Глава 2. мокрая с ног до головы, мокрая до нитки

1.
На ступеньки одной ногой вставали крупные капли дождя, не давая дверям закрыться. И словно сон: за пеленою дождя, прямо по лужам, кто-то, как будто босяком, бежал, бежал к моему трамвайчику.
Сердце сошло с орбит, скатилось вниз, там, не переваренное глухо билось, толь в страхе, толь в волнении... Ведь мокрая с ног до головы, мокрая до нитки девушка вскочила на последнюю ступеньку. В глазах, в улыбке, в каждой черточке был дождь, и я был отраженьем.
 То было начало новой жизни... иль сном, сладким сновиденьем.

2.
Она одетая в легкое платье, с нарисованными на нем каплями дождя, смотрела на меня, ласковая и родная. Я знал ее тысячу лет, потеряв при рождении, знал, ждал искал, и нашел в этот дождливый вечер. И уже боялся потерять.
НЕ было ненужных красных пятен на щеках, не было застрявших слов в гортани. Был только дождь. И даже мой трамвай в тот миг на целые столетия потерялся, он выпал из дырявого кармана. А мы...
Мы бежали под дышащим паром прозябшим фонарем, вздыбали брызги и не думали об завтра. И завтра не было, а было лишь промокшие ботинки, где поселилась стая пузырей. И мы стащили их, швырнули по ботинку в испуганных прохожих, что отползали в стороны, кося огромными глазами. Но то были лишь неповоротливые дождевые черви. И девушка завидев их, бездарно притворяясь, пронзительно визжала. У нас от смеха болели животы.

3.
На залитых дождем улицах кто-то шел и вкручивал в перегоревшие фонари лампочки. Но дождь не прекращался. Тротуары текли-стекали в разинутые жадно канализационные люки. Проваливавшихся в них дождевых червей спасали только их раскрытые зонты.
Так и не встретив того, кто зажигает фонари, мы срывали с земли опавшие кленовые листья, отряхивая с них воду и окуная в дождь, собирали их в кучу. Зачем? Да, просто так!
Мы бежали за дождем, а он шел мерным шагом, так по взрослому, оглядывался на нас, что мы смеялись над этим взглядом до боли в животах.
И где-то колесил по пахнущим осенней влагой рельсам мой трамвай.

4.
И как это часто бывает, собрав огромную кучу листьев, мы начали целоваться, жадно горя ушами, но и забыв дышать.
Огромная куча была в пол неба, а мы стояли рядышком и целовались.
- Ты любишь меня? - спросила девушка, и тогда я  впервые услышал ее голос. Заулыбался от удовольствия, не задумываясь о смысле.
Она сонно прикрыв глаза, еще горела от последних поцелуев, ревниво заливаемая прикосновениями дождя... но ответ должен был, слетев с моих губ, коснуться ее, успокаивая.
- Люблю! - вспыхнул я, но дождь погасил мои слова.
- А что такое любовь, мальчик? - девушка, мокрая с ног до головы, стряхивая последние поцелуи, словно капли, пристально посмотрела на меня. В ее глазах был осенний дождь...
Чувствуя, как бьется не переваренное сердце, я не смог ничего ответить, мои слова зачеркивали косые мокрые линии. И вдруг на мое молчание в ее глазах промелькнула печаль, но на губах ее была улыбка, и я поцеловал эти губы, закрыв мир за опущенными веками, впивался губами в дождь.
- Ты чудо, мальчик, - сонно шепнула она.
И ее не стало. Или не было вовсе. Толи сказка, толи бред.

5.
Где-то колесил по взмокшим улицам трамвай, разыскивая меня. Дома с выбитыми пробками нависали над ним, и булыжные мостовые были взрыты, перерыты  коварно ухмыляющимися дождевыми червями.
Трамвай завязал в грязи и ему все больше не хватало обычных для трамваев рельс. Дождь множил ржавые пятна по бокам, мечущиеся дворники на стеклах не давали прямых углов и линий.
 Настал момент, когда трамвай не находил больше сил, и он сдался. Раскрыл двери жаждущим дождевым червям, которые в спешке прокладывали рельсы к огромной куче кленовых листьев, возвышавшейся над погруженным во тьму городом.
За исключением тех улиц, где шел тот, кто вкручивает лампочки и чинит фонари.

