Часть шестая. глава 9

ИНТЕРВЬЮ. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА IX. ВОЗДУШНЫЕ ШАРИКИ

Баба Таня (народная арт. СССР, проф. Московской Консерватории им. Чайковского Татьяна Петровна Тарасевич-Николаева, которая была удостоена различных Государственных, Сталинских и прочих премий, что послужило итогом её отношений с Йосифом Виссарионовичем, а затем и с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем, а до этого — в годы учёбы — с Александром Борисычем Гольденвейзером (говорят: парадокс, но факт!) и многими другими мужчинами, ибо, взявшись перечислять её отношения со всеми «великими сих времён» — тема отнюдь не этих коротких вариаций, а объёмного автобиографического исследования описываемой артистки) сегодня целый день сидела дома. Она обдумывала вопрос, касающийся написания грандиозного рояльного цикла по «Дидоне и Энею» Хенри Пёрселла. Но дело явно не клеилось, несмотря на то, что Баба Таня уже вытащила из своих сусеков объёмную стопку партитурной бумаги, достала несмываемые китайские чернила и аккуратно, большими буквами вывела золотым пером на титульном листе: «ПЁРСЕЛЛ-НИКОЛАЕВА». А что писать дальше, она пока не знала, поэтому уже полтора часа кряду взирала на выведенную надпись и пыталась собрать мысли в голове. Но там почему-то билась одна и та же фраза: «СИЗИФОВ ТРУД». Баба Таня не могла понять, ОТЧЕГО бы вдруг такие слова лезут ей в голову, поэтому тихонько охала и соображала, когда же наконец, она сможет воплотить свои грандиозные замыслы через бумагу. То, что это будет рояльный цикл, она знала. Что он будет гигантским — не сомневалась. «Моё увлечение циклами — отнюдь не гигантомания! — как-то говаривала она. — Мне просто МНОГО ХОЧЕТСЯ!» Вероятно, баба Таня и знала, ЧТО ИМЕННО ей ХОЧЕТСЯ (прошу к этой фразе отнестись серьёзно и не скабрезничать тут!), но вот дурацкие слова: «Сизифов труд» не давали ей покоя и заставляли охать вот уже не первый час. И всё безрезультатно… Утром к бабе Тане приходил Коля Луганский играть двадцать семь этюдов Шопена, но т.к. по поводу исполнения Колей Луганским двадцати семи этюдов Шопена бабе Тане решительно нечего было реплицировать (тем более она услышала двадцать семь этюдов Шопена в исполнении Коли Луганского впервые, ибо вчера Коля Луганский вместо двадцати семи этюдов Шопена исполнял ей двенадцать трансцендентных этюдов Листа, а позавчера исполнял оба комплекта этюдов-tabeaux Рахманинова, а позапозавчера девять сонат Прокофьева, а днём раньше позапозавчера — два тома «Das Wohltemperiertes Klavier»), поэтому у бабы Тани всё перепуталось в голове ещё в большей степени, чем на прошлой неделе, когда Коля Луганский сначала принёс на её суд пять концертов Бетховена, потом пять концертов Рахманинова, потом три концерта Бартока, потом два концерта Листа и «Бурлеску» Штрауса (это на bis), что баба Таня, прослушав двадцать семь этюдов Шопена в исполнении Коли Луганского только и смогла глубокомысленно вздуть щёки, направить прищуренно-центростремительный взор куда-то в правый верхний угол потолка её залы, изогнуть губы в виде буквы «Х» и, наконец, изречь следующее: «Ох-ох-ох!.. Сизифов труд!» …Пока Коля Луганский недоумевал, К ЧЕМУ БЫ это могло относиться, баба Таня, как бы очнувшись, посмотрела на него снизу вверх — это её давняя привычка, в силу, очевидно, миниатюрности её роста (не творческого, а анатомического, что, впрочем, не препятствует её общению с «великими», например, с композитором Евгением Голубевым и т.д.) — и, уже более по-земному, добавила: «Ох-ох-ох, Коля, пойдём-ка лучше отсюда в кухню пить чай!!! У меня имеется наипревосходнейший вьетнамский чай. Он собран на эксклюзивных ханойских плантациях, и аборигены утверждают, что данный сорт чая просто незаменим в сочетании с солёной жареной сельдью и с жиром из той же самой сельди, без сахара, ибо сахар должен уже входить в состав сельди во время её жарки... Я ещё никогда такой чай не пивала, поэтому мы будем дегустировать его вместе, только сначала необходимо поджарить солёную сельдь, с сахаром, и вытопить из неё жир в отдельную пиалу, которая будет исполнять роль своеобразного соусника к чаю. Не правда ли, всё это столь экзотично, друг мой?!»

