Вечность на двоих часть 1

Посвящается братьям Стругацким и доктору Фрейду

 * * *

 31-й день 12-го месяца 10-го года полета по Времени Льва. Последний день года!

 Итоги дня кратко

Сегодня много разных годовщин. Мне, например, исполнилось четырнадцать лет. И я многое узнал (в смысле, ты мне рассказала) и понял. Про тебя, про себя и про Корабль. И, между прочим, понял, зачем записывать каждый день. Ты всегда следишь за тем, чтобы я вел этот дневник. День прошел — сядь, детально припомни все по порядку, как будто это происходит заново, и запиши. Потом можешь прочесть и вставить комментарии. И почему я в дневнике отсчитываю дни полета по Времени Льва, а ты по Времени Кошки. По Времени Кошки сегодня тоже Новый год, но это ты сама запишешь. Хотя ты не записываешь в дневник, ты пишешь в полетный журнал. И обещаешь и мне разрешить записывать в него, но пока еще рановато. Но это то же самое. Потому что, как я сейчас, вот только что, когда сел записывать, вспомнил, что сегодня узнал, что мой дневник тоже будет включен в полетный журнал! Вот здорово! Или нет, даже не будет включен, а давно уже включен туда.

Прости, я опять нарушаю порядок записи. Все это надо было писать в подробной части, а не в краткой. А здесь — что еще было десять лет со дня Старта Корабля. И еще был твой день рождения. И еще Будущие годовщины, но их тоже только ты отмечаешь, потому что это для меня они Будущие. Обычно ты про них
 вообще ничего не говоришь, а сегодня рассказала.

Ах да, я опять обращаюсь к тебе, а надо писать о тебе "Кэт" и "она", как будто тебя со мною нет, хотя на самом деле ты всегда где-то рядом. Ладно-ладно, сейчас исправлюсь, я помню, что обращаюсь не только к тебе, но и к себе, когда буду читать этот дневник много Времени Льва спустя. А может, его и другие люди прочтут. Но это мне совсем трудно представить, потому что я их не помню. Они только в книжках.

 * * *

Подробная запись важных событий за день

Утром было так.

— И здесь тоже! — повторяю я все чаще, вставляя закладку, закрывая книгу и принимаясь за следующую.

Сегодня Новый год и мой день рождения. Мне исполняется четырнадцать лет. У Кэт тоже день рождения — у нас он в один день — но она никогда не говорит, сколько ей лет. (Комментарий: сегодня я и это узнал — сорок шесть, вот сколько. Но это потом).

Вчера я одновременно окончил три курса: китайскую философию, аристотелеву логику и булеву алгебру — "научился, наконец, думать", — сказала Кэт, — и пытаюсь теперь проверить одну мысль, или даже, скорее, не мысль, а какое-то смутное ощущение, что люди, описанные в книгах, в чем-то важном совсем не похожи на нас с Кэт. Вспоминаю все новые книги, где может быть подтверждение, открываю их — да, так и есть!..
 "Не знаю, Рэд. Может, ты со мной больше встречаться не захочешь..."
 "Помните, дон Тамэо, как остроумно вы осмеяли его кривые ноги?.."
 "Он же вас, пан Перец, очень любит, ему без вас тошно, и отпускать вас отсюда ему просто-таки невыгодно..."

Похоже, два человека — оба! — могут помнить, что случалось с ними обоими больше дня назад, и не знать — никто из них — что будет завтра! А я всегда думал, что у каждого человека своя память, каждый помнит то, чего не могут помнить другие. Нет, не думал, а, скорее, представлял, что ли. Потому что если как следует подумать — логически! — то это ни из чего не следует. То есть у нас-то это так и есть, я помню все по Времени Льва, а Кэт по Времени Кошки. По Времени Ян и по Времени Инь, сказали бы сто китайских философов.

