, кроме благодарностей от транспортной милиции. Я совершенно этого не понимаю. Это просто шок… отойдя от которого, я начинаю созваниваться с отделом транспортной милиции в речпорту, встретиться с которыми хочется с самого начала лета, да все недосуг. Почти договариваюсь, но никак не можем совместиться по времени: то его нет, то я занята. Когда у меня освобождается время в четверг, а в речпорту со мной снова может поговорить только автоответчик, набираю Любишина и без долгих предисловий прошу помочь выйти на речпорт. В ответ слышу, что у них там с утра поймали труп, а посему едва ли кто сегодня будет свободен для прессы, да плюс комиссия из Саратова, но «я обязательно сам договорюсь, съездим вместе, побеседуем…»

- А, ну ладно, - говорю, - тогда это на следующей неделе, завтра меня не будет в городе.
- Не будет?! – в голосе нескрываемое разочарование. Прекрасно знает ведь, что пятница – мой единственный свободный для вечернего общения день. Похоже, что-то замышлял. Ну, извиняйте…
- Да, в командировку еду.
- Далеко?
- В Новониколаевку. Не ближний свет. Вернемся разве что к ночи.

Быстренько сворачивая разговор, оставляю его наедине с его разочарованием и не отданными долгами. Злорадно думаю, что и следующая пятница будет закрыта для общения. Да и в последующем можно подыскать гораздо более надежный досуг, чем призрачные планы на общение с транспортной милицией.

Ну, а по работе звоню во вторник. Интересуюсь по поводу свежих происшествий. Затем – по плану – ситуацией в речпорту. Похоже, Любишин совершенно не помнит, чем закончился наш последний разговор на эту тему. Приходится напоминать, объяснять… Потом на его «Что от меня требуется?» говорю, что уже, в принципе, ничего, предварительная договоренность есть, осталось только согласовать время встречи.
- Даешь добро как начальник штаба, ответственный за работу с прессой?
- Ну, ревную, конечно…

Сдерживая возликовавшее самолюбие, оставляю эту реплику без комментариев, договариваю еще пару фраз и бросаю трубку в тот момент, когда он произносит «позвони…» - дескать, не слышу, сам звони. Особенно, если ревнуешь. Хотя, на самом деле, за это высказывание я готова простить ему многое.

Часть 14. SOS-2: меняемся ролями.

Но выехать в речпорт для общения так и не получается, и постепенно эта идея просто выпадает из моих планов, затертая более оперативными материалами, а потребность в общении с Любишиным гаснет на фоне неожиданного сближения с «нелегальным иностранцем» из Киргизии, светловолосым мальчиком на два года младше меня, который выплывает из неоткуда и, кажется, готов остаться рядом со мной надолго хотя бы потому, что идти ему некуда. Между тем в один из дней, когда я благополучно сбежала с работы за час до срока, чтобы отправиться вместе с сыном на день рождения к родственникам, пейджер принял сообщение от Андрея Витальевича типа «Приходи завтра в 11, будет интересно». Уже от родственников, набрав его номер, выясняю, что будет встреча с прессой следователя из Саратовского управления, он готов кое-что рассказать о расследовании крупного уголовного дела. Обещаю быть с камерой – и прощаюсь.

К назначенному времени на следующий день Любишина на месте нет, нас ждут другие люди. Материал оказывается действительно очень и очень интересный. А когда мы уже направляемся к машине, появляется и дорогой Андрей Витальевич. Но общаемся мы буквально пару минут – ах, дела, дела… они затирают нас обоих до такой степени, что мы в течение сентября едва созваниваемся. Я даже свежие криминальные сводки у него не каждую неделю выспрашиваю, хотя информацию об одном задержании наркокурьера мы, помнится, даже выпустили в телеэфир…

А следующий повод для встречи накатывает, как снежный ком. Мой друг-иностранец после полуторамесячного втирательства в доверие внезапно исчезает, прихватив неплохую сумму моих денег. Когда я вызываю опергруппу из райотдела, ребята начинают добросовестно мне объяснять, насколько унылы перспективы расследования и не разделяют моей убежденности, что мальчик просто решил осуществить давнюю мечту и рванул в Магнитогорск: «Ну, мы, конечно, можем позвонить дежурному по вокзалу…» Тогда я объясняю, что на железной дороге я человека найду и без их помощи. Собственно, на этом мы и прощаемся.

