Эта книга издана по идее депутата Законодательного собрания Калужской области Виктора Федоровича Дроздова. В нее вошли избранные произведения обнинских писателей, поэтов, журналистов, написанных о войне в разные годы, воспоминания фронтовиков, публикации внештатных авторов городских газет.
Отбор материалов сделала редакционная группа: А.Н.Авилов, В.П.Вареник, С.В.Тихонов, Э.Н.Частикова.
В книге использованы статьи из газет "Вперед", "Обнинск", Вы и мы", "Таймер", "Атом", "Обнинский строитель", "Маяк", "Красная звезда".
НАРОДНАЯ, СВЯЩЕННАЯ...
Такой осталась навсегда в памяти людей нашей страны вторая мировая война. Величайшая трагедия человечества перевернула мир. Рухнула идея навязать фашистский порядок народам, создававшим нашу цивилизацию в течение многих веков. Миссию освобождения выполнила наша страна ценой неимоверных страданий и лишений. Это наш солдат защитил мир, это в нашей стране несколько поколений людей живут в послевоенном пространстве, потеряв лучших сынов на полях сражений. След войны еще долгое время будет тянуться из прошлого...
Фронтовики уходят, унося с собой воспоминания о войне. Исчезают свидетельства, истончается окопная правда. Несмотря на миллионы написанных о войне страниц, каждое сохраненное слово бесценно. В Обнинске накопилось много исторических материалов: воспоминаний фронтовиков, статей журналистов, рассказов писателей. Часть из них существует в единственных экземплярах, домашних архивах. Встречаясь с ветеранами Великой Отечественной войны я понял, как дорого для них всё пережитое. Так родилась мысль издать отдельной книгой всё наиболее памятное, что печаталось в городских газетах, сохранилось в рукописях. Опубликовать, ничего не меняя в текстах, сохраняя дыхание времени. Инициативная группа ветеранов войны отобрала материалы, журналисты газеты "ТАЙМЕР" подготовили книгу к изданию. "Пядь земли" - это своеобразная книга памяти, воссозданная не на основании документов, а на основании опыта жизни и впечатлений. В этом своеобразие издания.
Мы все в неоплатном долгу перед поколением освободителей. Я понимаю свой долг депутата и гражданина в оказании помощи при издании книги "Пядь земли". Она вышла в свет, но многое осталось за страницами, а это значит - возможно продолжение.
Желаю ветеранам Войны долгих лет жизни, крепкого здоровья и счастья. Вы всегда будете для нас примером стойкости и мудрости.
Виктор Дроздов, депутат Законодательного собрания Калужской области
9 мая4.
ЕВГЕНИЙ ЕРЕМЕЕВ
ЛИКИ ВОЙНЫ
Пядь земли... Включает это понятие многое: гордость и любовь к Родине, сыновнюю боль и жертвенность выбора - ты или земля. Поэтому и будет жить это слово, пока жив язык народа, жива наша древняя страна. Тысячекратно наша земля топтана вражеским конем, предана огню и мечу. Да сами мы не щадили ее. Чертополохом она зарастала там, где напиталась кровью Голицыных, Щорса и Лазо. Все смешалось, и не разберутся еще долго люди, что с ними сталось и "камо грядеши?". Пядь земли, горсть земли - эти слова для сердца. Они щемяще дороги нам. Горсть земли носят у сердца, за пядь земли отдают жизни...
9 мая многие из нас придут на поклон к Вечному огню, на поклон тем, кто за пядь земли упал в последний раз на черный, изрытый снарядами снег, увидел в последний раз опрокинутое свинцовое небо и превратился в боль...
Девять из десяти защитников Москвы забрала страшная жатва смерти. Прочтите еще раз имена на камне. По восемнадцать-двадцать лет было многим отпущено судьбой. Уходили юноши под пули от невест, уходили под снаряды мальчики, не знавшие любви.
Жизнь, оборвавшаяся на полуслове, на полузвуке. За горсть земли. За пядь земли. За колокола ее храмов, за вечерний шум протвинских берез и сосен. За нас с вами, за детей наших, за продолжение жизни.
Пядь земли - понятие самого высокого смысла. У каждого из нас своя пядь земли, а вместе мы - государство.
Люди возводят памятники не только для возвеличивания деяний мертвых. Но для очищения душ - у жертвенных огней, для того, чтобы смотреть из прошлого в будущее мудрым взглядом...
Золотые имена на стелах. Вторая мировая война была для нас отечественной. Огромная страна, населенная людьми сотен национальностей, стала единой Родиной для всех перед лицом врага. И ее нужно было спасать. Десятки миллионов жизней сгорели в страшном огне. Разрушенные города, деревни, памятники, уничтоженный отчий кров - не главный итог войны. Война исковеркала судьбы практически всех людей, и след ее тянется из прошлого, и не видно этому конца в будущем. В нас живет до сих пор ужас бомбежек, пыток, расстрелов. "Лишь бы не было войны..." Все отдадим ради этого. Создание непомерно огромного военно-промышленного комплекса - щита государства - невозможно было без живущего в подсознании нации пожара Отечественной. В жизни всех, хлебнувших из той чаши, сороковые-роковые были самыми значительными, самыми горестными событиями, а День Победы стал тем праздником, который до сих пор обжигает души. В полной мере осознать это могут лишь те, кто стрелял и в кого стреляли.
На нашей земле есть еще дома-интернаты, где доживают свой век беспомощные калеки-инвалиды войны. А мне вспоминаются первые послевоенные годы. В нашей школе разместили госпиталь, а ребят перевели учиться в другое деревянное здание. Уже вернулись фронтовики на хлебные поля, уже восстанавливали страну люди в гимнастерках, уже не стреляли на земле в людей, а здесь, в госпитале, умирали от ран те, кому было по двадцать с небольшим лет. Некоторые без рук, некоторые без ног, слепые, контуженные, обожженные. Их привозили в Сибирь из других госпиталей, и они умирали здесь, и морг был полон. Да какой там морг - холодный сарай, через щели в дощатых стенах которого видны были окоченевшие тела. Умирали не все. Выжившие любили покурить самосад на завалинке, погреться на солнце и редко смеялись, а если смеялись, то совсем невесело. В памяти солдат осталось такое, что и дети их должны были унаследовать невеселый смех.
На разных языках говорили последние слова перед смертью в том госпитале. "Дай хлеба" - говорили выздоравливающие только на русском. Ведь лечили и кормили раненых узбеков, грузин, армян, украинцев, белорусов русские люди - сибиряки. Тогда у них было одно Отечество. Солдаты, воевавшие под Сталинградом, освобождавшие сожженную Белоруссию, разрушенную Украину, набедовавшуюся Россию - не так уж важно, за освобождение каких городов носят они награды. Для ветеранов все медали и ордена - за спасение Отечества. Эти люди никогда не поймут, почему сыновья отцов, воевавших в одном окопе против фашистов, стреляют сегодня друг в друга? Почему братство обернулось кровавой враждой? Почему народы, вынесшие тяготы войны на общих плечах, начали стрелять снова сосед в соседа?
Можно поделить страну на части, можно установить новые границы, можно пытаться образовать этнически "чистые" государства. Нельзя натравливать народы друг на друга, нельзя перестать уважать друг друга, историю, культуру, национальные традиции. Страшно подумать, что будет, если в странах, наводненных оружием, вспыхнет внутриотечественная война. Неужели нас ничему не научила гибель огромного числа людей в ту войну во имя страшных целей? Может быть, высшая миссия на земле - воспитать у людей ненависть к убийству себе подобных?
Сказано: у войны не женское лицо. Но ведь и не детское, и не мужское. Какое же? Увы, как это ни ужасно, у войны все-таки человеческое лицо. Звери так не убивают друг друга. Это мы, люди, создали для убийства невероятные орудия, снаряды, самолеты, бомбы. Это наши дети играют в войну...
Сказано: "Не убий..." Убиваем, не понимая, что воздается всем за все.
Лицо войны. Я ненавижу его с детства. Может быть, единственное, что ненавижу всегда, - это убийство. Для меня лицо войны - голосящие над похоронками жены, которых я наслушался в доме родственников до беспамятства. Голод, когда мать бросала нас с сестрой, уезжая за каким-то пропитанием на несколько дней. Глаза высланных чеченцев, не понимающих, что с ними делают. Вереницы японских и немецких пленных, понуро идущих на работу каждое утро мимо нашего дома. Неприязнь к немецкому языку, которую смог кое-как преодолеть только в институте.
Лицо войны. Это бесчисленные памятники: величественные, помпезные, трогательные, провинциально безвкусные. Всякие. Памятники в Хатыни и Саласпилсе, от которых болит сердце. Памятник матери, пришедшей на пепелище у сожженной деревни Красуха, от которого невольно наворачиваются слезы и не хочется ни о чем думать. И, может быть, самые горестные памятники: уцелевшие письма солдат, написанные перед последним боем.
... Какое дивное утро было 9 мая 1945 года! Как дурманили голову едва распустившиеся почки берез! Как удивленно замолчали птицы, когда хмельные выстрелы салюта раскололи небо первого дня без войны... Казалось, мир отстрелялся навсегда...
Сколько весен отшумело! И каждая весна была для кого-то из солдат последней. Наступит время, когда на нашей земле останется последний участник Великой Отечественной войны. Придут к нему поклониться люди. Может быть, поставят ему памятник. Не стреляйте в его честь - он воевал за тишину.
2001 года.
ЛЕОНИД ОСИПЕНКО.
Леонид Гаврилович Осипенко - Герой Советского Союза, Почетный гражданин Обнинска, участник Великой Отечественной Войны, первый командир первой советской атомной подводной лодки, лауреат Ленинской премии.
Подводник - это судьба
Путь к должности командира корабля сложен, а к должности командира подводной лодки особенно. Он начинается не сразу. Сначала училище, всевозможные курсы подготовки офицеров, служба на кораблях Военно-Морского Флота и наконец - вступление в должность командира корабля, командира подводной лодки. Будь то лодка дизельная или еще какого-либо типа, большая или малая, все равно это корабль. И, как корабль, он имеет личный состав, свои задачи, свое оружие. И каждому типу корабля надводного, подводного соответствует своя специфика, свои особенности, свои трудности и радости службы.
Особенно хочется отметить, что служба на подводных лодках - служба нелегкая. А как мы выбираем эту судьбу - трудно сказать. То ли она сама нас находит, то ли мы находим ее: эту должность, эту ответственность и, конечно, трудности.
Что касается меня, то я затрудняюсь сказать, что заставило меня стать командиром подводной лодки. С чего все началось?
Детство мое прошло на Кубани, в Краснодаре. На окраине Краснодара есть улица Прогонная, где о моряках мы узнавали только из рассказов людей старшего поколения о событиях революции в Новороссийске, на Черном море. События эти трагичны, но они были важны для того, чтобы отстоять завоевания революции на юге нашей страны, в дальнейшем способствовали разгрому белогвардейщины, интервенции, установлению и упрочению советской власти на юге обширного региона нашей страны.
Должность командира подводной лодки начинается с того, что сначала нужно стать подводником. А это своя, особая школа. Она начинается с овладения подводной лодкой как таковой, с овладения знаниями устройства подводной лодки, навыками борьбы за ее живучесть, личной подготовки каждого подводника как легкого водолаза. Это погружение под воду или выход из глубины в специальном спасательном костюме. Этот вид подготовки никогда не прекращается и сопровождает подводника с его первых шагов в учебном отряде до ухода на заслуженный отдых, на пенсию или в отставку. Хочет этого или не хочет военнослужащий, он обязан это делать - ведь он стал подводником. А так как это снаряжение непрерывно меняется, усложняется и совершенствуется, то учеба и тренировки идут непрерывно.
Так же меняются корабли, подводные лодки. Они совершенствуются в связи с развитием техники, усложнением боевых задач, театра военных действий, и поэтому происходит их усложнение и усовершенствование. И все эти изменения должны быть освоены личным составом подводной лодки - от рядового матроса до командира. Поэтому учеба подводников идет непрерывно, настойчиво и с прицелом на высокие результаты, ибо это касается не только службы, но и жизни и благополучия каждого уходящего в плавание на лодке.
На подводных лодках существует железное правило: никто из уходящих в море не имеет права не знать устройства лодки, не знать правил борьбы за живучесть, не знать индивидуально-спасательного дела. Каждый обязан пройти подготовку, сдать экзамены и получить допуск. Только после этого подводник допускается к выходу в море.
Далеко ли пойдет корабль, близко ли - это значения не имеет. Как только лодка отдала швартовые, она становится особым кораблем, и люди, находящиеся в нем, должны быть готовы к борьбе за живучесть в любое время и где бы корабль ни находился - у пирса или далеко в глубинах океана...
ЛЕОНИД ОСИПЕНКО
НАГРАДА РОДИНЫ
За проявленное мужество и отвагу при испытании специальной техники Указом Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик от 23 июля 1959 года весь личный состав первой атомной подводной лодки Военно-морского Флота СССР был награжден орденами и медалями. Также было награждено значительное количество представителей науки, промышленности. Родина щедро отметила рождение первой атомной подводной лодки советского Военно-морского Флота.
Что касается меня, то я был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Это было неожиданно, и, естественно, радость моя была велика. Что бы ни говорили, а иметь такую награду - большая честь и ответственность. Орденом Ленина были награждены Лев Михайлович Жильцов, Борис Петрович Акулов. Остальные офицеры были награждены орденами Красного Знамени и Красной Звезды. Также были удостоены высоких наград старшины и матросы подводной лодки. Высокие награды Родины вручал нам по поручению Президиума Верховного Совета СССР Главнокомандующий Военно-Морским Флотом адмирал флота Сергей Георгиевич Горшков. Вручение происходило в Доме офицеров Северодвинской военно-морской базы. Награды очень взволновали весь экипаж лодки от рядового до командира. Сам акт вручения наград заставил каждого из нас проанализировать свой жизненный путь. Мы были признательны своему народу, проделавшему столь грандиозный путь от Октябрьской революции, гражданской войны, первых пятилеток, Великой Отечественной войны, сумевшему восстановить все разрушенное этой тяжелой войной, сокрушить сильного вероломного врага - немецкий фашизм - и давшему урок тем капиталистическим силам, которые не оставили попыток силой и оружием уничтожить социалистический строй.
Вступление первой атомной подводной лодки в строй кораблей Северного флота страны - это только начало, это первенец атомного подводного флота, за ней последуют новые поколения атомных подводных лодок, обладающих все более совершенным оружием и личным составом, способным выполнить любой приказ Родины. Быть в начале этого пути и получить за свой труд столь высокую оценку очень почетно и ответственно.
ПУТЬ НА ПОЛЮС
В ноябре 1959 года лодка под моим командованием совершила плавание в районах Новой Земли, Шпицбергена, Гренландии. Вместе с нами был командир дивизиона Анатолий Иванович Сорокин. Этот поход для нас, несмотря на тщательную подготовку личного состава и материальной части, не был удачным.
Была уже поздняя осень, но льда еще не было в районе Новой Земли, у острова Уединения, были незначительные пятна слабого ледяного сала. Обычно в это время в высоких широтах идет усиленное льдообразование. Осеннее море было неспокойно.
Тогда мы решили перейти в район Гренландии - Шпицбергена, держась к середине, надеясь встретить паковый лед, чтобы войти под него и продвинуться на север насколько возможно. Мы рассчитывали это сделать на подводной лодке, которая специально для плавания подо льдом оборудована не была.
На лодке была штатная серийная аппаратура для замера толщины льда, какая устанавливалась и на дизельных подводных лодках дивизиона. Но подводные лодки Северного флота не
имели опыта длительного пребывания подо льдом. Были отдельные случаи плавания лодок на короткое время подо льдом, но их опыт широко для остальных подводников не доводился.
Таким образом, у меня, как у командира подводной лодки, понятия о плавании подо льдом носили чисто теоретический характер, хотя небольшой опыт плавания во льдах в надводном положении на Дальнем Востоке был.
Плавание во льдах в надводном положении дело сложное, но совершенно не идет ни в какое сравнение с плаванием подо льдом. В надводном положении командир и сигнальщики могут зрительно наблюдать и оценить положение: простой ли лед, ледовое ли это поле или отдельно плавающие льдины. Командир все это должен учитывать, сообразно с обстановкой строить свой маневр. Но всегда в этом случае надо помнить, что лодка во льдах в надводном положении плохо слушается руля, уклоняется в сторону чистой воды или разреженного льда. Поэтому, заходя в ледяное поле, надо пораздумать, как же из него выйти, ибо при плавании на заднем ходу есть опасность повредить винты, что крайне нежелательно и может принести большие неприятности.
В общем, к плаванию во льдах надо прибегать только в силу крайней необходимости. Например, при входе в базу и выходе из базы. И даже обычная операция в базе, например, при швартовке, требует хорошей практики и высокой отработки личного состава. Даже отдельные льдины затрудняют швартовку у пирса, а иногда и делают ее просто невозможной.
Но все трудности не идут ни в какое сравнение при плавании подо льдом. Обстановка тут для командира и экипажа совершенно неведома. Лед неоднороден в своей подводной части, имеет отходящие от основного ледяного поля отдельные льдины. Нижняя часть льдообразовании похожа на гигантские сосульки. Характер распределения звука во льдах имеет свои особенности, он способен отражать шум корабля, идущего подо льдом, внося определенные трудности, что должно быть учтено.
Как нам теперь известно, крепкий лед в высоких широтах может иметь незначительные площади, во многих местах он разрыхлен, представляет собой несплошную массу. Кроме того, в определенных районах могут быть незначительные по площади полыньи, которые можно использовать для всплытия лодки.
Но в ноябре 1959 года мы не имели никакого представления об этом, как и не имели представления о величине толщины льда и так далее. Мы полагались под водой на показания приборов, замеряющих толщину льда. Нам также неясно было распределение температуры воды, распространение звука подо льдом, его
отражение от неровностей льда. Эти приборы только что появились, и, естественно, опыта эксплуатации у нас не было.
Об этом я говорю подробно, чтобы, с одной стороны, отметить, какие же трудности встречаются при плавании подо льдом. а с другой стороны, отметить необходимость тщательной подготовки подводной лодки для такого похода.
Так что достижение Северного полюса подводной лодкой "Ленинский комсомол" летом 1962 года было поистине делом сложным, невиданным. И то, что личный состав успешно справился с этой задачей, говорит о мужестве и умении наших подводников, сумевших не только пройти подо льдом в высоких широтах, но и точно всплыть на полюсе и благополучно вернуться в родную базу.
За этот подвиг весь экипаж подводной лодки "Ленинский комсомол" был награжден высокими правительственными наградами, а командир Лев Михайлович Жильцов и командир электромеханической боевой части Рюрик Александрович Тимофеев были удостоены высокого звания Героя Советского Союза.
Этому успеху сопутствовала та огромная работа, которая была проделана личным составом в период подготовки к плаванию подо льдом. Экипаж отработал вертикальное всплытие на ровном киле без хода, отработал маневр отыскания полыньи и всплытие в ней, тщательно приготовил материальную часть, изучил опыт предшественников. Командир вместе со штурманом на самолете осмотрели предполагаемый район плавания, ознакомились с границами сплошного льда, наличием разводий и полыней. Все это было сделано солидно, тщательно взвешено и продумано, что и обеспечило успех и доказало, что подводные лодки могут свободно плавать подо льдом в высоких широтах, решать любые задачи в любом районе арктического бассейна, включая Северный полюс.
После подводной лодки "Ленинский комсомол" успешно плавали в районе полюса, всплывали, погружались неоднократно несколько атомных подводных лодок Краснознаменного Северного флота.
И хотя мое плавание подо льдом было неудачным, но этот опыт принес свою пользу. Он еще раз подтвердил, что плавание подо льдом требует глубоких знаний, настойчивых тренировок и учета всех обстоятельств, которые могут быть в море.
При плавании подо льдом под моим командованием мы еще были неопытны, не обладали теми знаниями и опытом, которые необходимы в высоких широтах. Мы вынуждены были прервать поход, достигнув 79,5° северной широты. В процессе всплытия во льдах мы сломали перископ, хотя касание нам казалось очень
легким, срезали часть акустической аппаратуры, находящейся в носовой части надстройки. Эти повреждения заставили вернуться назад. Было страшно обидно, но сделать это было необходимо.
Усмирив свою натуру, упрямство и настойчивость, проявив благоразумие, надо было вернуться в базу. Возвращение было своевременным. Штурман Евгений Николаевич Золотарев точно в назначенное время вывел подводную лодку в точку встречи с кораблем сопровождения.
Двадцатисуточное плавание велось точно и обеспечило успех встречи с кораблем сопровождения. Мы возвратились в Северодвинск, чтобы устранить повреждения, полученные при плавании во льдах, в заводских условиях.
В декабре 1959 года я был назначен командиром учебного центра Военно-Морского Флота в Подмосковье, передав лодку Льву Михайловичу Жильцову.
ВЛАДИМИР КАУШАНСКИЙ.
С ЛЕГКИМ ПАРОМ, АДМИРАЛ ОСИПЕНКО!
В Москву на телевизионную запись Осипенко собирала жена, милейшая Валентина Андреевна. Еще раз придирчиво оглядела парадный мундир контр-адмирала, выверила размещение боевых наград, во главе которых блистала Золотая Звезда Героя Советского Союза, а рядом и медаль лауреата Государственной премии, прошлась утюгом над марлицей по безукоризненным стрелкам брюк. Леонид Гаврилович вертел в руке трость, добродушно ворчал, любовно пожираемый глазами трех здоровенных псов - дворняг, давным-давно приведенных им с улицы и живущих под сенью адмиральского дома.
- Валентина Андреевна, не на свадьбу же готовишь своего отставника, - басил Осипенко. - Уж слишком хорош буду для "фирмачей".
- Так тебя ж, Леонид Гаврилович, почитай, весь мир увидит. А ты говоришь - свадьба.
Я вслушивался в эту шутливую перепалку, а на душе отчего-то было грустно. Вроде бы и хорошее дело затеяла Би-Би-Си - снять сюжет о нашей первой атомной подводной лодке, ее первом командире и экипаже. Но почему-то пророков в родном Отечестве мы опять явим миру с подачи чужой, а не своей телекамеры. Книга, которую годы и годы писал уже хворый адмирал (рукопись ее я взахлеб читал у него дома в Обнинске), так и не пробилась к нашему читателю, кому-то показавшись несвоевременной. А, между прочим, командиры первых американских атомных субмарин оставили после себя прелюбопытные воспоминания, исключительно оперативно переведенные и изданные еще в Союзе.
Думаю, мы в долгу перед этим человеком. Я пытался найти масштаб сделанного им для Отечества, определить место контр-адмирала Осипенко на генеалогическом древе наших прославленных ратников - и вышел на короткие строки главного конструктора советского атомного первенца "К-3", названного впоследствии "Ленинский комсомол", Владимира Николаевича Перегудова: "Как Гагарин будто специально родился для первого космического корабля, так и Осипенко - для корабля, открывшего новую эпоху подводных плаваний".
Как Гагарин... Вот вам и масштаб!
А вот за дипломом своим он заедет в Ленинград в родное Военно-морское училище имени М.Фрунзе уже после победы (он просто не успел получить диплом, поскольку государственные экзамены сдавал уже "встык" с войной и новоиспеченным лейтенантом убыл в учебный отряд подводного плавания). И заметит, как курсанты-салажата задержат взгляды на его орденах Красного Знамени, Отечественной войны, аккуратном рядке медалей за оборону Кавказа, Севастополя...
Декабрь 41-го. Под огнем врага он перегонит через Керченский пролив к нашим летчикам баржу, груженную топливом и боеприпасами. И будет тяжело контужен. Но как подводник, исходив в должности командира БЧ-2-3 на "Щ-202" глубины Констанцы, Босфора, Болгарии (вели разведку), дождется своего звездного часа весной 44-го.
На боевой позиции лодка засекла два транспорта с немецкими войсками. Рвались к Севастополю. "Четыре торпеды - и вся песня", - скажет мне Осипенко. Но "допел" он ее менее чем через сутки, пустив ко дну две самоходные баржи врага с боеприпасами. Богатый у "Щуки" оказался улов: за один поход - четыре победы.
Можно верить в судьбу, в рок, -- можно отвергать эту веру напрочь. Но по сей день Осипенко так и не может ответить на вопрос, как и почему именно он, а не кто иной из классных подводников войны, оказался за штурвалом первого нашего атомохода.
Да, в. 48-м его назначили на ТОФ командиром подводной лодки типа "М", затем "С", затем "Б". Он с блеском провел все торпедные стрельбы и учения, беззаветно любил свое дело и не менее беззаветно был любим экипажем.
Но ведь таких "выпускников" войны насчитывались десятки, сотни. Скорее всего надо искать ключ к ответу в другом. У страны и ее флота был огромный выбор ее талантов -командиров, первых среди равных. И лишь с учетом этого можно говорить о фортуне, роке, везении, счастливой карте. Вспомним Гагарина. Он из той же плеяды профессионалов высочайшего класса, но выбор пал на него. На нем остановил свой перст Королев. Кто знает, не потому ли, что выделил из вереницы соискателей паренька, который прежде чем впервые осмотреть космический корабль, снял обувь и вошел в него... в носках. Трепет увидел Главный на лице Гагарина. Одна из версий? Но из них слагается мозаика истины.
Кстати, мне Леонид Гаврилович скажет с затаенной гордостью: "Сколько лет прошло, но нет для меня должности святее, чем командир лодки".
А ведь характером Осипенко был крутоват, перед начальством не стелился. Как и в тот день, когда к нему пожаловал на катере начальник главного штаба флота вице-адмирал Виталий Алексеевич Фокин. Короткое рукопожатие. И без всяких предисловий:
"Буду смотреть корабль. Но без вас, Осипенко. Одна ваша подсказка - ставлю два балла. Со всеми вытекающими. Ясно?"
Осипенко молча сопровождал адмирала. Лодка была не то что прибрана - вылизана до блеска, под "ветошь". А через час начался ад. Вводные от Фокина сыпались как из рога изобилия: "Пожар в четвертом"... "Пробоина в пятом"... "Убит боцман"... "Тяжело ранен штурманский электрик..." За всю войну он не пережил на корабле столько "несчастий", сколько за полчаса с проверяющим. А тот, завершив свой "кураж", вызвал командира на мостик:
- Есть претензии к экипажу?
- Никак нет, товарищ вице-адмирал.
- Согласен. Подготовлены отменно. К себе?
- Вспыльчив бываю, факт.
Фокин помолчал, кивнул головой:
- Не самый великий это грех, Леонид Гаврилович, коль душа и совесть на месте. Лодка уходит в ремонт, ну а вы с семьей срочно пройдите медкомиссию. Подробности в штабе флота.
Осипенко открыл было рот, чтобы разразиться вопросами, но Фокин перебил, перейдя на "ты".
- Да-да, Гаврилыч, оставляешь и лодку, и свой камчатский домашний огород. Овощами будешь подпитываться в другом месте.
Адмирал обнял его за плечи:
- Время такое настало. Это время тебя и выбрало. Ну и все мы, думаю, в выборе не ошиблись.
Время действительно выбрало Осипенко. Трудное время "холодной воины", в котором уже выстраивались приоритеты воины "горячей". В 1951 году американское военно-морское министерство заключило контракт с фирмой "Электрик боут" на строительство подводной лодки с атомным реактором вместо традиционного дизеля. 17 января 1954 года она отошла от пирса, неся имя жюль-верновского "Наутилуса". Мы спешили. Очень спешили вписаться в эту невероятную гонку. И вряд ли знал Осипенко, что еще 12 сентября 52-го Сталин подписал постановление, которое и откроет дорогу советскому атомному флоту, строительству для него специальных энергетических установок, подключит к этому величайшие умы Отечества - Курчатова, Александрова, Доллежаля, Перегудова... Подключит сотни и сотни НИИ, конструкторских бюро, предприятий, производственников, инженеров, рабочих. По сути, всю страну, ее таланты, мускулы, да что там - сердца.
Есть своя история у славных наших первоцелинников. Она есть и у наших не менее славных атомных первоподводников.
...Год 1954-й. Еще не было на карте города атомщиков красавца Обнинска, когда тупоносый паровик доставил из Москвы первую волну "новоселов". Взорам открылось лишь ветхое кирпичное здание, о возрасте которого говорили выбитые на фасаде цифры "1901". Так, заштатный полустанок в обрамлении подступающих лесов. Публика прибыла довольно пестрая. В "партикуляре", у многих за спинами гитары. Спрыгнули прямо на насыпь. Шлагбаум. Часовой, придирчиво рассматривающий документы. Вход в "зону"... Местные аборигены, разглядывая гостей, гадали: кто такие? Одни говорили - артисты, пожаловали концерт давать, другие мрачно шептали: зеков, мол, доставили, что-то строить начнут.
А вот "вторая волна" прибыла уже с Осипенко. И сложился экипаж, о котором, пожалуй, и сегодня может мечтать каждый командир. Здесь, в Обнинске, проходила обкатку да притирку гордость российского атомного подводного флота. Его первые птенцы, его надежда. К великому счастью, оправдавшаяся. У многих из них будут потом высокие воинские звания, должности, награды. Но для Осипенко они навсегда останутся такими, какими "стартовали" вместе с ним. Лев Жильцов пришел с Черноморского флота, где был старпомом "Малютки". Штурман Евгений Золотарев - с Балтики, окончил высшие штурманские классы в Ленинграде и был направлен сначала на Север, на лодку новейшего проекта. Командир БЧ-5 Борис Акулов, опять-таки черноморец, ас в своем деле...
На флотах отбирали лучших. И эти лучшие учились в Обнинске атомной энергетике, постигали теорию и практику обслуживания наземного испытательного стенда ядерной энергетической установки (его аналог и был установлен на лодке "К-3") под неусыпными очами Главного теоретика, как в ту пору величали академика Анатолия Петровича Александрова. И эта дружба растянулась для Осипенко на долгие годы, вплоть до недавнего ухода большого ученого из жизни. Именно Александров лично принимал от каждого из членов экипажа экзамены на допуск к самостоятельной работе. Принимал чрезвычайно жестко, порой далеко не с первого захода. Осипенко со всей его дотошностью и бременем грядущей ответственности был для академиков, да и для главкома флота адмирала Сергея Горшкова, головной болью. Моряк и не собирался выступать лишь в роли пассивного исполнителя. Штатная комплектация корабля, защита экипажа от смертоносной радиации, прогнозирование возможных аварий, предложения по совершенствованию рабочих мест людей, обслуживающих ядерную энергетическую установку лодки... Командир генерировал идеи, не смущаясь, предлагал их на самом высоком уровне с той же настойчивостью, с какой выбивал в Обнинске квартиры для своих офицеров и их домочадцев.
8 марта 1956-го первый пуск реактора установки 27-ВМ с участием личного состава двух экипажей АПЛ был произведен. Александров с присущим ему чувством юмора произнес: "С легким паром!" И записал эти слова в вахтенный журнал пульта. Главком Горшков предложил тост за будущее атомного флота страны. Дорога в мировой океан была открыта.
"Крестили" ее в Северодвинске шампанским. Дождь смешивался с промозглым ветром, и члены высокой правительственной комиссии поеживались от холода. "Крестная мать", представительница КБ, несильно размахнулась, и у Осипенко сжалось сердце: лодка стояла у пирса тщательно закамуфлированная (борта, нос, рубка, корма тщательно обшиты досками, потому как соблюдалась секретность). Не разобьется бутылка с шампанским - дурной знак для моряков. Ан нет, влетела она аккурат в то самое место, где рули выходят из корпуса. И - вдребезги!
И еще одно из "звездных" воспоминаний командира. Военно-морской флаг державы на лодку доставили в самый канун первого выхода. И взвился он... за четверть часа до его положенного на флоте спуска. Ах, как обидно: едва подняли первый в стране флаг над атомной субмариной... Экипаж погрустнел. Осипенко подошел к Горшкову: "Товарищ главнокомандующий, дозвольте не спускать. Сами понимаете, величие момента". Адмирал размышлял недолго и, быть может, впервые за всю свою долгую службу нарушил святую морскую традицию: "Понимаю, Леонид Гаврилович, это самое величие. Пусть реет!"
От пирса "на большую воду" их вывели буксиры. Освободились от камуфляжа, и Осипенко не удержался: "Какая красавица!" До выхода в море, изведав все нутро корабля, обойдя каждый отсек, он так и не смог разглядеть "первенца" во всем внешнем блеске из-за всевозможных строительных причиндалов. Теперь увидел с высоты мостика это изящное сигарообразное тело, его величавые обводы, лоснящиеся на воде, как могучие бока кита. Главком дал команду перейти на "штатный" - от реактора - ход. Погружение. Лодка набирает скорость. И не было слышно столь хорошо знакомого многим поколениям подводников стука дизеля, и не подрагивал в вибрации корпус. Менялся режим энергоустановки, поднималось настроение у высоких гостей из правительственной комиссии и целого созвездия ученых, инженеров, конструкторов.
"Новорожденный" и впрямь был хорош. И в сравнении с "Наутилусом" выглядел внушительнее. У американцев подводная скорость корабля составляла 23 узла, у "К-3" - 32. Глубина погружения у них - 220, у нас - 300 метров. Мощность главной энергетической установки "Наутилуса" - 15 тысяч лошадиных сил, у "К-3" - 30 тысяч. Соотношение торпед соответственно 6:8.
А лодка... Она продолжила "обкатку". Прошла глубинами к Новой Земле. "Щупала" своим чутким носом ледовый покров северных широт.
В 1962-м уже новый командир лодки, получившей имя "Ленинский комсомол", Лев Михайлович Жильцов впервые достигнет на ней Северного полюса и удостоится звания Героя Советского Союза.
Потом будут другие корабли и другие походы, включая знаменитое кругосветное плавание отряда атомных подводных кораблей под руководством Героя Советского Союза вице-адмирала Анатолия Сорокина. Но все это, подчеркну, потом. После Осипенко.
Сам же он, вернувшись в Обнинск, двадцать лет руководил учебным центром ВМФ, подготовив не одно поколение атомных подводников, стал лауреатом Государственной премии за создание уникальной учебной базы с ее удивительными тренажерами, компьютерными системами обучения. Впрочем, это уже другая песня. И о других людях и событиях.
Что добавить к сказанному? Так сложилась жизнь, что, схоронив жену, Леонид Гаврилович обрел вторую семью. Валентина Андреевна, нынешняя супруга, тоже в свое время схоронила мужа. Вместе у них четыре дочери и сын. И уже целый экипаж внуков. Я разделил в этой семье гостеприимство, чарку за тех, кто погиб на войне, и тех, кто сегодня в море. Дом адмирала полон друзей-подводников, полон бесконечных телефонных звонков, и сам он ежедневно названивает в учебный центр и интересуется делами преемников. Прощаясь, он подведет меня к стене, на которой в рамочке под стеклом помещен рисованный дружеский шарж. Экипаж, высыпав на тело лодки, радостно парится веничками. Осипенко изображен в трусах с лампасами, рядом в таких же "семейных" трусах командир БЧ-5 Борис Акулов. С пирса, в халате и неизменном берете, барственно улыбающийся академик Александров приветствует моряков словами: "С легким паром!"
Пусть тепло этого пара, Леонид Гаврилович, согревает ваше сердце еще долгие-долгие годы!
"Красная звезда", 1994 г.
Евгений ЕРЕМЕЕВ.
ГАГАРИН ПОДВОДНОГО КОСМОСА.
Тяжело опираясь на палку, легендарный подводник вышел на балкон своей квартиры. Внизу, на лужайке, оркестр военных моряков играл в его честь знаменитый марш. Что вспомнилось в этот миг леониду Осипенко, Герою Советского Союза, командиру первого советского подводного атомохода с коротким названием "К-3"? За 75 лет столько всего было...
Закончив в предвоенные годы Ленинградское военно-морское училище, Леонид Осипович ушел служить на подводную лодку и войну провел на Черном море. Не раз "Щука" выходила на охоту и возвращалась с победой: торпеды находили цель.
Война стала прелюдией ратной жизни Осипенко. Затем он командовал лодками на Тихом океане. Безупречный боевой офицер был назначен командиром экипажа первого атомного подводного корабля. Точнее, корабля еще не было - он только закладывался, а экипаж уже стал готовиться в Обнинске. Обучение шло на первой АЭС и специальных стендах - прототипах атомных установок в Центре подготовки подводников. Педагогами были многие ученые и специалисты, в том числе и знаменитый академик А.Александров.
Не раз Осипенко получал высокие награды, но его известность не равнозначна вкладу в историю флота. Время было такое - имена покорителей передовой военной техники и их дела строго "секретились". Например, когда первая советская атомная лодка сошла на воду, ее замаскировали деревянными надстройками и вывели при помощи буксиров на рейд.
На вечере чествования Л.Г.Осипенко штурман лодки "Ленинский комсомол" Е.Н.Золотарев сказал: "Прокладывая курс кораблю, мы, оказывается, проложили курс всему подводному атомному флоту".
По своим техническим характеристикам и боевым возможностям К-3 "Ленинский комсомол" стоил целого флота старых лодок. Один из конструкторов к-3 назвал поэтому Осипенко "Гагариным подводного мира..."