…Пока Коля Луганский вежливо отказывался от столь «нестереотипного» чая, сославшись на неважное самочувствие, баба Таня уже «снизвергла» новую мысль: «Ну хорошо, Коля, давай тогда перебирать мои крУпы! Что-то я давно не занималась ведением домохозяйства, а подобное, я думаю, ни к чему хорошему не приведёт!»

После того как крУпы с грехом пополам были перебраны и Коля Луганский спешно ушёл домой доучивать все остальные сочинения Шопена к завтрашнему уроку, бабе Тане вдруг стало невообразимо скучно, и она присела отдохнуть в широкое никарагуанское кресло ручной работы, которое было доставлено на дом «прямо из Манагуа». Однако, сидя в том кресле, ей стало совсем скучно. «Ох-ох-ох! — едва не рявкнула она в сердцах. — Это всё СИЗИФОВ ТРУД! И хочется какого-нибудь праздника! Просто так, без причины! Не буду же я всю жизнь только и заниматься перебиранием крУп! Какой прок-то от этого?! Нет прока! А в празднике прок ЕСТЬ! Он стимулирует тенденцию к творчеству! Например, я бы желала сегодня иметь праздник с воздушными шариками!.. Когда я училась в школе и мы сидели за одной партой с Олею Жуковой, то помню, она приносила в школу множество воздушных шариков, а затем тащила их на урок к Софроницкому. Он всегда выгонял её с урока, а когда она стала носить ему в класс воздушные шарики — перестал. А её соклассницу — Варвару Грязную — выгонял!! Потому что та НЕ ПРИНОСИЛА ему в класс воздушных шариков! Только один раз, да и то — не воздушных шариков, а декоративную крысу. А Софроницкий тогда ей сказал: «Вот Варварочка, я эту крысу выдрессирую, чтоб она стала как дикая, зубы ей наточу — и назад тебе переподарю. Спасибо, деточка, за такой подарок...» А в конце урока всё равно её выгнал, потому что она отчаянно буздырила по роялю, изо всех сил, а Софроницкий этого терпеть не мог! А крысу он потом отдал Оборину, а уж тот снёс её куда-то в зоопарк. А я хочу воздушных шариков!!! Разных! Я буду с ними резвиться, бегать по комнате, вскрикивать радостно — вот и гимнастикой заодно позанимаюсь, а то врачи уж давно мне говорят, что если я буду столько кушать жирной пищи и не двигаться, то мне в перспективе может грозить «отложение солей!» Итак — вперёд! Я помню, что совершенно чудные воздушные шарики продавали прямо с лотков у оперного театра! Пойду-ка выйду ль я туда! И куплю их себе побольше! Ох-ох-ох...»

Баба Таня встала со своего никарагуанского кресла ручной работы и отправилась одеваться. Сначала одела черные расклешённые брюки, шитые в Бельгии по спецзаказу, затем кроссовки («ДРУЗЬЯ МОИ! ОНИ УДИВИТЕЛЬНО ТЕПЛЫ, НА РЕДКОСТЬ, ДАЖЕ ЛЮТОЮ ЗИМОЙ!») и шубу из меха персидских котят, купленную на одном из базаров Тегерана, взяла бумажник из кожи кубинского крокодила, нехотя отсчитала «мелочь» десятидолларовыми купюрами USA, ибо более мелкого вида банкнот у бабы Тани не водилось, — и вывалилась на улицу. «Пройдусь пешком! — решила она, — так не хочется снова идти в гараж и прогревать автомобильный двигатель!» Подойдя к оперному театру, баба Таня увидела разъярённую толпу, которая «бросала снежки» вдогонку умчавшемуся (вероятно, вы догадались, с кем!) такси.