А наутро я, как тот самый снежный ком на голову, сваливаюсь к Любишину и взываю о помощи. Фото моего знакомого тут же отправляется к оперативникам, дежурящим на вокзале, а его данные запускают в компьютер для поиска, в каком направлении уехал. Поиск идет неспешно. Отсидев часа полтора в кабинете у Андрея, выпив кофе и разрядившись психологически, я уезжаю менять замок в двери, затем на полчаса показываюсь на работе, еду на одну важную встречу… В начале четвертого на пейджере появляется сообщение: «Товарищ в пути. Срочно перезвони». Звоню Любишину: да, я была права, мой драгоценный путешественник движется в сторону Челябинска. И его готовы снять с поезда, вот только бы получить официальным телетайп от РОВД…

Прилетаю домой, к соседскому телефону – и тут начинается череда атак на территориальную милицию. У меня вежливо принимают информацию, обещают взяться за дело – и пропадают. Общаюсь каждый раз с новым человеком. Между тем Андрей уже сообщает, что моего знакомого задержали-таки в Самаре, и телетайп нужен срочно. Становится ясно, что в милицию надо ехать самой. Быстро забрасываю ребенка к бабушке, сажусь на попутку, приезжаю – и устраиваю такую бучу, что менты берутся-таки за дело. В Самару уходит телетайп, я пишу заявление, объяснение, лично контролирую регистрацию всего этого… приезжаю домой, реву, обнимая котенка (все-таки живая душа), пью успокоительное и падаю спать.

А наутро, уже с работы отзвонившись Андрею и снова поблагодарив его за все, слышу:
- Тут пришлось, правда, выйти на начальника городского уголовного розыска… Если бы райотдел и дальше тянул с телетайпом, послали бы из города.

Переоценить такую дружбу трудно. На душе становится тепло. Перезвонив в РОВД, узнаю, что материалы моего дела - у самого начальника отдела. Злорадно потираю руки: звонок Любишина в городское УВД не прошел зря.

Часть 15. Цветы в «углу брака».

Между тем пережитый стресс меня время от времени догоняет. Чтобы отвлечься, мимоходом прочитываю в редакции статью про фэн-шуй - науку гармонии в доме. Запоминаю несколько постулатов: срочно починить текущие краны, безжалостно выбросить все ненужное, а также особое внимание отдать правому дальнему углу комнаты – «зоне брака» - и поставить там живые цветы.

По дороге домой покупаем с сыном маленький осенний букет. Ставлю его в зону брака, вытаскиваю на помойку остатки ремонтного мусора и совсем уже собираюсь заменить прокладку в кране, когда раздается стук в дверь – и на пороге возникает транспортная милиция в лице Андрея и зама по кадрам. Естественно, по делу – но от кофе не отказываются. За столом рассказывают, чем я могу им помочь. И тут же намекают, что, раз завтра я все нужные бумаги для них состряпаю (а им снова надо активно отчитаться по взаимодействию с прессой), вечерняя программа обеспечена.

Ну что, думаю, все равно собиралась отправить ребенка к бабушке… Посмотрим, что на этот раз выгорит. Главное, что фэн-шуй заработал.

Не выгорело ничего. Впрочем, транспортной милиции ввиду предстоящей инспекторской проверки однозначно было не до меня. Зато вечернюю программу мне обеспечил опер из райотдела, которому дали задание срочно составить протокол с моими показаниями уже по всей форме (моего дорогого друга к тому времени привезли из Самары). Он дежурил возле дома с шести вечера (а я вернулась с работы в начале десятого), потом уехал и названивал на соседский телефон. Когда я появилась, велел больше никуда не уходить и приехал брать показания. Закончилась эпопея уже около одиннадцати. Скучать не пришлось…

А в понедельник на горизонте возник шеф телевизионной группы примерно с таким приветом: раз ты с транспортной милицией дружишь, вытяни из них информацию по поводу пьяного дебоша в поезде одного из видных чиновников области. То, что дебош имел место, рассказали проводники. От них же узнали имена милицейской бригады сопровождения поезда, которая приходила на место событий и даже составляла протокол. Вопрос только в том, сохранился ли он?