60 суток автономного плавания, скорость более 40 км, глубина погружения 300 метров - вот технические данные первенца атомного флота страны. Лодка впервые в мире сделала невероятное: вышла на Северный полюс и всплыла из подо льда...
Затем, когда Л.Г.Осипенко перевели в Обнинск начальником Центра подготовки подводников, здесь была создана уникальная система подготовки экипажей. Все экипажи и большинство блестящих командиров учились в Обнинске.
В день 75-летия Л.Г.Осипенко чествовал весь российский подводный флот. Леонид Гаврилович не смог присутствовать в зале, где отмечался его юбилей. Но слушал дома трансляцию и был растроган происходящим. Да и суровых морских волков при воспоминаниях о совместных ратных делах голос порой дрожал. Моряки Центра устроили овацию при сообщении о том, что Российское морское общество будет ходатайствовать перед правительством о присвоении имени Осипенко новой атомной лодке.
"Семь футов под килем человеку и кораблю!"- подумалось мне тогда. Это был последний прижизненный юбилей легенды отечественного флота.
М.ПУШКАРЕВ, А. КАРАБАШ
НАРОДНЫЙ МАРШАЛ
"Он был рождён для военной деятельности, для больших ратных дел... Человеку, который чувствовал так слитно личную жизнь свою и народа, можно только позавидовать. Жизнь и деятельность такого человека достойны подражания".
А. М. ВАСИЛЕВСКИЙ, Маршал Советского Союза
Г.К.ЖУКОВ:
" Я счастлив тем, что родился в России и разделил с моим народом горечь множества потерь и счастье победы в прошедшей войне".
Полководческий талант Г. К. Жукова проявился в 1939 году при разгроме японских самураев на Халхин-Голе, а раскрылся во время Великой Отечественной войны. Ставка и Государственный комитет обороны направляли его на самые решающие и угрожающие участки огромного фронта. В первые же дни войны он проявил себя как сильнейший стратег на посту начальника Генерального штаба. В конце лета сорок первого под руководством Г.К.Жукова, командовавшего войсками Резервного фронта, была проведена первая в ходе войны наступательная операция в районе Ельни, когда гитлеровские захватчики потерпели сокрушительное поражение. В сентябре 1941 года Георгия Константиновича назначили командующим Ленинградским фронтом, и он предотвратил падение великого города, несмотря на бешеный натиск превосходящих сил противника.
Конец сентября. Фашисты начали крупнейшую в истории вермахта операцию под кодовым названием "Тайфун", имевшей целью захват и уничтожение Москвы. Три мощных танковых клина ринулись на столицу СССР. Г.К.Жуков, срочно отозванный из Ленинграда, 10 октября назначен командующим войсками вновь организованного Западного фронта, который на огненных рубежах под Москвой сломал мощь зловещих клиньев. Этот стратегический успех наших войск позволил Красной Армии в декабре 1941 года предпринять мощное контрнаступление, закончившееся полным разгромом ударных сил вермахта. В битве под столицей она одержала первую великую победу над превосходящими силами противника. Это был триумф блистательной стратегии.
26 августа 1942 года. Г.К.Жуков назначен заместителем Верховного Главнокомандующего, и он выехал в район Сталинграда. Исход гигантской битвы на берегу Волги решал судьбу Родины. Г.К.Жуков и А.М.Василевский разработали дерзкий по замыслу план удара по противнику на дальних флангах и окружению его. Искусная реализация этого плана привела к поистине историческим результатам: были разгромлены 6 полевая и 4 танковые армии врага. За огромный вклад в победу у стен Сталинграда Г.К.Жуков был награжден
орденом Суворова I степени (знак №1) ему было присвоено звание Маршала Советского Союза.
Январь 1943 г. Прорыв блокады Ленинграда - операция "Искра", осуществленная встречным ударом двух фронтов - Волховского и Ленинградского. В результате упорных боев сопротивление врага было сломлено. В руководстве операцией участвовал и Г.К.Жуков.
Июль - август 1943 г. Курская битва была заранее тщательно подготовлена с участием Г.К.Жукова. Он координировал боевые действия войск Воронежского и Степного фронтов (ставших 1-м и 2-м Украинскими фронтами). Битва в районе Курска, Орла и Белгорода - одно из величайших сражений Великой Отечественной и второй мировой войны в целом.
Август-декабрь 1943 г. Битва за Днепр и Киевская операция.
Декабрь 1943 г. - апрель 1944 г. Наступление советских войск на Правобережной Украине. В успех этих операций большой вклад внёс Г.К.Жуков.
1 марта 1944 г. маршал Г.К.Жуков принял командование 1-м Украинским фронтом, и уже через 3 дня его войска прорвали оборону противника. В результате успешных действий 1-го и 2-го Украинских фронтов по окружению противника, в жестоких сражениях освобождено 57 украинских городов, рассечен стратегический фронт врага. Это была крупная победа. Г.К.Жукову вручена высшая полководческая награда - Орден Победы (знак № 1).
В операции "Багратион" маршал Г.К.Жуков координировал, а затем и непосредственно руководил действиями войск 2-го и 1-го Белорусских фронтов. Летне-осенняя кампания 1944 г. принесла Красной Армии крупнейшую победу. Г.К.Жуков был награжден медалью "Золотая Звезда".
С ноября 1944 г. Г.К.Жуков командовал 1-м Белорусским фронтом, который с 1-м Украинским фронтом провёл стремительную Висло-Одерскую операцию. В результате искусного маневра по окружению крупных сил вермахта была освобождена большая часть Польши, а передовые отряды форсировали Одер. Появление советских войск в 60 км от Берлина ошеломило гитлеровцев. За успешное руководство войсками в этой операции Г.К.Жуков награжден орденом Победы.
16 апреля 1945 г. началась историческая битва за Берлин - враг оборонял столицу гитлеровского рейха с фанатическим упорством. В этой гигантской битве полководческий талант и несгибаемая воля Г.К.Жукова проявились в полной мере.
Роль Г.К.Жукова в завоевании победы над гитлеровским фашизмом партия и правительство особо подчеркнули, поручив ему подписание акта о безоговорочной капитуляции Германии.
Таков путь служения своему народу, Родине маршала Георгия Константиновича Жукова.
Горячая любовь к народному маршалу живет повсюду на просторах нашей Родины, особенно там, где полыхала Великая Отечественная война, живет в памятниках, музеях, в названиях улиц, в книгах, в сердцах миллионов людей.
Обнинская земля находится рядом с родиной маршала. Здесь проходит Варшавское шоссе, одна из важнейших артерий в военной истории России; здесь гремела великая битва за Москву. В разные годы жизни Г.К.Жукова его связь с родным краем не прерывалась. И в этих местах память о народном маршале останется навсегда.
ВСТРЕЧА В ОБНИНСКЕ
В конце 1966 года совет Дома ученых Обнинска решил в связи с 25-летием Победы наших войск под Москвой пригласить на встречу с общественностью города Маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова. Разыскали телефон порученца маршала, майора Бредухина, переговорили с ним, а затем с Георгием Константиновичем. К нашему счастью, он, не раздумывая, сразу же дал свое согласие.
Зал Дома культуры ФЭИ в этот вечер был набит до отказа. На встречу с Г.К.Жуковым, кроме членов Дома ученых, были приглашены представители производственных и общественных организаций города. Те, кому не хватило места в зале, устроились на приставных стульях во всех проходах. Георгий Константинович вышел на сцену, собравшиеся в едином порыве встали и долгой овацией приветствовали полководца и земляка. Темой его встречи была битва за Москву.
Георгий Константинович стоял на сцене у карты с указкой в руке и показывал на разноцветные стрелы - направление наших войск и войск противника. Сначала он остановился на обстановке на дальних подступах к Москве. Он сказал: "Для меня стало ясно - враг преуспел в третий раз все тем же методом: наступая с запада, гитлеровцы впервые сомкнули клещи у Минска, второй раз - у Смоленска, а теперь - Вязьма. Войска противника пытались окружить наши войска в очередной раз вокруг Москвы".
"Создавался почти заново Западный фронт, на который возлагалась историческая миссия -оборона Москвы", - вспоминал Г.К.Жуков. Дальше он рассказал об этих тяжелых для Родины днях.
"Пришло время громить врага, штаб Западного фронта готовился к наступлению как можно дальше отбросить врага. Еще 29 ноября я доложил Верховному Главнокомандующему Сталину о сложившейся обстановке и просил отдать приказ о начале наступления, - продолжал Г. К. Жуков. - 30 ноября был разработан план наступления Западного фронта. Намечалось разбить немецкие войска на северном в южном крыле - основные группировки. Сталин утвердил план наступления. На московском направлении немцы имели 800 тысяч человек, 10,4 тысячи орудий, минометов, 1 тысячу танков, более 600 самолетов. Советские войска имели: 760 тысяч человек, 6200 орудий и минометов, 670 танков и 860 самолетов. Необходимо было разбить врага не числом, а умением".
6 декабря войска Западного фронта обрушились на позиции врага. Наступление развернулось в полосе около 1 тысячи километров по фронту от Калинина до Ельца. Фронт дрогнул, гитлеровцы стали отступать, создавая опорные оборонительные пункты. Наши войска за первые дни наступления прошли примерно 30-40 километров. Был отдан приказ войскам Западного фронта: гнать гитлеровцев днем и ночью.
К началу января 1942 года Западный и другие смежные фронты отбросили фашистские войска на 100-250 километров. Непосредственная угроза Москве была устранена. Освобождены 11 тысяч населенных пунктов, среди них областные центры Калинин и Калуга. Гитлеровская Германия потерпела у Москвы крупнейшее поражение и перешла к обороне на всем советско-германском фронте. В битве за Москву немецко-фашистские войска потеряли более полумиллиона человек, 1300 танков, 2500 орудий, минометов, множество другой техники. "Когда меня спрашивают, что больше всего запомнилось из минувшей войны, - говорит Георгий Константинович, - я, не задумываясь, отвечаю:
битва за Москву".
Закончив рассказ о битве под Москвой, Георгий Константинович ответил на многочисленные вопросы, которые ему были поданы в записках. Охотно, с мельчайшими подробностями, ответил он на все вопросы. В ответах чувствовались широта познаний и объем информации, прямота, четкость. Видно было: за долгий вечер он сильно устал. Жена его, врач Галина Александровна, беспокоилась. Еще вначале пыталась усадить его на стул, чтобы облегчить физическую нагрузку. Но Георгий Константинович от этой услуги отказался: "Я не могу сидеть перед аудиторией. Буду рассказывать стоя. Мне так удобнее". И весь вечер, стоя у военно-топографической карты Московской битвы с указкой в руке, рассказывал, отвечал на вопросы.
18 и 19 февраля Георгий Константинович ознакомился с городом. Первый пункт - особняк дачи Морозовой. Кто-то из присутствующих спросил: "Георгий Константинович, правда ли, что во время войны в этом доме был штаб Западного фронта?" Георгий Константинович с улыбкой ответил: "Штаб фронта - это очень большое хозяйство, которое обычно размещается в нескольких деревнях. Но в этом доме действительно был один из его отделов". Он обратил внимание на скромную мемориальную доску, на которой была надпись: "Здесь в 1942-1943 гг. располагался штаб Западного фронта Советской Армии".
Мы вошли в особняк. В большом зале он вспоминал, указывая по сторонам: "Здесь у нас висели карты, там стояли телефоны, а вот там, - он показал на дверь, расположенную в углу, - моя кровать".
Г.К.Жуков посетил Первую в мире атомную электростанцию. Его сопровождал и давал пояснения начальник станции Георгий Николаевич Ушаков. Георгий Константинович сердечно поблагодарил за интересный рассказ и пожелал коллективу АЭС дальнейших успехов в работе. При выходе Георгия Константиновича попросили сфотографироваться с сопровождающими на фоне атомной электростанции. Затем Г.К.Жуков посетил метеовышку Института экспериментальной метеорологии. Пояснения о работе института давал заместитель директора института Николай Иванович Слюняев, который пригласил Георгия Константиновича подняться на 300-метровую высоту.
При отъезде Г.К.Жукова в Москву его провожали руководители города и представители общественности. У памятника войны - 152-миллиметровой пушки-гаубицы, установленной у шоссе перед Наро-Фоминском, в последнем пункте нашей незабываемой встречи, было сделано еще несколько памятных фотографий. Теплые прощания, взаимные добрые пожелания...
Приезд маршала Г.К.Жукова явился большим событием в истории Обнинска, и таким Георгий Константинович сохранится навсегда в памяти всех участников этой встречи.
ОБНИНСКИЙ ШТАБ ЗАПАДНОГО ФРОНТА
"Суровые испытания продолжаются", - так характеризовал Г.К.Жуков в "Воспоминаниях и размышлениях" наступивший после разгрома фашистских войск под Москвой новый этап войны весной и летом 1942 года. Обе стороны перешли к активной обороне.
К этим годам коренного поворота в стратегии Советской Армии и относится базирование штаба Западного фронта у 107-го километра по Варшавскому шоссе в районе полустанка Обнинское.
Трагедия в районе Вязьмы, где превосходящими силами противника были окружены 5 советских армий, началась с уничтожения демаскированного штаба Западного фронта (командующий И.С.Конев) в Касне. Этот тяжкий урок предопределил судьбу обнинского штаба Западного фронта и его особую роль в стратегии Великой Отечественной войны.
Это был крупномасштабный военно-инженерный комплекс, занимавший невдалеке от Варшавского шоссе обширную территорию протяженностью несколько километров на левом берегу реки Протвы, включая железнодорожный полустанок Обнинское. Расположенный среди густого леса, штаб имел много замаскированных строений (основные из них еще сохранились), разветвленную систему подземных сооружений и ходов сообщения, тщательно организованную охрану и мощную круговую оборону. Отдельные службы находились в лесах и населенных пунктах от Мишкова до Белоусова. Рядом со штабом имелся аэродром для самолетов У-2.
Оригинальное произведение архитектуры - старинный особняк В.П.Обнинского (сейчас улица Пирогова, 1) имеет большую историю.
С 23 мая 1942 года в нем, замаскированном проволочными сетками с лапником, помещался командующий Западным фронтом и собирался Военный Совет фронта.
Уникальный по масштабам и надежности обороны капитальный комплекс обнинского штаба Западного фронта - единственный за все годы войны: этого требовал наступивший период решающего перелома в Великой Отечественной войне.
Сооружения штаба, расположенные на обширной местности, были связаны разветвленной системой подземных ходов, имевших большие подземные ниши. В овраге Репинки имелось около десяти входов в штольни. Эти грандиозные подземные укрытия были сооружены под руководством генерала И.П.Галицкого. В них находились и боеприпасы. Схема подземных ходов и штолен была установлена разведочным бурением (московский "Метрострой") в период строительства Обнинска, проводившегося под руководством И.Т.Табулевича. Общая длина их составляет около 700 метров.
Была обеспечена надежная маскировка и охрана обнинского штаба в течение всех 11 месяцев его деятельности.
3 мая 1942 года полк на автомашинах колонной прибыл со станции Перхушково на полустанок Обнинское в новое, заранее подготовленное место дислокации штаба Западного фронта. Полк расквартировался в районе Кончаловских гор, на даче П.П.Кончаловского. Была произведена тщательная маскировка всех отделов и служб штаба. Система мощной обороны охватывала всю обширную территорию: артиллерийские батареи, зенитные батареи ПВО, дзоты, танковый взвод в полной боевой готовности, много пулеметных точек.
В Обнинском штабе был разработан ряд важнейших наступательных операций, осуществленных в этот период.
"Г.К.Жуков внес большой вклад в разработку и реализацию стратегического плана летней кампании 1943 года, а этот план состоял из целого комплекса последовательных операций, каждая из которых, в свою очередь, имела крупное оперативно-стратегическое значение", -вспоминал маршал И.Х.Баграмян.
26 августа 1942 года Г.К.Жуков передал командование Западным фронтом И.С.Коневу. Назначенный заместителем Верховного Главнокомандующего, он 29 августа вылетел в район Сталинграда.
Весной 1943 года штаб Западного фронта переехал из поселка Обнинское в деревню Козловка на Угре вблизи Юхнова, а затем - в район Смоленска.
История Обнинского штаба Западного фронта - важная, но еще малоизученная страница летописи Великой Отечественной войны.
ЗДЕСЬ МЕСТО МУЗЕЮ
Кинофильм "Маршал Жуков. Страницы биографии" демонстрировался в Обнинске в 1984 году и произвел незабываемое впечатление. В стремительной динамике киноэпопеи впервые ожили 50 уникальных фронтовых фотографий Н.X.Бедова, который все четыре года войны прошел рядом с Г.К.Жуковым и сохранил для истории важнейшие документы Великой Отечественной.
Командующий фронтом имел несколько адъютантов. Но офицер для особых поручений при нем бессменно был один - Николай Харлампиевич Бедов. Наша встреча с ним состоялась спустя много лет после войны.
Выступая в Доме ученых, он вспомнил 1941 год. "При первом знакомстве Г.К.Жуков показался мне очень суровым, но и время было такое. Ближе я узнал его во время войны. Жесткость, высокая требовательность к себе и к воинам сочетались в нем с доброжелательностью и добротой".
Н. Бедов и один из создателей фильма - И.Ицков высказали пожелание побывать в доме, где находился командный пункт Г.К.Жукова. Поехали на "рафике". Дорога вела в Нижний парк. Николай Харлампиевич, вспоминая былое, поведал, что над всей дорогой до самого особняка была натянута маскировочная проволочная сетка.
- Чтобы убедиться в эффективности маскировки сооружений штаба по всей местности, я попросил разрешения у Геоогня Константиновича облететь на самолете и осмотреть с воздуха, - продолжал свой рассказ Бедов. - После облета доложил, что маскировка соответствует своему назначению.
Когда мы подошли к дому, наш собеседник остановился. Чувствовалось, он волновался, на глаза накатывались слезы. Сдержался, однако, сказав:
- Тяжело все вспоминать, тот суровый год войны.
А затем поведал, как в мае сорок второго приехал сюда с Жуковым. Осмотрели особняк, устроились. Потом Георгий Константинович предложил Бедову осмотреть окрестности.
Из штаба фронта командующий часто выезжал в войска 10, 16, 61, 50, 49, 43, 33, 5, 20, 30 армий. Выезжал на вездеходе ГАЗ-61. Любил быструю езду, но проселочные дороги часто не позволяли. Иногда возвращался в штаб фронта на самолете У-2, но один, а Н. Бедов летел на другом самолете, немного выше и сзади. В Москву, в ставку, ездил на "бьюике". Шоферы А.Бучин и А.Казарин работали посменно, возили командующего без происшествий.
Командный пункт штаба Западного фронта под Обнинском - историческое место. Не только потому, что рядом находится малая родина маршала. Отсюда осуществлялись стратегия наступления наших войск на запад, планы изгнания и разгрома фашистских захватчиков. Нельзя не согласиться с Н.X.Бедовым, который сказал во время нашей встречи:
- В здании, где располагался командный пункт командующего фронтом, целесообразно создать музей.
М.ПУШКАРЕВ
ОН БЫЛ В ОХРАНЕ ШТАБА
Кончаловские горы. Жители окрестных деревень это место раньше называли "Бугры". С Деменковым Егором Ивановичем, недавним сотрудником ФЭИ, мы медленно поднимались по дорожке в гору. Он внимательно всматривался в окружающую местность, вспоминая далекое суровое время. В период Великой Отечественной войны с 3 мая 1942 года по 16 апреля 1943 года Егор Иванович служил командиром отделения в звании старшины в 6-м охранном полку по охране штаба и командного пункта командующего Западным фронтом, дислоцировавшихся на территории, где вырос потом город Обнинск.
- Справа, - показывает Егор Иванович, - вот здесь, у самого подножья горки, был построен дзот с 76-миллиметровой пушкой и железобетонным колпаком и идущей от него в сторону оврага траншеей.
На самой горке стоит старинный деревянный дом с садом, знакомый, наверное, каждому обнинцу, - дача Петра Петровича Кончаловского. Метрах в ста пятидесяти от дома, с левой стороны, видны следы землянок - это землянки танкистов лейтенанта Витязнева. Чуть левее, вдоль по оврагу, шесть землянок занимали артиллеристы дивизиона капитана Воронина. За ними по оврагу с противоположной стороны - шесть землянок шоферов. Идем в глубь леса.
- Здесь, - показывает Егор Иванович, - размещались землянки хозяйственной роты, комиссара Школко, а за ними, с правой стороны дорожки, - землянки штабных офицеров, санитарной части, пулеметной роты и химзащиты. Вдоль большого оврага в землянках размещались два охранных батальона. Внизу, у подножия, видны следы заросших траншей, пулеметных точек. Там же стояли в полной боевой готовности танковый взвод и колонна бортовых автомашин.
Наша прогулка продолжалась. Вот что рассказал дальше старшина охранного полка.
Охрана штаба Западного фронта и командного пункта командующего Западным фронтом Маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова была поручена 6-му охранному полку под командованием полковника Рясных. 3 мая 1942 года полк на автомашинах колонной прибыл на полустанок Обнинское со станции Перхушково. В состав охранного полка входили два батальона, рота связи, пулеметная точка, медсанчасть, хозрота и подразделение химзащиты. Утром в 8 часов расквартировались в помещениях дачи на Кончаловских горах. Солдаты приступили к сооружению землянок для личного состава и укрытий для лошадей.
В доме Кончаловского разместились штаб полка и командование. Я обратил внимание на то, что над всей дорогой, начиная от железной дороги до командного пункта и штаба фронта, на высоте примерно в семь-десять метров была натянута металлическая сетка, а постройки замаскированы под окружающую местность. Создавалось впечатление, что здесь вместо строений - сплошные зеленые горы.
Командование полка приступило к изучению размещения постов охраны штаба Западного фронта и командного пункта. Посты расставлялись на всех проезжих дорогах, дорожках, пешеходных тропинках, а на главной дороге, ведущей к штабу, - контрольные пункты, шлагбаумы.
Комендант штаба фронта полковник Лесных и заместитель начальника штаба фронта по охране генерал-майор Казбинцев часто приезжали в полк и нередко присутствовали при очередном разводе перед эаступлением солдат на посты.
Командный пункт командующего фронтом Г.К. Жукова располагался в особняке в Нижнем парке, а рядом, в деревянном двухэтажном доме, находился секретариат Военного совета. В доме у въезда в Нижний парк помещались члены Военного совета Западного фронта Н.А.Булганин и И.С.Хохлов. В здании главного корпуса располагались оперативное управление и другие управления штаба.
Командный пункт охранялся по периметру четырьмя постами, в ночное время на два поста, кроме часовых, выставлялись и собаки. На пути к штабу фронта и к командному пункту была организована пропускная система, установлены шлагбаумы: у въезда в Нижний парк, на повороте с Киевской дороги к поселку Обнинское, на повороте у нынешней гостиницы
ФЭИ. Главный корпус охранялся тремя постами: южным, северным и центральным; особняк, где жили члены Военного совета, - двумя постами. Вход на командный пункт даже часовым был запрещен. В зимнее время на посту стояли по одному часу, в летнее - по два. По склону оврага тянулась колючая проволока, преодолеть которую незамеченным практически было невозможно. На случай массированного налета вражеской авиации вдоль речки Репинки были сооружены подземные ходы. Нас предупреждали, что при авиационном налете всем необходимо укрываться в убежище. В районе штаба и всей округи категорически запрещалось разводить костры, а в ночное время - даже курить.
По всей окрестности вокруг штаба фронта дислоцировались артиллерийские батареи: в деревнях Самсоново, Пяткино, в Кончаловском лесу и возле железной дороги. Кроме того, была организована противовоздушная оборона штаба, командование которой дислоцировалось за деревней Доброе.
Вспоминается один эпизод. В июне 42 года над штабом появился фашистский самолет-разведчик. Доложили Георгию Константиновичу. Он приказал: немедленно сбить самолет. Со спас-загорского аэродрома поднялись три истребителя, которые и выполнили приказ командующего. Подбитый самолет приземлился на болоте за Кончаловским лесом. Из горящей кабины вылез вражеский офицер, вся одежда на нем тлела. Пустив в ход пистолет, к самолету никого не подпускал, пока не вспыхнул вместе с машиной. О дислокации штаба враг не получил сведений.
Насколько серьезно была поставлена задача тщательной охраны и маскировки штаба, говорит такой пример. В штабе фронта ожидали приезда командующего артиллерией Воронова. Когда Воронов приехал, он сказал Георгию Константиновичу: "Вот это охрана! Сколько я проехал шлагбаумов, у каждого меня останавливали, проверяли и сопровождали дальше, пока я не встретился с вами".
Была продумана парольная система. Пароль действовал только один день. Например: сегодня 28 февраля, при чьем-то приближении часовой окриком спрашивает пароль. Приближающийся называет ему, скажем, цифру 20, часовой в ответ должен назвать 8, чтобы в сумме получилась дата - 28. Это была надежная система, которая действовала до самого отъезда полка из Обнинского.
Георгия Константиновича Жукова я увидел впервые, когда он приехал в мае 1942 года в Обнинское. Он на лошади прискакал к даче Кончаловского, где дислоцировался полк. Не слезая с седла, командующий осмотрел нашу форму, затем взял планшет и написал распоряжение: форму сдать, выдать новую. 9 мая личный состав переодели в другую форму и построили на поле для смотра. Георгий Константинович внимательно осмотрел ряды личного состава: рослые, молодцеватые, в начищенных сапогах, одетые в красивую диагоналевую форму. Сказал: "Ну вот, молодцы! Теперь похожи на жуковцев".
Помню, несколько солдат полка сообразили походную баню: поблизости не было ни одной подходящей постройки, все сожгли фашисты. Нашли заброшенный котел, нагрели воды, установили палатку. Для солдат это был настоящий праздник. Мимо проезжал на своей лошади Георгий Константинович, остановился и спросил: "А это что за производство?" - "Это баня, товарищ командующий". "Вот молодцы, ведь вошь хуже врага". Сейчас это местечко в лесу, где бьет из земли ключ, освоили обнинские садоводы.
Зимой 1942 года в наше расположение приехали артисты, среди них Лидия Русланова, Алла Тарасова. Мне приказано было разместить гостей в землянках, принять на довольствие. Артисты дали несколько концертов.
Потом из поселка Обнинское штаб переехал в деревню Козловка на Угре в районе Юхнова, а через несколько месяцев - в Смоленскую область.
Вот что услышал я от Егора Ивановича Деменкова, несшего в годы войны службу по охране штаба Западного фронта.
М.ПУШКАРЕВ, Председатель совета ветеранов ФЭИ
М.ПУШКАРЕВ, А.КАРАБАШ
НЕМЕРКНУЩАЯ СЛАВА ПОЛКОВОДЦА
23 декабря 1997 года исполнилось 100 лет со дня рождения генерала Александра Федоровича Наумова.
Минуло более полувека, как отгремели грозные годы Великой Отечественной войны. В тяжелейших за всю историю человечества битвах наш народ выстоял: героическое поколение защитило Родину и освободило Европу от фашистского нашествия. Навечно остались в памяти народной доблестные полководцы, принявшие на себя наибольшее бремя войны во имя победы.
Исполнился вековой юбилей Александра Федоровича Наумова, генерал-майора, под командованием которого 56 лет назад, 29 декабря 1941 года 53-я стрелковая дивизия 43-й армии освободила обнинскую землю от немецко-фашистских захватчиков.
А.Ф.Наумов - первый почётный гражданин Обнинска, в истории которого он навечно оставил добрую память. Здесь доблестный воин трёх войн поселился в миниатюрном финском домике на тихой улице Горького и все двадцать лет до своей кончины деятельно участвовал в жизни молодого города. Общественная работа, патриотическое воспитание молодежи, многочисленные выступления, встречи ветеранов в Обнинске и других городах Калужской области заполняли мирную жизнь генерала.
Из этого домика, как из штаба, регулярно шли письма во все концы страны, более чем по ста адресам. Генерал их писал по специальному списку своим соратникам, ветеранам двух дивизий. Писал даже из больницы. И стойко переносил тяжкие болезни - наследие войны. По вечерам Александр Федорович писал свои военные мемуары: он детально помнил все события, имена соратников, названия городов, деревень, рек по боевым путям. Его комната была заполнена книгами, на письменном столе лежали журналы, газеты.
Множество жителей нашего города и области лично знакомы с генералом Наумовым. Это был простой, доступный и приветливый человек. Нам приходилось слушать его воспоминания о войне, о своей жизни. В памяти запечатлелся благородный образ этого человека: воина, гражданина и патриота. Вся его жизнь до последнего дыхания была отдана служению Отечеству.
Родился Александр Федорович Наумов в Казахстане, в городе Акмолинске (ныне столица Акмола) в семье сибирских казаков. С малых лет он познал нужду: отец рано умер, оставив шестерых детей. Семья бедствовала, поэтому ему с трудом удалось окончить только три класса. Мальчиком он уже работал: приказчиком, учителем - обучал казахских ребят русскому языку; затем писарем. Он не забывал и о самообразовании, вечерами сидел за книгами, успешно сдал экстерном за шесть классов. Затем окончил школу прапорщиков и получил первое офицерское звание.
За храбрость, проявленную в боях империалистической войны, в составе сибирского полка хорунжий Наумов по решению казачьего совета в 1917 году награжден первым своим орденом (Георгиевским крестом). Позже добровольцем вступил в Красную гвардию, воевал в Средней Азии с басмачами, двадцать лет руководил школой по подготовке комсостава. Заочно окончил Военную академию имени Фрунзе и Высшую школу востоковедения.
С первых дней Великой Отечественной войны полковник А.Ф.Наумов принял командование 312-й стрелковой дивизией, сформированной в течение одного месяца. Состав этой казахской дивизии был интернациональным: казахи, русские, украинцы, белорусы, узбеки, туркмены, татары. Яков Петрович Иночкин, тоже будущий обнинец, а тогда первый секретарь Актюбинского обкома партии, уже с 22 июня взял на себя руководство мобилизацией: актюбинцы вложили в свою дивизию душу и сердце, несколько тысяч человек встало под ружье.
А.Ф.НАУМОВ
РУБЕЖИ МУЖЕСТВА
В середине октября 1941 года 312-я стрелковая дивизия, которой тогда я
командовал, с тяжелыми боями отходила от рубежей Малоярославецкого боевого участка к реке Протве и далее до реки Нары. 23 октября 1079-й стрелковый полк остановил рвущихся к Москве фашистов у Ивановой горы перед р.Нарой. Но в строю оставалось немногим более ста воинов. Здесь, в боях за деревню Орехово, погиб и командир полка подполковник А.А.Бурков. Положение осложнялось тем, что я не имел сведений о 1083-м и 1081-м полках, так как 1083-й отходил севернее Варшавского шоссе, будучи подчиненным Подольскому пехотному училищу, а 1081-й вышел из окружения у Детчино и должен был отходить по Старой Калужской дороге на Угодский Завод; после рубежей на р.Протве была утеряна всякая связь с остальными частями дивизии (по косвенным данным, они вышли восточнее р.Нары). Обстановка также требовала установить взаимодействие дивизии с другими соединениями нашей 43-й Армии. От командующего армией генерал-лейтенанта Акимова я получил письменное предписание: ввиду его тяжелого ранения, вступить в командование левым крылом армии, куда, кроме нашей дивизии, входили 17-я, 53-я стрелковые дивизии и другие части. Однако связи с ними не было, самое же главное - отсутствовала связь со штабом армии. Что было делать? Я похоронил подполковника А.А.Буркова и других погибших воинов, оставил поредевшие подразделения 1079-го полка в обороне у горы Ивановой и с группой бойцов отправился в деревню Каменка, где предполагал найти армейский штаб.
К вечеру бои стали стихать, только с Варшавского шоссе, Старой Калужской дороги и со стороны деревни Кузовлево доносились одиночные выстрелы из легкого пехотного оружия, вдали были видны пожары, ракеты немцев обозначали, каких рубежей они достигли. Долго шли мы, увязая в грязи на размокшей от дождей лесной дороге, и добрались до Каменки, когда уже стемнело. На западной окраине деревни стояли, ощетинившись, почти "в затылок" друг другу несколько танков и артиллерийские орудия, шоссе было изрыто воронками от бомб и снарядов - все говорило о том, что еще несколько часов назад здесь шел бой.
У штаба армии, размещавшегося в школе, я встретил полковника А.Н.Боголюбова. Начальник штаба армии считал, что я с остатками частей погиб за р.Протвой, и теперь, увидев меня, обрадовался. Мы обнялись как близкие друзья, хотя и виделись до этого всего лишь дважды - 13 и 14 октября в Малоярославце. Полковник затем представил меня новому командующему армией - генерал-майору К.Д.Голубеву. На совещании, где присутствовал и член Военного совета армии бригадный комиссар С.И.Шабалов, командарм сообщил приказ командующего фронтом генерала армии Г.К.Жукова о том, что рубеж реки Нара должен быть последним рубежом отхода наших войск на данном направлении. Генерал-майор Голубев сказал также, что остатки 312-й, 53-й и 17-й стрелковых дивизий объединяются в сводную дивизию, командиром которой назначается полковник А.Ф.Наумов.
Продолжая традиции 312-й дивизии, которая в трудных условиях выполнила свою боевую задачу, сводная дивизия в период своего формирования с 24 по 29 октября успешно справлялась с главным делом - задержать врага на рубеже р.Нары. По приказу войскам 43-й Армии от 30 октября сводная дивизия стала именоваться 53-й стрелковой дивизией (по новым штатам).
Около двух месяцев мы держали оборону. Проводили разведки, в том числе разведки боем. Пропускали разведгруппы и группы для нападения на тыловые объекты врага, поджога домов, в которых обосновались фашисты.
Были и другие заботы. Так, с 5 ноября в дивизии 43-й Армии стали приезжать делегации рабочих и служащих из Москвы, Подольска и других городов. В 53-й дивизии, оборонявшейся 12-м и 475-м стрелковыми полками, начал формироваться третий стрелковый полк - 223-й. А после того, как на одном из совещаний командиров и комиссаров соединений в деревне Ясенки, где размещался первый эшелон армейского штаба, командарм рассказал о предложении Подольского горкома партии и горисполкома взять шефство над соединением армии, - в нашей дивизии развернулась политическая и агитационная работа, направленная на то, чтобы завоевать почетное шефство, в частях и подразделениях были приняты соответствующие социалистические обязательства.
6 декабря все наши текущие дела и заботы отодвинулись на второй план. В тот день, как известно, началось и затем успешно осуществлялось контрнаступление на флангах Западного фронта. Это событие огромной политической и военной важности немедленно было доведено до всего личного состава дивизии. Командиры, политработники, партийные организации частей и подразделений активно включились в эту работу. Собрания, митинги, беседы - все это значительно подняло моральное состояние бойцов. Радовался каждый, предлагалось и на нашем направлении перейти в наступление. Но пока перед нами, исходя из малочисленности состава соединений и недостаточной материально-технической обеспеченности, была поставлена иная задача: проводить разведки, делать отдельные вылазки в тыл фашистов, предпринимать разведки боем - словом, держать врага в напряжении и не допускать снятия отсюда его частей для переброски на активные участки нашего наступления.
15 декабря я был вызван в Ясенки, куда приехали и другие командиры соединений. Командарм был в приподнятом настроении. "Вот и на нашей улице начинается праздник", - сказал он и, сообщив о событиях на фронтах и о том, как осуществляется разгром немецко-фашистских войск под Москвой, рассказал о плане предстоящего наступления нашей армии. Основное направление удара - на Балабаново, в последующем - на Малоярославец. От 53-й дивизии в состав ударной группировки должен был войти лишь формируемый 223-й полк. Сама же дивизия усиливалась спецчастями и должна была на всей полосе обороны от Иннино сменить 5-й воздушно-десантный корпус и 93-ю стрелковую дивизию, которые, наряду с другими частями, включались в ударную группировку, сосредотачивавшуюся севернее Варшавского шоссе. Нам предстояло создать частные резервы и без конца тревожить фашистов. Важно было не допустить никаких, даже малых, прорывов фашистами нашей обороны и не дать врагу возможности перебрасывать части на направление основного удара армии.
Наступление, как и предполагалось, началось 18 декабря. Однако в первые дни ударная группировка почти не имела успеха. Глубокий снег и бездорожье сковывали маневр и быстроту движения, в том числе танков. Сказывалось и то, что не хватало орудий, снарядов, для развития прорыва не было необходимых резервов. Все же 22-23 декабря наметился положительный сдвиг, и на отдельных участках войска ударной группировки продвинулись на 5-7 км в глубину обороны противника. Фашисты несли большие потери и, пытаясь "заткнуть дыры", перебрасывали отдельные мелкие подразделения с неатакованных участков, в том числе и перед фронтом нашей дивизии.
От командиров частей стали поступать доклады о том, что фашисты нервничают. Это проявлялось прежде всего в их беспорядочной стрельбе, в основном из пехотного оружия, значительно снизился артобстрел, и только изредка кое-где враг вел минометный огонь, в ночное время фашисты непрерывно освещали местность ракетами. Собрав штаб, политотдел и командование частей, мы с комиссаром дивизии К.А.Зыковым и начальником штаба полковником П.Н.Бибиковым всесторонне проанализировали обстановку. Обменявшись мнениями, пришли к единому решению: в каждом полку подготовить усиленную роту и, обеспечив соответствующий артиллерийский, минометный огонь, на рассвете 25 декабря наступать (проведя предварительно - 24 декабря - широкую разведку отдельными группами).
