Алиса

Протокол собеседования Николины Франк, члена независимой ассоциации врачей-психиатров Германии с пациентом государственной психиатрической лечебницы Св. Августы, Сибиллой Браге.

10 октября 19___года.


— Здравствуйте, госпожа Браге. Меня зовут Николина Франк. Я представляю здесь независимую ассоциацию врачей-психиатров Германии. Сегодня завершается двухгодичный курс принудительного лечения, предписанного Вам в соответствии с вашим диагнозом. Цель нашего собеседования – выяснить соответствует ли ваше психическое состояние состоянию человека с, так называемой, нормальной психикой и готовы ли вы к возвращению в семью. Все ли вам понятно из того, что я только что сказала?
— Да, всё понятно.
— Хорошо, тогда приступим к делу. Вы родом из Чехословакии?
— Да.
— Чем занимались ваши родители?
— Мама работала учителем, а отец до сих пор занимается совершенствованием сварочных технологий.
— Из вашей истории болезни явствует, что первые психические отклонения проявились у вас еще в семилетнем возрасте. Расскажите, пожалуйста, о том, какими были эти отклонения и как заметили их ваши близкие.
— Понимаете, госпожа Франк, меня никак нельзя назвать каким-то странным ребенком. Я хорошо ладила с другими детьми. Я быстро заводила знакомства. Наверное, другие дети меня даже любили, потому как я всегда старалась быть хорошей подругой. Но, видимо мне все же не хватало общения. Началось все вот как. Мы гуляли с родителями в городском парке. Из-за опавших листьев не видно было травы на газонах. Родители предложили мне насобирать красивых листьев. И сами они время от времени поднимали с земли понравившиеся листья. В основном кленовые. Мне же почему-то больше нравились жухлые, уже свернувшиеся в трубочку от первых заморозков коричневые листья осины. Они крошились в руках, поэтому я обращалась с ними очень бережно. По дороге домой я только и думала, как бы не дать им рассыпаться. А дома я попыталась подарить их бабушке. Помню ее реакцию –  «Зачем мне эти жухлые листья?» И тут я поняла, что все остальные люди, которых я знаю, спросят то же самое. Впервые в своей жизни я испытала страх. И я представила себе человека, который бы принял от меня мои листья без вопросов и без благодарностей.
Потом у воображаемого человека появилось имя. Мне казалось, я всегда знала, как ее зовут. Алиса и никак иначе. Таким же образом возникла и внешность, словно бы я только вспоминала, как она выглядит.
Родным же, собственно, и узнавать нечего было. Поначалу я не держала существование Алисы в секрете, постоянно им рассказывала про нее, про то, как мы вместе проводим время в школе, про ее семью. Родители насторожились лишь тогда, когда узнали, что в нашем классе нет девочки с именем Алиса.
— Что предприняли родители, чтобы отучить вас думать об Алисе?
— Просто сказали, что так думать плохо. Я уже говорила, что считалась  идеальным ребенком, внимательной, любящей дочерью. Я послушалась – перестала рассказывать им об Алисе, потому как понимала, что им неприятно о ней слышать.
— Не могли бы вы рассказать о том, как складывалась ваша судьба и судьба Алисы в дальнейшем?
— Она, как и я, хорошо училась в школе. Нам обеим нравилось учиться. Интересы у нас почти совпадали. Конечно не всегда. Алиса, например, никогда не любила урок физкультуры, особенно командные игры. Я, наоборот, охотно играла и в волейбол, и в баскетбол. Алиса по характеру гораздо более замкнутый человек, по сравнению со мной. По сути-то она больше ни с кем почти не общалась, кроме меня. Родителям Алисы никогда не хватало на нее времени, они либо были на работе, либо в ссоре. Естественно, я пыталась уделять Алисе как можно больше времени. Школу мы кончили с одинаковыми оценками. Мне посчастливилось поступить на филологическое отделение Пражского университета, а Алиса не смогла набрать нужный проходной балл на вступительных экзаменах, и устроилась на работу.
Я сразу ушла с головой в университетскую жизнь. Помимо того, что я почти целый день пропадала на лекциях и в библиотеке, я еще участвовала в драмкружке и в университетской газете. У меня физически не оставалось времени на общение с Алисой. А она скучала. Я чувствовала это, хотя она никогда и не жаловалась. Работа оказалась ей не по душе. Телефонный оператор в мелкой фармацевтической компании, изо дня в день все те же телефонные звонки. Алиса стала замыкаться в себе. Меня же преследовало чувство вины, будто бы, я ее предала.
— Делились ли вы с кем-нибудь вашими переживаниями?
— Нет, я хорошо усвоила урок из детства. Но эти переживания не помешали мне отлично сдать все экзамены первого семестра. А в середине второго отца пригласили работать в Германию. Мы готовились к переезду.
— Что вы чувствовали, когда поняли, что уезжаете от Алисы?
— Вину и, в то же время, глубоко внутри, облегчение. Судьба, как бы снимала с меня ответственность за Алису. Я очень хорошо помню, как мы прощались. Алиса меня ни в чем не упрекала, лишь взяла обещание приехать в Чехию (Чехия уже к тому времени стала независимой, СССР распался) в следующем году.
— Расскажите, пожалуйста, о вашей жизни с момента прибытия в Германии и до того дня, как вы поступили сюда на лечение.   
— Первые два месяца по приезде в Мюнхен я вживалась в новую среду, заводила знакомства, привыкала к чужой стране, совершенствовала свой немецкий. Только на третий месяц я как-то вдруг осознала, что оставила лучшего друга в полном одиночестве. Алиса осталась один на один с ненавистной, монотонной работой, разваливающейся семьей и страхом перед будущим. А у меня жизнь внешне складывалась до противного успешно. Я училась в одном из лучших университетов Европы, отец мой стал очень хорошо зарабатывать, у меня появилось много новых друзей. И внезапно при воспоминании об Алисе, я поняла, как на самом деле все это для меня неважно. Где-то там, в Праге Алиса сидела одна в своей комнате и смотрела в окно на улицу. Более подробные картины рисовать не давало чувство самосохранения. Боль и так была слишком сильной. Здесь в Мюнхене я поняла, что стала взрослым человеком и прежнее оправдание насчет судьбы, которая якобы сняла с меня ответственность, больше не действовало. Напротив, я не могла представить, что это служило оправданием так долго. Ведь я б могла и остаться в Праге, если бы захотела.
Совесть гнала меня в Прагу. Я перестала осознавать происходящее вокруг. Помню лицо чешского консула, который выдавал мне визу. Потом лишь отдельные картинки, как воспоминания из детства: ужас, когда мама нашла билет на поезд в Прагу, секущий жест руки отца, когда он «категорически запретил мне ехать пока не окончу семестр», билет, который вырвала из рук матери, вагон 8 место 33 значилось на нем, бежала, думая, что гоняться вслед, потом визг тормозов и яркий-яркий свет круглых фар.
— Вы помните свой разговор с главным психиатром лечебницы, господином Штейером?
— Нет. Все что, осталось в памяти – это цвет коврового покрытия в кабинете господина Штейера. По-видимому, я все время разговора не решалась поднять глаза.
— Что ж самая тяжелая часть нашей беседы позади. Теперь давайте обсудим ваше нынешнее состояние. Считаете ли вы, что вы сейчас абсолютно здоровы?
— Да, пожалуй, как никогда. 
— Была ли когда-нибудь у вас подруга по имени Алиса?
— Нет, я вообразила ее себе в попытке избегнуть одиночества.
— Испытываете ли вы какое-либо чувство вины?
— Нет.
— Чем вы собираетесь заняться после выхода из лечебницы?
— Закончу филологическое отделение Мюнхенского университета.
— Хотите ли вы снова вернуться в семью, к своим родителям?
— Да, я соскучилась по множеству маленьких, но очень важных вещей, на которые совершенно не обращаешь внимание, когда видишь их каждый день. Но по ним-то и скучаешь больше всего.
— Думаю, я вас понимаю, госпожа Браге. Что ж я рада подтвердить, что вы совершенно здоровы, и разрешите пожелать вам удачи.
— Благодарю вас, госпожа Франк.
— До свидания, всего хорошего.
— Всего хорошего.