Но нас-то ведь только двое, а со многими людьми могло быть по-разному. Если бы нас было сто, и мы бы ели за круглым столом, на самом деле, наверное, было бы не сто разных воспоминаний, как мне всегда казалось, а всего лишь те же два. А интересно, сколько из нас были бы какие? По пятьдесят? И как у нас: мужчины по Льву, женщины по Кошке? Или это опять необоснованная экстраполяция, и было бы нас по пятьдесят, но случайно? Или даже не поровну, не по пятьдесят? Десять к сорока, или даже один к сорока девяти? Но ведь, по крайней мере, не может же быть так, чтобы у всех была память одного типа? Нет, наверное, я же читал только что:
 "...— я вас отвезу.
 — Правда? — обрадовался Перец.
 — Ну. Мне завтра на Материк ехать, железный лом везти. Вместе и поедем."
 Вот Перец не знает, что будет завтра, а Тузик знает и говорит ему. Так, а что там было по времени Переца дальше?.. Дальше они как раз и не едут! Какой же я был болван! Тузик вовсе не знает, что будет завтра, он только предполагает, да и то неправильно. Так это что же — одна память у всех?!. А как же мы с Кэт? Нет, снова рыться в книгах у меня терпения не хватает. Спрошу у Кэт.

 — Кэт! Скажи, люди в книжках...

 — Подожди, довяжу до конца ряда... — Через минуту она оставляет вязальщик и снимает очки. — Что ты спрашиваешь?

 — Люди в книжках — они не такие, как мы? — повторяю я. Кэт не удивлена моим вопросом и не переспрашивает, что я имею в виду. Ну вот, конечно, опять я все расскажу ей завтра, когда она будет спрашивать, как прошел вчерашний день. Никогда не могу удержаться. Да и понятно: зачем мне завтра делать что-то ради сегодня, ведь сегодня тогда уже пройдет. А кроме того, разве я могу отказать, когда Кэт о чем-нибудь меня просит? (Комментарий: каким я был ослом еще утром! Она просто каждый день читает полетный журнал, а там есть все эти записи, так что мог и не рассказывать...)

Хотя она-то мне, небось, ничегошеньки не говорит про завтра, как ее ни проси, только скажет иногда, например: "Не ходи сегодня по потолку, ладно?" — и прячет мои магнитные ботинки, и я, конечно, пытаюсь взбежать по стене без них, это так здорово, я разбегаюсь подальше, из коридора, на бегу рукой отталкиваюсь от стола, чтобы повернуть, — диван раз — спинка дивана два — три шага вверх по пружинящей стене, раз, два, три — почти до черного иллюминатора — и я мягко падаю на диван, но он сердито сбрасывает меня на пол кувырком вверх тормашками, и назавтра я хожу с шишкой, а Кэт огорчается.

Я, вообще-то, не люблю ее огорчать. Она старенькая. Хотя и не такая старенькая, какие бывают бабушки в книжках. Если подумать, такие, как она, у таких, как я, в книжках бывают мамы. Но я почему-то привык о ней думать, как о бабушке. Когда был совсем маленьким, думал, что вырасту и обязательно на ней женюсь. Хотя как раз тогда она казалась мне очень старенькой, наверное, по сравнению со мной. (Комментарий: а вот и нет, не только по сравнению! Надо больше доверять своим впечатлениям!) Потом стал читать книжки и понял, что надо не только вырасти, но и состариться, и вообще так не бывает, чтоб женились на своих бабушках. Она, правда, мне не родная бабушка, а приемная. И все равно... Ну вот, она задумалась.

 — Кэт!

