Лион-Тезэ-Москва

Нужно было выбираться из города, в августе на юге темнеет рано, а в темноте едва ли кто-то остановится, чтобы подвезти троих. О том, чтобы остаться  на ночь не могло быть и речи - чужой город, чужая страна, чужой язык, все чужое и всего лишь несколько франков в кармане - не хватит ни на гостиницу, ни на поезд.

Я одна в комнате, сейчас ночь и я не могу заснуть от воспоминаний, вокруг безмолвие зимы, но для меня мир полон звуков: это голоса людей, пение, и легкая как полет бабочки музыка, музыка Моцарта, то нежная и тихая, то скользящая, убегающая волшебная. И воспоминания мои то грустные, то светлые, сменяющиеся как узоры калейдоскопа.

Нам повезло - практически кидаясь на машины, удалось уговорить одного добросить до ближайшей заправки: “Там вы быстрее найдете попутку”, - говорит благодетель.
Я сижу на тротуаре около заправочного магазинчика, а Вика подбегает ко всем останавливающимся машинам и каждый раз разочарованно отворачивается от окошка водителя, получив отказ - у нас у самих пять человек, - возьмем только двоих, - нам совсем в другом направлении. Солнце садится. Мы в отчаянии выходим на дорогу, разделяемся и становимся по одному через каждые двадцать метров: Оля, я, Вика.

Я понимаю, жизнь - лотерея, сегодня ты вытащил счастливый билетик, а завтра кто-то другой, и ни за что наперед не узнаешь, когда твоя очередь. В доме напротив горят огни, у меня - темно. В любую минуту сюда могут войти, тонкая полоска света под дверью подсказывает мне: будет яркая вспышка и бесконечность свернется до пределов обычной московской квартиры. Когда смотрю на дверь, появляется страх, когда на окно - окунаюсь в реку спокойствия. Сейчас я не одна, и тот другой, он рядом со мной, молчит, потому что в темноте слова не нужны. Слова не нужны, когда перед вами окно и огоньки соседних домов. Кажется, сейчас январь 1999-го, мне 21 и я люблю жизнь, если, конечно, это не сон.
 Странно, мне впервые приснилась чужая комната, хотя, кто сможет отличить один от другого наши пенальчики. Мне немного обидно из-за того, что все так получилось, но так бывает всегда, когда двое знают -  то, что с ними происходит не реальность, а сон о чем-то большем.

Солнце садится, теряет форму шара, расползается по небу огромным красно-розово-фиолетовым пятном. Я смотрю в окошко маленького автомобильчика и вижу узкую полоску земли без единого деревца и огромный от горизонта до горизонта купол неба. В этом краю везде одна картина - холмы  и небо. Неба так много,  кажется, что оно вот-вот проглотит землю. “Здесь такие красивые закаты,”- говорит Оля, или  кто-то другой. 
Водитель оживился. “Что он говорит? Что он говорит?” -  спрашиваем мы с Викой, Оля - наш переводчик. Мы волнуемся и от того злимся. “Добросит нас до Бельвиля, а дальше нам не по пути,” - еще несколько десятков километров - не большая удача, но мы рады, потому что дорога не стоит на месте.   

 Грань между прошлым и настоящим необыкновенно тонка. Как только остаешься одна, кажется, что сможешь заново пережить прошлое. Вопрос только в том, зачем это нужно. Особая форма мазохизма, дешевая сентиментальность или попытка найти ответы на нерешенные когда-то вопросы?

Еще только половина десятого, а солнце давно село и в маленьком городке, на окраине которого, мы пытаемся поймать машину, горят уличные фонари. Уже совсем темно, и никто не хочет останавливаться. У меня болит голова и, кажется, начинается жар.
 Мы вспоминаем, что там, куда мы так спешим сейчас вечерняя молитва и, не сговариваясь, Вика и я начинаем петь “Богородице Дево”, Оля стоит немного поодаль. Когда слова молитвы заканчиваются, мы начинаем заново, и с каждым разом все сильнее, настойчивее. А в голове одно - отбросить все мысли и ждать - вот тот момент, когда ты абсолютно бессилен. Затормозила машина.   

