День встреч

Утро. Господи, какое красивое утро!
 - Вставай, вставай. Завтрак готов.
М-м- м… Встаю. Сразу вспоминаю, какой день мне сегодня предстоит…

Мне 19, и я служу в армии, точнее сказать, в тюрьме с арабскими террористами. Спросите меня, почему у меня с утра нет настроения и не хочется вставать. Сегодня я буду осматривать арабок. Я ненавижу это. Ненавижу.

Приезжаю на базу. Уже жарко. Три недели такая парилка. Их автобусы уже прибыли. Надо же какая прыть – еще восьми нет, а они уже тут как тут. Вон наш  местный спецназ, пошел проверять у них документы. Из моего барака хорошо просматривается местность. Вот они уже выползают из пыльных автобусов. Первыми толкают детей, потом мужей, и последними выходят женщины, груженные ящиками, коробками, сумками.

С ума сойти – четыре автобуса, а столько народу вместили. Женщин всегда много, там у каждого мужика по четыре жены. То, что мне предстоит много работы, чувствовала нутром. Жара дает себя знать, вся вспотела, все прилипло. Интересно, а как же они в пяти платьях?

Вон, наш офицер бежит. Руками машет – иди сюда. Иду, а что сделать? Наверное, скажет привести себя в боевую готовность, это значит – надевать бронежилет (в такую жару-то) – и в будку.

Точно, так и есть. Зову местного спецназовца:
 - Женя, Женя, иди – будешь меня охранять!
 - А где товарищ, проверяющий арабских граждан мужского пола?
 - Ты не знаешь, сколько их сегодня понаехало?
 - Штук 600.
 - Длинный денек, а? А баб сколько с детьми?
 - Видел примерно сотню мужиков.
Опять бежит офицер, но сейчас видно, что он злится.
 - Одевайся и побыстрее! Они уже готовы.
Так, значит, на мою долю сегодня 500 душ.Только сейчас замечаю перед собой толпу. О, сегодня действительно много женщин и чумазых ребятишек. Просто диву даешься, сколько белых платков. Через несколько часов здесь будет заливаться истошным криком какой-то арабский младенец, а потом еще и еще…

Делю на две колонны. Женщины – налево, мужчины –направо. Кучка небритых, плохо одетых… У многих зубов золотых полон рот. Засаленные пиджаки, цветные рубашки столетней давности. Одного сразу выделяю – в белой рубашке, при галстуке, да еще и в белых туфлях.  Надо будет сказать, чтобы хорошо проверили. Подозрительно спокойный какой-то. Аристократ. Заметил, что я за ним наблюдаю, улыбнулся хорошими  ровными белыми  зубами.

Переходим к женщинам. Заходи, говорю. Закрываю дверь, предварительно молю Б-га, чтобы без всяких экспромтов сегодня было. Через щелку вижу сосредоточенного Женю. Приходится надеть бронежилет, от которого сразу отяжелеваю – последний штрих к портрету. Медленно- медленно натягиваю перчатки. Белые.

Арабка подозрительно на меня косится. Молодая, а я даже не заметила. Наверное, в первый раз сюда пришла, к мужу или брату. Прикидываю, что ей примерно лет, как мне. Снимай, говорю. Опять, эти непонимающие глаза.

Расстегиваю ей платье, под ним еще два. Сама уже поняла, что делать надо. Ощупываю голову, снимает платок. Черные длинные волосы, заплетенные в косу. Идем дальше:  воротник, плечи, подмышки (фу, вспотела уже), грудь- вся сжимается. Ну что дергаешься – стой спокойно. Ляжки. Снимает туфли. Теперь самое неприятное:  надо ощупать, есть ли у нее что-то между ног. Сама с собой заключаю пари, что эта – чистая, и у нее ничего. Так и есть. Все, одевайся. Процедура закончена. Опять не понимает. Повторяю по-арабски. Наконец-то дошло. Уходит.

Следующая. О, эта уже постарше... С выводком – трое маленьких детей, и еще один собирается выйти наружу. Быстро проверяю руки, ноги, грудь, туловище, провожу по животу. Улыбается почему-то. Теть, тебе бы помыться – лучше бы стало тебе и мне. От спертого воздуха ей становится плохо, брызгаю ей на лицо драгоценной влагой. Кажется, оклемалась. Заканчиваю и выпроваживаю вместе с ее черномазыми.

Третий осмотр, четвертый, пятый… теряю им счет. Голова трещит, охота пить, все плывет. Хоть бы жрать принесли. Вне кабины стоит такой рев, что хочется самой завыть. Выглядываю наружу:  все как обычно – та же нескончаемая толпа арабок. Выскакиваю наружу, да как по-русски заору: ”Молчать!!!” Все замолкает, даже тот младенец. Все. Опять все сначала.