Начинаю «доставать» Андрея. Тот, естественно, озадачен предложенной темой, но обещает разведать. Заминки и отсрочки тянутся полтора дня, и наконец я слышу в ответ:
- У нас не было такого материала.
- Вообще не было?
- Да. Никаких протоколов.
- Собственно, об этом можно было сказать еще вчера.
- Я думал, ты догадаешься.

Немного раздосадованная, я пошла с отчетом  к шефу. Тот, в принципе, отреагировал спокойно, сказав, что отрицательный ответ – это тоже ответ. А я решила Любишина не трогать по крайней мере до конца инспекторской проверки.

Когда вторая неделя проверки подходит к концу, я начинаю между дел набирать телефон Андрея. Попадаю на него только раза с четвертого и озабоченно интересуюсь:
- Вы там не в подполье, случайно, ушли? Что-то никак не могу на месте застать.
- Нет, все в порядке. Да я и сам тебя хотел найти, только новый номер пейджера где-то затерял…
- Можно узнать, по какому поводу?

С заминками и оговорками Любишин рассказывает, что у него есть письмо для нашего босса, то есть спонсора, а еще точнее – продвигаемого нашей газетой кандидата в губернаторы. И вообще хотелось бы встретиться и поговорить с ним, или хотя бы с кем-то из лиц, близких к телу. Подробности – нетелефонный разговор, так что есть необходимость встретиться.
- Когда? – резко пытаюсь конкретизировать я – мой график работы, да и жизни вообще, требует четкого планирования.
- Да вот проводим в пятницу проверяющих…

В пятницу, уже по традиции задержавшись на монтаже программы и параллельно участвуя в тихом фуршете по поводу дня рождения все того же босса, звоню Любишину.
- Ну что, Андрей Витальевич, всех проверяющих проводили?
- Еще два человека в 21-40 на поезд сажаем.
- Да, тяжелая это работа…
- Не говори. От этих постоянных проводов уже печень болит.
- Так что там с письмом? Ты его сможешь мне передать?
- Конечно. Там, в принципе, просьба о материальной помощи для организации службы. Оно у меня и пока что от меня, но если будет нужно, перепишем от имени начальника.
- Понимаешь, в первую очередь мне нужно знать содержание, чтобы определиться, через кого все это лучше решать. Так что завези письмо.
- А оно тебе нужно на выходных?
- На выходных – вряд ли.
- Ну, тогда в понедельник? Или все-таки сегодня заехать?
- Сегодня… Мда, после 21-40…
- Не стоит, пожалуй. Тут же как, с этими проводами – то за службу, то на посошок…
- Да, тогда, пожалуй, до понедельника. Хотя, если будет настроение, заезжай.
- Спасибо.

Оценив принципиальность Андрея на предмет не появления у меня в нетрезвом состоянии, отодвигаю перспективу встречи до понедельника. А в понедельник уже сама заскакиваю к нему – без предупреждения, наугад, в свободную минутку после съемок в соседнем здании суда. К счастью, он на месте. Более того, он – сама любезность, и чашка кофе для меня почти что наготове, но меня ждет машина. Забираю письмо, раскланиваюсь и убегаю.

Через час это послание с просьбой выделить автомобиль «Газель» для транспортной милиции уже в канцелярии с моей устной пометкой об особой срочности и важности. Вечером следующего дня я набираюсь наглости и ухитряюсь сама поговорить со спонсором. И на следующее утро на письме появляется виза о передаче линейному УВД на транспорте одной «Газели» штаба по окончании предвыборной кампании. Мудрость решения переоценить трудно: при таком варианте засвечивать руководство транспортной милиции на предвыборное «спасибо» не придется, а отсрочка в исполнении обещанного – меньше двух месяцев. Просто не ко дню милиции презент, а к Новому году.

Звоню Любишину – и чувствую, что он просто в ауте от моих возможностей и оперативности исполнения. И хотя все предприятие остается между нами до окончательной реализации, а ее еще надо дождаться, в телефонном разговоре звучит нечто не по-Любишински конкретное:
- Ну, с меня теперь ужин. Можно завтра. Но если хочешь, прямо сегодня.

