Часть первая. глава 1

ИНТЕРВЬЮ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I. УТРЕННЕЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В ГОРОДЕ N*

Как вы думаете, глубокоуважаемые мои, в котором часу утра могут начинаться различные театральные спектакли, например, «Пигмалиона» или «Фальстафа», или концерты классической музыки? Вы, конечно тут же скажете, что это чушь и их никогда по утрам не бывает. Что?! Не бывает?! Вздор. Они даются ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО по утрам, чтобы затем оставалось достаточно времени на ваш же собственный вечерний туалет, затем ванную и последующую физзарядку. Понятно теперь? Вы просто не замечали! А ну-ка признавайтесь — не замечали?! Что молчите-то? Язык, что ли, проглотили?.. Что-что вы сказали? А-а, то-то же! А я вот совсем не такой ненаблюдательный как вы, господа, и посему, в ясное морозное зимнее утро, часиков этак около шести, я уже прилежно ковылял по направлению к театру «Fantasia-Imрromрtus», где наиуважаемейшие актрисы вместе с актёрами силами исправительно-трудовых колоний межконтинентальных искусств давали «Пигмалиона» в аранжировке М. Чазовой (это, кстати, была её дипломная работа в исправительно-трудовой колонии музыки для фортепиано и аранжировок гор. Челябинска, где на протяжении всего действа «Пигмалиона» звучала es-moll-ная «Токката» А. И. Хачатуряна в её когда-то собственном исполнении; когда сам Арам Ильич (он был тогда ещё жив), вняв ейным звукам, был настолько растроган за все места и фибры своего необъятного тела, что после «Токкаты» (которую он, по причине, вероятно, старческого склероза, не узнал в её исполнении) он подошёл к г-же интерпретательнице и, подражая Роберту Шуману, воскликнул: «ПЛЕВОК ИЗО РТА ДОЛОЙ, ГОСПОДА — ПЕРЕД ВАМИ ГЕНИЙ!!!» Интерпретательница, видимо, не возмогла оценить размера отпущенного по её душу комплимента по-достоинству, поэтому на всякий случай произвела пред маэстро глубокий реверанс, во время которого её, как на грех, «скрутил» приступ радикулита, и лишь в полусогбенном состоянии она смогла ощутить, как на макушку её головы несравненный Арам ниспослал из уст своих то, что минуту назад было обличено во фразу (см. вышеупомянутую фразу). Впоследствии г-н Благой, описывая сей высокодуховный эпизод в своей брошюре: «Искусство принадлежит не только народу», указал на то, что великий Сын Арарата как бы «росчерком уст своих» предзнаменовал божественную отметину на голове великой хачатурянистки (надо сказать, что с того момента в жизни «новоиспечённой генийши» произошло «озарение», и с тех пор исполнительские права на «Токкату» во всех городах и населённых пунктах, принадлежат исключительно ей, великой мира сего, того и разэтакого).

Но, прошу прощения, я отвлёкся. Как раз в то утреннее время в гор. N* театр «Fantasia-Imрromрtus» давал «Пигмалиона», (а может, «Гамлета», а может, «Гаврилиаду», а может, что-то из Маркиза де Сада — не помню уже точно, ЧТО именно, — короче говоря, давали НЕЧТО). Поворачивая на полном ходу на перекрёсток, я внезапно заметил высокого роста фигуру мужчины в чёрном драповом пальто, зимней кепочке и огромным, довоенного производства изделием подмышкой, носящим пресловутое название «bag». Русские говорят: «портфель». Человек двигался быстрыми, почти стремительными шагами по диагонали от меня, его резко очерченный подбородок был полностью запакован в кружевной воротничок кашне от драпового пальто, а туфли-лодочки for men производили СКРЫП по снегу, безжалостно ими приминаемому. Голова человека, находящаяся под кепочкой, была всецело посвящена некоей утренней медитации, вследствие чего не обращала ни на меня, ни на себя, ни на кого-либо из подвернувшихся под ноги навстречу представителей вида «Нomo-saрiens-ов» ровно никакого внимания.