Николина Франк перечитала протокол собеседования трехмесячной давности и положила его на журнальный стол подле дивана, затем со вздохом потянулась за пультом и прибавила громкость у телевизора. Начались новости. Но она не смотрела на экран. Просидев неподвижно несколько минут, она вдруг вспомнила о чем-то и пошла в прихожую. В своем портфеле она отыскала распечатанное письмо и листок заверенного нотариусом перевода с чешского, после чего вернулась обратно в гостиную. Там она выключила телевизор, не спеша допила оставшийся в стакане апельсиновый сок и развернула письмо. Она некоторое время изучала почерк, потом прочитала перевод. 

Алиса Н.
Прага, 33611.
Улица Храдека, 65-5.
Чехия.

Сибилла Браге.
Мюнхен, 73527.
Вердихштрассе, 8.
Германия.

Сибилла,
сегодня годовщина – 3 года с тех пор, как ты уехала в Германию. А я все еще надеюсь, что ты приедешь. Знаю, ты наверно занята. Приезжай в любое время и без предупреждений. Мне нестерпимо одиноко без тебя, без наших бесед и твоего смеха. Адрес, как видишь, остался прежним и даже в подъезде все тот же консьерж.
Твой друг, Алиса.
3 декабря 19__.


Николина Франк убрала письмо обратно в конверт и перед тем, как положить его на журнальный стол, взглянула на штемпель. Все правильно: чешский почтовый штемпель, расплывчатые цифры индекса: 33611.
Госпожа Франк пододвинула к себе телефон и набрала номер.
— Йоган? Да, это я. Доктор сказал еще неделю надо посидеть дома. Да, придется вам там без меня. Все бумаги на пациента Сибиллу Браге тебе завезет завтра мой муж. Кстати как она? Послушай, Йоган, с тех пор, как ее привезли во второй раз, прошел ли хоть один день, чтобы она не пыталась либо совершить побег, либо самоубийство? Нет? Вот и мне так кажется. Так что извини, но мне все равно, кому ты ее поручишь. Хорошо, спасибо Йоган, обязательно передам.