Я объясняю, что «прямо сегодня» среда, и потому не стоит замахиваться на такие мероприятия, тем более что до вечера еще куча дел, а потом просто надо бы посидеть спокойно дома и полечить простуженное горло. Договариваемся созвониться на следующий день. По дороге домой я снова покупаю себе маленький букет астр и ставлю его на комод, в правый угол комнаты.

Ближе к концу следующего рабочего дня поступает сигнал на пейджер. Перезваниваю Андрею, и в коротком разговоре получаю обещание заехать ко мне домой где-то полвосьмого.

В порыве благодарности он, правда, переоценивает свои возможности. После полуторачасового ожидания в готовности к любому выезду я получаю не приглашение на ужин, а просто Андрея на пороге с пятнадцатью минутами свободного времени и тортом в руках. Взаимно делаем вид, что так и надо, и пока пьем кофе, под окном его ждет машина. Я немного ехидничаю по ходу разговора – по поводу того, что наконец получила обещанный год назад шоколадный торт, и насчет безопасности железных дорог, которая, к счастью, на этот раз не пострадала (а ведь в день нашего ужина в казино было шесть трупов – стоит ли так рисковать?) В итоге Андрей уходит с обещанием на ужин меня все-таки пригласить, а я в ответ – после истории с задержанием моего светловолосого воришки с меня тоже причитается - обещаю подарок к предстоящему дню милиции.

Выходные мы с сыном проводим у моих родителей. И хотя я в разговоре с Любишиным упоминала о предстоящей поездке, по возвращению на пейджере меня ждет сообщение: «Елена, с наступающими праздниками, жду звонка. Андрей». Значит, опять заработался и не ориентировался во времени. В любом случае перезвонить ему до наступления рабочего дня некуда и неоткуда.

Часть 16. Околопрофессиональный праздник.

Первый день после выходных проходит в бестолковой суете. В перерыве между собственными звонками мне приходится принимать читательские обращения в редакцию и тихо тупеть от них. На этом фоне даже первый звонок Андрею меня не слишком оживляет, хотя он сильно сокрушается над моим рассказом, что накануне мы с сыном из-за сломавшегося автобуса были вынуждены ловить попутку на въезде в город:
- Жаль, позвонить вам было неоткуда, я бы машину прислал.
- Ты хочешь сказать, что вчера был на месте?
- Да, дежурил.
- Ну, кто же знал.
- Да, кто же знал, что вы там мерзнете на въезде в город…

Несколько часов спустя, после атаки на пресс-службу областного УВД и выцарапывания их информации с помощью «Интернета», я понимаю, что без оперативных сводок от транспортной милиций мне не обойтись. Приходится снова звонить Андрею и напрашиваться в гости под конец рабочего дня.

Визит получается очень кратким, число деловым и скомканным от его постоянных звонков по телефону. Впрочем, так и должно было быть. Получив нужный объем информации, я откланиваюсь. Но Андрей решительно не дает мне уйти пешком, провожает до дверей и сдает с рук на руки своему водителю:
- Отвезешь Елену Юрьевну, куда скажет, подождешь, пока за ребенком сходит, и потом домой.

Отпираться бесполезно, мы с сыном доезжаем на крутом ментовском джипе - иначе любишинский «уазик» я про себя не называю - до самого дома.

Все это происходит за два дня до Дня милиции. А непосредственно в праздник я намереваюсь было раскрутить транспортную милицию на съемки «героинового» поезда, но информации о нем до последнего нет, да и настроение в рядах штаба явно не рабочее. Решив, что и мне не слишком-то хочется заморачиваться с еще одним телесюжетом для новостей, я резко меняю тему:
- Ну, а до какого времени можно заехать поздравить вас с профессиональным праздником?
- До 11-ти. Потом у нас торжественная часть, и больше мы уже на работу не возвращаемся.
- Тогда, конечно, не обещаю, но попробую успеть.