Но!!! Верите или нет — во мне что-то тревожно ёкнуло при взгляде на эту нестереотипную фигуру и заселило душу смутными подозрениями и, по причине оных чувств, подтолкнуло диаметрально изменить траекторию пути моего прилежно-утреннего ковыляния на премьеру «НЕЧТО».

Мимо, обременённая потребностями своей голодной, посему слабоурчащей брюшной полости, гарцевала некая серо-буро-общипанная суконька из породы беспородных. Поравнявшись с высокой фигурой в чёрном драповом пальто, вышеупомянутая тварь заливчато взвизгнула и вытянула морду в направлении довоенного bag-a, откуда, вероятно, проистекал некий заманчивый пищевой запах. В моих глазах сия вероятность удвоилась, ибо обезумевшая тварь, потеряв всяческую способность к ориентации во времени и пространстве, прямо-таки всунула вытянувшуюся морду под ручку портфеля и издала страдальческий, фальцетно-ноющий звук, а точнее — скул.

«Что?!-Где?!-Кто?!-Откуда?!.. Ах ты, моя ду-у-ушечка!!!» — умиленно заговорила фигура и остановилась. Затем она раскрыла свой bag, порылась в нём и извлекла целлофановый мешочек с несколькими кусочками колбаски: — «На, милая, отзавтракай колбасочкой, она ещё совсем све-еженькая, только вчера из Токио мне с Ниночкой привезена, ты, наверное, такую ещё не пробовала, так что я тебе её очень рекомендую. Колбасочка мякенькая, без червячков, диво!» — Фигура нагнулась к трепещущей хвостом суконьке, но внезапно налетевший порыв зимнего ветра резко сорвал драповую кепочку с черепа фигуры. Последний (имеется в виду череп, а не фигура) оказался наполовину лысым, и в середине его (т.е. черепа), в месте возлегания лысины, обнаружилась небольшая, со столовую ложечку, вмятинка. Она-то и подкрепила окончательно все мои догадки, и сомнений в принадлежности фигуры определённой Личности не осталось…

Это просто невероятно: меня постигла колоссальная удача в это утро!

«Ба-а! — чуть не вскрикнул я, — это же Святослав Рихтер! О, боже, не могу поверить своим глазам! Бежать! Догнать! Немедленно! И непременно добиться интервью!»

В полном самозабвении я рванул вперед. Но не тут-то было!

Увидев меня, фигура быстро выпрямилась, захлопнула свой портфель и торопливо засеменила восвояси, на ходу подбирая из кучи заснеженного мусора свою снесённую ветром кепочку. Мне пришлось утроить усилия, посему довольно скоро я догнал Его. Задыхаясь от бега и волнения, я попросил Святослава Теофиловича уделить мне немного времени для эксклюзивного интервью в саркастический журнал «ПО ПРОЧТЕНИИ ДАНТЕ» (в простонародии «ЛУЧ»), и что я был бы счастлив, если б маэстро...

Но...

Сердито оттолкнув меня портфелем, Он прокричал:

— Что вы, что вы, нет!!! Мне некогда! В следующий раз как-нибудь! После!

— Ну хотя бы пару слов, Святослав Теофилович! Всего лишь! А, Святослав Теофилович?! Ну пожалуйста!

— Какой ещё журнал? Кто вы такой? Что вы ко мне пристаёте по утрам?! Вы что, не понимаете?! — в Его лице, ещё несколько минут назад напоминавшем кроткое пасхальное яичко, теперь же отражался кромешный гнев. — Ни за что!!! И ни про что!!! Не видите, что ли, я опаздываю на концерт Зинаиды Игнатьевой, а она уже половину первого отделения сыграла. Нет, я не могу. И не просите!!!

Он припустился от меня прочь, почти рысью.