В ночь на 24 декабря разведывательные группы полков на некоторых направлениях продвинулись на 3-4 километра и встретили лишь отдельные группы фашистов, окопы противника были почти пустые. Утром 24 декабря, обсудив этот вопрос в штабе дивизии, я решил вывести по батальону из полков и с утра 25 декабря начать наступление по направлениям: батальон 475-го полка (комбат - старший лейтенант А.И.Бараев) - Кузовлево, Чернишня, Гремячев, Корсакове, Тарутино; батальон 12-го полка (комбат - капитан Н.А.Гордюк) - Ильино, Петрово, Агафьино; по Варшавскому шоссе была организована отдельная группа из приданных частей дивизии - 298-го пулеметного батальона, 71-го, 230-го и 304-го отдельных зенитно-артиллерийских дивизионов - под общим командованием начальника оперативного отделения штаба дивизии капитана Боргеста.
25 декабря с рассветом батальоны полков, а позднее и группа капитана Боргеста, начали довольно быстрое продвижение, встречая сопротивление лишь отдельных групп немецких автоматчиков; захваченные пленные сообщали, что части 34-й пехотной дивизии противника сегодня с рассветом стали отходить на новые рубежи - по рекам Истья и Протва. Значит, мы вовремя начали наступать и преследовать фашистов.
Отходя, враг огрызался сначала только пехотным оружием, но затем наши подразделения начали подрываться на минных полях. В оставленных деревнях, в отдельных уцелевших домах немало было "сюрпризов", жертвами которых становились неопытные бойцы: откроет дверь - взрыв, поднимет зажигалку - взрыв и т.д.
Вечером я доложил командарму, что части дивизии овладели деревнями Тарутино и Воробьи, то есть вышли на рубеж р.Истья, штаб дивизии находится в Кузовлево и свертывается к переходу в Тарутино. "Вы проявили необходимую бдительность, правильную инициативу и очень помогли, - сказал мне генерал Голубев. - Ваша задача теперь: повернуть дивизию от деревни Тарутино на север и овладеть деревней Белоусово, дальше наступать севернее Варшавского шоссе. 17-я стрелковая дивизия будет наступать в направлении Угодского Завода, а 5-й ВДК наступает на Балабаново и далее на Городню".
Все, кто участвовал в войне, знают: в любом бою успех достается нелегко. Не обошлось без потерь и при взятии д.Белоусово. Так, осколки снаряда фашистской дальнобойной артиллерии смертельно ранили начальника политотдела дивизии П.И.Татаринцева. Тяжело были ранены командир 12-го полка майор А.М.Автандилов, капитан Боргест и еще четыре офицера - командиры и комиссары спецчастей.
После овладения д.Белоусово 28 декабря дивизия получила приказ из штаба армии: наступать севернее Варшавского шоссе - через Обнинское, Потресово, Анисимово, выйти севернее Малоярославца и овладеть деревней Панское; в этой деревне жил командующий 4-й немецкой армии фон Клюге (штаб его и различные армейские учреждения размещались в Малоярославце). Задача эта, если учитывать полное бездорожье, глубокий снежный покров, морозы в 25 и более градусов, была трудная. Но наша дивизия, наученная горьким опытом первых дней наступления, сумела уже к тому времени более или менее обеспечить себя лыжами, санками и санями, собранными в тылу. Так и действовали: 12-й и 475-й полки двигались целиной, артиллерия и приданный дивизии Московский стрелковый батальон вместе с наступавшей в составе 43-й Армии 26-й танковой бригадой - вдоль Варшавского шоссе. Вскоре, однако, нам пришлось изменить направление удара.
31 декабря я с оперативной группой был на своем передовом командном пункте в колонии "Бодрая жизнь" (в этих местах вырос потом г.Обнинск). Штаб дивизии еще находился в д.Белоусово, а наши части, отбив очередную контратаку фашистов на д.Анисимово, продолжали в трудных условиях снежной целины и сильного мороза продвигаться вперед - к дороге Боровск - Малоярославец. В эти утренние часы к нам на командный пункт неожиданно приехал на санях генерал К.Д.Голубев с членом Военного совета С.И.Шабаловым и некоторыми офицерами штаба армии. Выслушав мой доклад о положении на фронте дивизии, командарм сказал, что части 5-го ВДК ведут бои в районе Балабанова, 17-й дивизии - на рубеже р.Протвы, части же 53-й дивизии вышли вперед и именно нам поэтому предстоит освобождать Малоярославец.
Операция по овладению этим городом началась в тот же день и проходила по намеченному мною плану, одобренному командармом. Удар мы наносили с севера: 475-й полк наступал с Буниной горы, преграждая фашистам путь отхода на запад, 12-й полк от Боровской дороги рассекал город с севера на юг с целью овладеть железнодорожной станцией. По Варшавскому шоссе наступали 26-я танковая бригада с Московским стрелковым батальоном и артиллерия (ее наблюдатели находились в полках). Я управлял операцией по радио, двигаясь на санях за полками от "Бодрой жизни", куда переехал основной командный пункт дивизии, через Потресово и Анисимово.
Полки ворвались в Малоярославец в 5 час. 30 мин. утра 1 января 1942 года. Фашисты вынуждены были драться в ловушке и потому несли большие потери. К полудню 2 января город был полностью очищен от врага.
Важную победу одержали бойцы. Дивизия была представлена к званию "Гвардейская". Все это воодушевило воинов, и они с новыми силами продолжали освобождать населенные пункты от немецко-фашистских захватчиков. Дивизия 14 января освободила город Медынь, потом наступала в направлении Кошняки, Износки, к устью реки Вори.
После освобождения Медыни было получено уведомление о том, что подольские трудящиеся взяли шефство над нашей дивизией, а 1 мая 1942 года представители трудящихся Подольска во главе с секретарем горкома партии Я.В.Сидниным приезжали к нам (53-я дивизия в это время сражалась с фашистами на плацдарме у реки Угры, севернее города Юхнов). Состоялся митинг, на котором шефы передали дивизии знамя (сейчас оно хранится в Центральном музее Вооруженных Сил).
Вскоре наша дивизия передала оборону на плацдарме 17-й стрелковой дивизии и заняла оборону по рубежу р.Вори. Здесь я и оставил 53-ю дивизию в конце сентября 1942 года, так как был назначен командиром 31-й гвардейской стрелковой дивизии.
О.Д.КАЗАЧКОВСКИЙ
СТАЛИНГРАД
Из книги "Физик на войне"
Олег Дмитриевич Казачковский, участник Великой Отечественной Войны, Лауреат Ленинской премии, профессор, доктор физико-математических наук. В 1973-1987 годах работал директором Физико-энергетического института в Обнинске.
Немцы вышли к Волге! Для них это имело особое значение: они достигли конечного рубежа, границы "Великого Райха", обещанного Гитлером. Уже почти праздновали победу. По немецкому радио зазвучала специально написанная для этого песня "Wаcht am Wolga" - "Стража на Волге", где говорилось, как тоскует по дому доблестный немецкий солдат, охраняя здесь рубежи своей родины. Оставалось "всего ничего" - очистить Сталинград, чтобы прочно обосноваться на Волге.
О Сталинграде много написано. Выделяются, на мой взгляд, "В окопах Сталинграда" и "Дни и ночи". Как правильно передано то, что тогда творилось у нас! Нет ни фальши, ни ложного пафоса. Все, как было. В.Некрасов сам воевал в Сталинграде. К.Симонов же, как у нас говорили, в самый тяжелый период обороны побывал там.
С трудом, опять-таки по слухам, добился разрешения перебраться на правый берег. К тому времени это было сопряжено с большим риском. Он пробыл всего один или два дня. Но для такого мастера достаточно, чтобы понять и прочувствовать, что в действительности там происходит.
Немцы намеревались взять Сталинград целехоньким, с ходу. Во всяком случае, даже приблизившись, сначала почти его не бомбили. В своих листовках призывали население не уходить и не дать разрушить город большевикам. Но когда поняли, что так просто захватить Сталинград не удается, сами приступили к его уничтожению. Несколько дней подряд, начиная, если не ошибаюсь, с 23 августа, над нами нескончаемым потоком пролетают немецкие бомбардировщики. Огромные столбы дыма вздымаются над городом. Сколько досталось мирным жителям! Многие, как и в других местах, не хотели покидать свои дома. Мы появились в городе, когда центр был уже полностью разрушен. Но на окраинах почти все сохранилось и люди там продолжали жить. У ворот Тракторного разговорились с подошедшей молодой девушкой. Сказала, что не собирается уходить, надеется, что все обойдется. Для нее не обошлось! Не успела далеко отойти, как посыпались бомбы. И все, больше не поднялась. Мне до сих пор помнятся душераздирающие крики женщин после одной из бомбежек в пригороде Минина.
Одно время, израсходовав, по-видимому, нужный ассортимент, немцы стали сбрасывать бомбы весом в несколько сот килограммов. Такие бомбы предназначены для разрушения крупных военных и промышленных объектов, которых в городе почти уже не оставалось. Для поражения живой силы они не столь эффективны. При взрыве образуется глубокая воронка и осколки уходят вверх, обычно причиняя мало вреда. Довелось попасть под такую бомбежку и мне. На землю-то я успел броситься, а вот забираться в ближайший блиндаж уже не было времени. Впрочем, и особого смысла не было. От прямого попадания он все равно не спасет. Я, говоря артиллерийским языком, попал в вилку. Первая бомба разорвалась с одной стороны, и меня прижало снаружи к амбразуре блиндажа. Вторая - с другой, и я был с силой отброшен в сторону. На этом и кончилось. Отделался небольшой контузией.
Наши потери в Сталинграде были огромны. Поступали подкрепления, которые вливались в уже имеющиеся части. Прибыли за все время, насколько известно, и две свежие дивизии. Строгая закономерность - большинство из вновь прибывших выбивается буквально в первые же дни. Новички теряются, не могут распознать, где реальная опасность, а где мнимая. Зато оставшиеся - это железный костяк, на котором и держится город. Нам доводилось поддерживать своим огнем многих. Как-то ночью отправился искать одно из подразделений 10-й дивизии НКВД. С разведчиком и связистом пробираемся вверх по дну оврага вдоль почти пересохшего ручейка, носящего гордое имя - река Царица (отсюда, кстати, первоначальное название города). Осторожно продвигаемся вперед. Никого все нет и нет. Вдруг у нас за спиной где-то наверху длинные пулеметные очереди. Что такое, неужели проскочили передний край? Наши вроде должны быть впереди. Может быть, отошли? Остановились. Опять такие же очереди. Кто стреляет: наши или немцы? И вдруг тут доходит: это не выстрелы, это выпущенные немцами разрывные пули попадают в стену разрушенного дома над обрывом. Может быть, специально стреляют так, чтобы ввести наших в заблуждение. Двигаемся дальше и вскоре находим своих. Командир у них - бывший начальник районного отделения милиции, откуда-то из западных областей. Понравился: спокойный, добродушный, совсем не соответствует сложившемуся ходульному образу милиционера. Воевали они хорошо. В самом устье Царицы стоит ныне памятник бойцам этой 10-й дивизии. Вполне заслуженно!
Большую роль в обороне Сталинграда сыграли морские пехотинцы. Моряки сражались особенно яростно. О них ходили легенды, которые, думаю, были недалеки от истины. Говорили, например, о подвигах "отчаянной пятерки" - четверых ребят и одной девушки (как она попала к морякам - загадка). Незаметно подкрадываясь, они врывались в дома, вернее в то, что от них осталось, и забрасывали немцев ручными гранатами. Рассказывали, что вместо гранат, когда их не хватало, они каким-то образом приспособились бросать обычные 50-миллиметровые мины от миномета. Поначалу, во всяком случае, этой пятерке везло - оставались невредимыми. Иногда задумываешься, почему так получается. Почему те же люди, надев матросский бушлат или поддев только тельняшку (они носили такую же форму защитного цвета, как и все мы), становятся особо стойкими, отважными воинами? Вероятно, много значит сплоченность, общий боевой настрой, сложившийся и поддерживаемый в подразделениях.
Одну из морских бригад постиг, как представляется, бесславный конец. В какой-то мере мне довелось быть свидетелем этому. В начале октября наш полк получил приказ поддержать действия 92-й бригады морской пехоты. Она обороняла тогда один из участков в центральной части города. Мне было дано задание немедленно - дело было вечером - отправиться к ним. Вышли на берег к переправе у поселка Красная Слобода. Напрасно прождали всю ночь. Немцы периодически обстреливали причал, но ни один катер не подошел. Под утро узнали, что бригада оставила свои позиции в городе и находится на ближайшем острове. Вероятно, катера были заняты эвакуацией. Перебрались на этот остров. Нашли командный пункт. Командир и комиссар (или замполит?), как я понял, обсуждают текст донесения о случившемся. Доложил по форме, что я, представитель такого-то артполка, прибыл в их распоряжение. Никакой радости, как в таких случаях бывает, это не вызвало. Наоборот, мне показалось, только прибавило хмурости на лицах. Было сказано: "Выбирай себе НП и действуй по обстановке!". Тут я подумал, что отвод бригады, по существу сдача центра города, не был санкционирован. Зачем тогда подбрасывают им подкрепления, не оборонять же этот пустынный остров? Он и немцам не нужен. И это после приказа 227!
Расположились за кустом на берегу, стали наблюдать. Раннее утро. На той стороне, как раз напротив нас, неожиданно началось движение. Из развалин выходят солдаты и строятся в колонну. Что это немцы, очумели? Так обрадовались успеху, что, забыв об элементарной осторожности, строем отправляются на другой участок? Колонна довольно внушительная, человек 200-300, медленно движется вверх по улице. Ну, сейчас я им задам! Первый мой снаряд разрывается немного левее, на соседней улице. Доворачиваю вправо. Этот уже совсем близко. Надо открывать огонь на поражение. Но почему они не разбегаются, почему никто не пытается укрыться? Присмотрелся. И тут до меня дошло: это никакие не немцы, это наши. И цвет одежды у них совсем не мышистый, как у немцев. Это - остатки бригады, а возможно, и других находившихся там подразделений. Те несчастные, кого не удалось до рассвета переправить на другой берег и кто теперь оказался в плену. Колонна поднялась вверх и скрылась за перекатом.
О 92-й морской бригаде больше никогда не приходилось слышать. Вероятно, после случившегося участь ее была предрешена. Но теперь уже никто не пытался уходить на левый берег, как бы тяжело не было. И оказалось возможным то, что раньше и не мыслилось - удерживать, отбиваясь от наседавшего противника, совсем узкую полоску земли, по существу лишь самый берег. И не дни, а недели и даже месяцы. Немцы прошли победным маршем по полям Европы многие тысячи километров, а здесь не смогли преодолеть оставшиеся сотни метров. И никаких особых укреплений. Все те же окопы да развалины.
Мы, хоть и медленно, но отступаем. Уже артиллерийские батареи переправились через Волгу и заняли позиции на левом берегу, вернее, на островах начинающейся здесь Волго-Ахтубинской поймы. Известно, что были возражения на сей счет, ибо это могло расцениваться как нарушение приказа "Ни шагу назад!". Но такое смелое в той обстановке решение командования 62-й армии, оборонявшей Сталинград, как показала практика, было правильным. С левого берега артиллерия действовала почти беспрепятственно. Да и с доставкой боеприпасов было значительно проще. Наблюдательные же пункты в основном оставались на правом берегу в расположении пехоты. Лишь некоторые, по существу дополнявшие их, были и на левом берегу, откуда открывался лучший обзор. Связь между берегами осуществлялась как по радио, так и по телефону. Как ни странно, но обычный телефонный провод, проложенный в воде, некоторое время исправно служит. Никаких замыканий, утечек тока не происходит. У нас был принят "вахтенный" метод. Дежурная "бригада" для управления огнем и для связи с пехотой направлялась на правый берег на 10-12 дней. Затем ее, иногда поредевшую, сменяла следующая. Переправляться приходилось только ночью, ибо немцы уже позанимали все господствующие высоты в городе. Волга просматривалась как на ладони.
Сталинградская переправа! Это большое испытание. Ходили шустрые бронекатера Волжской флотилии. Немцы и ночью старались не давать свободно плавать. Причалы были заранее пристреляны, и по ним периодически открывался огонь. Когда луна - а облаков, помните у Некрасова, практически не было, - видно было неплохо. Под вечер же немцы специально поджигали, обстреливая, что-нибудь на левом берегу. На фоне отблесков пожарищ катера на воде можно было легко заметить. Мы, "пассажиры", располагались на верхней палубе и чувствовали себя неуютно. Укрытия никакого. А мины, ударяясь о воду, рвались неподалеку. Раненые тем же катером возвращались обратно.
Когда противник подошел совсем близко к берегу, наш командный пункт расположился на крутом обрыве над Волгой, невдалеке от Мамаева Кургана. Он служил практически только для связи с пехотой, командные пункты которой находились рядом. Немецкие позиции отсюда не просматривались. Но и немцы нас не видели. Более того, немецкие снаряды и мины вообще нас не доставали. Они пролетали над нами и попадали на кромку берега или в воду. Зато приходилось опасаться своих же. По-видимому, не всегда учитывали как следует превышение правого берега над левым, и снаряды, не долетая до цели, утыкались в наш откос, как пули в тире. Кто особенно досаждал, так это наши "катюши" - самого малого калибра (и малой дальности стрельбы), на танкетках. Разброс стрельбы у них большой. Часть снарядов попадала в воду, часть - на плато, к немцам. Но, как представляется, больше всего прилетало к нам, на склон. Сколько ни докладывали по инстанции, все безрезультатно - стрельба периодически возобновлялась. Бомбили же в основном немецкие пикирующие бомбардировщики, которые заходили со стороны Волги. Много бомб попадало в реку. По звуку можно было различить, когда бомбы рвутся в воде, а когда на суше. Один раз немцы, по-видимому, уже намеренно использовали особо мощные бомбы, которые они сбрасывали вдоль кромки обрыва. Наш пункт, как и другие, расположенные в середине склона, не пострадал. В основном жертвы были не от прямых попаданий, а из-за того, что обрушивались многотонные массы земли с края обрыва на находившиеся в самом низу блиндажи. Здесь ранее располагался штаб армии. Когда он перебрался на левый берег, там разместились командные пункты полков и дивизий. Блиндажи были добротные, хорошо укреплены, и люди считали себя практически неуязвимыми. Но... их завалило настолько, что далеко не всех удалось откопать. Нужна была мощная техника, которую неоткуда было взять. Да и толком неизвестно было, где именно копать. Так и остались заживо погребенные люди в этих неожиданно образовавшихся братских могилах.
Теплую пищу привозили, когда уже стемнеет. Это было вдвойне радостно. Дожили до вечера, а впереди спокойная ночь. Немец ночью не воюет, если только его не вынудят. Под нами вдоль берега проходила железнодорожная ветка, и разведчики обнаружили на ней вагон с названным так нами "сухим спиртом". Что это было на самом деле - не знаю. Изобретательные умельцы быстро сообразили, как его использовать. Если кусок этого вещества поместить в тряпочку и сильно сжать, то выдавливается бурая жидкость, по запаху и воздействию на "потребителя" вполне соответствующая обычному спирту. Запасы ее были для нас неограниченными. Никто не отравился. Я думаю, это даже оказалось полезным. Вечером - разрядка, расслабление после напряженного дня. Мы были молоды, здоровы и, приняв хорошую, но не чрезмерную дозу и не думая о завтрашнем, засыпали крепким сном, чтобы наутро проснуться посвежевшими, готовыми к очередным испытаниям. И никаких стрессов, мы о них даже и не слышали! Стрессы, видимо, оставались в тылу. До нас они не доходили.
Прошел слух, что немцы начинают применять отравляющие вещества. Это казалось правдоподобным, потому что другим способом "выкурить" нас отсюда было почти невозможно. Естественно, сразу же подумали о противогазах. Но на всю нашу "вахту" оказался один-единственный противогаз - у самого добросовестного, пожилого связиста. Все остальные свои уже давно побросали. Что прикажете делать - дышать всем по очереди? К счастью, слух не подтвердился. Вероятно, где-то от усиленного обстрела обычными снарядами или минами скопилось много удушливого порохового дыма. Вот и приняли за газовую атаку. Такое случалось и раньше.
Сменивший меня на дежурстве один из моих друзей, командир батареи Глуховской, рассказал потом о происшедшем на его глазах диком случае. Рядом с нами находился поврежденный экскаватор, ковш которого возвышался над краем обрыва. И вот какому-то вновь прибывшему артиллерийскому начальнику взбрело в голову, что он может служить в качестве НП. Заставил залезть туда, как тот ни упирался, своего наблюдателя. Прекрасная мишень для находящихся совсем рядом немцев. С тревогой все следили за ним. Меньше чем через час его уже не было в живых. Известно, что в первую мировую войну чем-то проштрафившихся солдат в наказание заставляли стоять на бруствере окопа на глазах у противника. Получилось нечто подобное. Только тот, бедняга, ни в чем не был повинен.
С тяжелейшей малярией на несколько дней я оказался в санчасти на левом берегу. Приехала развлекать нас концертная бригада. Как все относительно! Для нас это глубокий тыл, для них - чуть ли не самая что ни есть передовая. Самолеты кружат, дымы Сталинграда перед глазами. Мы - все внимание. Бедная певица, то и дело озабоченно поглядывая в небо, запнулась на первом же куплете. Простодушно призналась: "Я так боюсь самолетов". В ответ - не очень уверенное: "Это наши!" Не знаю, поверила она или нет, но все же сумела собраться и исполнить свой репертуар до конца. Для нее, несомненно, это был подвиг.
В начале ноября нас неожиданно отозвали из Сталинграда. Мы не могли понять, в чем дело. Как же можно ослаблять такой важнейший участок? Когда очутились довольно далеко к югу, перед позицией, занятой румынскими войсками, решили, что здесь будет отвлекающий удар. Наверное, таким способом хотят ослабить давление на наших в городе. Наступление началось 20 ноября (на день позже, чем на севере). Довольно легко прорвали оборону. Румыны почти не сопротивлялись и чуть ли не строем отправлялись в плен. Только одна зенитная батарея с немецким персоналом, расположенная на высотке за обратным скатом, отчаянно отстреливалась. Было подбито несколько наших танков. Но вот и она смолкла. Путь вперед открыт. К вечеру добрались до какой-то деревушки, где и заночевали. Здесь же оказалось уже сдавшееся, но не взятое по-настоящему еще в плен какое-то небольшое румынское подразделение. В доме, где мы разместились, появился румынский офицер и начал что-то говорить, перемежая румынские и немецкие слова с отдельными русскими. Сначала никак не могли понять, в чем дело. Потом разобрались: он всего лишь просит разрешения переночевать его людям у нас во дворе в сарайчике. Уже было довольно холодно. Он получил разрешение, после чего долго нас благодарил. Подумалось, как легко и просто устанавливаются человеческие отношения между вчерашними смертельными врагами.
Через день, продвигаясь вперед и практически не встречая сопротивления, достигли Абганерово, той самой станции, где четыре месяца тому назад пытались сдержать немцев. На той же сцене, только роли переменились. Мы тогда хоть сопротивлялись. Противник же здесь просто бежал. На станции - железнодорожные вагоны, судя по надписям, не только из Германии, но и из Франции, Бельгии, чуть ли не со всей Европы. Как они успели за столь короткий срок перешить железнодорожную колею, восстановить взорванный мост через Дон в Ростове? Какая организованность, деловитость! Наверное, нам такое не под силу. Вот уж неверие в наши возможности! Когда прижмет, мы все можем. В Крыму в 44-м только-только взяли Севастополь, как стали готовиться к погрузке в эшелоны. Оказалось - железная дорога уже работает.
За три дня нашего наступления кольцо вокруг немцев в Сталинграде сомкнулось. Противник окружен. Большущий ломоть отхватили. Не подавимся ли? Сколько раз уже обманывались в своих надеждах! Сами немцы вначале не осознавали серьезности создавшегося для них положения. В мои руки попал приказ немецкого командования, в котором анализировались итоги первых дней нашего наступления. Говорилось, что противник, т.е. мы, собрав последние резервы, сумел достичь большого численного превосходства и только поэтому добился временного успеха. Подробно, и в основном правильно, рассказывалось о тактике наших наступательных действий. Резюме же такое: ничего практически не изменилось, русские остаются такими же плохими вояками, как и были. Они по-прежнему не могут противостоять немцам, даже когда силы равны, и легко обращаются в бегство. Скоро наступательный порыв русских иссякнет. Надо немного продержаться. Уже идут на выручку окруженных достаточные силы.
Нас они все еще пытались запугивать. Бросали листовки, в которых говорилось, что их рубеж обороны в Сталинграде - это, как сейчас помню, "шахматная доска смерти", через которую никому не перебраться. Что будто бы и мы тоже находимся в окружении и нам в самый раз пора сдаваться. И для пущей убедительности картинка: мы находимся в кольце, из которого только один выход - на запад, где почему-то восходит солнце. Видимо, много листовок было заготовлено впрок и немцам жалко было их просто так выбрасывать.
Прогрызать немецкую оборону в Сталинграде действительно было нелегко. Противник занимал укрепленные, нами же подготовленные рубежи и сдаваться не собирался. Одна за другой следовали атаки, и все почти безрезультатно. В одном месте, мне рассказали, какие-то подразделения в открытую пошли в наступление издалека. Когда же приблизились к противнику, оказалось, что там проходит траншея, в которой уже сидят наши. Сюда был скрытый доступ со стороны. Хорошо еще, что немцы экономили боеприпасы и не очень стреляли.
На выручку осажденных двинулась мощная танковая группировка генерала Манштейна. Мы как раз находились на ее пути. Уже стали доноситься с юга звуки приближающегося боя. Собирались прорываться навстречу им и окруженные немцы. Нам грозило очутиться между двух огней. Стали готовиться к круговой обороне. Еще неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не 2-я гвардейская армия, брошенная, как известно, вопреки первоначальному плану, против Манштейна. Она помогла остановить немцев и заставила их отступить. По существу это и был поворотный момент в войне для нас.
А. КАРАБАШ
ГОДЫ БОЛЬШИХ СВЕРШЕНИЙ
29 августа 1999 года исполнилось 50 лет со дня осуществления ядерного взрыва первой советской бомбы РДС-1. В ее создании участвовали прямо или косвенно десятки, если не сотни тысяч человек. Но главную роль сыграли ученые и инженеры, разработавшие теоретические и технологические основы создания атомного оружия. Один из них - Алексей Георгиевич Карабаш, который и сегодня работает в химическом отделе института.
Доктор химических наук профессор Алексей Георгиевич Карабаш награжден орденами Красной Звезды, Трудового Красного Знамени, "Знак Почета", "За заслуги перед Отечеством" IV степени, многими медалями, в том числе медалью "Автору научного открытия". Он заслуженный изобретатель РФ.
Алексей Георгиевич делится своими воспоминаниями о прожитых годах, работе в институтах и на предприятиях атомной промышленности, об ученых и инженерах - создателях атомной бомбы.
"В хмурый день 22 июня 1941 года, сразу после объявления войны с фашистской Германией, я, студент 4-го курса Московского института тонкой химической технологии им. М.В.Ломоносова, явился с чемоданчиком во Фрунзенский райвоенкомат. В соответствии с военной специальностью пиротехника был направлен на Центральную военную базу Калининского фронта старшим техником-лейтенантом. 6 июля принял военную присягу. Наши артвыстрелы разных калибров шли непрерывным потоком на все фронты.
Трудно передать тяжесть грозных дней Великой Отечественной..."
Не хватало латуни для гильз снарядов. Начали делать из стали гильзы разового применения. Старший техник-лейтенант А.Г.Карабаш нашел способ обновления стреляных гильз. Изобретение было реализовано на всех фронтах и отмечено главным маршалом артиллерии Н.Н.Вороновым.
В 1943 году в битве на Курской дуге стали применять кумулятивные снаряды. В специальной выемке ("воздушной линзе") заряда формировалась кумулятивная струя газов с температурой до 20 тыс. градусов, прожигающая 100-миллиметровую броню немецких "Тигров". У старшего пиротехника Карабаша возникла идея применить принципы оптики к детонации - сложному физико-химическому процессу, сочетающему цепную реакцию химического превращения и фронт ударной волны. Процесс протекает направленно со скоростью 5-10 тыс. метров в секунду.
В марте 1945 года Алексей Георгиевич экспериментально обнаружил новое явление - преломление детонационных волн в системах конденсированных взрывчатых веществ (ВВ).
"Я предложил для бронепрожигающих снарядов и мин применять разрывные заряды со специальными собирающими линзами из ВВ, имеющих скорость детонации меньшую, чем у ВВ разрывного заряда. Проведя 110 экспериментов, исследовал влияние геометрических и физико-химических факторов. Была показана большая эффективность кумуляции путем фокусирования в линзах ВВ детонационных волн.
...И вот долгожданный День Победы, завоеванный ценой огромных жертв героического народа.
В декабре 1945 г. я демобилизовался из армии. Взял с собой в Москву черновые записи и около 5 пудов свинцовых плит с воронками -"отпечатками" экспериментальных взрывов. Продолжил учебу в МИТХТ. Одновременно работал в ИОНХ им. Н.С.Курнакова АН СССР по тематике ПГУ: разработка методов анализа высокочистого урана и исследование трофейного немецкого урана. С большим уважением вспоминаю работу с руководителем лаборатории академиком И.В.Тананаевым. Результаты анализов доставлял И.В.Курчатову прямо в его домик ("хижину лесника").
Личное общением с Игорем Васильевичем незабываемо. Его внимательность, открытая доброжелательность сочетались с четкостью и точностью вопросов и рекомендаций. Поражала его феноменальная память. Своей энергией он зажигал собеседника. Будил мысль его вопрос (при обходе лабораторий): "Чем вы сегодня прославили нашу Родину?" А руководителю первого атомного центра - ЛИПАН, создателю первого в Европе ядерного реактора Ф-1 было всего 43 года.
Отчеты "Преломление детонационных волн" и "Повышение направленного действия взрыва применением собирающих линз ВВ" были доложены на 52-м заседании семинара ИХФ АН 13 июня 1946 года, где присутствовали ученые многих специальных НИИ и военных кафедр Москвы. Специалисты в области взрывов Ю.Б.Харитон, М.А.Садовский, К.И.Щепкин и другие дали положительные отзывы. Я познакомился с военным пиротехником генералом Г.И.Покровским, который одобрил работу.
В августе 1948 года Президиум АН СССР срочно направил меня на новое место работы. В скромной приемной на Цветном бульваре в Москве вежливый молодой человек И.И.Солнцев вручил документы, и на следующий день я прилетел в Арзамас-16 - старинный град Саров, затерявшийся в глуши нижегородских лесов. Стройные ансамбли монастырей в живописной лесной местности напомнили кадры из знаменитой "Путевки в жизнь". Но тогда это была недоступная сверхсекретная зона, в которой сконцентрировался огромный потенциал науки для решения задач особой государственной важности. Здесь мы вновь встретились с Ю.Б.Харитоном - научным руководителем КБ-11, с его заместителем К.И.Щепкиным, другими знакомыми учеными из ИХФ АН СССР.
Ядерный центр КБ-11 в составе 11 лабораторий и двух заводов (А.Я.Мальского и А.К.Бессарабенко) работал напряженно, с наивысшим накалом. В лесном массиве ритмично грохали экспериментальные взрывы. В воскресенье можно было позагорать на песчаном берегу живописной реки Сатис, посмотреть высший класс волейбола Г.Н.Флерова, соревнование корифеев по теннису Ю.Б.Харитона, Я.Б.Зельдовича, Н.В.Агеева, В.С.Ляшенко или футбольную баталию с участием металловеда К.Н.Васильева. Но делу - время, а потехе - час, не более.
Начальник КБ-11 генерал Павел Михайлович Зернов и главный конструктор Юлий Борисович Харитон составляли гармоничный тандем. В редкие командировки в Москву по полету ИЛ-12 чувствовалось, когда за руль брался сам генерал. Он всегда держал курс уверенно.
Юлий Борисович располагал к себе простотой обращения, интеллигентностью, универсальной эрудицией. Худощавый, подвижный, он поражал своей работоспособностью. Чувствовалось, что его мышление не имеет отдыха. В рабочем кабинете ЮБ (так его именовали для конспирации) не расставался со своей полуметровой логарифмической линейкой, важнейшим инструментом того времени.
Исследования детонации и разработки линз ВВ были использованы для симметричного сжатия всех частей ядерного заряда плутония, имеющего форму шара. Эта уникальная система была разработана под руководством К.И.Щепкина для первой атомной бомбы. Термин "линзы" прочно вошел в обиход.
Я работал руководителем химико-аналитической группы в составе лаборатории члена-корреспондента АН СССР Н.В.Агеева. Коллектив металловедов имел задачу (параллельно с НИИ-9) легирования плутония с целью стабилизации пластичной б-фазы, что было необходимо для обеспечения оптимальных свойств материалов ядерного заряда. Совместно с А.И.Еловатской разработали методику фотоэлектроколориметрического определения основного легирующего компонента.
По указанию Ю.Б.Харитона в начале июля 1949 года я был командирован в Челябинск-40 на завод В с полномочиями приемки анализов ядерного заряда РДС-1.
Получив инструкции Юлия Борисовича, я собрал методики анализа и документы в портфель и налегке вылетел рейсом ИЛ-12 по назначению. Через железнодорожную станцию Кыштым и пропускной пункт прибыл в уральский Атомград. Панорама растущего соцгорода впечатляла неповторимым природным ансамблем. На берегах прекрасного озера Иртяш и реки Теча он казался большим плавающим островом (это отражает современное название города - Озерск). Стройная планировка проспектов и улиц строящегося города с высокими домами гармонично вписывалась в лесной массив.
Сооружение Плутониевого комбината (№817), начатое в 1947 году, - одна из самых ярких и драматичных страниц атомного проекта. Крупномасштабная реализация комплекса проектов, основанных на химии "невесомых" микрограммов нового элемента, впечатляет динамикой: в июне 1948 года выведен на проектную мощность первый промышленный ядерный реактор завода А. в декабре 1948 года пущен первый Радиохимический завод (сейчас завод 20) по производству особо чистого плутония.
В июле-августе на заводе В сконцентрировалась вся научная и техническая мощь атомного проекта. Четырехлетняя эпопея как бы сфокусировалась на площадке вблизи маленького поселка Татыш, стремительно приближаясь к финишу. Здесь преобладали металлурги и химики. Вблизи длинного кирпичного здания завода в столовой барачного типа я встретил директора ИОНХ академика И.И.Черняева и А.Д.Гельман. Здесь встретились академики, профессора А.А.Бочвар, А.И.Вольский, А.С.Займовский, А.П.Виноградов, В.Д.Никольский.
Работа на Плутониевом комбинате кипела. Несмотря на труднейшие условия, в основном цехе накоплялись столь необходимые килограммы особо чистого элемента 94. В просторной, хорошо оборудованной аналитической лаборатории самоотверженно трудились молодые женщины, инженеры, лаборантки. Срочно выполнялась паспортизация отдельных партий плутония. Аналитический контроль был особо ответственным. Расчеты проверяли "звездные" генералы.
Следует отметить высокий уровень и важнейшую роль спектральной лаборатории, руководимой Л.В.Липисом, в обеспечении производства высокочистого плутония.
В начале августа на комбинате изготовили полусферы из плутония. Их покрыли никелем в отделении покрытий, которым руководила А.В.Дубинина. Эти полушария, заключавшие колоссальную мощь и опасность, помещались в двух металлических чемоданчиках, которые порознь носили две девушки. С подписанием приемочного акта по анализам ядерного заряда РДС-1 моя секретная миссия закончилась.
Плутониевый заряд РДС-1 из Че-лябинска-40 был направлен в Арзамас-16 для контрольной сборки, а затем на Семипалатинский полигон. Сборку и подготовку РДС-1 к подрыву выполнила команда главного конструктора Ю.Б.Харитона и его заместителя К.И.Щепкина. 29 августа 1949 года впервые в СССР был успешно осуществлен ядерный взрыв атомной бомбы РДС-1.
У меня на всю жизнь осталось глубокое преклонение перед теми Прометеями, которые во имя мира добыли огонь ярче 1000 солнц.
Возвращения команды Ю.Б.Харитона с Семипалатинского полигона в Саров ждать пришлось недолго.
Колоссальный груз ответственности КБ-11 особенно чувствовался на финише программы испытаний РДС-1. При встрече с главным конструктором после успешного финала 29 августа это было видно по его лицу. Но ЮБ быстро вошел в свою обычную спортивную форму.
Всеобщий триумф в КБ-11 был тихим. Хотя все участники испытаний возвратились, но никого не было видно. Группами, лабораториями рассеялись в дремучих лесах живописной зоны, отдыхали и праздновали победу, кто как желал. Дружному коллективу лаборатории Н.В.Агеева достался заяц: забрел бедняга в зону и попал на праздничный стол. Это был золотой заяц. А через неделю в КБ-11 восстановился четкий рабочий ритм.
