Флегматики

РЮРИКОВ работал переводчиком рукописей с древнерусского на церковнославянский. Издательство платило ему черной неблагодарностью плюс премиальные ко Дню рождения Кирилла и Мефодия. А, с учетом оплачиваемых лекций о зачинателе жанра политического анекдота Бояне, Рюрикову было вполне по карману перемежать вчерашние щи завтрашней кашей. И однажды – что вовсе не диво на Руси – он женился на голодный желудок.

За неделю пролетел медовый месяц, утекли по усам Рюрикова сладкие любовные утехи. Молодая жена безо всяких прелюдий стала вдруг ленива, угрюма, как полонянка, которую готовят на заклание капризному богу плодородия.

– О чем плачешь, Ярославна? – спросил Рюриков жену. – Улыбнись, родная, зарплату я принес.

– Болезнь у меня какая-то водянистая, сообщила Ярославна тоном отравительницы престарелого князя. – Смотрю в воду, а оттуда чужие мужчины мерещатся. Так что придется тебе, пока отлежусь, стоять у кастрюль и бельишко стирать.

Первый, второй вечер проводит Рюриков на кухне. Кашеварит. Порой не утерпит, заглянет в кастрюлю – ан ничего там интересного и нет. На третий день хватился Рюриков – вышла вся зарплата, пуста дырявая калита. Он с облегчением сообщил об этом жене:

– Вставай, родимая, сваргань-ка нам глазунью.

– Другой бы сам со стыда на сковородке улегся… Ладно, мужичина ты, простофиля, вот тебе мой сказ: ступай, принеси золотой гребешок – получишь свою глазунью.

– Где ж я столько рублей срублю? Неужто мне, знатоку боярских родов, милостыню просить!

– Да уж, тебе, кроме меня, никто и не подаст. Иди-ка ты лучше воровать. Ступай, ступай. И учти: отнесешься к делу спустя рукава – позову нового русича Романова, заживу с ним по царски.

В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР, с вещами в носовом платке, –- чтобы не обременять тюремными передачами жену –- ушел Рюриков на дело. Немало подъездов исходил он, пока отыскал дверь без глазка. Позвонил.

Милиционер с кобурой на портупее, открывший дверь, молча, под локоток, проводил Рюрикова в комнату, а сам удалился в смежную. Минут через десять милиционер вернулся и обратился к присмиревшему визитеру:

– Заждались? Прошу прощения, моя бывшая жжена так необязательна… Если хотите, можете подождать ее прямо в постели. Белье, правда, не свежее – сами выберете из бачка. А мне пора на службу.  Честь имею.

– Постойте! – Рюриков едва не заплакал от горя. – Я здесь совсем по другому поводу. Я однолюб. Историю люблю и жену. А жена любит меня и наше будущее. Вот, послала воровать, а сама, небось, заняла у соседки пару яиц и греет их в ладонях у окна.

– Завидую, – улыбнулся своим воспоминаниям милиционер, но тотчас подозрительно прищурился. –- Тогда что же вы сидите, сложа руки? Если вам и в самом деле удастся что-нибудь стянуть, может, я вам и поверю. Но учтите, – повысил голос милиционер уже в дверях, – моя жена неделю как ночует у мамы и возвращаться не собиралась. Ждать ее бесполезно!

Оставшись в одиночестве и почти не осознавая себя сквозь дрожь в коленках, Рюриков обнаружил под ножкой шкафа завернутую в обрывок журнала «Огонек» купюру. Правда, одну. Зато самую крупную из имевших хождение в государстве. Шкаф зашатался приветливо и надолго, как голова китайского божка. Рюриков был не в состоянии испытывать далее судьбу, но в дверях квартиры ему преградила дорогу женщина в белом халате медика.

– Вы, должно быть, собутыльник мужа, – заискивающе спросила женщина. – Скажите, он часто пьет за то, чтобы я провалилась?

– Не имел чести пить за ваше здоровье с вашим мужем. И вообще, я у вас в первый и последний раз. Вор я. Глядите, шкафчик-то ваш захромал.

– Странно. Вор, а обокрал меня одну. Ну-ка, пойдемте в комнату мужа. Если вы настоящий вор – покажете, где у него заначка.

Рюрикову сегодня фатально не везло, и он в два счета вытянул из-под переплета «Уголовного кодекса» самую крупную купюру государства. Правда, одну.

– Вор, настоящий вор! Так вы не слышали обо мне ничего дурного? Спасибо, спасибо! Это для меня так важно, даже если человек незнакомый. Дайте, я вас расцелую.

– Сначала я его пристрелю! – милиционер вернулся в лучших традициях отечественного детектива, когда расплаты уже не ждут. Отчаяние стража порядка перехлестывало за рамки устава. – И я мог всю ночь простоять на посту и покатываться над похабными анекдотами напарника. Я готов был поверить, что вы – заурядный соблазнитель. Куда там! Это моя жена соблазнила вас и назначила встречу.

– А вот это уже оскорбление, – в Рюрикове распрямлялось чувство разбойного достоинства. – По-моему, я вполне доказал свою порядочность: глядите, не ваша ли это заначка? Если не против, захвачу ее вместе с «Уголовным кодексом», Ярославне перед сном почитаю.

– А что, пускай уносит. Сколько можно друг друга подозревать, – сказала женщина в белом. А муж ее, поразмыслив, решительно стер с лица беглый черновик дедуктивного метода.

УЛИЦА, как матерый сообщник, уводила Рюрикова от  злополучного дома. Встречный ветер раздувал костер его шапки, полыхавшей в ночи. Купюры-близнецы прожигали карманы. Рюриков застонал, сошел на проезжую часть и встал на пути пожарной машины.

– Возьми, отдашь погорельцам, –- пытаясь перекрыть истошный рев сирены, совал водителю деньги Рюриков.

Сирена внезапно смолкла.

– А и впрямь, – повел плечами водитель. – Меня ж на пожар посылали. Только вот забыл, куда.

Рюрикову почему-то вспомнилась Ярославна, представилось, как тает она, протекает меж пальцев сладкоглазого нового русича Романова. А свечу подержать некому. Свеча упала со стола, свеча упала…

– Земляк, умоляю, – схватил водителя за руку Рюриков, – возвращайся к своей каланче, разузнай, где горит.

– Не могу, – насупился водитель, –- домой мне надо, жене сказать, сию минуту сказать, что не в деньгах счастье.

– Я сам, я сам ей скажу, ты только на пожар поспей!

– Ну, земляк, выручил… Ты все ей скажи, и про деньги, и про счастье…

ВОТ и квартира пожарника, обитая пожароопасным пластиком дверь. Из двери выпала записка: «Ключ у соседки. А меня ты потерял. Пойми, милый, не в деньгах счастье».

Рюриков стянул со всех девяти этажей придверные коврики. Лежанка получилась знатная, теперь и ночь не страшна. От кого еще пожарник узнает, что он, Рюриков, не успел.

– Богата русская земля, но нет в ней порядка, – бормотал Рюриков. – Прощай, прощай, несчастная земля, кто знает, проснемся ли мы русскими?..