Суконька, лишённая возможности получить второй кусочек столь дивной японской колбасочки, яростно взвыла на меня, бегущего вслед за Ним, и понеслась вдогонку, с явным намерением укусить меня зубами за средний палец левой руки. Но мне было не до того: я уже не видел перед собой ничего, кроме Него, бегущего впереди — ни светофоров, ни перекрёстков, ни суконек. Самое важное сейчас было — не упустить Его из виду. Я трусил сзади и хлипло гундосил:

— Ну Святослав Теофилович, ну куда же Вы, да ещё так быстро... Ну хотя бы на полминуточки!.. Святослав Теофилович!.. Пожалуйста...

Казалось, во время бега Рихтер немного оживился.

— Ни За Что!!! И Ни Ко Гда!!! — игриво вскрикивал Он, на бегу изредка поворачивая в мою сторону Свой череп в кепочке и пытаясь всмотреться в моё отчаявшееся и полное мольбы лицо. — Что это Вы догоняете меня? Не надо так близко приближаться! Пристаёте ко мне уж целое утро! Я Вам что — марафонец что ли?! Или «бюро знакомств»?! Осторожнее, не зацепитесь вон за ту корягу, я сам только что чудом за неё не зацепился. И вообще, не приближайтесь ко мне! Бегите поодаль, если Вам надо…

Отчаянию моему не было предела. Неужели так ничего и не получится?! Надо что-то срочно делать… Но что?! Какие методы мне ещё использовать?!

И вдруг меня осенила великолепнейшая мысль:

Я скорчил ужасную, отвратительную рожу.

Рихтер оцепенел и неожиданно остановился, как вкопанный.

Я тоже.

— Что это Вы там делаете?! — растерянно пробормотал Он.

— ... у меня... судорога... — выдавил я.

— Судорога?! Зачем?..

— Это всё из-за Вас, Святослав Теофилович...

— Но почему из-за меня? Что я Вам такого сделал?! Я же не бил Вас по морде...

— Да уж, не били... Видите, что теперь со мной...

— А Вы уж и рады побыстрей на меня свалить-то...

— А благодаря КОМУ у меня это всё происходит?!

— Вы ещё скажете теперь, что благодаря мне...

— Так оно и есть, а из-за кого ж ещё-то?!

— Ну уж, Вы мне это прекратите!

— Правда-правда, благодаря Вам, не видите разве?!

— Гм... Странный Вы какой-то… По-моему, я Вас где-то раньше уже видел.

— Именно с такой рожею-то?!

— Ну да, по-моему...

— Вы меня с Кощеем Бессмертным, наверное, спутали. Из сказки.

— Ну хватит уже! Я, видите ли, спутал!!!

— Мало того, что интервью мне не даёте, Вы из меня ещё калеку сделали!

— Никого я из Вас не делал. И ничего…

— Думаете, не больно, да?

— Хм… А Вы в травмопункт зайдите, вон туда, в поликлинику.

— А интервью?

— Какое ещё интервью?!

— Я хотел взять у Вас интервью, Святослав Теофилович...

— НЕТ!!!!!

Он дико взбрыкнул ногами и опять побежал по улице рысью, клубя снежную пыль, а череп (со стороны лица) то и дело поворачивал ко мне назад. Но бежал уже побыстрее.

— Ну как Вы там? Прошла уже Ваша судорога?

— С Вами, любезнейший, по-моему, никогда ни о чём не договоришься!

— Потому что Вы бормочете, ей-богу, какие-то гадости...

— Может быть, мне ещё на колени перед Вами пасть?!

— Я Вам не икона, чтобы падать передо мной на колени!

— Да уж, это точно. С иконой я, по-моему, быстрее бы договорился, чем с Вами.

— Довольно! Я не провоцировал Вас на такую антипардонность!

— Да Вы только и делаете, что этим занимаетесь!

— Я??? Этим занимаюсь??? Вы что, совсем уже?!!!

— Давайте ещё теперь поругаемся, на бегу, только этого не хватало...

— Можно подумать, что это я всё начал. Это Вы сами!