Завершился крупный цикл экспериментальных исследований нового класса координационных соединений актинидов-гидроксогидридов и пероксогидридов урана, плутония, тория. Сведения об этих взрывчатых соединениях были направлены в Челябинск-40 и учтены в технологии завода при переработке металлургических отходов для обеспечения радиационной и ядерной безопасности.
За два года работы в Арзамасе-16 сложился мощный коллектив металловедов, возглавляемый Н.В.Агеевым и его заместителем В.С.Ляшенко. Возникли сотрудничество и дружба с Ш.И.Пейзулаевым.
После завершения программы исследований сплавов плутония для ядерного заряда РДС-1 коллектив лаборатории Н.В.Агеева получил от И.В.Курчатова новое задание. В конце июля 1950 года -переезд из Арзамаса-16, короткая остановка в Москве, совещание Н.В.Агеева с А.И.Лейпунским на его квартире. Далее продолжался путь на "козлике" и в автобусе к новому секретному объекту - лаборатории В. Здесь, на обнинской земле, в обстановке тайны готовилось "рождение" мирного атома.
Арзамасская группа Н.В.Агеева стала первоначальным ядром отдела материаловедения. На этой базе профессор В.С.Ляшенко создал крупный отдел реакторного материаловедения.
Через 5 лет после испытания РДС-1, 9 мая 1954 года, началась цепная реакция мирного атома - физический пуск первой в мире АЭС, 27 июня - ее эксплуатация на мощности.
Сейчас, оглядываясь на годы, на 50-летие испытания РДС-1, можно отчетливо видеть величие труда первопроходцев атомной эры, создавших ядерный щит нашей Родины. Ими заложен и капитальный фундамент для мирной крупномасштабной атомной энергетики, для энергетики будущего.
Алексей КАРАБАШ
Е. ВОРОЖЕЙКИН
ИЗ ДНЕВНИКА СТАРШИНЫ ДИВИЗИОНА
Е.Ф. Ворожейкина, участника Великой Отечественной Войны, Почетного гражданина города Обнинска.
Знакомый окающий голос Евгения Федоровича Ворожейкина в телефонной трубке: "Здравствуй! Помню-помню... Вот перечитываю дневники сорок пятого. Каждый день. Сегодня началось наступление на Берлин. Приезжай, почитаем вместе..."
В эти переломные дни, спрессовавшие события в упругий комок, поразительно меняется автор дневника. Главное - в его записях по-прежнему нет фальши и ретуши, он имеет смелость быть самим собой.
18 апреля 1945 года.
По тревоге едем вперед по небольшой лесной дороге. Слышу - летит наш самолет, а потом - ломаются деревья и стало тихо. Оказывается, в воздухе был ранен в голову наш летчик - капитан, потерял сознание и приземлился в мелком лесу. Наша братва быстро осмотрела самолет и посмотрела, нельзя ли чего-нибудь стянуть. Самолет не жаль, а вот человека жаль.
В нашей бригаде танки большие - ИС ("Иосиф Сталин"), поэтому они ломают такие деревья, что дай боже. Вот за этими-то танками мы и едем теперь по густому лесу, по таким дорогам, которые немец не знает.
Мы направились в местечко Гросс-Луя. С левой стороны хорошо видно, как идет бой за переправы через речку Шпрее. Через мост тянутся один за одним наши тяжелые танки, которые идут в прорыв. На мосту шныряют немцы, но наши никаких мер не принимают, почему - не знаю. Около моста пришлось ждать три часа, пока пройдут танки. Вот уже третью ночь приходится мало спать - это потому, что стремительное наступление. .
19 апреля 1945 года.
Еще не рассвело, а уже сыграли подъем по тревоге к выезду за ж/д мост. Мы едем к переправе через реку Шпрее. Немец находится в полутора километрах. Ночью он мосты обстреливал, но утром молчит. Как только переправились, я сейчас же из Шпрее набрал воды, хоть и мутной, в кухню. Это большое дело, что русские уже пьют воду из реки, которая течет через столицу Германии Берлин. .
Только заехали в деревню Страдов, солдаты - по домам, наводить свои порядки. Мои хлопцы поймали уже свинью и барана. Танкисты, глядя на мою кухню, говорят, что теперь она уже не нужна. Пусть отдыхает. Теперь есть что кушать и без нее.
Я спросил у начразведки бригады капитана Жуковского, далеко ли еще нам сегодня ехать. Он мне ответил, что будем ехать, пока не встретимся с союзниками. Интересная встреча произошла у повара Буслаева со своим дядей, которого он не видел около шести лет. Остановились рядом машины, и он спросил у сидящих в кузове: "Знаете или нет лейтенанта Буслаева?" А он сидит в кабине машины.
Когда налетели самолеты противника на нашу колонну и стали обстреливать, мой шофер убежал. Остался я один. Все кричат: "Машину гони!" Я сел за руль, но у меня ничего не получилось. Хорошо, что прибежал гв. ст. сержант Азерин, который сел за руль и погнал машину.
В Притцене мы получили новое направление движения: не к союзникам, а строго на север, на западные окраины города Берлина. Около местечка Реддерм на нас налетело около двух десятков "мессеров", которые сильно бомбили дорогу впереди. От бомбежки я не знал, куда спрятаться, потому что кругом лес, да притом он горит у самого корня.
Поехали дальше, объезжая машины, на которых еще продолжают рваться боеприпасы. В этом лесу мы встретили караван мирных жителей, которые едут со своим барахлом домой. Хотели мы их подрастрясти, но нам не дал гв. лейтенант Голария, который сказал, что уезжаем.
Нашему дивизиону приказали занять огневые позиции на окраинах города Колау. В городе еще в кое-каких домах немцы. В этом городе четвертая танковая армия соединилась с третьей танковой армией генерал-полковника Рыбалко.
Некоторые наши хлопцы ходили к русским девушкам, которых сегодня освободили. Ни одна не отказала русскому солдату в первую ночь освобождения.
20 апреля 1945 г.
Через 15 минут после подъема покидаем город Колау и едем в Лукау. Дорогой на Лукау полковник Франченко приказал старшине Туркатову расстрелять фрица, переодетого в штатскую одежду. Он ехал на велосипеде по лесной дороге, по которой ехали мы. Туркатов его обыскал и из автомата выстрелил ему в живот. Он быстро с криком упал. Я взял свой карабин, наметился ему прямо в голову, выстрелил. Так я первый раз видел, как расстреливают людей и сам первый раз принимал в этом участие.
Мы должны сделать глубокий рейд в тыл врага, который противник не ожидает. Бригадой нашей командует гвардии полковник Герой Советского Союза Фомичев. Чтобы дорогой не напутать, наша бригада имеет свой дорожный знак Д-4-Ф. В деревнях нас особенно хорошо встречают французы, поляки, русские. Все стоят на дорогах и от радости кричат, и так хотят нас расцеловать, но мы едем без остановки. В лесу мы сделали на машине белые кресты - это условный знак с нашими союзниками.
Уже стало темнеть, когда мы поехали на Юниртдорф. Там было много немцев и они подожгли два наших танка фаустпатронами. Завязался бой. В этом месте большая ж/д станция, на ней оказался эшелон танков, но он успел уйти. Очень муторно было слушать тревожные гудки города Луккенвальде, в этих гудках слышно было голос немцев: час расплаты настал и русские идут до нас. В большом напряжении пришлось провести всю ночь. Гудки гудели до самого утра, пока их не заглушили наши войска.
21 апреля 1945 г.
Утром нашему дивизиону было приказано дать залп по станции и центру Яниндорфа.
Деревня почувствовала, что такое русские "катюши". На дороге ведут шесть пленных фрицев. Вдруг едет на "виллисе" командующий четвертой танковой армией генерал-полковник Лелюшенко. Он остановился около пленных, подозвал меня и сказал: "В расход", а сам поехал дальше. Мы их завели в лес и расстреляли. Я расстрелял молодого фрица с 1929 года. Он твердил, что он ничего не делал, но для нас приказ генерала есть приказ.
Утром видел первый самолет союзников, который бросил две светящихся ракеты. Комдив из города привез много варенья.
Едем туда за трофеями на "студебеккере", за старшего гв. ст. л-т Серебряный. В центре города всё разбито нашими снарядами, много валяется трупов мирного населения, но больше трупов немецких солдат. После погрузки пошли лазить по квартирам. В крайнем домике Александров и я обнаружили скопление немецких баб... Машина политотдела бригады заехала в г. Мукау прямо к немцам. Немцы открыли огонь, в результате чего был убит Саша Беликов (мой бывший шофер на продскладе) и писарь политотдела гв. старшина Штурмо, который заполнял мой партбилет.
Вечером пришлось побегать от "мессеров" , которые так и кружились над нами, как комары.
Со своим дивизионом Е.Ф. Ворожейкин дошел до пригородов Берлина, до городка Телтов. Только вот писать дневники не удавалось - сохранить бы то, что уже написано. Остались от этих дней скупые карандашные заметки в истрепанной записной книжке...
Галина ЛЕПЕШИНА
Е. ЕРЕМЕЕВ
ЮНГА С СОЛОВЕЦКИХ ОСТРОВОВ.
Тридцать листопадов отшумело с той поры над Беломорьем, тридцать годовых колец прибавилось в деревьях, смотрящихся в лазурь Соловецких озер...
Боевые моряки - бывшие юнги знаменитой Соловецкой школы - стояли у старой военной землянки, и ветер шевелил их поседевшие волосы. Юнги, юнги! Как проредило время ваши шеренги...
Они стояли молча у старой землянки в три наката. И вот вышел на середину один из них. Он с трудом шел на больных негнущихся ногах, но крепко держал за руку сына - мальчишку тринадцати лет.
И сказал он сыну, будто говорил всем на земле сыновьям:
- Смотри, сын, здесь начиналась моя юность.
Сжались сердца ветеранов от этих слов, и повлажнели глаза...
Сейчас, в 1972 году, здесь было все не так, как тридцать лет назад. Плескалось Белое море, и беззаботно сияло солнце на белесом небе. В этом году, впервые после войны, собрались снова здесь на островах юнги Соловецкой школы. Как братья по оружию. И пели юнги, как гимн, свою любимую песню "Прощайте, скалистые горы", и запевал ее народный артист Борис Штоколов. Их Борька, сменивший после войны бушлат на концертный фрак.
Был среди юнг и Виктор Иванович Муравский, обнинец, директор Дворца спорта. Мальчишкой опалила его война.
В 16 лет он фрезеровщиком делал "катюши". Но рвался Виктор на фронт сражаться с врагом, как и все мальчишки. Обивал пороги военкомата и райкома ВЛКСМ, пока не добился своего. В 1942 году его направили в Соловецкую школу юнг, организованную ЦК ВЛКСМ.
В тяжелых условиях считают год за два. Каким коэффициентом измерить десять месяцев учебы на Соловках тех мальчишек из шести рот первого набора? Нет такого коэффициента. С чем сравнить эту жизнь?
Военные палатки на снегу и северном ветру - их первое жилье. Рытье мерзлого грунта, длинный путь с бревнами на плечах для землянок и камбуза - их первая работа. Они ели, наспех стряхнув рукавом шинели снег со столов, и суп не успевал застывать в бачках - так быстро они утоляли невероятный голод.
День юнг начинался в б утра. В тельняшках при любом морозе каждый день они выбегали на физзарядку. Занятия, строевая до изнеможения. Каждый день - тревоги. Немецкие самолеты летали на материк мимо Соловков и заодно бомбили острова.
Юнги делали все сами: заготавливали дрова, варили, стирали. Их прачечной были проруби, где раз в неделю на ветру и морозе в холодной воде они стирали негнущимися руками тельняшки, робу, белье.
Корабли с продовольствием бросали якоря в пяти километрах от острова. Пять километров по льду с мешками на плечах, шатаясь под грузом, носили мальчишки крупу для флотской каши.
Это были тяготы неимоверной работы, подготовки к войне, которая совершенно отличалась от их недавних представлений о воинской службе. Они приобретали железную закалку на всю жизнь под руководством командиров, которых запоминали также на всю жизнь. Командиры и старшины были из тех моряков, которые уже не могли воевать.
Их опалил огонь первого года войны. Радист Муравский запомнил слова начальника школы капитана первого ранга Юрия Николаевича Авраамова: "Флоту нужны специалисты, война в первую очередь достает неумелых".
За короткое время учебы из юнг сделали первоклассных специалистов. Но главное - они навсегда полюбили суровую флотскую службу, море и матросское братство. Бывший юнга, известный писатель Валентин Пикуль назвал когда-то этих ребят "мальчиками с бантиками". За уставные бантики на бескозырках, завязанные ленточкой.
Мальчики с бантиками... Разбросала вас война по многим водам: в Северное студеное море, на Тихий океан, под Одессу, на Каспий и волжские рубежи. Боевое крещение принял юнга Муравский на Волге. Он увидел руины, имя которым было Сталинград, и... содрогнулся. Первый его бой вобрал весь ужас войны.
...Лето 1943 года. В Горький, Саратов снизу по Волге шла нефть для танков на Курской дуге. Бывшие гражданские катера, вооруженные зенитками и пулеметами, должны были охранять баржи от фашистских самолетов. Комитет Государственной обороны придавал особое значение охране доставки горючего. На одном из катеров и служил Виктор. Спустя многие годы Виктор Иванович мог, закрыв глаза, с пронзительной ясностью представить эти бои и сплошной огонь: горели баржи, горели и падали "юнкерсы", факелами взлетали в небо взорванные катера... Горела великим огнем великая русская Волга. В этом всепожирающем пламени войны юнге повезло - его даже не ранило. Для многих Волга стала погостом. Без могильных холмов и крестов. А его смерть не тронула, оставив навсегда красный сон: течет между красных берегов красная вода, и к чему она ни прикоснется: к борту катера или бушлату - все становится красным.
Юнге Муравскому присвоили звание краснофлотца после 18 лет, когда он воевал в знаменитой гвардейской Дунайской флотилии.
Он прошел шесть стран: Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию, Чехословакию, Австрию. До конца войны он делал свою работу, как все: переправлял технику, вывозил раненых, высаживал разведку с борта в тыл, корректировал с суши под обстрелом огонь артиллерии, высаживался с десантом на берег и ходил в атаки. Освобождал и брал деревни, поселки, города. Получал награды... и не получал. Не в них дело. Хотя об одной медали - "Медали Нахимова" - жалел. Три раза подавали его наградной лист на эту любимую флотскую медаль, да так и затерялся он где-то на военных дорогах.
Чем дальше отодвигалась война, тем больше она казалась похожей Виктору Ивановичу на одну ночь 1944 года под Будапештом, когда в адской смеси дождя, снега и свинца их отряд переправлял солдат через Дунай. Порой кажется, что не было на войне ночей, дней и солнца, а был всегда такой же холод, постоянный свист пуль, нечеловеческое напряжение нервов, которое не снимает никакой покой.
Говорят, к войне привыкают. Но даже в ежедневных буднях побед и потерь война оборачивается подчас ужасающей стороной. Есть такой город Секешвехервар. В нем в 44 году расположились 12 наших военных госпиталей с тяжелоранеными бойцами, которых трудно было эвакуировать в тыл. Немцы внезапно прорвали заслон небольшого гарнизона и вошли в город. Воевать здесь было не с кем, фашисты врывались в госпитали и пристреливали прямо на кроватях всех раненых солдат...
Потом Виктор ходил по госпиталям, искал своих на этих кроватях, залитых кровью...
В тот день в его сердце осталась только ненависть.
Что еще помнится юнге, радисту, краснофлотцу? Может, то, что война сделала его юность самой короткой, а реку Дунай - самой длинной в мире? А может, удивительное, ласковое слово "братушки", которое вырвалось, как выдох у выздоравливающего, когда наша морская пехота освобождала портовые славянские городки?
В 44 году Виктор был назначен в группу сопровождения адмирала Холостякова, командующего флотилией. Шесть дней на машине пробирались из Румынии в Югославию в город Нови-Сад. Муравский точно выходил на связь, получал нужные сообщения о маршруте, и группа, отвечавшая головой за адмирала, продвигалась к границе. Только один раз, в конце пути, они попали в перестрелку. На границе у дома их встретил старик-югослав. Узнав русских, он только и смог выдохнуть это удивительное слово: "Братушки". Как он радовался матросам и адмиралу, как суетился, собирая наскоро обед, как горделиво показывал фотографии двух сыновей-партизан, как провожал в путь русских, точно сыновей своих провожал. Тысячи раз слышал Виктор это слово - "братушки" и понял, что война несет не только смерть, не только освобождение, она рождает братство. И потеплел сердцем матрос.
9 мая 1945 года в Линце окончилась для Муравского война. Он поднял свой ППШ вверх и одной длинной очередью расстрелял диск. Потом опустил раскаленный ствол в воду, подождал, пока он шипя остынет, устало сел на землю и сказал: "Все!"
Виктор Иванович Муравский ушел из жизни, когда ему было 65 лет. Они уходят, опаленные той войной. У них была такая судьба, которую могут понять лишь те, в которых стреляли...
Евгений ЕРЕМЕЕВ
СЫН ПОЛКА
Автор: детский писатель. Ушла из жизни, оставив нам несколько хороших детских книг.
Весна... Каждый год она приходит, и каждый год люди радуются ей. Еще не стаял снег, а и в синем небе высоко ходит солнце. В теплый день звенит капель, голубеют лужи, журчат проворные ручьи. Весна...
А в нашем городе о приближении весны говорит и обилие свадеб. Стало замечательной традицией посещать молодыми святое из святых мест в городе - памятник погибшим героям.
Спят солдаты в родной земле, но они не забыты. Не вернулись они к невестам, но о них помнят. И юные невесты делятся своим счастьем с ними, даря свадебные букеты.
Многие воины возвратились в родные края с победой. Вернулся на свою родину в Угодско-Заводской район и сын полка Константин Санин.
...1941 год. Грозный год для нашей страны. Фашисты рвутся к Москве. Они временно оккупировали и Угодско-Заводскон район. Двенадцатилетний Костя Савин видел памятный ночной бои партизан во главе с М.А.Гурьяновым. Стойко дрались герои-партизаны. Плакали друзья-мальчишки, когда повесили героя-земляка Гурьянова фашисты. Стали, как умели, мстить врагам.
Суровая зима 1941 года. Основным средством передвижения партизан в это время были лыжи. Местные жители охотно отдавали их партизанам. Немцы узнали и отобрали у населения лыжи, сложили их в комендатуре. И вот глубокой ночью, ежеминутно рискуя жизнью, Костя с ребятами пробрались через окно в комендатуру и перетаскали все лыжи...
После оккупации поехал в Москву в железнодорожное училище № 4. Ввиду сложного положения на фронте всех учащихся направили на завод, поставили на поточную линию клепки рельс "катюш". Жили на заводе в бараке. Работали на совесть. Было очень тяжело, но никто не струсил, не ушел. И у всех ребят имелась заветная мечта: уйти на фронт.
Мальчишке 13 лет, но он уверен, что если будет сражаться с врагами на фронте, то победа наступит быстрее.
И вот Костя Савин на крыше товарного состава едет на фронт. Добрался до Брянска. Сняли. Пошел к начальнику воинского эшелона. Не взяли... Но не такой Костя, чтобы отступать от цели. Поезд тронулся. Мальчишка на ходу прыгнул в тамбур. Вскоре усталость и голод взяли свое - уснул.
- Эй, друг, ты откуда? - тормошил за плечо мальчика солдат.
- Что?.. - спросонок пробормотал Костя.
- Куда путь держишь? На фронт? Ишь ты! Кто разрешил? Идем к командиру.
А поезд мчался все дальше и дальше от родных мест.
- Так это же старый знакомый, - улыбнулся командир, - тебе же сказали - нельзя! Что ж делать-то будем с тобой? Прежде накормим, а потом?..
- Дяденька, товарищ командир, возьмите, все равно не отстану.
- Ладно, - сказал командир, - зачислим тебя в разведку. Хочешь?
"Хочешь в разведку?" Да какой мальчишка не мечтал об этом в те годы. И немало из них получилось добрых, смышленых, стойких разведчиков. Так стал Костя Савин сыном полка 77 стрелковой дивизии 57 армии Второго Прибалтийского фронта. Командиром дивизии в то время был генерал-майор Родионов.
Наступила суровая военная жизнь. Много раз получал Костя самостоятельные задания и ходил в разведку. На оборвыша-мальчишку немцы не обращали внимания, а между тем цепкий взгляд и четкая память делали свое: где, что и сколько? Старшие товарищи были очень довольны юным разведчиком.
В феврале 1945 года Костя Савин с разведчиками пошел на задание в небольшой литовский городок, оккупированный фашистами... Засада! Огонь в глазах, резкая боль... И все. Очнулся в госпитале у своих, вскоре отправили для лечения на Урал. Рана была тяжелой: в голову. Стал инвалидом второй группы. Выздоровление совпало с победой.
Пятнадцатилетний боец вернулся в свой родной Угодско-Заводской район с боевыми наградами: орденом Славы третьей степени и тремя медалями. А потом приехал в Обнинск на строительство атомной электростанции. Учился в вечерней школе, работал рабочим. По окончании школы поступил в техникум в Калуге. В 1952 году закончил его.
И вот снова Обнинск. Физико-энергетический институт. Работает на вычислительных машинах в математическом бюро. По состоянию здоровья перешел в отдел информации. Освоил новую специальность. А всего-то парню 18 лет.
С 1969 года работал во Всесоюзном научно-исследовательском институте гидрометинформации (ВНИИГМИ-МЦД) инженером информационного центра.
- Ответственный человек, дело свое знает, - говорят о нем товарищи по работе.
Сам же Константин Георгиевич не любит говорить о себе. Смотришь на этого скромного человека и удивляешься его судьбе...
Л.КОРЧАГИНА
ПАРТИЗАНСКОЕ ДЕТСТВО
...Мы живем в мире людей. Постоянное людское окружение. Идет жизнь, наполненная событиями, фактами, явлениями. Одни проходят незаметно, другие запечатлеваются в памяти навсегда...
С ВАСИЛИЕМ АНДРЕЕВИЧЕМ ЗАХАРОВЫМ мне довелось познакомиться на одной из встреч с молодежью. Привлек внимание его берущий за душу рассказ о временах фашистского нашествия, борьбе с ним. Василий Андреевич о том лихолетье помнит и будет помнить до конца своих дней. Хотя в военные годы он был не солдатом, не офицером. Ребенком. Просто мальчишка Вася.
В его памяти вырисовывается с предельной ясностью: фронт подкатился к родной деревне, что неподалеку от Брянска. Изба сотрясалась от близких взрывов бомб и снарядов. Гром артиллерийской канонады оглушал. Все вокруг гремело, выло, ухало и стонало. Казалось, вот-вот попадет снаряд или мина в хату...
...Бой утих. Наши солдаты были вынуждены отойти. Фашисты взяли Брянск. И в деревне появились чужие люди (люди ли?) с автоматами в руках и непонятной речью. Они были и на лошадях, и на вездеходах.
- Матка! Курки! Млека! Яйки! - Они в упор наставляли автоматы на хозяек. Тех, кто не повиновался, связывали. Сами выносили все, что находили ценного. Если не находили, били хозяек прикладами.
Мальчишки, насмерть перепуганные, собравшись стайкой в стороне, гневно сжимались.
В память маленького Васи особенно врезался один эпизод. Группа немцев подошла к дому тети Параси. Она вышла навстречу с тремя держащимися за подол детьми. Мужчин в деревне не было - все ушли на фронт. Как тетя Парася ни упрашивала, как ни умоляла немцев: "Ничего лишнего нет, лишь бы накормить троих маленьких детей", как ни клялась, ни падала на колени, ни плакала (а с ней вместе ревели дети), фашист отшвыривал ее, бил сапогом в грудь...
Мародеры вошли во двор, в хату... Двое из них уже тянули за веревку упирающуюся телку. Тетя Парася с трудом поднялась на ноги. Дети с тонким плачем ухватились за веревку вместе с матерью... "Не отдадим, антихристы! По миру пустите! Не отдадим!" Немцы ударили тетю Парасю в лицо прикладом. Она упала. Испуганные дети прильнули к окровавленной матери. Фашисты повели телку к саням. Собрав последние силы, тетя Парася ухватилась за шинель одного из фашистов: "Отдайте кормилицу!" Немец повернулся, схватил ее за волосы, с силой отшвырнул в сторону. Вскинул автомат и пустил длинную очередь в живот матеря троих детей...
- Мама, мама, милая мама, что с тобой? Вставай, мама! - кричали, пытаясь поднята ее, меченые материнской кровью дети.
Много лет прошло. Когда Василий Андреевич вспоминает виденное, у него и сегодня наворачиваются на глаза тяжелые слезы. В годы войны, будучи еще ребенком, Вася возненавидел убийц. Надо было мстить. Но как?
- Всю нашу деревню фашисты сожгли, мы с матерью, как и другие односельчане, стали скрываться в брянских лесах, - вспоминает Василий Андреевич. - Немцы по кострам нащупывали нас с самолетов, и мы снова уходили от них. Дальше. Тяжелые были испытания. Неслыханные.
Однажды Васю с одним мальчишкой взрослые послали на большак - посмотреть, есть ли там
немцы. А может, есть свои люди, есть продукты?
...Им едва-едва удалось укрыться от автоматных очередей в ближайшем лесу. Вася бежал по лесной тропе, сам не зная куда. К счастью, попал в лесную деревню, где его увидели и приютили партизаны. С их слов Вася узнал, что немцы напали на лагерь беженцев из деревень, учинили над ними зверскую расправу. Среди других убита и его мать.
...Мой собеседник давно уже не Вася, а Василий Андреевич Захаров. Бывалый, видавший виды человек и уважаемый работник. Он волнуется, вспоминая свое детство. После паузы говорит:
- В партизанском отряде меня научили писать, считать и читать по картинкам. Научили разбираться в оружии, технике, форме одежды врага. По этим картинкам я собирал сведения о враге для партизан, уходя в разведку под видом бродячего, нищего сироты, собиравшего милостыню по деревням и городам. Мои сведения были достоверны. И я радовался в душе, что помогаю партизанам бить оккупантов.
В возрасте 8-9 лет он был связным, посыльным, партизанским разведчиком.
Василию Андреевичу помнится еще один эпизод. Случилось так, что каратели настигли партизан, окружили их. Завязался бой. Он был послан разведать обстановку. Мигом вернулся, пронырнул между деревьями, доложил. Прозвучала "партизанская тревога". Старшие его товарищи сумели спасти окруженных. За это Васин портрет, нарисованный художником-партизаном, поместили в стенной газете рядом с медалью "За боевые заслуги".
НА "БОЛЬШОЙ ЗЕМЛЕ"
Начиналась зима 1943 года. Командование партизанской дивизии выводило, как и других маленьких сирот - юных партизан, детей из оккупированной зоны на "большую землю", в тыл, в детский дом. Учиться. Уже будучи в детском доме, Вася получил государственную награду - медаль "Партизану Великой Отечественной войны".
Помнится ему: после церемонии вручения награды идет Василий с директором детдома по улицам Ярославля. Такая большая медаль на такой маленькой детской груди...
Вокруг - народ. Кто, увидев его, заплачет, кто восторгается, кто удивляется. Многие впервые видели такого маленького, отмеченного наградой Родины партизана.
Потом было Суворовское училище, общевойсковое училище. Василий Андреевич командовал взводом, ротой, батальоном. С отличием закончил военную академию. Двадцать шесть лет в Советской Армии на его счету. Потом - труд в одном из подразделений обнинской стройки.
Алексей ЧИЖИКОВ
КИБАЛЬЧИШИ ВОЙНЫ
Автор: участник Великой Отечественной Войны, доктор философских наук, профессор ИАТЭ.
Сходит "на нет" поколение опалённых Великой войной. Их остается всё меньше - тех, по чьей судьбе прокатился страшный каток... Спросят, зачем ворошить память? Зачем бередить душу? Но для воевавших она неизгладима - психологическая заноза и физическая боль...Особенно если с войной связаны первые живые впечатления бытия.
Юре Петрашу было всего 12 лет, когда он убежал на фронт вслед за отцом бить фашистов. Вот несколько эпизодов, выхваченных детской цепкой памятью. Невольно, как бы наугад.
ПРОЛОГ
Тем, кто стал сыном полка и получил статус участника ВОВ, повезло. Но большинство ведь так и мыкаются в поисках свидетелей. А где их взять? Ведь в спешке, сумятице, неразберихе войны подчас было не до нас, "кибальчишей": мы не запомнили ни номеров воинских частей, ни фамилий командиров, не могли закрепиться на одном участке... Конечно, нам было легче, чем кадровым бойцам. Нас жалели, оберегали, как могли, делились харчами, укрывали от бомбежек. Мы ценили эту заботу и потому не жалели своих силенок: надрываясь, таскали раненых, подносили воду, делали что надо.
Романтики было мало. Был тяжелый изнуряющий труд. ...Искореженное детство, надломленное здоровье, травмированная психика, ужас витавшей вокруг смерти, горечь утрат и тоска по домашнему теплу. Одни надламывались, другие, становясь не по годам суровыми, делали свое ратное дело. Кто-то в минуты опасности по-детски вскрикивал: "Ой, мама!" А в минуты затишья - после грохота и разрывов снарядов и бомб, посвиста осколков и пуль - все мечтали об одном: выжить и вернуться домой победителями. У каждого была своя мечта.
Эпизоды пережитого отрывочны, как внезапные взрывы. Так, однажды ухнула рядом немецкая мина, и я с тех пор навсегда оглох на левое ухо. Такая вот "легкая" контузия...
"ЗАЙЦЫ" ВОЙНЫ
- Ба, славяне! Да у нас "зайцы" завелись!.. - Нас с Генкой разбудил веселый голос дневального по вагону. - Вон они, прячутся между мешками. И грызут себе наши сухари! Вылезай!..
Так нас рассекретили. Стали выяснять, кто такие, зачем и куда.
Мы с Генкой признались, что наши отцы воюют, что и мы поклялись - вместе с ними доставить в мешке голову Гитлера... Посовещавшись, красноармейцы решили нас оставить: "Ведь пропадут на полустанках. Пусть едут, вояки!.."
Эшелон шел на фронт. А когда пересекли Волгу, было уже не до нас, сорванцов, приближался фронт.
Однажды ночью эшелон накрыли немецкие самолеты. Был сущий ад: разрывы бомб, кругом бушевал огонь, слышались истошные крики раненых, десятки трупов... Мы долго бежали куда-то, словно на ватных ногах, забираясь в глубь леса, увязая в трясине...
Наутро нас ждало еще одно потрясение: вода в речушке будто подкрашенная. Но это была кровь. Вверх по течению стелился дым... То и дело натыкались на трупы наших солдат в линялых гимнастерках. Мы с Генкой
при мысли, что среди них могли оказаться и наши отцы... Потом обнаружили убитого немца. Он был в глубокой каске и казался пожилым. Оружия при нем не оказалось, а так хотелось разжиться оружием...
ОКРУЖЕНЦЫ
Потом мы пристали к группе своих, выходивших из окружения, петлицы у всех были отпороты. "Пацаны, мы в окружении!" - объявили нам. И дали задание: зайти в деревню и узнать, нет ли поблизости немцев. Мы с Генкой пошли. Деревня была рядом. Тянуло дымком. Мы набрали грибов в лесу. И, прикинувшись заблудившимися грибниками, приняв беспечный вид, нарочито громко переговариваясь, вышли к деревне. Подавляя страх, вошли во двор. У летней печки хлопотала хозяйка. Трое ребятишек сидели рядышком. Мы представились согласно "легенде", предложили грибов. Нас угостили вареной картошкой. Мы спросили про немцев. Хозяйка сказала, что немцы были, но два дня назад ушли "на заход", т.е. на запад. Это помогло нашим окруженцам выбрать безопасный маршрут. Мы пробивались к своим... Шли по болотам, соединялись с другими такими же группами. С яростью обреченных отстреливались, теряли своих и шли, шли.
ГИБЕЛЬ ДРУГА
Но однажды мы все-таки нарвались на засаду. Впереди двигались опытные бойцы. Мы же, пацаны, замыкали группу. Вышли к безымянной заимке - всего 5-6 изб. И вдруг ударил пулемет, застрочили автоматные очереди. Командир успел крикнуть: "Вперед!" И через несколько минут засада была сметена. Мы бросились оказывать помощь раненым, тем, кто попал под шальной огонь. Были и убитые, среди них и Генка. Мы похоронили их под высокой елью. Хорошо помню, что я не плакал, стоя вместе с другими над свежей могилой, замерев с горьким комком в горле. Видимо, сознание уже привыкло к потерям, как к суровой неизбежности войны... ,
САНИТАРЫ
Потом я оказался на юге. После прохлады лесов знойное степное лето усугубляло тяготы пехоты. Жестокие бои на подступах к Ростову-на-Дону вызвали необходимость в "летучих" госпиталях. И я стал санитаром. Тоже было несладко и страшно. Кровь и стоны раненых солдат, страдания и смерть перед глазами. Радость была, когда мы отправляли раненых в тыл: уж теперь-то они будут живы. И радость от побед нашей армии. Враг катился на запад:
немцев уже отогнали от Москвы, Сталинград стоял неприступным утесом, теснили немцев и на южном направлении...
Наш подвижной госпиталь едва успевал принимать раненых. Суровые полевые хирурги, молоденькие медсестры. Мы были у них подручными. И до изнеможения таскали на себе раненых, подносили воду, доставляли еду. Присесть было некогда... К нам, пацанам, относились ласково, особенно раненые. Среди них были и кавказцы, и азиаты. Здесь я проникся чувством патриотизма и интернационализма. Здесь все были защитниками Великой страны. В мыслях не было делить раненых по национальному признаку... Поступали к нам и раненые немцы, к которым мы испытывали известное чувство. Но врачи оказывали и им необходимую помощь... Славянское сердце отходчиво: мы суровы к врагу, когда он с оружием в руках, но поверженных мы щадим...
ВАНЯ-ВАНЕЧКА
Наша служба складывалась из "быстроподвижного" и "вспомогательного" труда. Мы, 12-14-летние, были "быстроподвижными". А младшие, кому по 10-11 лет, обычно только ухаживали за ранеными, кормили их, стирали бинты...
Объявился у нас 11-летний мальчишка, молчаливый, но вспыльчивый и ершистый такой. Он был детдомовский. Его любили за рвение к порученному делу. Он ловко, лучше других, превращал ленты стираных бинтов в тугие скатки и мигом доставлял их в хирургическую палатку. Раненые звали его Ванечкой.
К нам в госпиталь забегал комбат капитан Алексей Кузьмич Семиренко. Своих детей у него не было. И он однажды спросил, кто из нас хочет быть усыновленным. Ванечка уставился на него и тихо ответил: "Я хочу..." "Добро!" - ответил Кузьмич...
...Спустя много лет, в конце 80-х, в День Победы в Парке имени Горького я встретил ветеранов 130-й Таганрогской СД, нашел подполковника А.К.Семиренко. Он сдержал слово, усыновил Ванечку и взял в роту сыном полка. Но Ванечку я не встретил... А позже пришла скорбная весть: не стало Ванечки, не стало и Кузьмича. Я не верующий, но поставил тогда две свечки за упокой. А дома, по славному фронтовому обычаю, поднял дважды за их светлую память...
Юрий ПЕТРАШ
БОЕВОЙ ПУТЬ САПЕРА ИГНАТОВА
Ранним июньским утром 1941 года с котомкой за плечами шагал в Малоярославец Михаил Игнатов. Рядом с ним семенила мать Мария Михайловна. Когда призывников построили во дворе райвоенкомата, военком приказал Михаилу выйти из строя.
- По просьбе матери вы освобождаетесь от службы как единственный кормилец в семье,
громко отчеканил он. И добавил: - До особого вызова.
"Особого вызова" ждать не пришлось: через два дня началась Великая Отечественная война, и М.Игнатов в первой декаде июля стал ополченцем. Как и еще почти тысяча малоярословчан. Однако после сбора всех распустили по домам, и Михаил снова приступил к работе. Он был поммастера в сплавконторе на станции Шемякино. Но уже через три недели ополченцам протрубили сбор, и они снова на левом берегу Протвы, где Красная Горка, строили дзот под пушку. А затем их направили в село Ильинское, и там две недели они возводили укрепления. Игнатов орудовал больше лопатой, делая обрывистым правый берег речки. После чего наступила передышка, и ополченцы опять оказались дома. Однако в последний раз. Когда они прибыли в Малоярославец снова, их одели, погрузили в вагоны, и эшелон двинулся в сторону Москвы.