Облако дорожно-снежной пыли заволокло окрестности и едва начало рассеиваться…

— Рихтера!!! Рихтера!!! — бесновалась толпа.

Баба Таня подошла поближе, упёрла руки в бока и прищурилась.

— ЧТО ТУТ ПРОИСХОДИТ?! — громко и отчётливо вопросила она.

— Рихтера давай! Долой маразматиков!!! — скандировала толпа.

— Рихтера?! Славу Рихтера?! А — меня??!

— С нас уже одной такой хватило!..

— Что значит: одной?! Я же — другая! А кого это — «одной»?!

— Другая?! Ха-ха — другая... Такая же!!! Маразматичка!!!

— Ну уж, дудки!!!

— Что «дудки-то»??! Что???

— ...не такая я! И вообще... — баба Таня обиженно напыжилась.

— А какая же тогда ещё, если не такая??! Ещё, что ли, хуже??!

— С чего вы это взяли?!

— Знаем мы таких, толку-то от всех вас...

— Неправда! Ведь я — толковая! И весьма!

— Ну и что??!

— А то, что… зачем вам Рихтер?! Надо — меня!

— Ну хватит уже! Заладила!! Надоело слушать одно и то же!!!

— Отнюдь. Я — разнообразна.

— Вы посмотрите только! Ещё одна сумасшедшая! С разнообразиями!!!

— Ну уж только не это!!! Вы неправильно интерпретируете!

— Рихтера нам надо, Рихтера!!! Ясно?! Русский язык понимаете?!

— Да я давно уже поняла, не дура...

— Так это, милочка, ещё доказать надо!!!

— А как мне вам это доказывать?!

— Шла бы своей дорогой, бабушка! Самое лучшее доказательство!

— Так я, может быть, именно ЗДЕСЬ остановиться хотела!!

— Ну, тогда мы уйдём отсюда! Сами!

— Но это же нечестный поединок!

— Good bye, бабуся! Сидела бы лучше дома!! Мы уходим от тебя!

— Ну и уходите тогда! Бессовестные!!! Карбонаре!!!

Все действительно куда-то ушли. И бабе Тане снова стало скучно. А ей так хотелось с кем-нибудь пообщаться! Она пошла за шариками, взяла дюжину, попросила продавщицу их надуть. Очень долго пересчитывала сдачу. «Наверное, мне надо взять такси, — подумала баба Таня, — ибо у меня остаётся что-то слишком много мелочи, я такую дома не держу».

Вдруг откуда-то сверху с силой упал некий предмет и проколол один из воздушных шариков.

Баба Таня, вместо того, чтобы отскочить и оглядеться по сторонам, тут же дикой птицей бросилась на злополучный предмет, схватила его, осмотрела и даже слегка обнюхала. Предметом оказалась пробка от бутылки водки «ABSOLUT».

— Кто это ещё там кидается?! — строго отчеканила она. — Безобразие!..

— Я... бабуль...

— Какая я тебе «БАБУЛЬ»?! А ты — где?!

— Я здесь, наверху, в артистической театра.

— А КТО ты?!

— Я — поклонник пианистки Татьяны Тарасевич-Николаевой.

— Ох, как это замечательно! А... Ты можешь взять у меня ИНТЕРВЬЮ?!

— Просто почту за счастье. Только сначала откройте меня.

— То есть как — «откройте»???

— Ножом нужно тут одну тряпку перерезать...

— ЭТО ВЫ НА ЧТО НАМЕКАЕТЕ???!

— Именно на Вас, Татьяна Петровна! Не намекаю, а уповаю!

— УПОВАЕТЕ?!

— То есть, я хотел сказать, на Вашу помощь!

— Гм-м... что-то мне Ваш голос знаком. А Вы, случайно, не пианист?!

— О-о, я — просто жалкое недоразумение по сравнению с Вами!

— Ну уж, Вы мне льстите!..

— Ничуть, моя божественная!!!

— Как Вы красиво говорите!.. Это правда, что не льстите?!

— НИЧУТЬ, МОЯ ЕДИНСТВЕННАЯ! (Крупа ты моя старая, слипшаяся...)

— Что-что Вы там последнее сказали? Я не расслышала!

— Королева моя!!! Теперь всё слышно?!