 — Почитай "Понедельник начинается в субботу", — отвечает она и берет вязальщик. Сегодня у Кэт получается зеленый свитер с синими птичками и веточками. Каждый день до обеда она вяжет мне свитер, каждый день после обеда я хожу в новом свитере, а вечером Кэт всегда ловко распускает его, запустив
 вязальщик в обратном направлении, и смотанные в клубки нитки аккуратно раскладывает по местам в ящички шкафчика для мелочей. "Перед Скачком все должно быть так, как было и будет перед всеми Скачками, — приговаривает она. — Так записано в Инструкции". Я уже спрашивал Кэт, зачем мы все снова и снова, каждую ночь перескакиваем световой барьер, ведь он только один? Или мы зачем-то то увеличиваем, то уменьшаем скорость? Тогда зачем? "Почитай в Физике про тахионы и тардионы" — ответила Кэт. Я читал, но ничего не понял. И со скоростью непонятно — почему при переходе барьера мы опять оказываемся по ту же его сторону, пусть и с заменой тахионов на тардионы и наоборот. А при следующем Скачке — обратно. Хотя и понятно, что тогда при увеличении скорости придется переходить барьер опять и опять. Но зачем все это, тоже непонятно. Придется потом еще спросить.

Интересно, почему я сегодня пожалел Кэт, подумав о ее возрасте? Ведь я помню, бывало, она с трудом ходила по комнате с палочкой и охала, когда садилась и вставала. А как раз сегодня утром она делала зарядку! Хотя вообще-то сегодня Кэт грустная. Всегда смеется, а сегодня почему-то заплакала, когда я пошутил, как обычно, что она молодец, и что пусть она подождет еще немного, я вырасту, женюсь на ней и буду о ней заботиться... Нет, ну какой я все-таки идиот! "Почему-то!" Ведь знаю же, что Кэт заранее все известно, что я сделаю и чего не сделаю, и расхвастался! (Комментарий: наконец-то сообразил!) Хорошо, что завтра она уже забудет. Кэт всегда забывает, когда я ее огорчаю. (Комментарий: болван!) Раньше я думал, что она притворяется. А потом как-то она порезала палец, когда мне лень было самому сделать себе бутерброд с колбасой, я очень испугался, кровь даже сквозь бинт проступила, а на следующий день даже маленького шрама не осталось... А ведь, пожалуй, дело не только в памяти! Да, надо почитать "Понедельник"... (Комментарий: давно пора!)
 
Ну вот, так бы сразу и сказала, что контрамотка! Теперь все понятно. Когда мы вечером наводим в Корабле абсолютный порядок, ложимся в Коконы и засыпаем, Корабль делает Скачок, и для меня уже завтра, а Кэт, наоборот, попадает в мое вчера, а ко мне в завтра попадает Кэт не из сегодня, а из послезавтра...

— Кэт!

— Сейчас, подожди минуточку... Что?

— Кэт, ты вчера была в завтра?

— Нет, мой дорогой, завтра у меня будет завтра. Это у тебя оно было вчера!

Ну конечно, я для Кэт — тоже контрамот, а сама себе она кажется обычной. И никакая память, действительно, тут ни при чем. Бедная моя Кэт! Вовсе она не забывает огорчений. А самое страшное, что это только я так хорошо устроился, что она для меня все моложе... (Кстати, получается, что я действительно смогу на ней жениться! Вот это здорово!) Но для нее-то я никогда не вырасту, а она никогда не станет моложе! Тоска!

— Кэт, — говорю я, — я уже почти взрослый. Расскажи мне все, что будет. Ты всегда пугала меня, что это страшно: знать, что будет. Так вот, я больше не боюсь!

И снова Кэт не удивляется.

— Давай, я расскажу тебе, — тихо гoворит она, — что было со мной. Что будет с тобой, ты при этом тоже узнаешь.

— Хорошо. — Я устраиваюсь с ногами в моем любимом зеленом кресле. — Расскажи мне, что было с тобой. Я ведь раньше думал, что знаю что было с тобой, и только сегодня узнал, что это то, что с тобой будет.

— Да, я догадалась, что ты понял. А кроме того, давно, когда я сама была маленькой и хотела узнать о будущем, ты всегда говорил мне, что ты все узнал, когда тебе исполнилось ровно четырнадцать лет.

Мне становится не по себе. Я сам ей говорил? Когда Кэт была маленькой? Мне становится очень не по себе, но Кэт мне жалко больше, и я не подаю вида. Я даже улыбаюсь. Кэт снимает очки, испытующе смотрит на меня и, успокоившись, кивает.