Разговор происходит где-то едва ли не в половине одиннадцатого. И все же без пятнадцати я (была бы не я, если бы не исполнила обещания) – в кабинете Андрея с банальным набором в виде коньяка и коробки конфет. Он – польщен и смущен. Я – тоже не верх непринужденности, но бодро произношу пару поздравительных фраз, присаживаюсь на пару минут – и тут же начинаю раскланиваться и уходить. Напоследок мы – по его неожиданной инициативе – жмем друг другу руки и даже изображаем братский поцелуй в щеку, после чего я убегаю.

Остаток дня мне треплют нервы на работе, я решаю поднять себе настроение и сбегаю на три часа в парикмахерскую, возвращаюсь обратно в торчащей вверх химической завивкой, называя себя «маленьким приведением нашего большого офиса», застреваю на монтаже программы почти до 11 часов и после этого, усталая и злая, топая домой пешком по морозным улицам и сгибаясь от встречного ветра, твержу себе: «Прикинусь красивой дурочкой, выйду замуж за нового русского и никогда, никогда не буду думать, как заработать деньги!» Вполне искренне радуюсь за Любишина, которому дали отдохнуть хоть полдня, несмотря на то, что изначально задумывала новую прическу еще и с расчетом на совместное вечернее времяпровождение. Потом  - уже дома - вдруг вспоминаю тепло его щеки – секундное ощущение, но какое!… Собственно, на этом мой околопрофессиональный праздник и кончается – я устало засыпаю.

Часть 17. Усталость.

Понедельник, рабочий ритм, отличное настроение, новые идеи… Звоню Андрею с наметками на съемки: во вторник – день пассажира, и у меня есть хорошие задумки для теленовостей на этот счет. А в ответ на мое рабочее рвение у него неожиданно всплывает идея совместного ужина.
- Какой ужин, Андрей!? У меня ребенка некуда деть, так что – разве что у меня…
- Да? А я думал, он у бабушки… - в голосе откровенное разочарование.
- Ну, ты можешь, конечно, приехать к нам на пельмени, - уступаю я.
- Ладно, заеду, обсудим, как и что завтра снять…

Он возникает на пороге около восьми вечера с горячей пиццей в руках. Мы с сыном – очень большим любителем пиццы - сражены наповал. Ужинаем - почти по-семейному, - болтаем о том - о сем… И можно бы порадоваться и оттаять, но моя мечтательная влюбленность почему-то отходит на дальний план. Это тепло, это дружба, это надежность… а стихии больше нет. И я даже не могу толком понять, в какой момент она пропала, только в тетради со стихами строки «приходишь в гости, приносишь пиццу» неожиданно просто и откровенно рифмуются с фразой «но трудно снова в тебя влюбиться».

Съемки на следующий день проходят практически без Андрея. И потом еще несколько раз мы едва созваниваемся. Идея снять «героиновый» поезд виснет в воздухе на неопределенное время. Я в пылу предвыборной агитации мотаюсь по области вслед за кандидатом. Звонить самой некогда. Встречных сигналов на пейджер не поступает.

А потом и вовсе выясняется, что Любишина отправили в отпуск. Появляется на рабочем месте он за неделю до выборов, я звоню ему изначально просто так, услышать его голос и переброситься парой дежурных фраз. Убежденно говорю о том, что наш кандидат победит. И прощаюсь до после-выборов.

Воскресный день начинается с бодрого голосования. Потом удается выкроить время для похода на рынок. Неожиданно для самой себя покупаю новогодний наряд из серии того, что никогда бы не одела на люди. В боевом настрое приезжаю на работу, начинаются разъезды телевизионной группы по избирательным участкам, суета, подготовка экстренного выпуска новостей. В ночь начинаются подсчеты. Посреди офисного коридора – монитор с постоянно обновляющимися данными. Поначалу мы уходим вперед. Отрыв, всеобщее ликование… телегруппа от большого стресса начинает «расслабляться» в узком кругу за бутылкой водки. А через пару часов столбики основных конкурентов подравниваются, и мы даже начинаем отставать. И стресс снять уже никому не удается. Массовый психоз заканчивается под утро в специально арендованном баре. Точную цифру отставания не знает никто, но уже очевидно, что проиграли по-глупому. Как уточняет через сутки избирательная комиссия, на три с половиной процента. Но от этого уже не легче…