— Ну Вы прямо меня размягчили! Мне уж давно так никто не говорил! Надо бы и впрямь Вас оттуда вытащить! А то потом: ищи-свищи...

— КАК Я ХОТЕЛ БЫ, НЕ ОТРЫВАЯСЬ, ЦЕЛОВАТЬ ВАШИ РУКИ!!! (не дай, Бог...)

— Жалко, что мне отсюда Вас так плохо слышно! Я столько слов пропускаю! Мне просто необходимо Вас вызволить из этой самой артистической. Посмотрю хоть на Вас… Впрочем, так ли это важно — смотреть?! Главное — слова...

— О ДА, СЛОВА, СЛОВА, МОЯ НЕНАГЛЯДНАЯ! (век бы их не слышать...)

— Какая-то я совсем глухая! Но — я иду, мой голубочек! Сейчас открою тебя! Но где я возьму острый нож?! Я с собой такие предметы не ношу!

— Возьмите у Бронеславы Авангардовны.

— Это у уборщицы-то?! Ну что Вы! От неё всегда помоями пахнет! Я к ней близко подходить не хочу! Считает себя чуть ли не главным менеджером, а сама ну вылитая уборщица. Я лучше попрошу нож в буфетах.

— Будьте так любезны, ангел мой!

— Бегу, голуба моя!..

Двумя минутами позже изумлённому взору читателя предстает весьма примечательная картина: баба Таня, тяжело дыша, рысью подбегает к буфетной стойке и что-то говорит буфетчице, отчего у той в буквальном смысле слова отвисает челюсть; однако буфетчица смиренно направляется в подсобку и выносит оттуда огромный острый НОЖ, который осторожно и недоумённо вручает бабе Тане. Баба той же рысью подлетает с ножом к артистической и чуть не впивается в мякоть серой половой тряпки, которой накрепко завязана дверь.

…Скоро только сказка сказывается, а тряпка не скоро режется… Даже в таких умелых руках, которым предстоит изваять очередной рояльный цикл…

В течение пяти-семи минут баба Таня усердно орудовала ножом — и вот наконец тряпка шмякнулась оземь.

Дверь отворилась... На пороге стоял... Святослав Рихтер.

Баба Таня начала судорожно шарить по карманам шубы, ища пробирку с глазными линзами (очков баба Таня никогда не носила при людях). Вытащив её на свет и в спешке чуть было не вкрутив линзы в глаза, ещё раз внимательно всмотрелась в лицо гипотетического Дон-Жуана. Но нет: это был явно Рихтер! Он стоял, протягивая к ней руки и широко улыбался:

— Колбаски японской не хотите, Татьяна Петровна?!

— Ох-ох-ох!!! Это что ещё за новости такие?! — на самом-то деле баба Таня, между нами говоря, была отнюдь не дура (ежели того требовали обстоятельства), посему в данный момент она с ужасом и досадой почувствовала на своей, как говорится, шкуре всю опрометчивость альтруистической благотворительности. Интервью, как эфемерная «птица счастья», выпорхнуло из бабиных рук и превратилось в иллюзию. Едва не разрыдавшись, она хотела было замахнуться на Рихтера с ножом!.. Но Святослав Теофилович улыбался ей искренно, тепло и ободряюще. Такого мужского взгляда баба Таня перенести не могла: то был прочно приобретённый рефлекс времен молодости. У бабы медленно ослабли руки, и длинный острый нож, дзынкнув, упал к ногам Рихтера. Одна из линз жалостливо булькнула, выкатившись из левого бабиного глаза и бесшумно приземлилась между ножом и клочьями растерзанной половой тряпки.

— Вы меня спасли, Татьяна Петровна...

Баба Таня нечеловеческим усилием воли взяла себя в руки.

— Ох-ох-ох! СИЗИФОВ ТРУД!.. Что же Вы тут такого натворили, что Вас так прочно заперли?! Хо-хо!!! — бабытанин правый глаз (с линзой) скользнул за спину Рихтера. — Да я вижу, заперли ещё и не одного!!!

— Увы, Татьяна Петровна...