— Сколько я себя помню, — начинает она, откладывая очки и вязальщик в сторону, — всегда рядом со мной был Леон...

— Но, Кэт, ведь Леон — это я!

— Нет, не ты, — сердится Кэт, — мог бы и сам догадаться, когда я говорю не "ты", а "Леон", значит, это не ты! По крайней мере, не тот ты, каким ты себя помнишь по Времени Льва, а ты, каким я тебя помню по Времени Кошки! Так что это очень даже не ты! И, знаешь что, или ты будешь молчать и слушать или я решу, что ты все-таки еще маленький...

— Нет, нет, я больше не буду, Кэт, ну пожалуйста, Кэт! Ни словечка больше не скажу!

— Хорошо, но только помни, что ты обещал. — Она поворачивает регулятор света на подлокотнике до "сумерек", сбрасывает тапочки и тоже устраивается с ногами в кресле, спинка которого тут же прогибается так, чтобы ей было удобно. Это у меня от Кэт такая привычка — сидеть в кресле с ногами... Или у нее от меня?..

— Лeон всегда был возле меня, — вспоминает Кэт, сложив руки на коленях и глядя куда-то далеко-далеко, сквозь книжные полки и стену Корабля, сквозь космос, в свое прошлое и мое будущее. — Он всегда заботился обо мне, всему учил, все время знал, что мне будет нужно, и никогда не помнил, что мы с ним делали вчера.

""Как ты со мной", — хочется сказать мне, но я молчу, а голос у Кэт грустный-грустный.

— Только, в отличие от тебя, я всегда слушалась Леона, — неожиданно улыбается она, словно прочитав мои мысли, — и никогда не повторяла до бесконечности своего вопроса, если он не хотел на него отвечать и говорил: "Подожди, вот вырастешь и все пoймешь." Ну ладно. Кажется, так все было и до
 Полета, хотя это время я плохо помню. Тогда вокруг было много людей, но таких, как он, больше не было. Думаю, это значит, что там, куда мы летим, среди всех людей не будет ни одного как я...
 (Комментарий: и я боюсь — там, куда мы летим, не будет больше никого как я!.. Или нет, там, откуда мы летим — ведь она об этом месте?.. Запутался. Ах, нет, это одно и то же место, откуда она летит и куда я лечу. Так что все правильно — и не было, и не будет. Если Кэт помнит правильно).

— И вот, когда мне исполнилось четырнадцать лет, а ему было в это время сорок шесть, он привел меня сюда, в библиотеку, посадил в это кресло, сам сел напротив, где ты сидишь, и стал рассказывать. Начал с того, что я уже знала, а потом постепенно объяснил все-все. Мы летим в Корабле, управляется Корабль автоматически, и сядет тоже сам. Собственно, посадка уже произошла, для каждого из нас по времени другого, на каждом конце маршрута, так что глупо сомневаться в способности Корабля приземлиться самостоятельно. (Комментарий: а мне и в голову не приходило сомневаться. Девчонки — трусихи). Пока мы летим, мы должны хорошо изучить все, что положено, а это записано в Инструкции в полетном журнале — и физику, и математику, и биологию, и все остальные науки, а также лингвистику, историю и художественную литературу, и много чего еще понемногу, например, музыку и живопись. На физике, математике и биологии строится теория контрамоции: что это такое, и как осуществляется, и как действует на человека. А все прочее нужно для того, чтобы договориться с жителями планет, на которые летит Корабль, суметь объяснить им теорию контрамоции и организовать строительство и запуск Корабля. Для этого, кроме теории, нужно будет изучить сам Корабль. И не только как действуют его механизмы, но и как его строить. И еще одно важное дело: надо найти себе второго члена экипажа, суметь организовать его (ее) усыновление (удочерение) и суметь о нем (о ней) заботиться начиная с младенческого возраста, и все это, между прочим, тоже требует какой-то подготовки. Так что, хотя Полет очень долгий — пятьдесят шесть лет — чего-чего, а дел нам всегда хватит!.. Под этой Инструкцией в полетном журнале стоят обе наши подписи, но лично ему кажется, что ее все-таки написала я, то есть, напишу, когда стану мудрой бабушкой, а он только вносит дополнения и исправления по результатам полета. В Инструкции много мелких заботливых старушечьих предосторожностей. С другой стороны, может, таковы все Инструкции для космонавтов? В ней сказано, что мы не можем отчетливо знать из своего опыта, как был отправлен Корабль, как он прибудет или прибыл, полетит или полетел назад, потому что каждый из нас был слишком маленьким, чтобы все хорошо понять и запомнить при своем старте, а для другого этого события еще не было. Поэтому, хотя в полетном журнале, кроме Инструкции, есть записи, сделанные нами обоими, все, что мы можем узнать из них, поможет нашей подготовке, но не подскажет нам в деталях, как выполнять миссию, к которой мы готовимся. Единственное, что ясно — что оба мы с ней справимся (справились), иначе Корабль не мог бы существовать. Но чего будет стоить каждому из нас его успех, и как он окончит свои дни на чужой планете, нам
 знать не дано...