Конечная его остановка была у озера Селигер. Здесь уже оказалась четвертая Московская ополченская дивизия, и малоярославчане пополнили ее ряды. Началось распределение по взводам,
Михаил Игнатов попал в саперную часть. Возле Селигера ополченцы не задержались. Их направили в Селижарово, где в вагоны погрузили топоры, лопаты, надувные лодки, мины, другое оружие, и эшелон тронулся назад к Москве. Во время стоянки недалеко от Калинина на станцию налетели вражеские бомбардировщики. Михаилу Григорьевичу до сих пор отчетливо помнится почти в деталях тот кошмарный день. Игнатов замешкался и отстал от сослуживцев, которые ринулись прочь от состава. Бежал к ближайшему леску последним, когда увидел, как почти над ним упал на крыло самолет и от него отделились черные точки. Боец упал среди болотистых кочек. Позже он увидел две воронки впереди себя и две позади. А когда шел обратно на станцию, насчитал почти полторы сотни воронок только по одной стороне железной дороги.
Спустя несколько дней ополченская дивизия высадилась недалеко от Наро-Фоминска. Был уже октябрь, крепчали морозы, и саперы получили приказ возвести переправу через речку Нару под проход танков. А под Атепцевом заминировали склад с продовольствием, чтобы можно было взорвать его в случае вражеского прорыва. Не пришлось, однако, прибегнуть к крайней мере. Через несколько дней разминировали, так как началось знаменитое декабрьское наступление советских войск, и гитлеровцев погнали на запад. Ополченская дивизия во взаимодействии с другими частями освободила Рассудово, Башкино, Ворсино, Верею, Медынь и другие населенные пункты севернее, где затем фронт стабилизировался. Таким было начало боевого пути сапера Игнатова.
Летом сорок второго фашисты начали наступать на Сталинград. Чтобы враг не мог усилить свою южную группировку за счет войск Западного фронта, советское командование предприняло упреждающий маневр - контрнаступление.
- Бои были большие, - вспоминал Михаил Григорьевич. - На нашем участке фронта никак не удавалось прорвать оборону немцев и взять деревню. Перед ней был овраг, а за ним - минное поле. Пошла в атаку первая группа и откатилась назад, один танк подорвался. Послали вторую - тоже ничего не сделала. И тогда мы, саперы, получили приказ - незаметно сделать проходы в минном поле.
На боевое задание вместе с Игнатовым отправился сапер Волков. Местность простреливалась врагом с трех сторон, и чтобы добраться до минного поля, бойцам пришлось действовать неординарно. Нашли прочный кабель, обвязались им, а концы закрепили позади танка. Взревел мотор, и, почти соприкасаясь с броней, саперы побежали следом. Благополучно спустились в овраг. Там, освободившись от пут, бойцы начали карабкаться вверх: впереди Игнатов, за ним - напарник. Выбравшись из оврага, они так же ползком, незамеченные противником, достигли минного поля. Опытный глаз не подвел Михаила. Затаив дыхание, осторожно действуя руками, он, не разряжая, передал Волкову первую мину. За ним - вторую, третью, пятую. А всего было снято 12 штук. В этот проход спустя немного времени и устремились наши бойцы при поддержке танков. Враг был смят, деревня захвачена, а часть продвинулась вперед на 15 километров.
Через несколько дней саперу Михаилу Игнатову вручили первую боевую награду - медаль "За отвагу". Верно, получил он ее не сразу. Так случилось, что после боя командир отлучился, но встретился с Игнатовым другой, который был в курсе событий. Поэтому, увидев Михаила, он сразу поинтересовался про награду, так как за эту операцию ее уже получили многие бойцы. Услышав в ответ: "Нет", не раздумывая сказал:
- Идем к комбату. - И справедливость восторжествовала.
Шаг за шагом дивизия продвигалась вперед. Весной сорок третьего она начала наступление на Вязьму. Насколько успешным будет продвижение, теперь зависело во многом от разведчиков: надо было как можно быстрее взять "языка", чтобы выведать у него больше сведений. Опытный сапер Игнатов пошел вместе с ними. Но вернулись разведчики ни с чем. Во второй и третий раз - тоже. Прошла неделя, а "язык" не давался. Другим группам тоже не везло. Не выдержав напряжения, Михаил попросил комвзвода дать передышку, так как не только ночью, но и днем бывал на задании. Но ее получили все саперы, разведчики. Группы захвата направили на передовую, и они начали детально изучать позиции врага.
В одну из ночей суток через шесть Игнатов и Волков снова пошли с разведчиками за "языком". Двумя группами. Саперы, как всегда, оказались впереди. Сделали проходы в проволочном заграждении, через которые затем проскользнули 12 разведчиков во главе с командиром взвода. Они незаметно зашли с тыла и, ворвавшись не вражескую позицию, забросали гранатами блиндаж. А до этого успели схватить часового и с ним укрыться в траншее, так как немцы, запустив осветительные ракеты, начали обстреливать разведчиков. У Игнатова была задача при отходе ставить противопехотные мины на случай преследования групп врагом, и , как всегда, сапер четко выполнил ее.
Как чуть позже узнал Михаил Игнатов, "язык" дал очень ценные показания. .
- Нас пригласили в штаб дивизии, - вспоминал Игнатов. - Построили. Вышел генерал и стал всех обнимать. Тут же приказал - ребят хорошенько накормить. Расспросил про операцию, похвалил разведчиков за согласованность в действиях. И даже слегка попенял: "Взяли ж "языка"! А то месяц ходили - и никакого результата".
За эту ночную вылазку сапер Игнатов получил орден Красной Звезды. Прямо из рук комдива.
В начале июля сорок третьего разыгралась битва на Курской дуге. За несколько недель до нее часть, в которой служил М.Игнатов, была переброшена под Козельск. Южнее города на речке Вытебеть саперы начали возводить переправу и тут же заминировали ее на случай вражеского прорыва. Однако на этот раз мост взрывать не пришлось. Под мощным натиском наших войск фашисты начали отступать. Тут хорошо помогли "катюши" и бомбардировщики.
Сначала были освобождены Ульянове и другие калужские селения, затем наступил черед брянских городов Карачева, Навли, Почепа, Трубчевска. Это были почти родные места Михаила Игнатова - командира отделения 93 отдельного саперного батальона 84 стрелковой дивизии 33 армии. В селе Лобышево под Комаричами он родился 21 ноября 1919 года, отсюда старший сын Игнатовых поехал в Брянск учиться в школе ФЗО. В то время многодетная семья сельчан жила бедно. Еще в 1927 году не стало отца и мужа Григория. Он простудился. Образовался флюс, произошло заражение крови, и спасти его не удалось. Все хлопоты и заботы по хозяйству легли на плечи Марии, матери и жены. Ей начал помогать восьмилетний Михаил. Когда закончил семилетку, было решено, что он поедет в Брянск, в школу ФЗО.
Деревенский подросток стал учиться в самой престижной группе автоматчиков (еще две были - паровозников и вагонников). Тягу к механике сельский парнишка почувствовал с детства, и теперь в школе ФЗО она дала себя знать. Из ста выпускников группы только Игнатову присвоили пятый разряд. Всего же оказалось десять отличников, их и вызвали "на ковер" к директору. "Кто желает учиться в аэроклубе?" Это был в то время самый желанный знак поощрения для молодежи: страна буквально жила подвигами летчиков Водопьянова, Громова, Чкалова, Гризодубовой... Игнатов откликнулся первым. На пути в Рыбинск, где был аэроклуб, он заехал к брату отца в Москву, дело было летом 37-го, и дядя пригласил племянника на авиационный праздник в Тушино, после чего Михаил уже не мыслил себя без авиации. Однако его мечте не суждено было сбыться. Годом раньше, работая на токарном станке, он повредил немного глаз, и этого оказалось достаточно, чтобы отчислили из аэроклуба.
А следом парня поджидала другая неприятность. Заканчивался срок действия паспорта, да и в Москве, куда решил перебраться Игнатов, не было прописки. И тогда он решил поехать в Малоярославец, чтобы устроиться на завод "Металлист" и через четыре месяца получить новый паспорт.
Пока поезд мерно шел по Подмосковью, Михаил успел познакомиться с попутчиком-мужчиной, и тот посоветовал сойти на станции Шемякино, где можно было, по его мнению, быстрее устроиться на работу, а затем получить документ. Юноша так и сделал. Устроился в сплавконтору и начал заниматься ремонтом техники, затем его назначили помощником мастера, да так и задержался здесь. К нему переехали бабушка, мать, братья Василий и Григорий. Только сестра пока оставалась в Лобышеве.
И вот война, фронт и самая опасная на войне профессия - сапер. Уже два года воевал старший сержант Игнатов, и каждый день мог стать для него последним в жизни. Но, однако, везло, и он фронтовыми дорогами дошагал до родных мест. Что-то будет дальше?
А дальше дивизию погрузили в вагоны, и эшелон оказался под Великими Луками. Была уже осень. Прибыв на место, солдаты получили отдых, а затем - опять передовая и подготовка к новому наступлению на вражеские позиции.
В бой пошли после очередной годовщины Октябрьской революции. Сапер Игнатов, как всегда, оказался в группе разведчиков. Во время очередной вылазки за "языком" в тыл противника один из них наступил на противопехотную вражескую мину. Михаил тут же подхватил раненого бойца, не сразу почувствовав, что ранен и сам в руку. Вроде бы не сильно задело, но в рану попала шерсть от шинели. Рана заживала медленно, постоянно кровоточила. Пришлось саперу лечь в госпиталь. Думал на недельку-другую, но пробыл там четыре месяца.
За это время многое изменилось на фронте. И самому Игнатову была уготована иная доля: он стал рядовым пехоты. А вскоре его контузило во время боя. Контузия и сегодня, спустя 57 лет, напоминает о себе головными болями. И шрам на руке остался на всю жизнь. Но держится солдат Победы.
А тогда, в конце 43-го, Михаил Игнатов все же недолго был пехотинцем. Отбив очередную атаку фашистов, он вместе с сослуживцами начал укреплять передний край. Появились саперы во главе с командиром взвода Комлевым. Когда его подчиненные приступили к минированию, Игнатов увидел, что они не слишком опытны. Не удержался, стал подсказывать и показывать. И тут же получил предложение от комвзвода:
- К нам в саперы - пойдешь?
- Со всем удовольствием, - последовал ответ.
Навстречу Дню Победы старший сержант Михаил Игнатов шагал фронтовой дорогой в составе первого Прибалтийского фронта, 12 отдельного саперного батальона, 7 гвардейской стрелковой дивизии, 11 армии. Нелегким оказался путь к ней для командира отделения. Фашисты и их наймиты, в том числе власовцы, огрызались ожесточенно, и работы саперам хватало: минировали и разминировали пути-дороги, переправы, наводили мосты через реки и речки, ходили в разведку за "языками". Нередко взвод оказывался поредевшим: вместо двенадцати - три-четыре бойца, и тогда каждый работал за троих-четверых. Все чувствовали конец войны и приближали Победу как могли.
Раннюю весну сорок пятого Игнатов встретил в Латвии. Как-то на переднем крае появились сразу комбат, его ординарец и комвзвода Комлев. Они пригласили в разведку командира отделения, и М.Игнатов повел их в расположение противника. Шли низиной скрытно до самого хутора, который значился на карте. Только подошли к дому, как показался из-за угла немецкий солдат. Он первым заметил разведчиков и молча бросился наутек. Его преследовать не стали. Комбат отдал приказ ординарцу: срочно вернуться назад за подкреплением. Так без боя удалось занять стратегически важный пункт, откуда затем были успешно атакованы позиции врага.
За эту операцию саперу Игнатову вручили орден Славы III степени. Не знал, не ведал тогда Михаил, что через несколько дней о том узнают его родные. Командир части А. Морецкий и начальник политотдела А.Киселев отправили в Шемякино письмо: "Ваш сын, - сообщали они Марии Михайловне, - удостоен высокой правительственной награды... Уверены, что он совершит новые подвиги..."
Командиры не обманулись в своих утверждениях. Михаил Игнатов продолжал воевать умело, толково, на него можно было смело положиться. День Победы он встретил в Латвии, около городка Салдус. Помнит, как 8 мая прибыл на наблюдательный пункт комдив.
- Эх, ребята, - сказал он, - кто сегодняшний день переживет, на всю жизнь будет счастливым.
Он, видимо, знал о завершающихся боях в Германии. А здесь, под Салдусом, недалеко от Балтийского моря, враг еще огрызался, были заминированы подходы к плотине на реке и сама плотина. Предстоял бой. Но в 12 часов дня в расположение дивизии на "опеле" подъехал с белым флагом комендант городка. А какое-то время спустя начали разводить пленных: немцев - в одну сторону, власовцев - в другую.
В мае 45-го для Михаила Игнатова война еще не закончилась. Только теперь он не ходил в разведку, не наводил мосты через реки, не минировал дороги. Саперу предстояла другая работа - разминирование. Он побывал в Новгородской области и там обезвредил тысячи мин. В числе других документов более чем полувековой давности Михаил Григорьевич бережно хранит уже пожелтевшую грамоту за эту работу. Пришлось выезжать саперу Игнатову и на разминирование в Спас-Деменский район Калужской области.
- Только на одном поле, я помню, снял 800 мин, - уточнил мой собеседник, - а всего обезвредил их тогда несколько тысяч.
Мины, мины... Каждая из них таила смертельную опасность. Недаром о саперах сказано, что они ошибаются только один раз. Так как же не удалось ошибиться Михаилу Игнатову? Я спросил его об этом и услышал, что не только везение помогло уберечься ему. Еще в школе ФЗО, затем в сплавконторе он до винтика изучал механизмы, технику, для него не было мелочей ни в чем. Став сапером, любую мину, свою ли, вражескую ли, научился обезвреживать с закрытыми глазами. А еще во всем был аккуратен, чурался показной храбрости. Даже не курил и в редких случаях прикасался к спиртному: положенные 100 граммов и табак отдавал товарищам. Своей привычке Михаил Григорьевич не изменил, дожив до глубокой старости. Недавно он отметил юбилей, 80-летие.
И все же в двух случаях саперу грозила смертельная опасность. В 43-м, когда была в разгаре Курская битва, во время марша, на развилке дорог Игнатов заметил плохо замаскированную мину, оставленную противником. Выбежав из строя, Михаил доложил об этом командиру взвода. Тот разрешил разрядить мину. Но она оказалась итальянской, нового образца, со взрывателем на боевом взводе. Сапер поспешил, и лишь в последнюю минуту отсоединил взрыватель, отбросив его в одну сторону, а мину - в другую. А второй раз Игнатов был на волосок от смерти во время командировки в Спас-Деменский район. Ему пришлось работать без карт минных полей. Находясь в земле, мины успели за три года "замаскироваться" травой, заплывшей почвой. Поэтому он, осторожно ступая по полю, после каждого шага тщательно оглядывался кругом. Но однажды сапер все же не сразу заметил мину. Всего в 10 сантиметрах от нее остановилась нога.
Когда закончилась война и наступило время демобилизации, саперу Игнатову вручили письмо за подписью командира дивизии генерал-майора М. Москалика. В нем были такие строки: "Командование и политотдел уверены, что Вы, сменив. боевое оружие на мирный труд, образцовой работой будете по-гвардейски бороться за выполнение плана великих работ..."
И Михаил Григорьевич действительно показал себя с самой лучшей стороны. Вернувшись в Шемякино, быстро подыскал работу своим золотым рукам. В это время началось строительство первой в мире АЭС, и Игнатова без лишних слов приняли в коллектив. А в 1950 году, когда строительство завершилось, он перешел в Физико-энергетический институт (ФЭИ), где вскоре его назначили мастером-механиком. Одновременно стал студентом и успешно закончил учебу.
На заслуженный отдых М.Г.Игнатов ушел в 79-летнем возрасте, имея за плечами 55 лет трудового стажа. Он работал, как говорится, не за страх, а за совесть, и наградой за труд стало не только уважение в коллективе. Михаила Григорьевича неоднократно поощряли грамотами, дипломами, премиями.
Удачно сложилась и личная. жизнь. С Лидией Ивановной, инженером ФЭИ, вырастили сына, дочь, и теперь уже внуки радуют дедушку и бабушку. Нам тоже остается порадоваться за них, а еще пожелать крепкого здоровья всему семейству и прежде всего солдату Победы.
Виктор ПАНОВ
ОТ СТАЛИНГРАДА ДО БЕРЛИНА
Кто был свидетелем Великой Отечественной войны, навсегда сохранит в памяти эти тяжелейшие годы испытаний и лишений для нашего народа. Это вместе с тем были годы героического труда, годы массового подвига на фронте и в тылу.
Среди большого числа участников Великой Отечественной войны, жителей нашего города, - Дмитрий Федорович Алексеев, кавалер орденов Александра Невского, Отечественной войны первой и второй степеней, Красной Звезды и десяти медалей. Это награды за мужество и отвагу, за умелое руководство подразделением в боях.
...18-летним юношей Дмитрий Федорович был в 1941 году призван в ряды Красной Армии, а в 1942-м он уже сражался под Сталинградом.
Что означал Сталинград в то время для нашего народа, знает весь мир. Именно отсюда части, в которых служил Д.Ф.Алексеев, с ожесточенными боями продвигались уверенно на запад.
Зима 1944 года. Командир роты Д.Ф.Алексеев участвует в боях за освобождение Белоруссии. Последний фашист изгнан с территории многострадальной республики, впереди - Польша и ее столица Варшава.
В ночь на 1 февраля 1945 года в составе войск 5-й ударной армии рота, которой командовал Д.Ф.Алексеев, форсировала реку Одер недалеко от г.Кюстрин. Здесь завязались тяжелые бои, занятый плацдарм день и ночь обстреливался противником. Наши войска несли потери, был ранен и Дмитрий Федорович. Это было его второе ранение за войну. Два месяца пролежал в госпитале. И вот опять родной полк, который дрался уже на подступах к Берлину.
- Прошло с тех пор 25 лет, - вспоминает майор запаса Д.Ф.Алексеев. - Но эти дни никогда не уйдут из памяти.
Со своей ротой в составе 230-й дивизии 5-й ударной армии генерала И.Берзарина 28 апреля 1945 года он вышел на восточный берег реки Шпрее. С помощью 1-й Бобруйской бригады речных кораблей в сложной обстановке форсировал Шпрее в районе Трептов-парка.
Сопротивление гитлеровцев нарастало с каждым шагом, ибо отступать им, собственно, было некуда: в сотнях метров от занятой обороны находилось здание имперской канцелярии - резиденция Гитлера.
Начались бои в центре Берлина. По улицам продвигались только танки, ликвидируя завалы и уничтожая засевшего врага на этажах зданий.
Рота Д.Ф.Алексеева вела бои в основном... под землей, т. е. в подвалах. Чтобы овладеть следующим подвалом, надо было сделать брешь в его стене из соседнего и уничтожить засевших там гитлеровцев. Так брались дома, улицы, кварталы. Вести бой под землей - не простая задача: полная темнота, отсутствие ориентации. В таких условиях враг может сделать любую ловушку, заранее спланировав свои действия. Каждый солдат понимал, что война кончается, что нелепо умереть в самом ее конце, но об этом не думали, люди дрались с таким же упорством, как под Москвой в 1941 году, как под Сталинградом в 1942 году.
Немцы, умело используя подземные коммуникации, часто выходили в тыл нашим войскам, нанося ощутимые потери. Так и рота Д.Ф.Алексеева, действуя в подвалах одного из заводов, оказалась полностью отрезанной от основных сил полка. Положение было критическим. Взвесив обстановку и определив направление главного удара, внезапно всей мощью огня обрушились на противника. Личный состав роты проявил героизм, мужество и отвагу и вышел из боя победителем. За эту операцию все солдаты и командиры были награждены правительственными наградами, а Д.Ф.Алексеев - орденом Александра Невского.
Более 10 дней Дмитрий Федорович вел бои под землей. А 2 мая он лично принимал капитуляцию подразделения гитлеровцев на одной из улиц Берлина. Так встречали солдаты-освободители долгожданный Первомай, с которым пришла и победа. Сопротивление немцев было полностью прекращено. Из окон уцелевших домов свисали белые флаги или просто белые полотна, достающие до следующих этажей, - враг капитулировал. Авантюра, развязанная фашизмом, закончилась для него позорным финалом...
Два километра не дошла рота Алексеева до рейхстага. Но до него дошли другие, многие из которых отдали жизнь за сегодняшний день, за завтра наших детей и внуков.
Память о людях, оставшихся навсегда лежать в чужой земле, будет жить вечно в сердцах потомков. Время не старит героев - они для нас остались такими же, какими были тогда, такими, как тот солдат, что стоит в Трептов-парке, уничтоживший коричневую свастику и принесший свободу людям.
Ю. ГАДАЛОВ
МЫ ПОЛ-ЕВРОПЫ ПО-ПЛАСТУНСКИ ПРОПАХАЛИ…
Автор: участник Великой Отечественной Войны, ветеран обнинской стройки.
Моя фронтовая жизнь началась в Калужской области (в то время Тульской) под Полотняным Заводом в "должности" телефониста 1-го батальона 58-го гвардейского стрелкового полка 18-й гвардейской дивизии. В составе этого соединения и прошел я до конца войны, дважды побывав в госпитале. Сколько же за это время видано и пережито! Прошло много лет, а воспоминания холодят сердце. Брянск и Почеп, Великие Луки и Идрица, Городок и Орша, Минск и Гольдан, Инстербург и Кенигсберг, Пилау и Гдыня... И это все пройдено пешком с боями, жестокостью, муками и отчаянием. Вспоминается фронтовое стихотворение неизвестного мне автора:
Не все из нас вернутся с фронта
В свои далекие края.
Здесь, под багровым горизонтом,
Кого-то приютит земля..
Дадут салют однополчане
И завтра вновь уйдут в рассвет.
И затеряется в бурьяне
На полпути солдатский след.
Но отшумят дожди косые,
Настанут мирные года,
И благодарная Россия
Нас не забудет никогда.
Кто сегодня поверит, что человек может сам себе желать скорейшей смерти? И это в молодые годы! Но так было.
Каких только курьезов не случалось на войне. Помню, под Великими Луками (в боях, значившихся в сводках Совинформбюро как бои местного значения) мы никак не могли взять деревню Ворошиловка, часть ее оставалась в нейтральной полосе. Заняли оборону. От самой деревни остались только развалины. Перед нашим передним краем догорала изба. Не знаю, кто первым нашел в этом пожарище подвал с картошкой, мы или немцы, но обернулось все до смешного. Каждый вечер к этому подвалу за картошкой шли то мы, то они, а потом пекли ее одновременно по разные стороны пожарища. Нас разделяло не более тридцати метров. С наступлением рассвета расходились по своим местам, и начиналась перестрелка со всеми вытекающими последствиями. Ситуация, конечно, почти комичная, но война - не большая прогулка. Расскажу о крупной операции при форсировании Немана.
Наше соединение форсировало сход между небольшими городами Друскиненкаем и Алитусом. Немцы стремительно отступали и взорвали все мосты, организовав на левом берегу прочную оборону. Их позиции, очевидно, были заранее подготовлены, и чувствовали они себя уверенно. Мы в район форсирования прибыли во второй половине дня и начали готовить плавсредства из подручных материалов. Начало операции было назначено на 4 часа утра. В три - проверка готовности рот. И тут вдруг выяснилось, что первой роты нашего батальона на месте нет. Не нашли ее и правее. А время неумолимо подходило к 4 часам. Похоже, командир батальона капитан Березин решил не докладывать в полк об этом ЧП. И вот сигнальные ракеты в воздухе. Артиллерия начала бить в полную силу, перенося огневой вал в тыл немцев. И в этот момент во фланг противнику на его же берегу с криками "Ура!", массированным огнем и гранатами ударила наша первая рота. Немцы покатились. Успех был обеспечен не только нашему полку, но и соседнему. Оказывается, командир роты Корнилов, в свое время командовавший полковой разведкой, сумел скрытно, только ему известным приемом, переправить за считанные часы под носом у немцев всю роту с боевым вооружением. За эту операцию он получил звание Героя Советского Союза и короткий отпуск на родину в Иркутск.
Бои, бои... Мы подошли к польскому городу Гольдап и в короткой схватке овладели им. Немцы не ждали нас так быстро, все внимание сосредоточив на удержании рубежей в Восточную Пруссию. Здесь нашу потрепанную дивизию сняли на формировку. Мы стали уходить с позиций, а 16 дивизия, шедшая на смену нам, еще не успела закрепиться. Этим воспользовались немцы, ударили крупными силами и опрокинули ее в оставшееся в тылу дивизии озеро. Было это в сентябре 1944 года. В марте 1945-го, когда мы в жестоких боях отрезали Кенигсберг, к нам еще приходили бойцы 16-и дивизии, скрывавшиеся в лесах после гольдаповской трагедии. В том бою штаб полка окружили немцы. Их танки подошли вплотную. Видя это, начальник штаба полковник Омелаенко вместе с разведчиками бросился спасать знамя. Бой был яростный и скоротечный. Омелаенко вынесли тяжело раненым и контуженым, но он спас знамя, а значит, и полк от расформирования и позора, обмотав его вокруг себя.
В Восточной Пруссии нас встретили хорошие дороги, строгие просеки, делившие леса на четкие квадраты, ухоженные когда-то ручьи и водоемы. С боем взяли одну из летних дач Геринга,
но не успели подтянуться, как слева во фланг стремительно с русским "ура!" и плотным автоматным огнем ударили немцы численностью до батальона. От этой внезапности и нашей беспечности мы не выдержали и стали так же стремительно отступать, с паникой и потерей организованности и взаимодействия. Положение спас 53-й полк нашей дивизии. Немцы отступили.
Судя по обстановке и данным разведки, особой опасности продвижению в этом районе как будто не было. Командование приняло решение форсированным маршем выйти к важному в стратегическом отношении объекту, прикрывавшему путь к Инстербургу - хорошо укрепленному железнодорожному узлу Лихтинхаген. И вот во время продвижения полка немцы пропустили вперед наш авангард (разведку, охранение, ударные группы) и окружили его. Завязался бой в лесу. К этому времени подошли другие боевые колонны полка и окружили немцев. Они оказались между нашими подразделениями. Ярость охватила всех. Артиллерию и минометы применить не позволяло расстояние. В ход пошли ножи и саперные лопаты. Немцы, конечно, осознавали свою обреченность, но это были части войск СС, и дрались они до последнего.
Воспоминание об этом бое приводит в дрожь до сих пор. Жутко находиться под огнем артиллерии, авиации, да и под кинжальным стрелковым огнем, но страшнее рукопашной схватки нет ничего. В ней человек теряет самообладание, не чувствует действительности, смертельной опасности. Работает только инстинкт. Как точно сказала Юлия Друнина:
"Я только раз видала рукопашный.
Раз - наяву и тысячу - во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне".
Потом были другие бои в Восточной Пруссии, где не только города, но и каждый хутор, господский двор превратились в своеобразные крепости. Мы подошли к Кенигсбергу и отрезали его по суше от Германии. Пытаясь спасти положение, немцы взорвали дамбу, чтобы затопить огромный район вместе с нами. Но мы-то успели выскочить, а мирное население - женщины, старики, дети - погибло. Сразу после окончания войны мы проплывали по этим местам на катере. Страшно и жутко. Вода затопила дома до чердаков, а в них - скелеты Встречались скелеты, прижимавшие к груди детские останки. Как страшно расплатился за военную авантюру простой народ!
7 апреля 1945 года наши войска штурмовали цитадель немецкого фашизма - Кенигсберг. Необходимо было срочно форсировать глубокую и широкую реку Прегель. Натиск нашей дивизии был крутым, но река есть река, притом внутри города, где каждый дом был крепостью, темп атаки замедлился. Вот в это время из-за излома реки на большой скорости появился катер, за ним другой, третий, и направились к нашему берегу. Их пригнали немцы с белым флагом и криками: "Камрад! Гитлер капут!" По ним открыли шквальный огонь с противоположного берега. Наша артиллерия давила немецкие огневые точки. Переправа началась, но от прямых попаданий ко дну пошел сначала один катер, потом другой. Наши саперы навели понтонный мост, и когда танки вышли на тот берег, немцы отступили к центральному кольцу обороны. Из восемнадцати человек, пригнавших нам катера, осталось ранеными шестеро, остальные погибли. Раненых отправили в госпиталь. Их всех наградили орденом Красного Знамени. Эти немцы спасли жизнь многим нашим бойцам. Еще сутки шли жестокие бои в городе, от которого немного осталось. Старый город был разрушен полностью.
Когда пал Кенигсберг, нам казалось, немцы уже совсем подавлены. Но нет! На каждом шагу мы встречали яростное сопротивление. В жестоких боях пал крупный порт Пилау. На косе Фриш-Гоф сопротивление противника вообще было неимоверным. Этот фанатизм стоил жизни многим и многим нашим солдатам.
В 1989 году из Казахстана, Украины, Узбекистана, Белоруссии, Закавказья приехали ветераны на юбилейную встречу по случаю 50-летия формирования нашей 18-й гвардейской Краснознаменной Ордена Суворова стрелковой дивизии. Это была памятная до боли встреча. По воле политиков теперь они оказались в других государствах.
Н. КАЗАКОВ
СМЕРТЬ БЫЛА ЕГО ПОСТОЯННОЙ СПУТНИЦЕЙ
Слушать длинный-предлинный рассказ Виктора Егоровича Андреева, перемежаемый то смехом, то грустными нотками в голосе, о его фронтовых (и не только) годах, сидя в уютной квартире, где давно и прочно поселились тепло и любовь, оказалось для меня делом чертовски интересным.
Биография выходца из подмосковной деревеньки Путилково мало чем отличалась от биографии его сверстников. Родился в крестьянской семье, так что познания о настоящем труде приобрел еще в детстве. По окончании школы - а учился он в Тушине - настала пора строить планы на будущее. Но в них вмешалась война... В результате 15 августа 1942 года в 10-м запасном стрелковом полку, расквартированном в Горьком, появился курсант Андреев. Правда, он скрыл один факт своей биографии. Все дело в том, что в 32-м репрессировали Егора Васильевича, его отца, а попросту "раскулачили" за то, что держал он в своем хозяйстве лошадь да одну единственную корову. Надо сказать, что ему еще повезло - в 56-м все же вернулся домой. А сколько народу сгинуло ни за понюшку табака? Навечно...
Казалось бы, сей факт обязательно должен был круто изменить жизнь Виктора. Но бог миловал: ни до, ни после никто об этом так и не узнал, даже пронырливые "особисты" не сумели его "расколоть". Вот уж воистину, молчание - золото!
Так вышло, что послевоенная жизнь Виктора Егоровича сложилась очень удачно. Окончив в 1952 году Московский механический институт (специальность инженер-физик), попал он на работу в ФЭИ, где вырос до старшего инженера. Дочь Александра стала доктором
наук, работает в Черноголовке в научном институте и сейчас корпит над книгой, консультируясь с отцом. В апреле нынешнего года со своей незабвенной Любовью Михайловной, с которой они учились в одной школе и в одном классе, отметили золотую свадьбу.
Спрашивается, что еще человеку нужно? Но до сих пор, хотя прошло уже 55 лет, сидят в его сердце занозой воспоминания военной поры. Где-то в середине нашего разговора, когда кассета диктофона "вбирала в себя" очередной жизненный этап Виктора Егоровича, я вскользь заглянул в его анкету, которых, не сомневаюсь, на своем веку он заполнил десятки... В графе "Какие имеете правительственные награды" читаю: ордена Славы III степени и Красной Звезды, медали "За отвагу", "За боевые заслуги", "За Победу над Германией"... Андреев был 5 раз ранен. Смерть в буквальном смысле слова ходила за ним по пятам, став его постоянной "спутницей". И это не досужий авторский вымысел. А как иначе, ведь после учебы в запасном стрелковом полку и Втором Ленинградском военно-пехотном училище Виктор Егорович вначале становится командиром минометного расчета, а потом - артразведчиком 1104-го стрелкового полка 551-й стрелковой дивизии 5-го Белорусского фронта, бравшей Смоленск и Оршу, Минск, Лансберг, форсировавшей Березину и Неман, получившей за это благодарность Верховного Главнокомандующего.
Что такое артиллерийский разведчик, людям бывалым и служивым лишний раз объяснять не надо. И все же... Это когда ты лежишь ближе к нейтральной или непосредственно на самой полосе, на которой не всегда растут цветы необыкновенной красоты, как поется в одной известной песне, а свистят пули и разрываются снаряды. И останешься ты после этого живым или нет, одному богу известно.
Наивно спрашивать, было ли страшно в той "мясорубке", ведь каждому из воевавших хотелось вернуться домой живым и невредимым. Тем не менее, я поинтересовался у моего собеседника, что наиболее сильно врезалось в память из того лихолетья.
"Самым страшным моментом для меня, - тихо говорит Виктор Егорович, повернувшись ко мне полубоком, - стал бой за овладение городом Хайлигенбаль на побережье залива Фриш-гаф, что под Кенигсбергом (сейчас город называется Мамоново. - А.В.)".
Вполне по-человечески его можно понять: война близилась к концу, кому же хочется погибать... А разве не страшно было ему под Россенбургом в Восточной Пруссии, где он получил свое второе ранение? Казалось бы, уже отбиты немецкие траншеи, осталось закрепиться. И тут, вспоминает Виктор Егорович, раздается автоматная очередь, пули впиваются ему в обе руки... Как говорится, смерть пощадила. Как пощадила и в другой раз, когда попал в окружение немцев, а спасся лишь чудом, потому что отсиделся в болоте... И лишь после доклада командиру о месторасположении врага его отправили в медсанбат.
Эта "костлявая злодейка" - смерть - держала Андреева на мушке и тогда, когда юго-западнее Кенигсберга довелось лоб в лоб столкнуться с "власовцами". "Они дрались до последнего, - говорит Виктор Егорович. - Обложат себя патронами и не думают сдаваться".
И все же сержанта Андреева считали этаким везунчиком, если это слово уместно. После ранений ему всегда удавалось попадать в родной полк родной дивизии. Хотя и не обходилось без курьезов. Однажды его даже чуть было не зачислили в... дезертиры, если бы не упоминание имени майора Макеева. А иначе бы - трибунал. Дело было так: после очередного ранения он прибыл в штаб дивизии, поинтересовался, где его родной 1104-й. Узнав, что на передовой, махнул туда. "Ну так уж мне, - смеется Виктор Егорович, - хотелось вернуться к своим!" Его прибытию больше всех обрадовался начальник артиллерии, который знал, что Андреев не подведет и на него можно положиться. А в это время в штабе - переполох: пропал Андреев, а может, дезертировал. Короче говоря, получил он приличную взбучку от штабистов. Но когда узнали, что Макеев ходатайствует о направлении "пропавшего" в его распоряжение, гнев сменили на милость.
...Родина встретила их, как и подобает встречать героев, оркестром, цветами, объятиями родных и близких. Но далеко не все знают, как тяжко пришлось им после демобилизации. Сержант Андреев после ранения в руки выполнять полноценно тяжелую физическую работу не мог. И тогда на домашнем совете решили, что лучше ему продолжить учебу. Поступил он в 46-м в МММ, но разве на одну стипендию проживешь, тем более что на помощь из дома рассчитывать не приходилось. Вот и пришлось то разгружать вагоны, а то и подрабатывать испытателем... в барокамере. Тебя закрывают в ней, "поднимают", а затем стремительно опускают вниз, и при этом ты должен поставить в журнале как можно больше "палочек". "Набегало до 200 рублей в час!" - смеется Виктор Егорович.
...Несколько часов нашего общения пролетели как одно мгновение. Я с нескрываемым удовольствием пожал его мужественную руку и на прощание пожелал чете Андреевых, чтобы и дальше тепло и уют жили в их доме.
Александр БОЧАРОВ
МЕДАЛЬ ЗА ГОРОД БУДАПЕШТ
Взяв в качестве заголовка слова одной из песен о Великой Отечественной войне, причём лучшей, полагаю, есть основание вспомнить не о персонифицированных наградах полководцев (таких, как орден "Победа" или именное оружие), а наградах массовых, общих - как для рядового состава, так и для других служивых, вплоть до генерала.
Как правило, полководцев награждают за сражения, которыми они руководили непосредственно. Тут существует своя "табель о рангах". Вместе с тем были, есть и будут солдаты в меру осторожные, не трусоватые, скорее предусмотрительные. Они как бы в тени: у взводного наград не просят, ротному писарю "на лапу" не кладут. Пришёл такой солдат с войны, а на груди его - только медаль "За взятие Будапешта", и всё. Огорчительно?
Герой из песни Исаковского полон чувства собственного достоинства. Он отстоял страну, он прошагал пол-Европы, освобождая её, и для него единственная награда войны - медаль за город Будапешт.
Массовыми наградами Отечественной войны 1941-1945 гг. явились медали, сначала - "За оборону...", затем - "За освобождение...", а на заключительном этапе - "За взятие...". Такими медалями награждали практически всех, кто был задействован в операции. И не важно, в каком подразделении он числился, в стрелковом или банно-прачечном. Вместе с тем эта незатейливая, казалось бы, награда таит в себе массу информации о прошлой войне. В качестве примера возьмём последнее сражение Великой Отечественной войны и награду, ей сопутствующую, - медаль "За взятие Берлина".