Вползает старуха, кряхтит, подаю ей руку - воротит нос, ну и не надо. Таких старух я искренне боюсь. Сопротивляются. Кричат что-то на арабском, а самое главное ничего не боятся.  Снова - голова, руки, грудь, промежности, опять кудахтает. Запах-то, запах  какой!.. Все прилипло, хочу снять этот чертов бронежилет. Сейчас уйдет эта мымра – обязательно сниму его. Снимай туфли, быстрее, и пояс дай мне хочу посмотреть. Уставилась нехорошо, сейчас что-то сделает. Если я ее хорошо проверила, то ножа у нее быть не может. А, записка сыночку, наверное. Сейчас мы проверим. Да-да,
вот она родная! Ну, читать я еще по-арабски не научилась. Кладу в карман. Хватает  меня за руку – отдай, отдай пожалуйста. Деньги сует. Двадцать шекелей. Надо же, приколистка. Иди, иди, пока документы не забрала. Выталкиваю наружу.
Снимаю бронежилет. Красота!  Глотаю большими глотками воду. Еще, наверное, человек двести. Такими темпами я и до завтра не закончу...

Все, последний заход. Еще одна беременная, еще десять в черном, в черных перчатках, на лице не закрытыми остались только глаза. Начнем с беременной, чтоб не так жарко, а?

Опять та же процедура. Черт, я вижу, что ей становится плохо. Вовремя отворачиваюсь. Все-таки досталось мне от ее блевотины. Извиняется, вытирает мне бронежилет. Можно подумать, что поможет – теперь до самого дома буду ходить со шлейфом этого запаха. Хорошо одета, не то что все остальные: легкий халат-платье, красивый платок, даже духи, немного приторные, но все же. Теперь мы с тобой одной крови, ты и я.

Открываю для следующей моей “пациентки ”- чернушки. Боюсь, боюсь, боюсь… Не понять, то ли баба, то ли мужик. Платок с лица категорически снимать не хочет. Подозрительно очень. Ощупываю – дергается, кусается. Ах, ты стерва! Стой, говорю! На сей раз улов велик – капсулы-записки, но еще не все. Щупаю между ног – твердо. “Месячные, месячные ”, - бьет меня по рукам. Знаем мы такие месячные, мобильник, наверное, приперла  или дуло от пистолета. Есть мобильник! Сейчас она меня прибьет – так смотрит. Надо же, какая преданность – я б так не смогла. Все равно теперь полгода не сможет прийти сюда, и семейку ее будут допрашивать. Иду сдавать ее начальнику.

Господи, опять жарко, одежда прилипла до такой степени, что плотно облегает все, абсолютно все. Чувствую, меня мутит. Какой здесь спертый воздух! Запах  блевотины меня преследует постоянно, вот уже подкатывается к горлу противный ком, сглатываю… Фу, вроде бы прошло. Надо срочно открыть дверь – раз, и готово.

Сразу раздается дикий рев – в кабину заскакивает девочка лет пяти – вся такая чумазая, с дранными колготенками на коленках, в замызганном от грязи и пыли платье в цветочек, в грязной ручонке держит шоколадку и радостно так на меня глядит. Грубо спрашиваю: 
 - Вэн имак, абук ?  (Где твои мать и отец?-арабский)
 - Хон (тут – арабский)
Она увертывается от моих рук и бежит прямо по направлению к воротам.
 - Лови ее, лови! – кричу спецназнику .

Да что ж он так заливается, этот чертов младенец? Откуда этот запах крови?  О-оо, у него же все лицо красное, истошно вопит. Мать беспрерывно голосит, в этом шуме ничего не могу разобрать – какой ужас, у него разбит глаз.  А как и кто это сделал?  Мелкая струйка пота катится по спине – да это же я, когда дверью хлопала, наверное, глаз ему и пришибла. Вижу возле себя заключенного солдата, зову его.
 - Быстро сбегай в санчасть, приведи Гену, только Гену!
Ухмыляется. Вот сволочь! Через три минуты передо мной вырастает Гена. Такой детина метр восемьдесят с умными проницательными глазами. Быстро оценивает ситуацию.
 - Кто это сделал?
Заикаюсь, что-то бормочу насчет двери.
- Ладно, плюнь. Сейчас вымою, посмотрю, скобку поставлю – и все будет ОК. Да не плачь ты, мало ли как бывает!
Через пять минут все окончено. Довольный Гена подходит, потирая руки.
 - Жить будет, видеть – не знаю. Ну что уставилась?  Я пошел.
 - Ген, принеси мне, пожалуйста, новые перчатки из моей сумки, белые, а то эти все в крови.
 - Ладно, через минуту  будут они у тебя. Видела нового спецназника? Алекс. Говорят, девочек очень любит. Ну пока.
Вот он новый спецназник, белобрысый.
 - Слушай, я тебя тут  еще не видел. Тебя как зовут?
 - Лена.
 - Работа у тебя не бей лежачего. Стой себе, кайф лови, ощупывая выпуклости. Ты посмотри, какие они все сладенькие, есть даже очень ничего. Я бы не прочь…
 - Заткнись! Мне надоели их голые попки, письки да сиськи. Если по 600 в день, так и пресытиться можно.
Смеется довольным смехом. Паскуда.
 - Сегодня облаву будем делать.
Настораживаюсь.
 - Мы или вы?
 - Вы. Барак сказал. Ты будешь это делать, будешь пальцем тыкать.
О, как я ненавижу это! Больше всего на свете. Вот они уже выстроились, ожидая посадки в автобусы. Подбегает Барак.
 - Ты че там наделала с этим младенцем, арабка лопочет, что тебя встретит и прибьет  за углом. Сейчас пойдешь со мной, будешь показывать кого проверить повторно.