— Тут я, помню, перебила Леона (как видишь, у меня терпения хватило на гораздо более длинный кусок рассказа, и все равно, ответив на вопрос, он попросил его больше не прерывать). "Как же так, — сказала я, — разве нельзя вести дневник до последних дней, и всегда класть его на одно место? А тогда потом можно будет прочитать в нем все вперед. И где кончатся записи..." — "Да-да, — ответил тогда Леон, — отличный проект. Но для этого нужно превратить свой дневник в местный, повернуть его во встречное время, понимаешь, чтобы он отправился обратно. Возможно, для этого достаточно, например, сфотографировать его. Но штука в том, что этот проект не удался. В полетном журнале нет фотокопий наших дневников позднего времени, ни моего, по Времени Льва, ни твоего, по Времени Кошки. И неизвестно, почему". — Поэтому, — написано в Инструкции, — лучше нам и не знать, что кому предстоит, и Леон с этим согласен. Ибо наше с ним время течет в разные стороны, и, только пока длится каждый день, живем мы вместе, ночной же Скачок разделяет нас. И каждый живет только раз, но
 вместе — вечно, ибо нет здесь начала и нет конца. И в этой общей вечности — наше счастье: кто еще мог бы так нежно заботиться друг о друге, как не те кто знает будущее друг друга?.. И Леон рассказал мне свое прошлое, а я узнала свое будущее. Мнe предстояло расти, учиться, взрослеть, и полюбить Леона, и выйти за него замуж в восемнадцать лет, когда ему будет сорок два. Правда, это только для меня будет день свадьбы, а для него он будет днем чего-то вроде вынужденного развода. Но я-то все же стану его женой, потому что мой следующий после свадьбы день уже будет его днем до развода. И, положим, я-то выскочила бы за него замуж хоть в четырнадцать — прямо в тот «объяснительный» день рождения — хоть в двенадцать, а хоть и в десять лет, потому что безумно обожала его всегда, — Кэт улыбнулась, наверное, тому, какой она была в восторженной дурочкой, — но он сразу объяснил мне, что есть такая наука психология, и когда я изучу ее, то пойму, что в этом случае я непременно возненавидела бы его позже, когда стала бы постарше, так что нечего изображать Лолиту. Что? Про нее он мне потом даст почитать. Так что восемнадцать лет — и ни днем меньше... "А в двадцать два, — сказал он, — ты напишешь научную работу". Так и вышло, я написала ее, "Траектория Полета как неподвижная цепь вращающихся односуточных колец времени типа Инь-Ян (Кошки-Льва)".

Но сейчас не смогу тебе рассказать про нее подробно, хоть ты и прошел китайскую философию. Сначала прочти в учебнике физики, как гамма-фотоны на очень маленьких отрезках времени, в силу квантовой неопределенности энергии, возникающей из-за фиксации момента времени, могут превращаться в пару виртуальных частиц, электрон (е–) и позитрон (e+), которые сразу сливаются обратно, чтобы нарушение закона сохранения массы-энергии не превысило неопределенности.