Не могу заснуть. Включаю свет, щурюсь, ищу что-нибудь почитать, думаю, что так легче привести мысли в порядок. Руки сами натыкаются на исписанный лист бумаги. Я часто так делаю - хватаю бумагу, ручку и начинаю писать то, что чувствую. (Я  знаю, так делают многие) На утро читаю - чушь какая. Моя сестра как-то сказала: "Лучше перечитай спустя месяц." Пробегаю глазами по пляшущим строкам. С тех пор, как я написала это, прошел не месяц, а почти
Странно, сейчас я совершенно не помню, о чем это я писала тогда. Пережитая боль оставила чуть заметный след.


Если собрался ехать автостопом, никогда не думай о том, что тебе нужно попасть в такое-то и такое-то место, в такой-то и такой-то город - ты превратишься в один большой сгусток нервов. Дорога и только одна дорога должна занимать тебя. Отдайся ей целиком, забудь об уютном доме и всех обязательствах - только ты и дорога. Она слишком ревнива, чтобы допустить третьего. Я никогда не думала об этом, пока не оказалась здесь, на обочине скоростного шоссе не далеко от Макона. Нас высадили в темноту, перед указателем на Клюни. Проходит немного времени, и я сажусь на землю, обхватив колени, стоять больше не могу - болит голова, лоб горит. Интересно, сколько километров до города? Конечно, бессмысленно так сидеть, все равно никто не увидит нас в такой тьме, придется заночевать прямо у обочины. Только вот ночи здесь такие холодные, а у меня температура. Тихо-тихо подкрадывается отчаяние, или скорее безразличие.   Занудное нытье. Вика на меня кричит, нельзя так думать, нужно настроиться, именно настроиться, чтобы уехать, осталось совсем чуть-чуть, несколько десятков километров - и мы спасены - это уже мои мысли, хотя я с трудом понимаю, кто, что говорит, а уж тем более, думает. Кажется, я всегда здесь сидела, смотрю на часы, нет, только сорок минут. 
Я  поднимаюсь и говорю, надо идти в сторону города. Меня не слышат. Оля встала на дороге, и мы с Викой боимся за нее. На автобане много дальнобойщиков, в темноте не увидишь человека, не успеешь притормозить. Мы кричим на Олю, так стоять опасно, неужели она не понимает. Но с Олей что-то случилось, она упряма, слишком упряма. Не стаскивать же ее силой?
И тут совершенно неожиданно все соглашаются, да, надо уйти с этого проклятого места. Мы идем к мосту, огромный серый бетонный мост, в темноте он кажется чудовищем, еще минута и я угожу прямо в его брюхо. Мы здесь так одиноки, все вокруг не настоящее, сделанное человеком, но отрицающее его: мост, дорога, редкие машины и синяя гигантская неоновая надпись вдалеке. Мы потерялись в этом чужом мире, и молитва как будто умерла…
Свет фар и машина съезжает на обочину.

Я смотрю на фотографии - на всех изображена одна и та же церковь, но везде по-разному: с ночной подсветкой и при свете дня. Церкви семьсот лет. Это легко почувствовать. Наверное, семьсот лет назад появилась и деревня, кажется, с тех пор ничего не изменилось. Архитектура храма хранит в себе воспоминания о Древнем Риме. Снаружи - стертые камни, внутри - стертые лавки. Именно в этой церкви я увидела чудо: во время литургии через витраж на алтарь упал луч солнца, как будто Бог въяве показал нам, что вот Он, посреди нас.   

Теперь мне совсем не страшно. Последние километры -  и я дома. Я привыкла за месяц называть это место домом, потому что мой настоящий дом далеко, так далеко, что об этом страшно подумать.
Мы поднимаемся в гору, по знакомой дороге, правда, сейчас ночь, но совсем не страшно, а даже как-то по особому уютно, так уютно бывает только вечером, когда вокруг темно, а вдалеке огоньки. Мы идем к огонькам.
Вот и всё, наши, как обычно собрались вместе, сидят на траве, около забора. Смотрят радостно, а у нас такое чувство, будто с луны свалились. Начинаются расспросы,  я забываю про жар и про головную боль, рассказываю про путешествие. Здесь светло и можно, наконец, почувствовать себя в безопасности.