6.
Колеса, порабощенные деревянными колодками шпал, постоянно падали и поднимались. В домах без электричества задремавшие под шум дождя  вздрогнули от скрежета стальных деталей, того куска железа, что был совсем недавно моим трамваем.
Я пришел в себя под этот скрежет. Я по-прежнему стоял возле огромной кучи кленовых листьев в пол неба. И где-то шел дождь, мокрый с ног до головы... один. Ее не было. Лишь вдалеке, в теле осеннего дождя, шумели миллионами колокольчиков ее слова:
- Что такое любовь, мальчик?
Мне казалось, что трамвай уносит меня с мокрых улиц, но уже не мой, он наполнялся людьми, что было странно. А мне хотелось, чтобы они были дождевыми червями, но все также глухо стучало не переваренное сердце, и слезы были невидимыми. На лице корка.

7.
Когда глаза были открыты, сквозь них проносились вздрагивающие от озноба дома. Дождь кончился, и лужи, уставшие и уснувшие, быстро остывали без волн от падающих капель.
Сезон дождей притаился и посеревшие от влаги лица быстро принимали привычный для многих вид, и в дома возвращалось электричество.
Дождь. Я  вглядывался в безразличное лицо оставленных им застывших зеркал. В них он уже не был тем взрослым, что останавливался и смотрел, не потерялись ли мы... мы потерялись, и ему стало все безразлично.
Именно тогда город заразился гриппом.
Его лихорадило, да и я сопливил дай боже.
Трезвый и злой кондуктор, распихивая битком набитый трамвай, матерясь и усиленно работая локтями, вытряхивал из неотъемлемо ропчущих пассажиров плату за проезд. Меня он не трогал, прятал взгляд, и старался не привлекать к себе моего внимания. Я играл в его игры, притворяясь, что мы и вовсе друг друга не знаем... разыгрывая из себя безнадежно больного.
Сопли выглядывали храбро из носа, я пряттал их бурлящим вздохом. Но люди, косясь, замечали. Некоторые из них набравшись неимоверной наглости, лезли дождевыми червями ко мне. Хотя я не видел их глаз, они не хотели оставлять меня в покое. Они говорили мокрыми словами, но в этих словах не было ничего от осеннего дождя и я не слушал, но иногда долетали звуки...
- Милок, ты весь горишь!
Ладно, соглашался я, не собираясь спорить.
- Тебе бы в постель, молочка с медом.
- Водки ему!!! - восклицали уже другие, гневно зажимая рты первым, - Водки стакан и перца!
Первые бились, вырывались из цепких объятий и вопили яростно во весь вагон:
- Да, как вы смеете?!
Они забывали про мои сопли, и я благодарно не обращал на них больше внимания, плавя палящим дыханием стекла, время от времени прятал бурлящим вдохом сопли и катил дальше. Но взмокший, смертельно уставший трамвай уже не был моим. Теперь, я знал это точно, его хозяевами были эти люди, которые предали свою любовь к дождю.
 А в его безразличном застывшем лице, я все не мог разглядеть мокрую до нитки девушку, бегущую босиком по полным до краев лужам... я не видел ее, и поэтому безразлично закрывал глаза.

8.
Я убежал на одной из остановок. Трамвай все тише скользил по затерянным улицам, а я разыскивал с поселившимися на них пузырями. А кто-то надо мною вкручивал лампочки, он поздоровался со мною, но я не ответил;
задумчиво, в полубреду, шел домой, наблюдая за шагающем в лужах собой.
 Кто-то, вкручивая лампочки, в тревоге следил за мной с верху, с неба, с одинокой луны. Ночью луна, скатившись ниже рваных туч, стучалась в окно. Я не открывал, в горячке царапая щеки об подушку.