— Что «увы»?! Кто это там на кресле храпит?! Ну-ка, пропустите-ка меня!!! Это что — женщина?! Я не пойму — или кто это?! Но если в платье — следовательно, женщина! Вы с ума сошли, Святослав?! Кто она, я спрашиваю?! Господи, она что — лысая?! Откуда Вы её взяли?! А я-то думала, что Вы — личность с безупречной репутацией! А почему от вашей разлюбезной женщины так смрадно пахнет луком?! Вы оба пили?! Что это за запах?? Я требую объяснений!!!

— Это... так сказать... Зинаида Игнатьева. Вы наверняка её знаете… Она... э-э-э... съела луковицу и спит!

— Ах, спит!!! В присутствие мужчины?! Так я Вам и поверила!! Какой позор!!! Я была о Вас, Святослав, гораздо лучшего мнения!!!

— Татьяна Петровна, не вынуждайте меня разговаривать с Вами о прозаических вещах!!! Не со мной она спит, понимаете?! А со своими проблемами!

— С какими такими проблемами?! Она что — нездорова?!

Баба Таня резко отпрыгнула от усопшей и брезгливо почесала левую ягодицу.

— При чем тут ЭТО?!! Она просто устала — и спит! И — всё! И не нужно ничего выдумывать!..

— Ну нет! Не морочьте мне голову! Я бы никогда, окажись я в подобной ситуации, не уснула бы первой!

— Естественно, Татьяна Петровна! Вы, очевидно, всегда засыпали второй, или третьей, или четвёртой... Продолжать?!

— Да что Вы злитесь-то?! Я же Вас не разоблачаю, как Вы — меня! Дудки!!! Это СИЗИФОВ ТРУД!!! — баба Таня «зашла в тупик» и пыталась выпутаться.

Рихтеру даже стало её жалко и Он промолчал.

— Святослав, она что — пила?! Водку?!

— Ну почему бы и нет, Татьяна Петровна?!

— Я уже ничего не понимаю! Я ещё тут с вами разберусь!!! А вы-то куда глядели?! Что за мужчины нынче пошли!! Какие-то неразборчивые. Ох-ох-ох…

— Неразборчивые? А что нам разбирать-то?!

— Ну здравствуйте!!! Это Вы — МНЕ?! ТАКОЕ ГОВОРИТЕ?!! Прямо стыдно краснеть за вас, честное слово...

— О, сделайте милость!..

— Уходите! С глазу моего долой! — обиженно протянула баба Таня, наклоняясь к полу, чтобы подобрать линзу. — Вас уже дома ждут! Кто-нибудь! В таком возрасте и положении — и столько безобразия.

— В каком, простите, положении?!

— Вы же — народный!!! Артист!!!

— Ну так народным артистам можно... Они заслужили!

— Но я же перед Вами не безобразничаю! И веду себя соответствующе. А Вы?!

— А я — соответственно!!!

— Это нехорошо. Я себя так не веду... Я — более соответствую.

— Да, но Вы же — не мужчина...

Пока баба Таня, поднатужась, стояла как вкопанная и обдумывала ответ на последнюю реплику, Рихтер взял свой довоенного вида bag, поправил на драповом пальто воротничок, нахлобучил на череп кепку и тихонько отправился домой, помахивая бабе Тане рукой на прощанье. А баба Таня, поняв, что ей вовсе незачем продолжать диалог, ибо диалог превратится в монолог, подошла к «спящей красавице», взвалила её к себе на плечи (вообще-то баба Таня родом происходила с брянщины, а на брянщине испокон веков все представители полу женского обладали поистине геркулесовой, как говорят, силищей — вот и баба Таня не обошла стороной своих брянских предков), причём, в другую, свободную, руку она взяла буфетный нож и одиннадцать воздушных шариков. И пошла себе восвояси.

Затем, подумав, возвратилась назад и положила нож в кресло. «А то неудобно как-то...» — подумала она и поторопилась домой, дабы напоить «красавицу» раствором «антиполицая» и наипревосходнейшим ханойским чаем с сельдью и жиром от неё (сельди). Погода на улице стояла морозная, и пианистка Зинаида Игнатьева на братском плече бабы Тани сильно зябла, в связи с чем, в пьяном бреду, выкрикивала на всю улицу фразы и отдельные слова, которые автор данных строк, по причине застенчивости и уважения к дамам, здесь цитировать не решается.