Причем, чем больше энергия такого фотона, чем он "тяжелее", тем больше времени он проводит в таком "материальном" виде. Если бы могли лететь, превратившись в свет, то долетели бы куда угодно мгновенно, ястребом с ясным крылом, глядя на себя и на нас из сияющей пустоты — конечно, мгновенно только по нашему полетному времени, но и это было бы неплохо. Но мы очень тяжелые, так что в виде света, можно сказать, вообще не летим, только раз в сутки, в момент Скачка. Вот полет и занимает пятьдесят шесть лет. Ну ладно.

Потом посмотри остроумную гипотезу насчет позитрона — что это тот же электрон, развернутый по времени назад, а их взаимная аннигиляция при встрече — как раз момент такого поворота, происходящего в результате столкновения с фотоном.

Нам видится при аннигиляции электрона и позитрона пара фотонов, но это, очевидно, тоже один фотон, летевший по времени назад. Столкнувшись в электроном, он развернул его и развернулся сам, полетев теперь вперед. Например, летел себе электрон по Времени Льва и столкнулся с фотоном Времени Кошки, после чего электрон перешел во Время Кошки, а фотон— во Время Льва! Правда, фотоны Времени Льва и Времени Кошки различить невозможно — фотон сам себе античастица. Эта гипотеза придумана для того, чтобы объяснить известный факт неразличимости электронов. Все они «на самом деле» (то есть, если верна гипотеза) — это один и тот же электрон, который, шляясь по времени то туда, то обратно, заполнил своей траекторией всю Вселенную. Но, если вернуться теперь к представлению полета гамма-фотона как цепочки развилок и слияний пары частиц, легко видеть, что ее можно представить как неподвижную цепочку, состоящую из вращающихся колец времени, причем половинка каждого кольца, которая электрон, летит в пространстве в одну сторону, а другая — позитрон — в противоположную. А фотоны летят правильно в обоих временах и направлениях: время полета (по их часам) нулевое, поэтому нельзя выбрать одно из времен или направлений как правильное. Они просто являются связующими элементами между кольцами цепочки и могут, в принципе, быть сколь угодно кратковременными. На вид получается цепочка кругов Инь-Ян.

Конечно, мы с тобой, дорогой, не состоим из вещества и антивещества, иначе я не смогла бы поцеловать тебя на ночь, уложив в Кокон и сказав "спокойной ночи, спокойного Скачка". Все сложнее. Но тебе, наверное, сейчас интереснее не это. В общем, работу я написала, это было вроде экзамена, и мы стали работать и учиться вместе. Одновременно я поместила дневник, который, как и ты, вела с пяти лет, в полетный журнал, и стала делать записи в нем, но это неважно, главное — я смогла читать записи, сделанные Леоном в другой половине журнала. Между прочим, ты напишешь свою экзаменационную работу и начнешь работать с полетным журналом в восемнадцать, у тебя всегда были большие способности к математике. Но, как мне тогда рассказал Леон, я ему в четырнадцать лет не сказала, о чем будет его экзаменационная работа, так что я сейчас и не расскажу. Ты и так детально познакомишься со своим будущим раньше, чем я — со своим. Скажу только, что работа тоже о контрамоции, хотя это ты и сам можешь догадаться. Но я опять не о том. Я же должна говорить о себе. Итак, мы стали работать вместе. Сначала он больше помогал мне, потом я ему... Ах, нет, это я забегаю вперед, а тогда, тридцать два года назад, он только рассказал мне обо всем, но не подробно. И, знаешь, ничего они не дают, эти подробности. Наверное, у нас с тобой совсем нет литературных способностей. События-то мы излагаем, а как они повлияли на нас, какие чувства пробудили — нет, не получается. А ведь это важнее всего. Ну ладно.