— О, боже, — Дерево!!! Дерево!!! ДЕРЕВО-О-О-О! — истошным голосом заорал я, но было поздно: Рихтер так увлёкся перепалкой со мной, что со всего размаху «врезался» в дерево, которое стояло прямо на Его пути. Взвыв от боли и неожиданности, Он поправил кепочку на черепе и с лёгкостью тигра забрался на это огромное дерево, метров на пять-шесть ввысь.

Теперь уже пришла очередь, как вкопанному, остолбенеть мне, поражённому и ошарашенному увиденным. Такого «исхода» я ждал меньше всего. Я стоял под деревом и с ужасом смотрел вверх, задрав голову.

— Ха-Ха-Ха!! Не поймали?! Вот такой вот я загадошный! — пискнул Святослав Рихтер. Он посидел немножко на веточке, глядя на меня, а затем потянулся к висящему рядом проводу городского освещения, ухватился за него обеими руками, зажав свой bag между ног, и — как цирковой эквилибрист — перекатился вдоль через всю улицу на крышу дома, а точнее — оперного театра, где (внутри оного) великая пианистка всех времён и народов Зинаида Игнатьева уже готовилась начинать первое отделение сольного clavierabend-а, но всё оттягивала выход на сцену и не разрешала униформистам давать ни второго, ни третьего звонка. Публика толпилась большей частью в буфете, где ещё не закончили продавать бутерброды с пузыристым сыром, тарталетки с жухло-красной икрой и прочие слабокислые питья.

Теперь — тс-с-с! — строго по секрету. Дело в том, что «оттягивание» Игнатьевой своего выхода на сцену обусловливалось одной, весьма элементарной причиной: она страшно боялась забыть на сцене text! Боязнь эта прогрессировала столь быстро, буквально с каждой минутой, что на глазах превращалась в истерическую панику; несчастная пианистка всех времён и народов была настолько запугана этой оказией, что, предпринимая все попытки расслабиться, огромными глотками всасывала в себя содержимое литровой бутылки с общественно-транквилизирующим средством, именуемым водкой «ABSOLUT». Она уже еле держалась на ногах (от страха) и, следуя народно-бытовой примете, тщетно пыталась запихнуть стопку нот, по которым учила музыкальный text (сначала отдельными руками, затем — вместе, затем — перекрёстно, по системе Файнберга, затем уже с применением обеих педалей, т.е. с одновременным участием не только двух рук, но и двух ног, что чрезвычайно трудоёмко и ответственно) — итак, эту многострадальную стопку она тщетно пыталась заткнуть под новенький, ещё нерастянутый швейцарский пушистый ПАРИК. Говорят, это вернейшая примета, но вот беда: 1) парик слишком узкий; 2) стопка нот слишком большая; и 3) руки совсем не слушаются, а 4) в глазах двоится. Это всё в простонародии называется «мандраж», симптомы коего есть почти все вышеперечисленные, плюс «МЕДВЕЖЬЯ БОЛЕЗНЬ», которая может «открыться» прямо на сцене! Ну и ещё там всякие всем, надеюсь, понятные причины... Опытная Зинаида Игнатьева всё это более чем прекрасно знала, поэтому и не дерзала выходить на сцену, тем более из своего репертуара в данное время суток она НУ НИКАК ничего вспомнить не могла… Помнила лишь, что где-то там в нотах написано: «subito рrestissimo», а она это понятие почему-то сочла за «smorzando», и только два с половиной часа тому назад не поленилась достать с полки музыкальный словарь, где её изумлённому взору предстала «правда-матка».

А уборщица Бронеслава Авангардовна стояла, как транспортёр, у входной двери и обеими руками держала оную от неистового вторжения поклонников обоих полов и всевозможных национальностей, которые уже перехватили кое-что в буфете и теперь, воодушевлённые, рвались в артистическую ещё раз взглянуть на дивный лик легендарной исполнительницы, умеющей запросто «ваять музыкальные полотна» не только при помощи ДВУХ РУК, а и ДВУХ НОГ!

Кондиция Игнатьевой постепенно ухудшалась.