В массовом сознании сложилось мнение, что взятие Берлина Красной Армией было делом простым, предрешенным, само собой разумеющимся. В действительности это было далеко не так. Вот какую оценку дал этому сражению Г.К.Жуков: "Как участник Берлинской операции, должен сказать, что это была одна из труднейших операций второй мировой войны. Группировка противника общим количеством около миллиона человек... дралась ожесточённо. Особенно на Зееловских высотах, на окраинах города и в самом Берлине. Советские войска в этой завершающей операции понесли большие потери - около 300 тысяч убитыми и ранеными".
...Я извлекаю из шкатулки медаль, рассматриваю её и пытаюсь восстановить в памяти прошлое. Небольшой кружок металла. На лицевой стороне слова: "За взятие Берлина", на обратной - "2 мая 1945 года". Всё предельно просто, как жизнь и смерть - простые и незамысловатые. Раскрываю удостоверение к медали, читаю текст записи: "За участие в героическом штурме и
взятии Берлина гвардии младший сержант Вареник Владимир Петрович указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 июня 1945 года награждается медалью "За взятие Берлина". Номер удостоверения 085224.
Давно нет Верховного Совета, Президиума, награждавших солдата. Задаюсь вопросом, а много ли осталось в живых участников штурма Берлина? Достоверны ли те сведения, которые были даны после завершения операции?
Группа войск Красной Армии, задействованная в Берлинском сражении, насчитывала примерно 2,5 млн. человек. По данным Г.К.Жукова, убитых и раненых в сражении - примерно 300 тыс..человек. Медалью "За взятие Берлина" награждено 1,08 млн. человек. Если исходить из посыла, что все участники берлинского сражения награждены медалью, то, говоря языком бухгалтерии, видим, что дебет с кредитом явно не сходятся.
Финал вселенской бойни, развязанной нацистской Германией, для её населения был так же трагичен, как и для населения Союза, подвергшегося оккупации в 1941 году. Всё повторилось с точностью до наоборот. Жители Берлина с широко раскрытыми от ужаса глазами смотрели на современных гуннов, пришедших с востока. К подобной "встрече" их основательно подготовила пропаганда И.Геббельса. Город буквально был усеян газетами "Фелькишер Беобахтер". С газеты на всю страницу со звериным оскалом смотрел красноармеец в будённовке, который нанизывал немецких младенцев на трёхгранный штык.
Каждый дом, каждый перекресток становились рубежом, преодоление которого стоило немалой крови. Новинка немецкой военной техники - фаустпатрон - оказалась эффективным оружием в борьбе с танками.
Трудно найти в истории войн столь масштабное и вместе с тем скоротечное по срокам сражение. Человеческие жизни, обесцененные до предела, были брошены на алтарь победы.
Потери в завершающей операции Великой Отечественной войны не явились чем-то неожиданным как для политического руководства, верховного командования, так и для населения страны. Похоронка продолжала оставаться обыденным, будничным явлением жизни тыла. Глухо и в одночасье оплакивали матери и жены свои потери, а на следующий день, как и прежде, торопились занять свое рабочее место у станка или на ферме. Лозунг "Всё для фронта! Всё для Победы!" никто не снимал.
В.ВАРЕНИК, участник штурма Берлина.
ПРОПАВШИЕ БЕЗ ВЕСТИ
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они - кто старше, кто моложе
Остались там...
......................................................
Речь не о том, но все же, все же, все же...
А.Твардовский
Ежегодно 7 ноября на Красной площади в Москве собирается горстка ветеранов. С Красной площади в злополучном 41 году 7 ноября парадным строем уходили они на фронт. Пятьдесят и более лет спустя оставшиеся в живых, старые и больные, они приходят снова на эту площадь.
9 ноября 1999 года жители деревни Михеево, что в Калужской области, хоронили останки красноармейцев, найденных поисковиками Малоярославца и Обнинска.
Автомобилисты, проезжая, видели, вероятно, не раз на изгибе старой Калужской дороги, что проходит через д.Михеево, насыпанный курган братской могилы с фигурой красноармейца кирпичной кладки, с автоматом ППШ за спиной. К более чем 50 поименно захороненных в братской могиле красноармейцев и командиров подселили еще около 40 безымянных воинов. Только двое из 7 найденных останков, обнаруженных поисковиками Галины Слесаревой у деревни Калиново, имели именные медальоны-капсулы. В одном из них запись о его владельце, выполненная простым карандашом на листочке бумаги, сохранилась, осталась нетронутой временем. Как будто не было 58 лет невостребованности поспешно прикрытого землей после скоротечного боя рядового КОЗЛОВА ГЕРАСИМА КУЗЬМИЧА и 6 его товарищей...
Что общего между этими датами, разделенными всего двумя днями?
Связь между ними самая прямая. Чтобы быть и оставаться уверенным в настоящем, мы должны знать и помнить наше прошлое. Временная связь незримой нитью крепко держит нас в жизни. И если мы рвем эту нить, мы обрекаем себя не только на беспамятство, мы теряем стержневую опору настоящего, мы лишаемся будущего. Кто-то из этих безымянных, без вести пропавших красноармейцев и захороненных в братской могиле в деревне Михеево Калужской области вместе с горсткой оставшихся в живых и пришедших на Красную площадь Москвы 7-го ноября шагал по брусчатке в 1941 году в свою неизвестность.
Пропавшие без вести... Без имени, без отчества могилы... В лесной прогалине лежат останки бойца в обнимку со своей, тронутой временем, проржавевшей трехлинейкой. Вычеркнутый из списков ротным писарем, он оказался вычеркнутым и из людской памяти. Пропавшие без вести... Это неизбывное материнское горе, вдовья неустроенность, голодное детство.
Время все сглаживает. Притупляется боль, уходят из жизни матери без вести пропавших, память о которых не могло вычеркнуть время. Зарастают шрамы земли, шрамы телесные. В местах, где рвались снаряды, поднялась, окрепла новая поросль. Там, где когда-то шли бои, невозможно определить, то ли это окопы, то ли естественные морщины земли, прочерченные талыми вешними водами.
Все эти годы наша история, в том числе и история войны, писалась "под заказ". Время пришло рассказать народу правду, ответить на вопрос - как могло случиться, что на первом этапе Отечественной войны (июль-декабрь 1941 г.) Красная Армия потеряла только убитыми 1,5-2,5 млн. человек, а пленными - свыше 3 млн. Можно предположить, что в тех условиях неразберихи, паники, плохо организованного отступления и отсутствия именных медальонов не менее 5% из этого числа оказались в списке пропавших без вести.
За прошедшие годы тема войны обкатывалась вдоль и поперек. Эксплуатация ее агитпропом проводилась напористо - с барабанным боем, "...со слезами на глазах". Тема войны глушила насущные проблемы повседневной жизни, бытовую неустроенность военной разрухи, полуголодное существование. Поколение, вынесшее, пережившее войну, было готово на все - лишь бы не было войны. Все эти годы славили вождей и военачальников, вешали на погоны и грудь им звезды, возводили на Новодевичьем и других мемориальных кладбищах персональные акрополи, а о том, что сотни тысяч павших бойцов остались незахороненными, напрочь забыли. И сегодня, как пишет журналист-следопыт С.Кашурко, "... на былых фронтовых дорогах, на поверхности земли лежат ... 250 тысяч защитников Родины". Все они - без вести пропавшие.
Поиск останков погибших в войну государство передоверило поисковикам-энтузиастам и тем самым самоустранилось, грубо говоря, наплевало на решение проблемы их захоронения.
Вместе с останками павших воинов поисковики находят сохранившееся оружие, предметы их амуниции, личные вещи. Из этих предметов комплектуются музеи, комнаты боевой славы. Молодое поколение, школьники имеют возможность воочию видеть, чего стоила победа. Необходимо сделать все, чтобы сохранить реликвии - вещественные документы нашей горькой и вместе с тем славной истории.
Возвращаясь к событиям в деревне Михеево 9 ноября, нельзя не сказать добрых слов о руководителях и исполнителях этого действа. Организацию и все расходы по захоронению останков погибших взяло на себя хозяйство "Воробьево". Руководитель хозяйства Василий Миронович Тарчеко заверил присутствовавших на панихиде, что приложит максимум усилий, окажет помощь поисковым отрядам, чтобы перезахоронить останки павших, найденных на территории района, на котором располагается его хозяйство. Хочется верить, что так и будет.
В.ВАРЕНИК, участник штурма Берлина.
ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ УЧАСТНИКА БЛОКАДЫ
Автор: участник Великой Отечественной Войны, участник блокады Ленинграда
Если для Ленинграда блокада длилась 900 дней и началом её отсчёта является 9 сентября 1941 года, то для жителей Колпина она началась ещё раньше, 30 августа 1941 года. Авангард немецко-фашистских войск после короткого ночного боя овладел железнодорожными станциями Саблино и Поповка и вышел на подступы к Колпину.
С высот от посёлков Красный Бор и Поповка Колпино и Ижорский завод были видны как на блюдечке. По планам немецко-фашистского командования город Колпино значился как опорный пункт, который русские будут оборонять с упорством, поэтому было решено подтянуть резервы и только после этого начать его штурм. Но в тот же день, 30 августа, в 7 часов 15 минут утра неожиданно с треском и скрежетом начали рваться тяжёлые снаряды на колпинском железнодорожном вокзале. После 15 минут шквального огня вокзал был в руинах, деревянные постройки и железнодорожные вагоны пылали, мост через Комсомольский канал рухнул, развороченные рельсы вздыбились. Повсюду лежали убитые и раненые. Первые снаряды не случайно разорвались на железнодорожных путях вокзала, куда к 7 часам утра непрерывно подходили пригородные поезда, привозя тысячи рабочих и забирая в Ленинград сотни студентов и служащих.
В 7 часов 30 минут перенесли артиллерийский огонь на проходные Ижорского завода, где в это время было огромное скопление рабочих.
В 8 часов начался обстрел цехов Ижорского завода. Снаряды влетали в огромные заводские окна, через стеклянные крыши цехов, выводили из строя оборудование, обрывали жизни десятков людей.
В 8 часов 30 минут артобстрелу подверглись жилые массивы. Один за другим от прямого попадания взлетали на воздух и рассыпались в пух и прах деревянные домики. Выскакивавших из-под обломков живых людей встречал шрапнельный ураган, и они, обливаясь кровью, падали, не добежав до укрытия. В воздухе беспрерывно, не умолкая, выли и свистели сотни снарядов и мин. В течение одного часа почти полностью были уничтожены жилые дома на улице Северной и по Крестовскому переулку. Сильно пострадали учреждения и жилые дома на улице Труда, на Вокзальной и Московской улицах.
С часу дня и до двух наступил перерыв в артобстреле, и в этой гнетущей тишине всюду раздавались стоны раненых. Город пылал и дымился.
Во второй половине дня зоной обстрела фашисты выбрали Лагерное шоссе и дорогу через посёлок Балканы на Усть-Ижору, по которой устремились беженцы из Колпина в сторону Ленинграда. Напуганные ужасами войны ещё дома, они сразу заражали паническим настроением жителей посёлков, через которые проходили, вовлекая их за собой в поток беженцев. Лавина упрямо стремилась вперёд, сминая всё на своём пути. Вряд ли какая-нибудь сила смогла бы навести порядок, а беспрерывно рвавшиеся то тут, то там снаряды увеличивали агонию. Кони лезли на людей, люди, как муравьи, облепляли проходившие мимо машины, шофёры бранились последними словами, женщины истошно голосили. Мужчин в этом потоке было мало, разве только старики да дети. Большинство мужчин ушли на фронт, а оставшиеся на Ижорском заводе сформировали ополчение, названное потом Ижорским батальоном, который покрыл себя неувядаемой славой при защите Колпина. Ополченцы 20 дней сдерживали натиск врага.
Так день 30 августа 1941 года стал последним днём жизни для многих колпинцев. А для тех, кто уцелел, этот день навсегда остался в памяти. В этот день сотни людей потеряли близких, сотни матерей потеряли своих детей, сотни детей остались сиротами, сотни семей лишились крова и вынуждены были идти искать своё "счастье" по белому свету.
Фашисты планово и безжалостно расстреливали мирное население. Никто же не подсчитывал, сколько людей погибло в этот день. Но это было начало - первый день войны для колпинцев, а впереди были ещё более тяжёлые 900 дней блокады, суровая и голодная зима, когда в одни сутки будут умирать уже не сотни, а тысячи людей. И так далеко было тогда до Победы, и так немногим удалось дожить до этого счастливого дня.
Никакая статистика пока не в состоянии точно подсчитать, сколько же людей погибло в Ленинграде. Если в августе 1941 года вместе с беженцами из Прибалтики и близлежащих областей в Ленинграде было приблизительно около 5 млн человек, эвакуировалось около 2 млн человек, то в январе 1944 года (полного снятия блокады) в городе насчитывалось всего около 560 тысяч человек. Печальный итог - около 2,5 млн человек умерло и погибло. Такова цена победы.
В.КОЗЛОВ, участник блокады и Великой Отечественной войны
ДЕРЗКИЙ ПЕРЕЛЕТ ЧЕРЕЗ ЛИНИЮ ФРОНТА
Ноябрьским днем 1941 года над деревней Кривское появился краснозвездный истребитель. Сделав круг, он начал быстро снижаться и через считанные секунды приземлился в поле, метрах в трехстах от крайних домов. Немцев в Кривском не оказалось: они были в соседней деревне Вашутино и открыли по самолету огонь, когда он был еще в воздухе. Выбежав на улицу, жители замерли от страха, удивления и недоумения одновременно: что за смельчак свалился к ним с неба в буквальном смысле слова? Одержимые любопытством, первыми оказались у самолета вездесущие мальчишки, и среди них - Георгий Климов. Тут же выяснилось, это прилетел односельчанин Василий Мигунов. Понимая, что времени в обрез, летчик спросил ребят про мать и отца. Услышав, что родители живы-здоровы, попросил передать им привет, а еще попросил развернуть самолет на взлет, что пацаны с удовольствием и сделали.
Самолет разбежался, взлетел, дал круг над деревней, помахал крыльями и скрылся в направлении на Москву, вспоминает Г.И.Климов.
Конечно же, то был со стороны летчика не только смелый, дерзкий, но и рискованный поступок - приземлиться в расположении врага. Но жители Кривского нисколько не удивились этому, когда подростки сообщили им, что это был Василий Мигунов. Крепыш, плотного телосложения, смелый, находчивый и решительный, их односельчанин заметно выделялся среди сверстников еще во время учебы в школе. А также отличался веселым характером. В доме Мигуновых был патефон, и парнишка крутил пластинки для всей деревни. Окончив семь классов школы-колонии "Бодрая жизнь", Василий решил получить рабочую профессию и поступил учиться в школу ФЗУ при Малоярославецком паровозном депо. Получив специальность, начал трудовую жизнь. В 1936 году молодой слесарь оказался в Москве, на одном из заводов столицы. Причина к перемене мест была уважительной: Василия привлекла к себе авиация. Подвигами лётчиков Громова, Чкалова, Ляпидевского и других в буквальном смысле слова бредила тогдашняя молодежь и рвалась в аэроклубы. Стал его посещать и 18-летний Мигунов. 15 мая 1938 года его направили в Одесскую школу летчиков, которую он успешно закончил менее чем за год, и уже весной 39-го младший лейтенант Василий Мигунов оказался на Дальнем Востоке, в одной из воинских частей.
И вот Великая Отечественная война. С первых же дней её Василий Мигунов находится на передовой в составе истребительного авиационного полка. Ему поручают самые сложные и ответственные задания, и он успешно выполняет их. Через четыре месяца после начала войны, 22 октября, Василию Васильевичу присваивают высокое звание Героя Советского Союза. А еще ровно через месяц Мигунова назначают командиром звена ордена Ленина Краснознаменного истребительного полка. В конце 1941 года ему присваивают воинское звание старший лейтенант. В жизни человека, когда он на взлете, бывают минуты особого душевного подъема. И тогда хочется совершить что-то необычное, смелое, даже дерзкое, чтобы еще лучше проверить себя, свои силы. Так, по-видимому, и родился в голове Василия Мигунова рискованный план - слетать на "ястребке" в родное Кривское, тем более что деревню от полевого аэродрома разделяли считанные десятки километров.
После разгрома немцев под Москвой полк, в котором служил Василий Мигунов, передислоцировался. С 12 по 31 марта 1942 года старший лейтенант воевал на Калининском фронте. Он погиб в бою с врагом около станции Кувшиново и был похоронен на кладбище в деревне Будово Новоторжского района ныне Тверской области. В боевой характеристике есть такие строки:
"В.В.Мигунов совершил 244 боевых вылета, проведя в воздухе 264 часа 57 минут; участвовал в 24 воздушных операциях, в которых сбил 5 самолетов противника".
Обнинск чтит память героя: она увековечена в названии одной из улиц города, у здания школы №1 имени С.Т.Шацкого установлена мемориальная доска.
В.ШЕЛГУНОВ
ЗВЕНО ОДНОЙ ДЛИННОЙ ЦЕПИ
В памяти каждого ветерана Великой Отечественной есть свои подробности тех жестоких лет. И как потомки ни стремились запечатлеть их на пленке да на бумаге, а время всегда опережало их... Может быть, потому ценность любых воспоминаний о войне и возрастает с каждым годом. Тем более, когда такие свидетельства скрупулезно объединяются, образуя в итоге панораму конкретных событий. Именно такой характер приобрела работа кандидата военных наук генерал-лейтенанта в отставке Георгия Павловича Софронова, который еще к 20-летию Московской битвы завершил исследования ряда операций, проводившихся как в начальной, так и на заключительной стадиях битвы. В 1942 г. Г.П. Софронов был представителем Генштаба в 4-м воздушнодесантном корпусе. На исследованиях Г.П. Софронова о воздушно-десантных операциях советских войск в начале 1942 г. и основан представляемый вниманию читателей очерк. Эта страница Московской битвы не слишком активно предавалась гласности, ибо в ее содержании больше горечи неудач, чем славы побед. Но каждый день войны - это звено одной цепи длиной в 1418 звеньев. Разорви одно из них - и...
Может, поэтому те события начала 1942-го по-особому интересны для нас, жителей города Обнинска, уникального научного центра, выросшего по соседству с местами, где наши отцы и деды вели счет порой даже не деревням, а отдельным высоткам, очищенным от захватчиков.
* * *
Нанеся в ходе контрнаступления под Москвой поражение немецко-фашистским войскам, войска Западного фронта в начале января 1942 г., развивая наступление, вышли на фронт Наро-Фоминск, Калуга, Белев. С целью содействия войскам фронта в разгроме юхновской группировки противника было решено в направлении наступления 43-й армии выбросить воздушный десант с задачей: перекрыть дорогу из Медыни на Гжатск, а также все дороги на северо-запад от шоссе; захватить ст. Мятлево и хотя бы временно прервать железнодорожное сообщение; закрыть немцам пути отхода из Медыни на Юхнов и запретить все подходы из Юхнова к станции Мятлево. Основные силы десанта составлял подготовленный для переброски по воздуху 250-й стрелковый полк. По плану боевых действий десанта намечалось одну группу в составе 202 человек выбросить на аэродроме у Бол. Фатьяново (5 км восточнее ст. Мятлево) с задачей захватить аэродром и обеспечить на нем прием посадочного десанта; вторую, в составе 348 человек, выбросить в районе Медыни - близ деревень Гусево, Бурдуково и Исаково - с задачей главными силами выйти на шоссе Юхнов - Медынь, где взорвать мост через р. Шаня. Основной состав десанта - посадочная группа в составе 1300 человек - должен был высадиться на аэродроме у дер. Бол. Фатьяново, после захвата его парашютистами. Для десантирования выделялся 21 самолет ТБ-3 и 10 самолетов ПС-84. Такое количество авиации позволяло провести десантирование только в четыре рейса. Первым рейсом в ночь на 4 января в районе Бол. Фатьяново был выброшен отряд в составе 416 человек (вместо 202 по плану). Этот отряд, ведя бой, только к исходу 4 января занял аэродром и подготовил его к приему основных сил десанта - посадочной группы. Свою задачу парашютисты выполнили, но изменившаяся обстановка - сильная снежная метель и активизация противника - вынудила прекратить высадку остальных сил десанта. Выброшенный отряд захватил ст. Мятлево и уничтожил находившиеся там два эшелона с техникой противника. 19 января отряд соединился с частями 49-й армии.
Вместо несостоявшейся высадки воздушного десанта в районе Бол. Фатьяново было принято решение о выброске десанта в районе Желанье. Войска Западного фронта продолжали выполнять ту же задачу по окружению и уничтожению юхновской группировки врага. Задача нового десанта в составе 250-го стрелкового полка, 1-го и 2-го батальонов 201-й воздушнодесантной бригады заключалась в содействии наступающим войскам фронта в окружении этой группировки. Высадившись в заданном районе, воздушный десант перехватывал основные пути обеспечения юхновской группировки противника. В ночь на 18 января в районе Желанье 16 самолетами было выброшено 452 десантника. В 17 часов 50 минут 18 января была высажена стартовая команда, а в ночь на 19 января в тот же район выбросили еще 200 парашютистов. В течение 20, 21 и 22 января на подготовленную посадочную площадку производилась высадка посадочного десанта. Всего в район Желанье было высажено 1643 человека
с соответствующим вооружением и боеприпасами. Высадка посадочного десанта проходила под авиационным воздействием противника, в результате чего было потеряно 3 самолета, 27 человек убитыми и 9 ранеными. Воздушный десант выполнил задачу: захватил и удерживал указанный ему район в течение 12 дней, до 30 января, до тех пор, пока в этот район не вышли части 1-го гвардейского кавалерийского корпуса.
Одной из крупных воздушнодесантных операций, проведенных Советской Армией, была операция, осуществленная Западным фронтом в январе-феврале 1942 г. в период его наступления на Вязьму и Юхнов. Несмотря на свое поражение под Москвой, немцы снова готовились к активным действиям на московском направлении. Они создали здесь крупную группировку войск и подтягивали сюда новые резервы. Немцы упорно обороняли район Юхнова и этим сковывали наступление центральных армий фронта (43, 49 и 50-й) и даже приостановили успешно начавшееся наступление 33-й армии и 1-го гвардейского кавалерийского корпуса на Вязьму - в тыл вяземской группировки противника. Воздушный десант, предназначенный для участия в разгроме вяземской группировки врага (группа Солдатова), пополнившись партизанами, имел в своем составе 1500 бойцов. Он вел боевые действия в районе ст. Угра (около 40 км южнее Вязьмы).
Зима 1942 г. была снежная, и автотранспорт реально мог быть использован только по основным магистралям. Таковыми для вяземской группировки противника к тому времени оставались Минское шоссе (Вязьма-Смоленск), Варшавское (Юхнов-Рославль) и шоссе Вязьма-Ельня. Работа мощной железнодорожной магистрали Вязьма - Смоленск часто нарушалась действиями партизан. Партизанское движение усилилось и нарушило нормальную работу вражеского тыла. К вечеру 27 января передовые подразделения 11-го кавалерийского корпуса Калининского фронта появились на Минском шоссе, на западных подходах к Вязьме. Подразделения 1-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал-майора Белова к тому же сроку достигли Варшавского шоссе. В данной обстановке появилась возможность совместно с частями 33-й армии, которые наступали с востока, окружить вяземскую группировку немцев.
Было решено использовать 4-й воздушнодесантный корпус, который в это время находился в районе Москвы. Для выполнения этой задачи корпус был передан в оперативное подчинение командующего войсками Западного фронта. Организация десантирования и разработка плана воздушнодесантной операции была возложена на штаб ВДВ.
Исходный район для десантирования корпуса был выбран в районе Калуги, удаленном на 180-200 км от предстоящего района боевых действий. К сожалению, для десантирования 4 вдк было выделено всего 65 транспортных самолетов, 30 истребителей для прикрытия района сосредоточения и 72 истребителя для обеспечения десантирования, но даже и этих авиационных средств полностью не предоставили. Фактически для десантирования было предоставлено лишь 39 самолетов ПС-84, 22 самолета ТБ-3 и всего 19 истребителей. Причем последние, помимо прикрытия района сосредоточения, получали от фронта и другие задачи. Вдобавок, истребители оказались не подготовлены для действий ночью. Для размещения авиации отводились три аэродрома. Эти аэродромы хорошо были известны немцам, так как на них ранее базировалась их авиация. В связи с тем, что сосредоточение корпуса задерживалось, начало десантирования было перенесено на 27 января.
Для обеспечения района десантирования и для разведки в 16 часов 27 января, т. е. за полтора часа до наступления темноты, выбрасывалось семь диверсионных групп численностью в 20-30 парашютистов. Небольшие группы парашютистов выбрасывались для связи с 11-м кавалерийским корпусом и группой Солдатова. 27 января была проведена выброска 2-го батальона 8-й бригады - в качестве передового отряда с задачей подготовить посадочную площадку в районе Озеречни. Однако батальон был ошибочно выброшен в районе дер. Таборы (15 км южнее), к тому же выброска была проведена с большой высоты, в один заход и как результат - очень разбросанно, примерно с радиусом 20- 25 км. В итоге к утру 28 января из 638 выброшенных десантников собралось 476 человек. В ночь на 28 января вражеская авиация совершила налет на аэродром сосредоточения и уничтожила семь самолетов ТБ-3, один истребитель и склад горючего. Несколько самолетов было повреждено. В последующие ночи авиация немцев повторила налеты на все аэродромы, с которых десантировался 4 вдк. Эти аэродромы, фактически, не были прикрыты зенитными средствами. В таких условиях за шесть суток (с 27 января по 2 февраля) было десантировано только 2323 человека 8-й бригады. Выброска десанта проводилась на большой площади и в результате собралось только 1320 человек, а 1003 человека (43%) совсем не пришли в бригаду.
Штаб 4-го воздушнодесантного корпуса, не получая донесений от 8-й бригады, вынужден был путем высылки отдельных самолетов выяснять обстановку в районе боевых действий бригады. Так, майор Ефремов в течение трех суток два раза приземлялся непосредственно в районе командного пункта командира бригады. Штаб корпуса высылал также отдельные самолеты и для розыска отрядов, ведущих самостоятельные боевые действия на отшибе и не установивших еще непосредственной связи с командиром бригады. С такой задачей 29 января был выслан на самолете У-2 помощник начальника разведывательного отделения штаба корпуса старший лейтенант Аксенов, который в тот же день и приземлился в районе дер. Воронцово. В районе посадки офицер нашел отдельные группы парашютистов, которых он и объединил под своим командованием. Собрав таким путем 213 человек, Аксенов атакой захватил Воронцово, уничтожив при этом более сотни солдат и офицеров противника. Потери парашютистов в тех боях составили около 20 человек убитыми и ранеными. Развивая свои действия, отряд Аксенова захватил деревни Болдырево и Морозово. Занятый район, несмотря на непрерывные атаки противника, удерживался отрядом в течение трех дней. 1 февраля Аксенов передал командование отрядом одному из командиров и, добыв немецкого авиационного бензина, вместе с летчиком Беловым вылетел на командный пункт командира бригады в дер. Андросово, которому и доложил о боевых действиях отряда.
Дальнейшее десантирование ввиду участившихся налетов авиации противника на исходный район было прекращено. Собравшиеся бойцы 8-й бригады удерживали район десантирования до выхода в него частей 1-го гвардейского кавалерийского корпуса Западного фронта, в подчинение которого и была передана 8-я бригада. Всю первую половину февраля 1 гкк вместе с 8-й бригадой и 250-м стрелковым полком (группа Солдатова) вел в тылу противника ожесточенные бои, стремясь овладеть шоссе и железной дорогой Вязьма - Смоленск. Передовые подразделения 1-го гвардейского и 11-го кавалерийских корпусов выходили на эти коммуникации немцев, но перерезать их были не в состоянии, так как главные силы этих корпусов вели упорные бои с резервами противника и соединиться не могли. Следует сказать, что в этот период господство в воздухе принадлежало врагу и его авиация наносила большие потери нашей кавалерии. Немецко-фашистскому командованию удалось восстановить свою оборону по Варшавскому шоссе на линии Медынь - Юхнов и закрыть прорыв, образованный 1 гкк, который, будучи отделен небольшим коридором от окруженной противником 33-й армии, также вел бои в окружении. В районе восточнее ст. Угра в окружении совместно с партизанским отрядом Кириллова вел бои воздушный десант в составе 250-го стрелкового полка, десантированный 18-22 января. В этой обстановке решено было десантировать оставшиеся воздушнодесантные бригады 4-го воздушнодесантного корпуса. Командующий Западным фронтом поставил переданному в его подчинение 4 вдк задачу завершить окружение и уничтожение юхновской группировки противника. Для этого предстояло выбросить 9, 2, 14 бригады и батальон 8-й бригады с 18 февраля 1942 г. в район западнее Юхнова. Там им предстояло прорвать фронт противника с тыла в районе Песочни. Затем выйти на Варшавское шоссе в 25-30 км юго-западнее Юхнова, где соединяться с частями 50-й армии для дальнейших совместных действий против юхновской группировки с тыла. 50-я армия получила приказ наступать навстречу 4-му воздушнодесантному корпусу. Руководство десантированием было возложено на командующего воздушнодесантными войсками, в подчинение которого передавались 41 самолет ПС-84 и 23 самолета ТБ-3. Исходным районом стал аэродромный узел Москвы, хорошо прикрытый Московской зоной обороны. Для десантирования был избран район боевых действий партизанского отряда Кириллова, расстояние до которого составляло 300- 320 км.
Десантирование и на этот раз проходило в тяжелейших условиях. В частности, расположение своих войск и неприятельских нередко перемежалось, к тому же морозные ночи вынуждали жечь костры и партизан, и немцев. В итоге к утру 20 февраля десантирование 4 вдк было закончено. Всего было выброшено почти 7 тысяч человек, из которых почти треть вообще не прибыли в свои части и подразделения. Немцы, подтянув к району десантирования резервы, фактически окружили его. Войска 50-й армии, наступавшие навстречу десанту, успеха не имели и на Варшавское шоссе не вышли.
Впоследствии 4-й воздушнодесантный корпус совместно с 1-м гвардейским кавалерийским корпусом и партизанами вел боевые действия в тылу противника и только 24 июня смог прорваться через его оборону и соединиться с войсками 10-й армии Западного фронта. Таким образом, 4 вдк около пяти месяцев вел боевые действия в тылу противника и, несмотря на ряд серьезных недостатков в организации операции, оказал весомое содействие войскам Западного и Калининского фронтов.
...До конца войны оставалось еще 1065 дней и ночей.
Виктор МАСЛОВ
ПОБРАТИМЫ
Автор: член союза журналистов СССР, редактор обнинской газеты "Вперед" в конце 60-х годов
"31 марта 1945 года в бою за деревню Рогов был ранен командир танкового взвода подпоручик Ондрашик. Заменить его было некем. Тогда просветитель 2-го батальона четарж Иозеф Райнер попросил направить его вместо Ондрашика. Незадолго перед этим он окончил советское танковое училище. Райнер поступил так, как ему подсказывало коммунистическое сознание и воинский долг. Когда Райнер пробирался к танковому взводу, он был тяжело ранен осколком снаряда. На санитарном самолете его немедленно отправили в госпиталь в Краков, а оттуда - в Саратов. Советским врачам удалось спасти жизнь танкисту Йозефу Райнеру. В Прагу он возвратился лишь в феврале 1946 года. Потеряв зрение, узнав к тому же о гибели родных и близких, он тем не менее не впал в отчаяние. Человек поразительной силы воли, Йозеф Райнер начал учиться. Он успешно окончил Высшую политическую школу и вот уже несколько лет преподает на медицинском факультете Карпова университета в Праге".
(Из книги Людвика Свободы "От Бузулука до Праги").
Есть на калужской земле несколько деревень с простым русским названием Редькино. Может быть, из-за общей горькой судьбы назвали их так в старину, может быть, по другим причинам. Но у этой деревни, приютившейся в стороне от центральных дорог на крутом обрывистом берегу маленькой речушки с поэтическим названием Истерма, было немало горьких дней.
Леса здешние, исхоженные вдоль и поперек, ныне славятся в Боровском районе отличными грибами и отменной малиной. Может, поэтому в летние дни буквально наводняются транспортом всех марок и систем, доставляющим в избытке шумные десанты грибников.
Всего одна улица в Редькино. Но широкая и прямая. Дома в основном новые, опрятные, побеленные да покрашенные. Любо, когда зацветут здесь сады...
А горькие дни Редькино? Их было немало. О них напоминает расположенная при въезде братская могила с высоким гранитным обелиском.
О них рассказывают незаросшие до сих пор траншеи и воронки. Рукой подать отсюда до Петрищево, еще ближе до Ильинских лесов, которые до сих пор хранят тайну гибели диверсионной группы, сформированной и ушедшей на задание вместе с группой, в которой была Зоя Космодемьянская.
Горькие дни Редькино - это фашистская оккупация, это жестокие бои за освобождение деревни, когда она несколько раз переходила из рук в руки, это сотни бойцов, погибших за свободу маленькой русской деревеньки.
Вот что писали после изгнания фашистов из Редькино политруки Б. Котельников и Г. Кац в "Комсомольской правде" 7 января 1942 года:
"Подразделение старшего лейтенанта С.Ивачева подходило к деревне Редькино. Она догорала: удирая, немцы подожгли все дома. Сержант Иван Сизиков с бойцами Павлом Боровским и Фалехом Фахрединовым, пробегая мимо горящего овощехранилища, вдруг услышали глухие стоны и крики. Они остановились и быстро взломали дверь. Из овощехранилища стали выбегать дети, женщины, старики.
Это были местные колхозники, которых немцы перед отступлением раздели, разули и загнали в овощехранилище. Перед самым отходом из села фашисты открыли двери овощехранилища и дали внутрь наугад несколько пулеметных очередей. Затем они забили дверь, обложили стены соломой, облили керосином и подожгли.
Всего в овощехранилище наши бойцы спасли около 150 человек. Сама деревня Редькино сгорела дотла. Немцами сожжены и другие деревни, в частности, в соседней деревне Федотове из 17 дворов уцелел лишь один".
Латышские стрелки помнят и еще один эпизод зверства, происшедший здесь. Освободив деревню, наша часть не смогла ее сразу удержать. Пришлось отойти. На глазах у бойцов фашисты стащили всех наших раненых в одну избу и подожгли ее. Как один поднялись солдаты в атаку и вышибли немцев, но спасти раненых уже не удалось. Много полегло здесь наших солдат.
Братская могила в Редькино - поистине интернациональная. Здесь покоятся бойцы 201-й латышской дивизии - латыши и русские, командиры и солдаты других национальностей. Среди них - чех, рядовой Ян Райнер.
...Природа, кажется, собрала в этот день все, что у нее есть радостного, и подарила людям и яркое солнце, и звонкие песни жаворонков, и аромат цветущих садов, и бодрое настроение. И вдруг в аккорды этой весенней симфонии врывается минувшая война. Люди принесли сюда к братской могиле букеты живых цветов, люди замерли в скорбном молчании, люди не скрывают слез. Происходит встреча двух родных братьев, двух солдат Советской Армии, двух людей, для которых наша страна стала второй родиной.
Им было бы уже около пятидесяти. Но Ян навсегда остался двадцатилетним. На обелиске начертано: "Вечная слава!" Сын Чехословакии спит вечным сном в русской земле на окраине деревни, которую ценой жизни освободил от фашистов.
Йозеф Вилемович ощупывает гранит обелиска, надпись на русском и латышском языках, кладет к подножию памятника. белые гладиолусы. Он не может видеть могилу брата, цветение садов и цвет гранита. Смертоносный осколок черной молнией навсегда зачеркнул для него и цвет, и свет. Минута молчания. Старожилы всхлипывают. Они сами хоронили героев. Они вдоволь хлебнули войны. Горло сдавил комок. И кто знает, может, в эту короткую минуту перед Йозефом проплыла, как кадры кинохроники, жизнь его и брата.
Отец их умер еще в 1926 году, когда Йозефу едва исполнилось восемь лет. В семье еще трое детей, Яну в то время было только четыре года. Семья часто нуждалась в самом необходимом, поэтому, едва окончив гимназию, ребята начинали трудиться. Но у каждого была своя мечта. Ян, например, еще в гимназии хорошо изучил немецкий, английский, французский и русский языки, позднее овладел латышским и мог бы стать лингвистом.
Но Йозеф и Ян избрали путь борьбы. Они в числе первых в местечке Весели, что в Моравии, вступили в 1936 году в союз молодежи.
Йозеф работал в районной, а затем и в областной организации. Но с приходом в Чехословакию фашистов союз был ликвидирован. Оставаться на родине было нельзя. Решили уехать за границу. Йозеф перебрался в Польщу. Но и здесь начались преследования. Хотелось перейти в Советский Союз, но усиленно распространялись слухи, что всех перебежчиков здесь расстреливают. Выбор пал на Латвию. Здесь уже жил в то время Ян. Братья встретились. Но получить в буржуазной Латвии постоянную работу было трудно. Жить пришлось тем, что братья нанимались в богатые дома пилить дрова, выбивать ковры и делать другую черную работу.
Вскоре в Латвии установилась Советская власть, братья Райнеры получили разрешение жить в Риге и работу на фабрике, а затем на главной аптечной базе.