Я стою уже в более просторной кабине, я их вижу, а они меня нет. Быстро указываю на баб с грудными, пару мужиков с самодельными поделками, еще человек сорок. Все, хватит… Они-то еще не знают, что их ждет.

Процедура та же, только мы делаем это очень редко. Спонтанно, понимаете. Заходит молодуха, розовая, довольная, счастливая, как будто не из тюрьмы выходит, а из театра. Она явно этого не ожидала. Срываю с младенца памперс – блин, ну и запах! – хоть бы не испачкаться. Вон сколько капсул во внутренней части подгузника. Все в дерьме, и я тоже. Сильно плачет. “Не показывай никому.” Ну, прям, что ж я зря маралась что ли? Пшла вон.

Следующие девахи были победнее, но записки своих мужей на доблестных  грудях добросовестно прячут.Ну, это когда-нибудь закончится?
-Барак, пусть меня заменят, а? Я жрать хочу.
 - Пятнадцать минут перерыв – и приходи назад.

Легкой рысцой пробегаю мимо клеток с этим зверьем, еще рывок – и я в своем бараке. Меня уже встречает офицерша: «Уже четыре. Тебе нужно…”  - застывает на полуслове. Ржет. “Да ты вся в говне, и несет от тебя, как из конюшни “. Без тебя знаю, сука. Ты же не ходишь их проверять. Ты только сумочки можешь двумя пальцами, да и то, если тяжело, не будешь этого делать.

Господи, я уже совсем здесь в нелюдя превратилась, ору на нее, чувствую, что вся багровая, вся в пене, пот с меня катит градом. Это все нервы за день выходят, вдобавок ко всему я еще с утра не ела. Да ты знаешь, что я больше всего люблю?  Делить их:  эта туда – эта сюда. Еврейские нацисты. Ха-ха! Я не только в дерьме, я и в крови, и в блевотине.

У меня начинается истерический смех. Кидаю ей перчатки, которые с кровью, потом еще одни. Она ничего не понимает, только злобно зырит на меня. К всему, наверное, сейчас жалобу выпишет. Ну и хрен с ней. Церемонно разворачиваюсь, отдаю ей честь.

Иду мыть руки с мылом – белым, домашним и хорошо пахнущим. Медленно- медленно, намыливаю и смываю, намыливаю и смываю – так, наверное, раз пять. Сейчас пойду достану бутерброд и, наконец-то…

Истошный крик обрывает мое минутное счастье. Тревога! Тревога!.. Ну, что опять?  Прибегает запыханная Эллочка: кажется, два араба убежали под шумиху. Всем - в убежище с противогазами! Сейчас их гасить будут. Черт бы их побрал, уже выпустили газ, задыхаюсь, бегу в барак. Хватаю первую попавшуюся маску, натягиваю. Вдох-выдох. Хорошо. Через полминуты замечаю, что газ все равно проникает. Красные круги. Все вокруг меня плывет, плывет в тумане.

Открываю глаза. Где я?  В санчасти. Гена щупает пульс. Из носа у меня капает кровь, в меня ввели инфузию. Опять все плывет, но сейчас уже даже приятно. Гена легонько  хлопает меня по руке: “Очнись! Очнись!.. Тебе надо срочно домой. Поесть и отоспаться. Сейчас врачу скажу, чтобы “гимел” тебе выписал. Я поеду с тобой. Встать можешь?”
О чем он?  Конечно, могу. Мне дурно – рвет. Теперь уже на Гену. Я захлебываюсь от смеха. Он тоже ржет. Но пока не понимает, почему.
 - Дома расскажу.
 - Поехали. Я тебя довезу.
Все осталось позади. Вышки с милуимниками, серая цементная стена, плохие решетки, поврежденные в нескольких местах. Арабы, арабки, террористы, их дети. До завтра, тюрьма. Завтра снова все повторится.