Не легче практически до конца недели. Потому что рушится все, предновогоднего настроения не наблюдается вообще, и все занимаются только тем, что слоняются без дела по офису, выясняя, будет ли работа в будущем или можно сразу начинать поиски нового места. Я понимаю, что нужно бы позвонить Любишину, а перед этим определиться, будет ли все-таки передана им «Газель», но душевных сил для того, чтобы «наехать» напрямую на кандидата, уже нет, а его помощники просто смеются в ответ на мои намеки. Самое большое желание – сжечь все мосты и уехать из города как минимум на полгода. А лучше на четыре – до следующих выборов…

Андрей вспоминает обо мне сам. Не ответить на его сообщение на пейджер уже нельзя. Разговор, впрочем, получается грустным и безрезультатным. Кажется, я даже не поздравила его с наступающим новым годом. Но мне и впрямь было уже не до этого.

Новый год прошел… не то, чтобы в одиночестве, но компания ограничилась сыном и кошкой. Когда я рассказываю об этом первого числа по телефону маме, она отвечает с подавленным ужасом: «Вот это ты устала…»

Эта бессмысленная усталость остается определяющим жизнеощущением еще почти на месяц. Собраться с силами и поговорить с неудавшимся губернатором по поводу «Газели» я по-прежнему не могу. Порой кажется, что он сам пребывает в таком же настроении, как и все рядовые сотрудники его предвыборного штаба. Ксерокопия письма с многообещающей визой продолжает пялиться в рабочем столе… впрочем, я за столом оказываюсь все реже и, услышав новые гонорарные ставки нашей газеты, сосредотачиваюсь на поиске нового места работы.

Эпилог. Совершенно случайная встреча.

После полуторамесячного послевыборного затишья к 23 февраля число моих мест работы приравнялось к трем. Жизнь стала набирать привычно-сумасшедшие обороты и во всех отношениях налаживалась. Правда, праздновать сразу в трех местах день защитника Отечества я не рискнула. Ограничилась двумя, и то очень непродолжительными, соучастиями в застольях. А на радио, где я на тот момент еще числилась стажером и ни разу не вышла в эфир, заскочила постольку поскольку. Убедилась, что никому там до меня дела нет – и спокойно пошла на троллейбусную остановку.

Правда, перед тем, как уйти от телефона, набрала-таки номер Любишина. Он оставался, пожалуй, единственным из сколько-нибудь дорогих мне мужчин, которого я на тот момент еще не поздравила. Его рабочий телефон уже не отвечал. С чувством выполненного долга после пятого гудка я положила трубку… и через пять минут наткнулась на Андрея в троллейбусе.

Непривычно было видеть его в общественном транспорте. Но разговор вышел настолько же теплым и дружеским… насколько и ни к чему не обязывающим. Просто обменялись последними новостями. Я о своих «предпоследних», впрочем, успела вкратце рассказать ему по телефону за неделю до того, поздравляя с Днем транспортной милиции. Так что оставалось только упомянуть о появившемся третьем месте работы… и намечающемся четвертом. А он в тоскливом пессимизме собирался ложиться в больницу на очередное обследование своей прихрамывающей ноги и там обдумывать способы сменить род занятий. Похоже было, что на сей раз его действительно достали.

На середине нашего общего троллейбусного пути зазвонил мой пейджер. Прочитав короткое сообщение, я непроизвольно произнесла вслух: «Отлично!»
- Ждут? – спросил Андрей понимающе.
- Да, - улыбнулась я.

Потом еще была пара фраз на остановке – о том, что он разорился на мобильник и проплачивает его ровно настолько, чтобы давать жене возможность найти себя в любое время. О том, что я бегу за сыном в детсад, где в честь праздника короткий день. И – напоследок – о том, что в этом маленьком городе мы непременно сможем при необходимости найти друг друга. Или встретиться в троллейбусе.

Через пару шагов я оглянулась. Мой лирический герой уходил вдаль - знакомой прихрамывающей походкой – слегка потрепанный, уставший - и, как всегда, очаровательно одинокий…

Февраль 2000 года – 25 февраля 2001 года.