Пришел 1941 год. Фашисты ворвались в Ригу. Йозеф и Ян эвакуировались в Ивановскую область. Как иностранцев, их не призывали в армию. Но братья пишут заявления одно за другим. Наконец их взяли в Красную Армию и направили в формировавшуюся латышскую дивизию.
Время было трудное. Враг был у стен Москвы. Дивизия получает почетное право защищать столицу. Боевое крещение братья получили в части, отбивавшей натиск врага у канала Москва-Волга. Затем Нарофоминское направление. Накопив силы, советские войска пошли в наступление. В первых же схватках 21 декабря 1941 года Йозеф упал с простреленным коленом. Началось длительное лечение в госпиталях. А Ян ушел со своей дивизией дальше, на Балабаново и Боровск. Больше братья не виделись. И вот эта встреча с могилой у Редькино.
Полгода лечился Йозеф в семипалатинском госпитале. Когда здоровье позволило, его направили учиться в Саратовское танковое училище. А после его окончания младший лейтенант Советской Армии Йозеф Райнер был приглашен на формирование чехословацкого корпуса. В Молдавии началась боевая служба Райнера под командованием Людвика Свободы. Танковая бригада, где служил Йозеф, сражалась у Кишинева, освобождала Львов, Восточную Словакию. Затем бои за Краков, Катовице. Бригада приближалась к Остраве. Близко освобождение родины. На груди у Йозефа появлялись все новые ордена и медали. Их более десятка. Победа близка. Но этот проклятый осколок снаряда принес вечную темноту.
Много месяцев в Кракове, а затем в Саратове советские врачи боролись за жизнь Йозефа. Они поставили его на ноги, но вернуть зрение было невозможно.
И еще один подвиг совершил теперь уже гражданин свободной Чехословакии Йозеф Райнер. Годы и годы упорной учебы по азбуке Брайля. Потеряв зрение, коммунист не потерял силу духа. Он успешно окончил Высшую политическую школу при ЦК КПЧ и стал преподавателем общественных наук, получил ученую степень кандидата наук. Доцент, бывший солдат, подполковник в отставке, коммунист Райнер вносит свой вклад в укрепление дружбы между нашими народами, в строительство социализма в своей стране.
Много лет Йозеф Райнер ничего не знал о судьбе своего брата Яна. Сначала ранение Йозефа, а затем фронтовые дороги разлучили братьев. Все послевоенные запросы не давали положительных результатов. И вот в Прагу пришло письмо от юных следопытов Боровской средней школы № 2, которые длительное время ведут поиски бывших солдат и командиров 201-й латышской стрелковой дивизии, освобождавшей Боровск и другие населенные пункты района. По документам и воспоминаниям очевидцев они установили, что рядовой первой роты 191-го стрелкового полка этой дивизии Ян Райнер
геройски погиб в бою и похоронен в братской могиле, что находится в Редькино.
Ребята узнали также, что брат Яна Йозеф служил в этой же дивизии, был дважды ранен в боях и теперь живет в Праге.
После его поездки в Советский Союз у Йозефа Вилемовича прибавилось друзей. Ему пишут школьники Боровска, регулярно он переписывается со своим бывшим фронтовым
другом москвичом Сергеем Ивановичем Пашиным. Подполковник запаса Пашин в годы войны был начальником артиллерийского снабжения корпуса генерала Свободы, теперь он работает на заводе. У д. Редькино боевые побратимы чехословацкий гость Й.Райнер и С.И.Пашин вместе стояли в скорбном молчании у могилы. Они оба стремятся крепить дружбу.
Николай БРЫЛЯКОВ. 1970 г.
ИСТОРИЯ С ФОТОГРАФИЕЙ
Многие, кто живет в Калужской области хотя бы лет пятнадцать-двадцать, знают: отношения со странами, как раньше говорили, "соцлагеря" далеко не всегда носили формальный характер. Часто это были по-настоящему близкие, конкретные связи, полезные для обеих сторон. Например, дружба области с округом Зуль в ГДР и сегодня приносит пользу калужанам, хотя жители этого округа уже давно стали гражданами ФРГ. Поддерживались когда-то периодические связи и с Южночешской областью Чехословакии (разделенной ныне в чьих-то интересах на два государства). Некоторое их оживление произошло весной 1970 года - в связи с известными юбилейными торжествами. Как раз тогда и пришел в редакцию обнинской газеты "Вперед" пакет из областной газеты "Знамя". В пакете была статья, присланная из Ческе Будейовице - областного центра Южной Чехии. В Калуге, видимо, кто-то знал, что у обнинской редакции есть возможность сделать перевод статьи. Просьбу коллег выполнять довелось автору этих строк. Через день-два материалы отослали в Калугу и, честно говоря, все просто забыли об этом факте. Вспомнить о нем довелось совсем в иной обстановке...
Минуло пять лет. К тридцатилетию Победы группа южночешских журналистов готовила к выпуску книгу, посвященную жизни своего края в послевоенном периоде. Естественно, тема майских дней 45-го года - освобождения территории области от гитлеровцев - занимала в книге достойное место. Как всегда в таких случаях бывает, сроки поджимали, а творческий коллектив буквально тонул в море собранных материалов, не находя способа вместить в сборник все, что представлялось интересным. Когда дело дошло до текстов и фотоматериалов, связанных с действиями в Южной Чехии частей Красной Армии, руководство области обратилось к командованию Центральной группы советских войск с просьбой прислать кого-нибудь в помощь местным журналистам. К тому времени я уже достаточно хорошо знал область, действительно "жемчужину чешской короны", как называли этот край в давние времена, так что у моего начальства больших проблем с выбором кандидатуры для направления в Южную Чехию не было.
- Сколько времени тебе понадобится для этой работы? - спросил шеф, попыхивая ароматным голландским табаком. - Дня три-четыре? Хорошо, значит, через двое суток и вернешься...
Вечером того же дня я уже сидел в пропитанном сигаретным дымом и кофейным ароматом кабинете редактора областной газеты, ровно за пять лет до этого отправлявшего свою статью в калужское "Знамя", и вместе со всем издательским коллективом приходил в ужас от объема предстоящей работы. Но, как говорится, "глаза боятся, а руки делают". За пару дней, просмотрев сотни фотографий и прочитав десятки страниц воспоминаний, я смог предложить редакционной группе сборника вариант, который и стал ей некоторым подспорьем при выборе решения. Работа оказалась очень интересной и уникально познавательной. С большей частью пожелтевших фотографий на меня смотрели мои соотечественники, принесшие свободу в эти края еще тогда, когда мы со сверстниками видели захватчиков только на экранах кинохроники да в эшелонах, перевозивших пленных немцев на восток мимо подмосковных платформ. Чьи фотографии поместить в своеобразной "книге памяти", а чьи - нет? Одна из наиболее хорошо сохранившихся фотографий, как оказалось, была связана с необычной историей.
На фоне самоходного орудия - его экипаж, явно ради встречи с фотообъективом обрядившийся в шлемы с очками и туго затянувший ремни на гимнастерках. Владелец фотографии, старый рыбак Ярослав Брейха, сокрушается: другой снимок, на обороте которого были имена и адреса ребят, пропал. Но и спустя тридцать лет дед Ярда хорошо помнит многое из того, что происходило, пока в его деревне стояли русские артиллеристы. Даже несколько слов из озорной частушки, которую распевал командир самоходки. Запомнилась ему и одна русская фраза, которую частенько повторял один из солдат. Не сразу понимаю их значение в "интерпретации" чеха. Наконец, процесс фонетических исследований заканчивается. Оказалось, это была поговорка: "Мы - калужские". Такая вот встреча с земляком.
Но запомнились бойцы чешской деревне не столько поговоркой и песней "А ну-ка, дай жизни, Калуга, ходи веселей, Кострома", сколько помощью, благодаря которой рыбацкая деревушка получила возможность вновь зарабатывать себе на жизнь. Значительная часть когда-то хорошо оснащенного хозяйства обширных прудов, многие годы поставлявших рыбу в столицу и другие края, после отступления немцев оказалась в плачевном состоянии, без необходимого рыбакам транспорта. Деревенские рыбаки, конечно, не сидели сложа руки, но не все им было под силу. Решили было вместо угнанного немцами тяжелого автотягача приспособить для своих целей подобный немецкий, застрявший в болоте, но только зря понукали одолженных у лесника лошадей: тягач сидел прочно. Когда об этом узнал экипаж советской самоходки, то через час брошенная немцами машина уже стояла на деревенской площади, истекая болотной жижей. Ее отмыли, после чего вместе с местными умельцами добычу приводил в порядок и калужско-костромской экипаж, удивляя местных своей выдумкой и сноровкой. На причитания и охания местных женщин братья-славяне отвечали, улыбаясь: "Да чего там, бывало и хуже..." Перебрали двигатель, промыли, прочистили все прочее - и тягач служил рыбакам чуть ли не двадцать лет.
Не знаю, что чувствовали мои соотечественники тогда, в конце весны 45-го, запустив мотор возвращенного к жизни трофея. Мне же, спустя тридцать лет, довелось с особой остротой пережить вполне реальное чувство гордости при мысли о том, что мы были солдатами одной, хотя и разделенной временем армии, гражданами одной, пусть и не безупречной, но великой страны.
Виктор МАСЛОВ.
ПРАВОФЛАНГОВЫЙ
Время делает память сердца острее. Парад Победы на Красной площади 24 июня 1945 года... С каким глубоким волнением смотрим мы теперь скупые кинокадры и фотографии. Весь мир обошла фоторепродукция: рослые бойцы стоят с поверженными фашистскими знаменами. Правофланговый держит личный штандарт Гитлера.
Передо мной учебник истории для 10-го класса с той самой фотографией на обложке. Мне показывает его восьмиклассница Ира - внучка Федора Антоновича Легкошкура, который и стоит правофланговым на фотографии.
Смотрит на эту фотографию и сам Федор Антонович и видит свою боевую молодость. Что же хранит память солдата?
- Мне довелось участвовать в этом параде и нести поверженный штандарт фюрера, - вспоминает ветеран. Пронесли мы эти черные осколки войны по Красной площади и с силой ненависти бросили к подножию Мавзолея В.И.Ленина. Когда мне сказали, что буду участвовать в Параде Победы, я-то думал, понесу наше боевое Знамя. А получилось иначе. Даже обиделся сначала.
По-разному складывались военные судьбы солдат, но каждый хранит лица живых и погибших друзей, разрушенные войной города и села, горе и слезы солдатских вдов и матерей. А память ветерана вновь и вновь возвращается к самому незабываемому событию - Параду Победы на Красной площади.
- Это была для меня большая честь и награда. Мы замыкали шествие на параде. Первыми шли барабанщики. Они открыли Парад Победы. Нахимовцы, суворовцы, строй за строем... На знаменах полков написано, какой фронт. Такое не забывается. Штандарт Гитлера, который я нес, - тяжелый. Он же из литья, древка-то почти нет. Надежно, надолго было сделано. И с какой ненавистью к фашизму и гордостью за наш народ и армию, за Коммунистическую партию - вдохновителя и организатора нашей победы - я его пронес по площади. А когда подошли к Мавзолею, я этот штандарт высоко поднял и с силой бросил оземь, чтобы разлетелся вдребезги. А вот в музее Советской Армии, когда был, увидел: цел он, этот проклятый штандарт. И напоминает о том, что было... Хочу, чтобы никогда подобное не повторилось, чтобы становилась могущественней и краше наша страна.
Вот о чем мечтает старый ветеран. И слова его не расходятся с делом. Давно уже пришло время уходить Легкошкуру на заслуженный отдых, но не может бывший солдат без людей, без коллектива. Его руки постоянно просят дела. И руки у него поистине золотые:
он прекрасный столяр и плотник. И чего только не приходилось ему мастерить на своем веку - от стула до узорных оконных наличников.
Сразу же после демобилизации решил Легкошкур пойти на стройку, восстанавливать разрушенный войной Малоярославец, помогать людям переходить из бараков и землянок в благоустроенные жилища. Участвовал в ремонте дорог, предприятий, и везде его мастеровым рукам находилось дело. Трудолюбие унаследовал от родителей,
потомственных крестьян, от них же унаследовал и спокойную, мудрую доброту. И, возможно, не случайно село, где родился Федор Антонович, называется Хорошее. Знать, люди там хорошие.
В 1961 году семья Легкошкура переехала в Обнинск. Федор Антонович поступил на работу в Физико-энергетический институт, где и трудится по сей день. Продолжает столярничать, плотничать.
- Не может он без дела, - улыбается Нина Никитична, жена. - Глядя на него, и я пошла на работу, хотя уже на пенсии. Дети - их у нас двое - своими семьями живут.
Часто приходят к супругам Легкошкур внуки Рома и Ира. И дед в свободную минуту рассказывает им военные были.
А по праздникам - в День Победы - здесь собираются однополчане. Но с каждым годом их круг становится все уже и уже. А те, что живут, остаются в центре жизни, в центре событий и трудятся, пока ясна голова и есть хоть сколько-нибудь силы в руках. Многолетний труд Федора Антоновича отмечен медалью "За трудовую доблесть", почетными грамотами и благодарностями.
Л. КОРЧАГИНА
ПОЧЕМУ МЕНЯ НЕ УБИЛО?
Почему меня не убило? - спросила я маму...
Живет в нашем городе ветеран Великой Отечественной войны Ефросинья Антоновна Гостева. В 1940 году закончила она школу медицинских сестер при детской Морозовской больнице в Москве, почти четыре года воевала в 722-м полку 206-й стрелковой дивизии, сформированном в Оренбургской области.
Награждена орденом Красного Знамени, многими медалями, имеет 16 грамот, врученных от имени Верховного главнокомандующего Сталина и известного полководца Ватутина.
КАК ЖИВА ОСТАЛАСЬ
- Этот день, 22 июня 1941 года, я запомнила на всю жизнь. Из черного репродуктора неслось: "Без объявления войны... вероломно... гитлеровская Германия... Бомбят города Минск, Киев..." Не хотелось верить в эту страшную весть, ведь договор о мире с немцами заключен.
Да что же будет? Что же будет?
А будет впереди такое, что словами об этом не расскажешь: жизнь и смерть, вьюги и дожди, мороз и жара. Три с половиной года пешком прошагала я по изуродованной земле.
Началось все с пересыльного пункта. Загнали нас в товарные вагоны, набитые мобилизованными Тесно, пошевелиться нельзя, солдаты на крышах лежат, на подножках висят, над нами, девчонками, подшучивают.
В вагонах духота, вонь, вши завелись. Через дезкамеру нас пропустят, а вшам хоть бы что... Не убереглась я - заболела сыпным тифом, в беспамятстве лежала, счет времени потеряла. Да ничего, выздоровела...
Ефросинья Антоновна волнуется, ей сложно говорить, и она вспоминает не войну, а отдельные детали, события, мелочи, из которых складывается страшная картина войны.
- Я росточком маленькая, а шинель выдали мне огромную, мужскую. Я в нее завернулась, ремнем перепоясалась... Сапоги тоже не по размеру - нам уже потом сшили их по ноге, а то топали по грязным, развороченным дорогам в огромных солдатских сапожищах. Все ноги, бывало, до крови сотрешь.
Пехота пристанища нигде не имела: балки, открытое поле, болото, лощинка, перелесок - вот наш дом. Огромные воронки - это тоже хорошее убежище. Мы верили, что дважды снаряд в одну точку не попадает.
Горячей пищи месяцами не ели. День-ночь 2-3 часа в день спим, с ног валимся, где прикорнули, там и уснули. Руки в крови - мыть нечем, воды нет. Привезли флягу - это для раненых. Мы руки мешковиной протрем, а они все равно кровью пахнут.
Запомнилось мне боевое крещение. Все впервые испытанное помнится. Это было под Воронежем. Снаряды летят, дым, стоны, а я стою и не знаю, что делать, не представляю, что это уже и есть война. Кто-то бежит в укрытие, кто-то стонет. Объявили воздушную тревогу. А я не понимаю, что происходит... Стою, смотрю, как наши и фашистские самолеты ведут воздушный бой. Как в кино... Фашистский самолет опустился так низко, что летчика видно и все знаки отличия можно рассмотреть. Начал в нас стрелять из пулемета. Кто-то дернул меня за рукав: "Сестричка, за дело!"
Я оглянулась: ужасно, ужасно, что натворили фашисты! Рядом было целое поле подсолнухов, и мы с Зиночкой начали туда раненых стаскивать. Подружка плачет - раненых уйма, а нас всего двое. Перевязываю, а руки трясутся. "Сестричка, ты впервые в бою?" - спросил солдат, и голова его склонилась до самой земли.
Пять месяцев держали оборону в селении Чижовка. Раненые пить просят, а к реке не подойти: фашисты там беспрерывно бьют. Вечером пошли мы с Зиной за водой. Осторожно к реке подходим, зачерпнули воды... Рядом ухнуло. Господи, спаси нас! И началось...
Мы хотели бежать, да где там... Я под разбитый танк забралась и до ночи там пролежала, шевельнуться боялась. Рядом мертвый танкист лежит. Хоть мертвый, да все же человек, не так страшно. Вот такие дела...
Началось наступление. На пути реки. Форсировали Днепр. Дон. Десну. Из досок паром сбили. Самодельный паром перевернулся, а я плавать не умею, тонуть начала. Боец схватил меня за шинель, тащит, а по переправе немцы лупят. Пули свистят. Выбралась на берег, упала на землю. Пронесло! А рядом подружка Нина ползет, отважная, боевая девушка. Вся изранена: и ноги, и руки изуродованы. Из Харькова она... Ничего, выжила.
А Днепр я на бревне переплывала. Фашисты переправу бомбят и бомбят. Свист, грохот. Но пуля не так страшна, как плен. Попадет пуля, и все уже - нет тебя, мертвые не чувствуют. Ужас, как я боялась плена! Переправилась, а на том берегу немцы. Отряд куда-то вперед ушел, а я осталась, к раненым примкнула, и нас стали фашисты окружать. Мы - по кустарнику бежать, падаем, залегли, не шелохнемся.
- Рус, капут! Капут! - орут с разных сторон.
Спас нас танк. Откуда он взялся, не знаю. На войне вообще много было случайностей. Мы обрадовались, что нас не бросили, что мы не одни. Подошла пехота к Дону. Мост разрушен, переправа разбита, кучи бревен, машин, доски торчат. Убитые люди, лошади... Особенно тяжело было шагать по мягким трупам.
На озере Балатон я чуть не утонула, да боец Тихонов меня вынес. Я даже его фамилию запомнила.
Да, смерть на каждом шагу нас подстерегала. Каждую минуту, каждую секунду подкарауливала нас.
Отступала пехота пешком, наступала тоже пешком. Кажется, не было тогда солнца, только ночь и вечер, и всегда передовая. Нет, не понять, не осмыслить мне того, что тогда происходило с нашей пехотой. Нет тех, чтобы рассказать о ней. Я не могу смотреть фильмы о войне... Невозможно всю правду передать. Все, через что мы прошли Даже сейчас не верится, было ли это или не было? Кое-кто говорит, что все было не так. Может, и не так. Во мне одно осталось - выжила. А как выжила, не пойму, всю жизнь удивляюсь, как это жива осталась...
Что было на тех полях, не осмыслю. Даже страха не было, а может, наоборот, постоянное состояние страха. Разве это страх? "Это жизнь. Не с чем было сравнить: страх не страх, о нем не говорили, ползли под обстрелом, перевязывали, опять ползли, искали, где живые. Одного перевезла, перенесла, положила в повозку, за другим пошла. Невозможно рассказать, невозможно. Кругом ребята лежат, кровь течет, лицо, руки, грудь - все кровавое. Мы шли по трупам, живых искали; кому смогу помочь, помогала. Нет, этому уже не могу, думаю я, и ползу, ползу дальше...
Откуда силы брались, откуда ловкость, смелость? Смелость смелостью мы тоже не называли, не думали, как это называется: рвем рубашку бойца - ею и перевязываем его. А какие раны бывали... Разве мы, девчонки, думали, что способны на такое? Да и сейчас не понять, как смогли, как выстояли.
КАЖЕТСЯ, НЕ БЫЛО ТОГДА СОЛНЦА
Со мной на передовой все время рядом шла санитарка Зиночка. Она тоже была маленькая, в огромной шинели, в мужских сапогах. Зиночка добрая была, честная, веселая. Она не могла предать, продать. Сидим, бывало, рядышком где-нибудь в ложбинке, никаких уж сил нет, а она вдруг запевает: "Мне в холодной землянке тепло..."
Да что там... У нас и землянок-то не было. Палатку разбросим то в лесу, то у ручья или озера. Походный госпиталь всегда на передовой - беспрерывные бои и беспрерывные смерти. К смертям тоже привыкли. А что делать? Ежедневно, ежечасно эти смерти были рядом. Сотни людей остались лежать на земле, не поднялись. А мы вины не чувствовали: некогда было чувствовать. Мы с Зиночкой месяцами не уходили с передовой. Однажды приехал к нам в часть главврач: "Девочки, идите отдыхать, приведите себя в порядок".
Мы так измотаны, что еле плетемся. Видим: в большом здании - госпиталь, а рядом в саду - кухня. "Я так есть хочу, - говорит Зина, - пойдем на кухню". А я так устала, что даже есть не могла, пошла в санроту.
Но не успела я в здание войти, как в госпиталь прямое попадание. Я побежала в укрытие, рядом снаряды сыплются, воет фашистский самолет. На минуту затихло, я выглядываю: кухня разворочена, а под деревом сидит Зиночка, подружка моя. Сидит, как живая. Обстрел повторился, боец в термосе ужин нес, смотрю - рядом со мной упал, руки раскинул. Меня волной отбросило. Очнулась, бойцы окружили: "Живая! А мы думали, убитая, все в крови: лицо, голова, руки".
Я тогда речь потеряла, память у меня пропала. Отлежалась, заговорила.
Солдаты траншею вырыли, убитых сложили, землей засыпали. Осиротела я без Зиночки. Осталась Зиночка в чужом краю. "И родные не узнают, где могилка моя" - певала Зиночка.
Ушла я в сад, легла на траву, плачу, а потом уже и слез не хватило, все выревела. Лежу и вспоминаю родной дом, тропинки, по которым в детстве бегала, на небо гляжу и молюсь: "Господи, спаси и помилуй меня. Спаси, Господи..."
Война миллионы унесла, но разве представить миллионы? А Зиночка-подружка была одна, и для меня все эти смерти - в Зиночке. Память о ней я пронесла через всю жизнь. Ей тогда было 19 лет. Она так и осталась молодая и красивая, а я вот превратилась в старуху.
Ефросинья-Антоновна вытирает слезы, голос ее дрожит.
ПОЛ-ЕВРОПЫ ПРОШАГАЛА...
Почти четыре года на переднем крае.
Россия, Украина, Румыния, Венгрия, Чехословакия, Австрия... И все пешком. Дон, Днепр, Дунай, Прут, Балатон... Редко на повозки садились, не было нам там места - раненых везли. Больных не оставить - надо бы в тыл, да некогда, так и везем с собой.
Много сохранилось у меня грамот...
Она передает мне стопку пожелтевших листов. Я читаю:
"Выдана старшине Степановой Ефросинье Антоновне. За отличные боевые действия по форсированию р. Днепр объявляю благодарность. Командующий Воронежским фронтом генерал Ватутин".
"Приказом № 045 от 26.02.44 г. за отличные боевые действия по ликвидации Корсунь-Шевченковской группировки немцев Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза И.В.Сталин объявил благодарность".
- Вот по этим грамотам, где все города прописаны, теперь и вспоминаю, где воевала, а то бы не запомнила всех городов, где побывала. Орден Красной Звезды получила, множество медалей. Почему меня не убило? - спросила я маму. "Ты, доченька, в рубашке у меня родилась".
Наталья АРГУНОВА. 1995 г.
В"КНИГЕ ПАМЯТИ" - ЕДИНСТВЕННОЙ СТРОКОЙ
Все началось с газетной публикации. А ей предшествовало не совсем обычное для Обнинска событие. В конце 2000 года городскому музею были вручены пять томов "Книги Памяти" города-героя Севастополя. Торжественный акт передачи сделал бывший фронтовик, ветеран ВМФ А.Н.Авилов.
Александр Николаевич недавно стал жителем нашего города, а до этого был севастопольцем, одним из старших научных редакторов рабочей группы по подготовке и изданию севастопольской городской "Книги Памяти". В газетном сообщении уточнялось, что, возможно, у живущих ныне горожан погибли в боях с врагом за город на Черном море родные и близкие, и об этом они могут узнать из "Книги Памяти".
Надо ли говорить, как дрогнуло сердце двух женщин - Анны Мефодиевны и Эльвиры Васильевны Гаран, прочитавших эти строки заметки. Весной сорок четвертого под Севастополем погиб Василий Гаран, краснофлотец-подводник. 86-летней вдове уже не под силу было побывать в городском музее, и поэтому поехала дочь. Но Эльвиру Васильевну ждало разочарование - не обнаружила она в списках первого тома фамилии отца. И тогда она разыскала Авилова. Александр Николаевич, для которого свята каждая фамилия в скорбном списке "Книги Памяти", стал с трепетом листать её. Досадную опечатку обнаружил быстро.
Оказывается, Эльвира Васильевна искала фамилию Гаран, а в списке значится Горан. Скорее всего, тому виной была украинская транскрипция. Но все это не меняло сути дела.
Авилов решил непременно встретиться с близкими бывшего подводника и вручить им первый том "Книги Памяти", личный и единственный.
И вот трогательная встреча. Из неё Александр Николаевич узнал много необычного из жизни бывшего главстаршины от членов его семьи. Несмотря на солидный возраст, Анна Мефодиевна хранит в памяти образ мужа, а еще его письма с фронта, документы той далекой поры, фотографии.
...Они познакомились и полюбили друг друга 66 лет назад. Жили и работали тогда в городке Хорлы, что на Херсонщине. Она - машинисткой в одном из районных учреждений, он - в сберкассе. Оба - члены партии и активисты. Анна была душой художественной самодеятельности, и, чего греха таить, муж немножко ревновал. В одном из писем с фронта он
писал жене: "...Воюю, дорогая. Стараюсь мстить как можно больше за все ваши переживания, лишения, мучения... Могу еще сообщить, что награжден правительственной наградой - орденом Красной Звезды".
Письмо датировано 1-м октября 1943 года, полевая почта 53053.
Надо сказать, что с приближением фашистов к Херсонской области Анна Гаран эвакуировалась. Дорога на восток была невероятно трудной, сложной. По пути во время бомбежки потеряла дочь. Искала её, когда оказалась уже в Казахстане, два года, и в конце концов мать и дочь встретились. После войны они вернулись в родные края. Затем Эльвира жила в Норильске, а в Обнинск перебралась во второй половине семидесятых. Анна Мефодиевна долго не решалась сняться с насиженного места и лишь девять лет назад переехала в наш город.
До сих пор скучает по малой родине. Пока была там, не раз навещала Севастополь, отдавая дань
памяти мужу и его погибшим друзьям-товарищам. Постаралась разузнать, как и при каких обстоятельствах погиб Василий. Вот что сообщил ей капитан I ранга в отставке Козырев: "Ваш
муж Гаран погиб на подводной лодке Л-6. Она вышла на позицию в первых числах апреля. Примерно через 7-8 дней вышла на позицию Л-4, на которой я в это время был командиром. Районы позиций Л-6 и Л-4 находились рядом. Примерно в последних числах апреля экипаж Л-4 был свидетелем очень сильной бомбежки в районе позиции Л-6. Для нас было ясно, что бомбили глубинными бомбами, и объектом бомбежки была, вероятнее всего, Л-6. Через некоторое время Л-4 вошла в район позиции Л-6, всплыла в надводном положении для осмотра района, но ничего не было обнаружено".
В 1944 году Анна Мефодиевна получила справку, заверенную командиром войсковой части капитаном I ранга С.Чурсиным, которая удостоверяла, что главстаршина Гаран Василий Андреевич за образцовое выполнение боевых задач командования и проявленные при этом доблесть и мужество награжден орденом Красной Звезды.
Таким был фронтовик-подводник. Он рос, кстати сказать, в многодетной семье, из которой ушли на войну трое.
- Брат нашего Василия (его звали Николай) тоже погиб на фронте, - поведали нам Анна Мефодиевна и Эльвира Васильевна. - Он тоже воевал в Крыму.
На другой день после нашей встречи А.Н.Авилов заглянул в редакцию газеты "Обнинск" и сообщил, что Гаран Николай Андреевич значится в списках "Книги Памяти". Он погиб 18 апреля 1944 года за три дня до смерти старшего брата и похоронен у села Фуктово. Это окраина Севастополя.
В.ДЕНИСОВ
УНИКАЛЬНЫЙ ДОКУМЕНТ
Коллектив Музея героической обороны и освобождения Севастополя передал "Книгу памяти" города-героя Обнинскому музею истории города. Почему это произошло рассказывает активный участник создания книги, участник Великой Отечественной войны, ныне житель Обнинска А. АВИЛОВ.
В пяти томах "Книги памяти" Севастополя содержатся поименные списки погибших в боях, умерших от ран, пропавших без вести, расстрелянных фашистами в период оккупации Севастополя, погибших от бомбежек и артобстрелов бойцов и командиров армии и флота, партизан и подпольщиков, вольнонаемных частей, а также рабочих и служащих предприятий, учреждений и жителей города во время обороны и освобождения Севастополя. " Всех тех, чьи судьбы были связаны с судьбой города-героя. В "Книгу памяти" внесены также имена павших воинов по заявлению их родственников - жителей Севастополя вне связи с местом призыва и гибели воина. В четвертом томе есть раздел с именами погибших в годы Великой Отечественной войны воинов-подводников Черноморского флота. Это боевые товарищи Леонида Гавриловича Осипенко, Героя Советского Союза, почетного гражданина города Обнинска, который во время войны был командиром подводной лодки "Щ-202".
Каждая страница пятитомника - героическая и в то же время трагическая - это рассказ о 91982-х советских воинах и мирных гражданах. Все сведения о них указаны в соответствии с учетными данными, взятыми из архивных документов, справок и извещений военкоматов, воинских частей, сообщений родственников и однополчан погибших. "Книга памяти" - своеобразный реквием народному подвигу, свидетельство глубокого уважения к светлой памяти тех, кто отдал свою жизнь за свободу и независимость Родины. В числе 91982 человек представители всех национальностей, жители практически любого региона тогдашнего СССР, в том числе, естественно, и Калужской области.
Работа над составлением и опубликованием "Книги памяти" это огромный многомесячный труд большого коллектива людей: редакционной коллегии, научной редакции при ней, рабочей группы Музея героической обороны и освобождения Севастополя, Музея Краснознаменного Черноморского флота, других музеев города, воинских частей и соединений, советов ветеранов, военкоматов, редакций газет, телевидения, поисковых отрядов, всей городской и флотской общественности, родственников погибших, энтузиастов-следопытов. Помимо основных официальных документов (архивы Подольска, Гатчины), анализировались мемуары, немецкие архивы, документы из всех регионов страны, письма, обращения, архивы УВД. Более того, осуществлялся подворный обход и опрос жителей. И что еще немаловажно - в этой работе принимали участие командовавшие в те годы Черноморским флотом адмиралы ГТГВ. ??? Касатонов, Э.Д. Балтин, В.А. Кравченко.
Полученный Обнинском уникальный документ открывает перед городом новые возможности в изучении истории войны с различных точек зрения. Областной и городской военные комиссариаты могут почерпнуть (уточнить) те или иные данные (возможно, ранее неизвестные) о призванных и погибших из нашего региона воинах; родственники погибших имеют возможность найти сведения о своих близких, местах их захоронения, а также получить экземпляр того или иного тома (своего рода семейную документальную реликвию).
Большие возможности "Книга памяти" открывает перед поисковыми отрядами в смысле установления имен, обстоятельств гибели и мест захоронения наших земляков, а также в их приобщения к подвигу героев (моряков, летчиков, пехотинцев, партизан и т.д.). Определенный интерес представляют данные документы для тех, кто интересуется героической историей Родины, ее Вооруженных Сил, Военно-Морского Флота, в том числе для моряков, проходящих службу в Учебном центре ВМФ Обнинска, а также для учащихся кадетских классов. Книга даст ответ и профессиональному историку, и юным пытливым умам. Книга содержит богатые (часто уникальные) иллюстрации: карты и схемы боев, фотографии боевых действий, портреты тружеников войны (бойцов, комиссаров, горожан), памятников и мест захоронений, письма павших героев, воспоминания участников тех событий. Есть полный перечень кораблей, соединений, частей и объединений, участвовавших в боях, отличившихся и награжденных орденами, получивших почетное наименование Севастопольских. Наконец, в томах содержится алфавитный указатель старых и новых наименований населенных пунктов, где проходили бои.
Этот уникальный документ, благодаря усилиям наших друзей-севастопольцев, получил отныне свою постоянную прописку в Обнинске. .
Александр АВИЛОВ
ЛЬВЫ В СОЛОМЕ
В той глухомани, где мы, эвакуированные городские жители, очутились в последнюю военную зиму, львы не водились. Ни в деревне, ни в лесу. Зато по всей заснеженной округе днем и ночью шастали волки, много волков, отощавших от недоедов, с вялыми обвислыми спинами, и все же, ежели по совести, никому не причинивших вреда. Сюда их, должно быть, тоже погнала война. Для здешнего населения, умеющего отличать "своих" волков от пришлых, эти тоже были "вакуированными". Но хищный зверь - местный ли он, со стороны ли - все равно останется зверем. Поэтому волков побаивались. Хотя слухов об их злодействах не было, среди нас доброхотов встречаться с ними не обнаружилось.
Если я отваживался идти в школу в соседнее село, минуя санный путь, - по речному льду, - то обязательно пристегивал к ремню старую французскую шпагу с полустершейся темной вязью на веснушчатом клинке: "Раris 1887".
Волки не раз выходили из мелкой уремы, извилисто протянувшейся вдоль левого, крутого берега, и я по первости ужаснулся, увидев их, бежавших неторопким осторожным бегом. Вытащив из ножен шпагу, я так сильно сжал деревянный, истончившийся от долгого лежания в земле эфес, - шпагу я нашел в сарае, когда копал яму для хранения патронов, которые привез из города, с кладбища военной техники, - что у меня онемела рука. Судя по поведению, волки и не думали спускаться с крутика. Впереди развиднелись голубая маковка церкви, крайние дома, и я помаленьку успокоился. Потом я уже не так боялся волков, поражавших худобой и потому, по тогдашнему моему разумению, совсем не страшных.
Львы - те поселились в моем сознании после того, как я прочитал книгу об Африке. Название ее я запамятовал, но была она - это уж точно - в твердом, изрядно потрепанном переплете. Помню, до такой ощутимости дохнуло со страниц зноем далекой загадочной страны, что мне и вправду стало жарко.
И вот почему-то в деревне, утопавшей в высоких холодных сугробах, мне захотелось нарисовать львов. Больше того, - не просто сделать рисунок, а обернуть им переплет книги; если более современно выразиться, снабдить ее суперобложкой. Так сильно запали в душу они, львы, застигнутые муссонными дождями на маленьком острове.
Странно: рассказчик не обмолвился ни единым словом об их кровожадном нраве. Даже если он писал с привираньями, я тогда верил ему. Мне отчетливо виделись голодные, отощавшие львы на лианах, свисающих над бескрайними водами.
Ранним январским утром, когда ко мне в очередной раз пришла Нина, готовый в моем воображении рисунок со львами начал непредвиденно перестраиваться. Уж не знаю почему, но я чуть не вскрикнул от озарения, подсказавшего мне, что на рисунке со львами - рядом или в отдалении - должна быть фигура девочки.
Она была тоже из "вакуированных", Нина Каплинская. Я никогда не был раноставом, а Нина, по непонятной причине, рано пробуждалась от сна. Должно быть, ей было скучно одной, и она заходила в нашу избу. Улучив момент, когда я ворочался во сне, прижимала нахолодавшую на морозе ладонь к моему лбу - от этого знобкого прикосновения голова мгновенно прояснялась. В полусвете, брезжившем в окно, я различал лицо, при виде которого меня всякий раз брала оторопь.
То было лицо девчонки. И все же не всегда, не сразу я припоминал, что этой низко наклонившейся надо мной старушке от роду двенадцать лет. С утонченного, мягко очерченного овала ее лица, обжигая не по-детски застарелой скорбью, глядели два черных шара глаз. И вот еще что: горестно-теплые глаза эти ровно бы жили в несогласии с лицом, тронутым слабой болезненной просинью. Когда это лицо, устав от неподвижности, раздвигалось в редкой улыбке, глаза сохраняли прежнее скорбно-кроткое выражение.
Нина пережила ленинградскую блокаду. Весной, при первом знакомстве, она показалась мне явившейся с того света - уж до того ручки и ножки ее, вся фигурка потеряли земную тяжесть. Появилась она в деревне с матерью, Надеждой Марковной, перед самой распутицей. Отовсюду тянуло сыростью проталин, потемнели, по-апрельски огрузнели деревья, по ночам на реке протяжно постанывал взрыхленный лед.
Как раз в эту промозглую пору впервые показалась перед нашим домом Нина - маленькая настороженная старушенция в стоптанной обувке, с оголенными пониже коротких шаровар, посиневшими щиколотками.