— Итак, он рассказал, что нам предстояло жить и работать вместе. Он так и будет забывать все, что я помню, и помнить все, что со мной будет, и стараться заботиться обо мне... И делаться все моложе, пока нам не будет... а впрочем... он-то мне сказал, сколько будет мне и сколько ему, но я, пожалуй, тебе не скажу, потому что мужчинам такая предопределенность, бывает, портит настроение... И не перебивай, пожалуйста, ты же обещал, а то вообще перестану рассказывать!.. И когда нам будет по столько лет, сколько он назвал, тогда мы опять разведемся — но это только для меня будет грустный день, а он, наоборот, как он помнит, окажется в периоде отчаянной влюбленности — но до свадьбы (которая для меня и не свадьба, а наоборот). И тогда уже я буду его учить, а он будет все забывать, я буду воспитывать его, а когда ему будет четырнадцать, я все это ему расскажу, хотя он еще вчера и сaм все помнил... А завтра все забудет... И дальше я буду учить, кормить и опекать его, пока он, Леон, себя помнит, а что со мною будет потом — он знать не может...

— Все исполнилось так, как рассказал Леон. Одного только он не смог передать: как сильно я любила его. Но давно уже прошли те счастливые двадцать лет, что мы были женаты, и все осталось для меня позади. (Комментарий: ага, ага! Проговорилась! Она вышла за меня в восемнадцать, мне тогда будет сорок два, минус прошедшие двадцать лет, которые она назвала — мне будет двадцать два, когда я женюсь на Кэт! Ой! Через восемь лет! Неужели столько ждать?.. Хорошо хоть в журнал можно будет заглянуть через четыре года. Но и четыре года — ужасно много!) И все равно я счастлива, потому что у тебя-то все еще впереди, Леон. И не бойся, что у тебя тоже все будет позади. Поверь, это не страшно: ведь тогда все будет впереди у меня! Ты сам это скажешь мне через тридцать два года. Мы с тобой счастливые, правда, Леон? — и Кэт заплакала.

Я yтешaл ee, как мог, я не плакал, хотя мне очень хотелось, и я не стал уверять Кэт, что очень-очень сильно буду eе любить, хотя теперь знал это твердо. Я сказал ей, наоборот, что всегда-всегда любил ее, а если и шалил, так это не со зла, а по глупости, и пусть она не обращает на это внимания. Нy почему я не могу вернуться назад и сказать самому себе, идиоту, чтобы не смел огорчать Кэт? Там, в прошлом, сказать мне это может только она, Кэт. И ведь она всегда меня об этом и просила!..

— Ну, что мы теперь будем делать? — весело спросила меня Кэт, вытирая платком следы слез на лице.

— Довяжи мне свитер, пожалуйста, — попросил я тогда, — у тебя очень красиво получается.

А сам стал делать вид, что читаю Кибернетику, и даже перелистываю время от времени страницы. Но Кэт, конечно, не обманешь. Она поглядывает на меня иногда, когда думает, что я не вижу, и тихонько улыбается. Кэт знает, что я делаю: я придумываю свое будущее объяснение в любви, красивое, как в книжке. Нy и пусть знает! Все равно скажу его ей через восемь лет.

Больше ничего важного в этот день. Праздничный обед — вещь отличная, но как его готовить, пишет Кэт, а как съедать — писать неинтересно.

 * * *

 Итоги дня

Какой же я болван все-таки! Зачем ей мое красивое как в книжке объяснение в любви перед моей — но не ее — свадьбой! Надо будет приберечь его на будущее, до ее свадьбы! Не через восемь, а через двадцать восемь лет. Ох, как долго ждать!.. А впрочем, если так долго, наверняка она узнает о нем раньше... Да что я, в самом деле, это для меня раньше, а она могла запомнить и с того дня, как я его произнесу... Да она наверняка читала его я — я сам не знаю, для какой Кэт писал его. Наверное, все-таки для этой, что сидела напротив и вязала, пока я писал. Пускай у нее вчера будет хорошее настроение!