Мы уже знали про нее, свежего человека, а позвать к себе почему-то не решались, а только пытливо, с интересом глядели на нее, худенькую, невесомую.
Той весной, в бездорожье, когда однорукий дядя Костя, киномеханик, не мог прорваться в деревню со своей допотопной установкой, я придумал для детворы развлечение. Починив старый фильмоскоп, пристроил к задней крышке его деревянный ящичек, в котором горела семилинейная лампа. Изображение наводил на простыню, и так, переводя кадр за кадром, показывал один и тот же фильм: "Сказку о царе Салтане". Торжественно и проникновенно, подражая Левитану, читал субтитры мой помощник Петька Сивухин.
Сеансы были платные - за вход брали по куриному яйцу. Из этой "выручки" мы, постановщики и зрители, по окончании представления жарили глазунью.
Дня три Нина прохаживалась перед нашими окнами осторожной зябкой походкой. Наконец осмелела, зашла - с яичком в тоненькой, почти прозрачной руке. Тогда-то впервые от ее странного исповедующеге взгляда на душе у меня сделалось тревожно. Я взял протянутое яичко - оно было теплое, должно быть, только снесенное, - и тут же, не успев сказать, что для нее вход свободен, вернул его.
Я никак не ожидал, что Нина, с виду суровая, может внезапно прослезиться. Больше того - рука ее, слабо сжимавшая возвращенное яичко, задрожала, а потом вовсе разжалась. Яичко упало, разбилось возле наших ног.
Вот так мы и познакомились.
Главной причиной, быстро сблизившей нас с Ниной, пожалуй, была неистребимая страсть к чтению. Каждую книгу мы читали врозь и, что удивительно, при встрече не торопились говорить о впечатлениях, а только приглядывались друг к другу, пытаясь уловить перемену, происшедшую в нас после очередной книги. Чем лучше книга, тем дольше длилось наше обоюдное бережное молчание, будто мы прислушивались к одинаково светлой и высокой музыке, рожденной в нас таинством чтения.
Читали мы запоем. К середине осени ни в школьной библиотеке, ни в клубной нам уже брать было нечего. Тогда мы отправились в районную: двенадцать километров пешком, столько же обратно. За лето чуть окрепшая, ставшая бойчее, с живинкой на лице Нина переносила эти пешие путешествия .терпеливо, без жалоб.
Однажды, когда мы отдыхали по пути в райцентр, я нарисовал огрызком карандаша темные, тяжело осевшие стога сена на белом от первого снега лугу. Нина одним беглым взглядом окинула малюсенькую картинку на клочке оберточной бумаги, неожиданно засияв, спросила:
- А ты мог бы нарисовать то, чего не видел?
Я не знал, что сказать. Запоздалым ответом на ее вопрос должен был стать рисунок со львами.
Однако рисовать было нечем. Ни красок, ни даже цветных карандашей никто из нас не имел.
Выручил случай. Отправляясь в райцентр за книгами, я взял мешочек с гречневой крупой - ровно десять стаканов - чтобы выменять на базаре два мотка шерстяных ниток, понадобившихся матери. Торговаться мы с Ниной не умели и сразу, как только набрели на нужный товар, хотели высыпать владелице ниток все содержимое мешочка, но вдруг Нина стиснула мне ладонь.
- Краски! - придушенно шепнула она. - У старушки, во втором ряду...
Я почувствовал легкое головокружение. С гулко колотящимся сердцем глянул туда, куда Нина украдчиво ткнула пальцем. Да, там, на прилавке, помимо прочей неказистой мелочи, лежали краски - четыре тюбика. И не помятыми, завалящимися виделись они мне, а сказочно яркими и баснословно дорогими. Завороженный, я тихонько приблизился к ним. Нина близоруко наклонилась лад красками, читала:
- Крапплак... Аквамарин. Ух, ты! Акварельные. То, что надо.
И хотя краски оказались всего четырех цветов - красная, голубая, синяя и желтая, - мы с Ниной переглянулись с затаенной радостной надеждой.
- Почем, бабушка? - робко спросил я.
- За деньги не отдам, - протянула из-под шалашиком повязанной шали старуха. - За сахар или сальце...
- Сахара мы сами два месяца не видели, - со взрослой укоризной проговорила Нина. - Вы львов видели, бабушка?
- Откель они возьмутся, львы-то? - оторопела старуха.
- Он тоже не видел, - сказала Нина. - Он их нарисует.
- Как же так?
- Из головы будет рисовать.
- Башковитый, значит, - смягчилась старушка. - А что у вас в мешочке-то?
- Крупа гречневая, - нетерпеливо потоптался я.
- Сколь же отсыпешь?
- Хоть всю, - вырвалось у меня.
- Не возьму, - отмахнулась старуха. - Треть возьму - и будя...
Никогда мне не забыть ту полупьяную горячку, с какой мы возвращались домой по дороге, накатанной до стеклянного блеска, по дороге, показавшейся мне вдвое короче. И ту колдовскую тишину в избе, когда мы, еще как следует не отогревшиеся, при свете керосиновой лампы отвинчивали крохотные колпачки от тюбиков, чтобы убедиться, что краски настоящие, ту тишину таинственного обряда, когда сердце щемливо отзывается на незнакомый запах, на цвет, тоже не забыть.
За работу мы сели на второй день, едва дождавшись белого зимнего света. Перед этим мы долго гонялись за Шариком, старой дворнягой, видимо, почуявшей, что ее не зря решили покормить кусочком блина, а не обычной мучной похлебкой. Все же мы его поймали, загнали в сарай и, чего греха таить, несмотря на отчаянное его сопротивление, малость остригли хвост - на кисточки.
Чтобы сберечь бумагу - каждая тетрадка была на счету, краски разводили на бересте. Для рисунка у меня был припасен редкостный в ту пору ватман. Легким касанием карандаша я сделал набросок, заметив утвердительный кивок Нины, принялся с великим старанием раскрашивать его. Я сопел, в забывчивости и усердии высовывал язык, досадуя, что тонкие мазки не получаются - кисть из собачьей шерсти быстро свалялась. Не скоро, ох, не скоро кончилось это доводящее до дрожи, до молоточного стука в голове, до красного тумана в глазах рисование - все-таки кончилось.
В желтых извилистых лианах, похожих на солому, над бирюзовой водой, под синим-синим небом лежали длинные нескладные желтые львы, с красными, будто лопнувшими от страха глазами.
Минутой позже, когда с меня чуточку схлынуло угарное возбуждение, я понял, что сотворенные мной звери не совсем львы. Что-то от волков, много раз виденных, помимо моего желания вкралось в их фигуры. Печально-окровенелыми глазами уставились беззащитные звери на скорбящую девочку, намалеванную на правом уголке листа. Надо же было случиться такому:
не угадать было, где кончаются львы и где начинаются волки. То же самое с девочкой - это была Нина и не Нина.
Я замахнулся на рисунок рукой, перепачканной сажей, - достал ее, чтобы, разведя в воде, нарисовать девочке глаза, - но Нина остановила меня:
- Не дури! Ты же про войну думал, когда рисовал...
Я удивился ее проницательности. Оказывается, как я только сейчас отметил, в каких-то глубоких тайниках моей головы держалась припрятанная даже от самого себя дума о войне, противной всему живому на земле.
Она опять пришла рано. Нина опять по давней привычке разбудила меня прикосновением холодной ладони. В который раз я увидел ее лицо, и оно, уже не прежнее, не окаменелое по-старушечьи, а радости возбужденное, напомнило мне о загаданном на сегодня необычном походе в райцентр. Предстояло нам сдать книгу об Африке, из-за которой, как выяснилось потом, мы оба беспокойно коротали ночь.
Я выбежал на крыльцо, ударил по заледенелом умывальнику; с зябкой дрожью воротился в избу, нашел в печи большой теплый блин, разделил пополам. Быстро, на ходу съев свою половинку, стал одеваться, изредка оглядывался на Нину, - она умела есть с завидной, какой-то молчаливой молитвенной сосредоточенностью.
Путь наш пролегал по тем же малым холмам, через лес, по-зимнему тихий, оцепенелый. В той же стоптанной войлочной обувке бежала впереди меня Нина, той же драной, непонятного пепельного цвета шапчонке была она, но что-то неуловимо изменилось в ней, давало о себе знать непроизвольными короткими хохотками, рождая во мне ответное ликование.
На плече у меня висела полевая сумка, отцовская, присланная им с фронта. В сумке меж других книг лежала та самая - об Африке. От того ли, что к правому боку прижималась эта сумка с книгой, с рисунков, стоивших нам больших мук, то ли от чего другого именно правый бок мне распирало...
Уже показался за белой низиной длинно, неуютно протянувшийся, но сейчас по-особому волнующий, притягивающий райцентр.
Нина торопилась, крутанувшись на бегу, скользнула по мне летучим взглядом, и даже так, издалека, отчетливо видны были ее в этот раз диковатые цыганские глаза. Я едва поспевал за ней.
Возле библиотеки она сбавила шаг, дождалась меня, и мы рядышком, проникаясь важностью, - что-то сейчас будет! - поднялись по деревянным ступенькам. Еще в темном, пахнущем влажной бумагой коридоре мы разом сорвали с себя шапки. В библиотеке было тихо, тепло. Прислонившись спиной к обитой железной печи, сидела молодая женщина с умным красивым лицом. Мы видели ее впервые. Заметив мою нерешительность, - я не сразу смог сказать, откуда, мы, - женщина скучающе отвернулась к окну. Я успел разглядеть на ее щеке родимое пятнышко, которое очень шло ей, хотя и было невсамделишным.
Наконец я набрался храбрости, сказал, кто мы и откуда.
Женщина деловито порылась в ящичке с карточками, достала наши.
Я принялся вынимать одну книгу за другой, класть на столик, а в последнюю очередь, поверх стопки, положил книгу об Африке.
Как следовало ожидать, женщина взяла ее в первую очередь, одним движением руки, даже не взглянув на рисунок, сорвала ватман с переплета и тоже, не глядя, наугад, бросила в корзинку, стоявшую подле ног.
Уже не знаю почему, но этот ее жест не произвел на меня никакого действия. Только вот будто в груди у меня мгновенно усохла какая-то струна и перестала петь. И только Нинины глаза, остановившиеся, почти сумасшедшие, заставили меня замереть в страхе: как бы чего не вышло.
- Да как вы... как вы.. - пыталась что-то сказать перекосившимся ртом Нина, потом, справившись с собой, отчетливо произнесла: - У вас сердца нет...
Выбегая в коридор, она сильно ударилась плечом о косяк, по-щенячьи тонко заскулила, опрометью скрылась. Когда я, опамятовавшись, выскочил следом за ней на улицу, Нина была далеко от библиотеки - одеревенелыми, будто у подбитого зверюшки, прыжками одолевала мост через реку.
Я бежал за ней до самого леса, различал уже сгорбленную, вздрагивающую спину ее, но, когда она свернула с дороги в чащобные сугробы, в темную глубь леса, у меня в коленях послабело; я понял, что угнаться за ней мне не под силу, а потому сел на снег, заплакал от обиды на нее, от боязни за нее.
Она сама пришла ко мне, провинившаяся, болезненно удивленная девчонка. Вдруг ноги ее подломились, лицо помертвело, голова в мокрой шапке привалилась к моему плечу.
Дав ей передохнуть, я поднял ее со снега, повел в сторону деревни, туда, где все бело-синее - поле, холмы, небо - сливалось в одну сумеречную даль.
Вечерело, стало совсем тихо, и в тишине слышались лишь наши шаги, медленные и слабые. Нина оглянулась, я тоже: в узком проеме просеки угадывались стушеванные синью очертания райцентра.
- Вот это я махнула, - испуганно, недоверчиво, будто не она пробежала это расстояние, проговорила Нина. - Откуда прыть взялась?
За леском, когда с поля загудел встречный ветер, мы пошли тесно, бок о бок, пряча носы в холодные воротники.
И там, в мрачном неуютном поле, моих ушей, закостеневших от стужи, достиг Нинин голос. Уже спокойный, по-старушечьи мудрый, утешительно-уговаривающий:
- Ты не расстраивайся... Люди ведь разные бывают. Рисуй, рисуй. Когда станешь художником, сделаешь картину со львами. Я название придумала: "Львы в соломе". Они у тебя добрые.
Сильный, сорвавшийся с почерневших далей ветер заглушил ее голос. Отяжелевшее небо опускалось на просторы, и скоро нас ночной чернотой отрезало от всего света.
Я еще не знал тогда, что два месяца спустя, звонким апрельским утром, Нину, Ниночку, увезут с матерью в скрипучей телеге на железнодорожную станцию, оттуда поездом - в Ленинград. Не знал я, что и сам в середине лета отправлюсь с матерью и братцем в город на Каме, где нас ждал отец, еще не совсем оправившийся от ран.
И только деревня, место нашей встречи и разлуки, останется жить без нас, но еще останется в памяти моей как горький и прекрасный сон, чтобы напомнить о времени, когда нам наивно верилось, что судьба свела нас надолго, может, навсегда.
ГЕНЕРАЛЬСКАЯ БАНЯ
Баня стояла на окраине города, окнами на редкий, истерзанный перелесок. Двухэтажная, из красного кирпича. Никогда не засыхающая, продолговатая лужа перед ней в пору осенних дождей набирала силу, и ветер гнал светлую рябь, яркие кленовые листья к самым ступенькам. Два ряда проложенных к входу сосновых досок смачно гнулись под ногами, грузно колыхалась, отплывала баня-отраженная.
В обычные дни внутри было чисто и тихо. Только ветхие рамы, плохо державшие стекла, дробным дребезжанием отзывались на гудки проходящих по ту сторону перелеска поездов. Плохо было с планом, утвержденным в горкомхозе: население мылось в новой бане с красивым лепным фасадом, шикарной парикмахерской, лечебными душевыми.
Если бы не пятница... По пятницам, всегда ровно в два часа, в баню на зеленой "Волге" приезжал отставной генерал. И в пятницу в бане перебывало людей чуть ли не больше, чем за всю неделю, - знающих толк в хорошем паре. Генерал любил попариться.
Истопник Николай, медлительный, вечно заросший, начинал приготовления еще в среду. Отлаживал газовую горелку, проверял тягу, перекладывал в печи камни. Топил он в ночь на пятницу, утром долго, празднично брился и к двум часам выходил на улицу встречать генерала. Зеленая "Волга" выруливала из-за станционных пакгаузов, не сбавляя скорость, врезалась бампером в лужу. Вода с сухим треском била по днищу машины, клокотала, окатывая борта. Не доезжая до ступенек, генерал глушил мотор, тормозил, и вода многократными полукружьями устремлялась вперед, захлестывала доски, шумела. Задержав дыхание - с похмелья, - истопник Николай открывал дверцу машины, принимал из рук генерала желтый кожаный саквояж, веники. И ждал, когда генерал отгонит машину в сторону, поможет выбраться из нее своему спутнику. Он еще ни разу не приезжал один, без этого немолодого, сухощавого спутника. Только так - вдвоем.
Оба они, пройдя мимо стоящего по струнке истопника, входили в баню.
На втором этаже, в предбаннике, старые стенные часы дважды издавали сырой, хриплый звук. Завсегдатаи, знавшие генерала, затихали. Дарья Ильинична, смотрительница и уборщица предбанника, суетливо, проворно обмахивала полотенцем два пустующих возле окна места. Внезапная перемена настораживала и тех, кто был впервой, - они замолкали, уставясь на облупленную, влажную дверь. Запахи распаренного березового листа, мыла и пота резче обозначались в эти минуты, тяжело разбухали ноги...
Распахнулась дверь. Первым показался Павел Силыч - так звали спутника генерала. Чуть поотстав, шел сам генерал - широкий, с одутловатым, властным лицом, резковатым, точным шагом.
- Здравствуйте!.. Здравия желаем! - приветствовали их, а двое-трое и встали, втянув голые животы.
Павел Силыч сразу свернул к окну, на ходу кивнув обнаженной седой головой. Генерал же, негнущийся, величественный, раскатисто, могуче произнес:
- Здорово, братцы! Как парок? Хорош?..
- Парок что надо!
- На верхотуру никто еще не лазил. Страшнее Африки!
- Ляшенко, - прогудел генерал. - Ты-то дрейфишь. А еще в танке воевал. Ну, братец...
Ляшенко, лет с полста, телом плотный, цвета каленой меди, сложив ладони фиговым листком, весь подобрался, засиял.
- Вперед батьки... - начал было он, но генерал уже не слушал его, удалился к своему месту, снимал зеленую, без погон, форменную рубаху.
Истопник Николай, успевший растелешиться, вышел из подсобки, неся чистые шайки, войлочную шляпу и брезентовые рукавицы. И закурил - тайком, в кулак, опасливо поглядывая на генерала, выпуская дым в форточку.
- Павел Силыч, ну-ка - сколько мы прибавили? - сказал генерал.
- Стоит ли, Петр Васильевич. Так и пар упустить можно.
-У Николая пару - на дивизию! - коротко хохотнул генерал. - Верно, Николай?
- Так точно! - расплылся истопник. - Гвардейский пар...
Павел Силыч нехотя прошел к красным весам, помрачнел, слушая скрип колеблющейся под ногами железной плиты. Так было каждый раз - негромко щелкала передвигаемая гирька, генерал вдруг сутулился, щурился, разглядывая полустершиеся деления весов. И Павел Силыч стоял - прямой, неподвижный и безучастный к этой затее. Стоял на весах, как на постаменте, с налетом нездоровой желтизны по всей легкой, иссушенной фигуре, бронзовой статуей в сумрачном, тихом предбаннике. И в глазах генерала, нет, не генерала - рыхлого, с одышкой, пожилого мужчины, - недолго плескалась тревога. И все, кто сидел недалеко от них, видели все это, ощущали причастность к чужой, неведомой беде...
Генерал стукнул ладонью по рычагу стопора, выпрямился и, как бы возвращаясь к прерванной игре, нарочито весело, громко сказал:
- Порядок в танковых войсках!.. Так поется, орлы, а? Начинайте артподготовку!
Он открыл дверь в моечную, быстро пошлепал по теплой, мыльной воде. Человек пять с Николаем впереди обогнали его, вошли в парную. Из нескольких кранов в пустые шайки разом ударила горячая вода. Полные, тяжелые шайки - из рук в руки, а там, на бетонном полу, выстраивались рядками. Пять... девять... дюжина. Спина Ляшенко взбугрилась, руки напряглись - р-раз! - и в дальний, темный угол полетела упругая струя. Мокро, гладко заблестела стена. Окатили полки, вода из последней шайки взметнулась к самому потолку. Истопник Николай наполнил медный, помятый ковш. Ляшенко ухватился руками за дверную ручку, уперся пятками в порог, подался назад.
- Поддай! - крикнул он.
Николай взмахнул ковшом, словно гранатой. "Ух-х", - дохнула жаром печь, уши заложило, дернулась, приоткрылась дверь. И еще дважды: "Ух-х"... "Ух-х!"
- Ах-х!..
Все сидели на корточках, обвыкли. Горячий пар обжигал легкие. Потихоньку вынули из шаек с горячей водой распаренные веники. Началось великое восхождение на верхотуру. Хлестались неистово, со стоном.
- Павел Силыч! - позвал генерал. - Господи, да вы ли это?.
Павел Силыч слабо, боязливо бил себя по бокам.- у самого подножия. Улыбнулся на зов генерала, поднялся на ступеньку выше. Глазами он так и хотел занять место генерала - тот лежал на верхотуре плашмя. Истопник Николай, посветлевший, неузнаваемый, в войлочной шляпе и рукавицах, потряс двумя вениками и ахнул ими по спине генерала.
- Ох-х!..
Нижние в приступе азарта, почти не помня себя, одолели еще ступеньку, яростнее замахали вениками. За ними - Павел Силыч, напряженный, ликующий. А истопник Николай все обрушивал и обрушивал на генерала раскаленные, жестокие веники...
Через полчаса расслабленно, устало выбрались в предбанник - отдышаться. Генерал весь горел. У длинной дощатой скамейки его сильно качнуло, не добравшись до своего места, сел. Павел Силыч, порозовевший, только белый лицом, взял кружку пива у Дарьи Ильиничны, отхлебнул и передал генералу. Тот выпил до дна - жадно, большими глотками.
- Молодец, Николай, - отдуваясь, прогудел он. - Угодил... Помните, - уже обращаясь к Павлу Силычу, продолжал он, - на польской границе баню соорудили за два часа. Вот банька была - Ряжевской узнал, на самоходке прикатил, мылся, мылся...
- Ряховский, - поправил его Павел Силыч. - Мешок воблы привез...
- Точно - Ряховский, - смутился генерал. - Что за человек был! Под Варшавой его - осколком навылет.
- Да, левый фланг у нас слабоват был, - оживляясь, четко, раздельно сказал Павел Силыч. - Если бы не Ряховский...
Он медленно повернул голову к окну, наполовину закрашенному белилами, - оно желто, неярко вспыхнуло под лучом солнца. Как-то особо повернул голову - властно прочертив упрямым подбородком почти видимую в воздухе линию. И воинственно застыл, прислушиваясь к ровному голосу генерала.
- Противник занимал все господствующие высоты. Успел создать глубокую, эшелонированную оборону...
Дарья Ильинична тихонько подметала пол, подбирала обрывки газет. Как начнет генерал про войну - тоскливо ей делалось, хоть плачь. Вспоминала она. Как муж уезжал на фронт, как плакала. Станция, теплушки, свисток паровоза. Сколько времени прошло, а все помнила этот свисток - с ним исчез ее Петр, навсегда... И этих ей - жалко было, живых: ущербные они были, на вид только бодрые, а оденутся в чистое - сидят тихие, задумчивые. Генерал рассказывает, как танки идут в атаку сквозь гарь и огонь, а Павел Силыч глядит в окно, растирает широкий, багровый шрам поперек груди. Сидит в нем хвороба, гнетет. Слушала генерала Дарья Ильинична, видела: идут, громыхают страшные танки по дороге. На мясорубки похожие - крутятся зубчатые колеса, скрежещут. И Петра ее давят... И слабели у нее ноги, в глазах темнело - скорей на табуретку. Села Дарья Ильинична, прижалась лопатками к стене, закрыла глаза и вдруг сквозь шум в голове услышала чей-то сиплый, плаксивый голос:
- Узнал я вас, товарищ генерал... Извиняюсь, это я - Пилюгин из полковой разведки. Старший сержант...
Павел Силыч то ли радостно, то ли насмешливо разглядывал неловкого, с длинными, темными руками мужчину, молчал.
- Неужели не припомните, товарищ генерал? На Днепре меня - под трибунал. Водобоязнь, с детства... А вы спасли...
Истопник Николай, сидевший неподалеку с кружкой пива, нахмурился и уже присматривался, с какой стороны схватить этого Пилюгина. Не иначе как пьян тот изрядно, все перепутал, пристал к Павлу Силычу. А Пилюгин все не отходил, пот так лился по его лицу мутными, крупными каплями: И Павел Силыч, опустив голову, глухо, под ноги сказал:
- Да... На Днепре.
- Век не забуду. - В горле у Пилюгина булькнуло, он отвернулся к перегородке, позвал: - Вань, дай-ка, что там есть... - взял из рук перепуганного мальчика початую бутылку водки, тонко нарезанную колбасу. - Не побрезгуйте, товарищ генерал... Извините, немного выпивши. Меня ведь тогда, как сукина сына, - в расход бы... Вы приказали: в бой его, в самое пекло! И пошел я. Во весь рост шел - ни одной царапинки.
- Пей, голубчик, пей, - мягко отстранив протянутую кружку, сказал Павел Силыч.
И потеплевшим, грустным взглядом смотрел, как пьет Пилюгин, и нельзя было угадать, узнал он или нет присевшего перед ним человека...
- В долгу я, - сказал Пилюгин. - Часто вспоминаю... А вы здесь... Может, строительный материал нужен? Подброшу...
- Не надо, успокойся дружок, - прервал его Павел Силыч.
Дарья Ильинична огляделась вокруг: люди недоверчиво следили за происходящим, усмехались - мало ли что бывает, да еще спьяну, вот и Павла Силыча в генералы записали. А тот генерал, знай, настоящий, словно задремал, притих.
- Ну, хватит, сынок, не тревожь... - вступилась Дарья Ильинична. - Ступай, окатись холодной водичкой!
- Эх, родимая, - всхлипывая, протянул Пилюгин.- Да я жизни за него не пожалею... Да что там... - и, размазывая кулаками слезы, пошатываясь, побрел в моечную.
Прошла еще неделя. В пятницу с утра полил дождь. Как начал бить по крыше бани, по стеклам - грохот стоял, и темно было везде, неуютно. Перед баней пузырилась, кипела вода. К двум часам истопник Николай, закутавшись в пиджачок, вышел на улицу. За дождевой завесой едва обозначался перелесок, но станционных пакгаузов, откуда выныривала зеленая "Волга", не различить. Постояв минут десять на ступеньках, Николай промок до ниток, вернулся. Выпил пива в буфете, покурил. Снова спустился вниз, под дождь. Люди пробегали мимо - в плащах, с зонтиками, он же, как был мокрый, так и стоял, все ждал.
С полчаса торчал, исхлестанный ливнем, продрог и, когда напала сухая, частая икота, поднялся наверх.
Выпил еще кружку пива, спросил у Дарьи Ильиничны:
- Ильинишна, не догадываешься, почему не приехали?
- Ливень-то какой, - сказала она. - Прямо потоп.
- В буран, в грозу приезжали как штык.
- Может, машина спортилась. Железо все-таки.
- Эх!
Долго, до самых сумерек, маялся истопник Николай, места себе не находил. Наскреб на четвертинку, курил.
- А если домой к ним - узнать? - Подошел он к Дарье Ильиничне. - Где живут - не знаю.
- Приедут, Коля, приедут. На завтра, видать, отложили...
- Эх, беда!..
Десяток мужчин, знакомых генерала, ждавших его и Павла Силыча, осиротело сновали по предбаннику, ругались на дождь. Стемнело, когда они, наскоро помявшись, попрощались. И совсем одиноко стало Дарье Ильиничне, поняла она, что ей самой чего-то не хватало, потому устала, истомилась. Обозлилась вдруг, швырнула полотенце в угол, пошла к буфетчице Анне - может, от пива полегчает.
Истопник Николай домой не захотел, лег в подсобке спать. Где-то за полночь проснулся от ужасной головной боли, разбудил сторожа Макарыча.
- Чего, опять перебрал?- ворчливо поинтересовался сторож. - Ушицы, может, похлебаешь. Внук наловил ершей... Вот в кастрюльке - разогрей на плите, ступай.
- Пропаду я без них, Макарыч, - простонал Николай.
- Не пойму я тебя, ей-богу.
-А я сам не пойму себя, Макарыч. Не пойму - дурак я набитый или умный больно.
- Слабый ты человек, Николка.
- И то, может, верно. По этой причине, может, Клава ушла от меня. Пропаду я без генерала...
- А тебе он кто - родственник, помогает?
- Помогает, Макарыч...
Сторож вздохнул, прислушался: дождь с ветром налегли на крышу, захлопала железная кровля.
- Помогает, - повторил Николай. - Он мне нужен для душевного обмана, Макарыч. Вроде никакого перерыва в жизни после войны не было. Вроде молодой еще, не контуженный, служу большому человеку.
- Мудрено говоришь, Николка. - Сторож зевнул, подложил под голову еще один березовый веник, покосился на Николая.
- Побрился никак, чистенький, - сказал он.
- Это я всегда - к их приезду. А сегодня вот... - Николай поднялся, закурил. - Ну, дрыхни, Макарыч. Мне скоро - топить. Эх, дожить бы до пятницы...
Дождались пятницы. С утра не было Дарьи Ильиничны - пошла в город по делам, задержалась. Возвращалась уже часам к трем по прихваченной морозцем белой тропинке вдоль железнодорожного полотна. Перелесок стоял голый, томный, пахло осенней гнилью, шпалами. Близко, над головой, проносились с гулом поезда, протяжно свистели. И снова одиноко, тоскливо сделалось на душе. Последний грохотал особенно долго: товарняк, наверно, - и Дарья Ильинична остановилась от слабости и сильного сердцебиения. Так и простояла, прижав к груди фанерный ящик - посылку с яблоками из Ташкента, от двоюродной сестры, - пока перестала дрожать земля.
Зеленую "Волгу" она заметила еще издали, неуклюже побежала - мешало старое тяжелое пальто, - а открыть входную дверь уже не смогла. Ей кто-то подсобил, поднялась в предбанник и не увидела никого, только услышала:
- ...Милиционная группировка фельдмаршала Шернера занимала центр Чехословакии. Готовилась к расправе с населением Праги. И вот мы выступили...
Все или почти все были здесь, попивали пиво, слушали, кивали, переглядывались. И сияющий танкист Ляшенко, и истопник Николай - побритый и постриженный, трезвый.
И не было Павла Силыча. Место его возле окна пустовало, висело лишь его большое, расшитое полотенце. Почему-то и париться никто не стал, телом белые или смуглые от загара. Генерал поздоровался с Дарьей Ильиничной - утомленно как-то, грустно, не закончив рассказа, взялся за одежду.
- Парок пропал нынче, - сказал истопник Николай.
- Полно, братцы, - возразил генерал. - Вон сколько вас... Ну, марш - штурмовать парную! Ильинична доложит мне, кто сдрейфил.
Улыбаясь, посмотрел вслед уходящим в моечную. Потянулся за своим желтым саквояжем, но Николай опередил его, схватил, понес. Так и ушли они, Дарья Ильинична растерялась, бестолково, без нужды берясь то подметать, то смахивать пыль.
- Милок, - кинулась потом к незнакомому парню. - Открой-ка посылку. .Ломай прямо, не успею.
Тот ударом об угол скамьи размозжил посылку. Сок брызнул на нее. Дарья Ильинична набила карманы халата яблоками, бросилась вдогонку.
Генерал уже завел машину, медленно отъезжал. Дарья Ильинична замахала руками, подлетела к дверце.
- Вот... Ташкентские, свежие... - сказала она. - Вам и Павлу Силычу.
Генерал вдруг отвернулся от нее, словно увидел в той стороне что-то важное. С минуту сидел так, сказал:
- Иди в машину, Ильинична. Прокачу немножко.
Голос его поразил Дарью Ильиничну. Она обогнула переднюю часть машины, уселась рядом с генералом. Поехали. Дарья Ильинична высыпала яблоки на сиденье.
- Какие яблоки - красота! - сказал он.
- Ташкентские, - успокаиваясь, повторила Дарья Ильинична.
- А Павел Силыч, генерал наш, помер, - сказал он. До сознания Дарьи .Ильиничны не сразу дошли его слова. Мимо проплывали белые, высокие дома молодого квартала, красные, желтые, синие автомобили, парень с гитарой, женщина с разинутым в хохоте ртом, - потом все слилось, размылось.
- Во вторник хоронили, - донеслось сбоку. - Троекратный залп, речи, венки... От самого министра обороны венок... Я у него адъютантом был, в войну. Когда шофера убило, попросился возить. После войны у обоих никого - два бездетных вдовца...
Машина повернула на шоссе, катилась бесшумно, ровно. Шины внизу шуршали, да ветер посвистывал. Заплакала Дарья Ильинична.
- А мне париться противопоказано. Для него, генерала, все делал - чтоб вспомнил, прошлым жил... Холодно тебе, Ильинична? Я печку включу...
Навстречу неслась и неслась дорога, сужалась, тускнела впереди, терялась, а за низинами, едва намеченная, продолжалась вновь - бесконечная, непривычно прямая.
Баня стоит на. окраине города, окнами на редкий, истерзанный перелесок. Двухэтажная, из красного кирпича. По пятницам, всегда ровно в два часа, на зеленой "Волге" в баню приезжает генерал.
НА БАЗАР
Грешно спать в такую ясную и бодрую ночь. После осенних дождей, нагоняющей скуку хмари пришла первая сухая ночь - с луной и морозом. Тихими шорохами наполнилась изба, остывала; к окнам припадал легкий ветер, выводил на стеклах хорошо заметные в лунном свете узоры.
Федор Матвеевич закуривал одну папиросу за другой, смотрел, как дым смешивается с паром, синью заволакивает окно. Ни вставать и топить печь, ни спать не хотелось. Еще пару часов ему скоротать, - и тронется в путь - на базар. Принялся думать, почему не приехали Зина с мужем. Телеграмму прислали - чтобы ждал днем; до самого вечера томился Федор Матвеевич, извелся. Может, что случилось в дороге - неблизкая она, с пересадками надо добираться. Если утром нагрянут, встречать их некому, потому что уедет он спозаранку на базар. Неделю назад уговорились с Егором, давним другом, съездить в райцентр - за сапогами и бензопилой.
В избе так было накурено, что начали слезиться глаза. Федор Матвеевич пачку "Севера" бросил на пол подальше, чтобы нельзя было дотянуться до нее. Но опять в голову лезли всякие тревожные думы, и он не удержался, слез с кровати, нашарил пачку, достал еще одну папиросу. Покурил сидя, неторопливо пристегнул деревяшку к отнятой выше колена левой ноге. Оделся, повесил на дверь замок, ключ сунул под камень: Зина найдет.
Пока Федор Матвеевич запрягал лошадь, выезжал за ворота, совсем забрезжило. Будто светлым дымом подернулось небо, отчего луна и звезды потускнели и сделалось холодно.
Оберегая тепло, Федор Матвеевич не шевелился, глядел на спину лошади; не заметил, как добрался до развилки, где нужно было решить, по которой из двух дорог ехать, хотя обе они вели в Судислово, в Егорово село. Лощадь сама взяла влево - в лесу меньше ветра.
Темно в нем. Слышно, как потрескивает первый ледок, поскрипывают вчера еще мокрые, врасплох застигнутые морозом деревья. Набежит сверху ветер, и с них стеклянное крошево сыплется, медленно опадает вниз.
Вдруг в чащобе, пахнущей прелью, перемешались все лесные звуки и возникла тихая, до боли знакомая мелодия. Федор Матвеевич сдвинул на затылок шапку, вспомнил слова, подхватил:
"Ты меня ждешь..."
В молодости, на фронте, пел он эту песню под гитару, до того похожий лицом и голосом на артиста, которого видел и слышал в кинокартине, что его чуть с передовой не сняли, чтобы отправить в полковую самодеятельность. Не успели - ранило его в бою; пока лежал он в госпитале - война кончилась...
Лес поредел, открылась белая, вся в инее, опушка. Вон уже село виднеется, кое-где с труб слетает дымок. В окнах Егоровой избы, третьей с краю, света нет.
Подъехав близко, в душе ругая Егора, - ждать должен - Федор Матвеевич громко позвал:
-Яа-гор! А Ягор!..
- Вижу, иду! - откликнулся из-за угла Егор. - Подмогни, Матвеич...
Матвеич недовольно вздохнул, - не сообразил Егор подтащить мешок к воротам, - однако молча сойдя с телеги, увязая деревяшкой в мерзлой грязи, двинулся помогать. У Егора тоже деревяшка, тоже цеплялась, и ковыляли они с мешком трудно. Поехали. Уже за селом отдышался Егор, спросил:
- Зятек-то не приехал?
- Застряли чего-то... Дорога, видать, забита.
- Приедут, никуда не денутся, - заверил Егор. - Смотрю, ты всего мешок один набил...
- А куда два-то? Лошадь не потянет. На базаре еще с ними торчать, людям глаза мозолить.
- А что тут такого? - вскинулся Егор. - Своя же картошка. Хочу - продаю. Нам со старухой ее девать некуда. Пропадает она. Не корысти ради... Мне пенсии хватает. А на базар с пустыми руками... - Егор вдруг схватился за грудь, закашлялся. - Воздух-то нынче какой. Дых перешибает, голову кружит...
-А я, башка дырявая, настоечки бутылку забыл, - проговорил Матвеич. - Опробовать с тобой хотел. Вишневая...
- Лучше бы не вспомнил... Хороша все-таки погодка!
Небо уже очистилось от серой дымки, сделалось сизым, прозрачным; по обе стороны простерлись синие от изморози поля. Впереди густой синью виднелся лес, отсек небо от земли.
Лошадь пошла быстрее. Егор повеселел, крутил головой, смотрел на серебристые стога соломы, на легкие, будто из дыма, березовые перелески.
- Гармонь ба сейчас! - вздохнул он.
- Ишь ты, молодой! - хмыкнул Матвеич.
Из-за леса поднялось непомерно большое солнце, озарило холодным светом оцепенелые просторы. Все вокруг засверкало, переменилось.
Веселые, чуть обожженные морозным ветерком, Матвеич и Егор въехали в городок. Звонко прогромыхали по асфальту, по булыжнику, и вот он, базар; гудят на нем одним забором отгороженные от глаз колхозный рынок и "толкучка". На рынке особой бойкости не чувствуется, зато рядом, над "толкучкой", даже воздух как бы накален, взбудоражен.
Видел Матвеич, как у Егора начинает подергиваться щека, губы складываются для разгульного свиста; он знал эту слабость Егора - привлечь к себе внимание хотя бы пустячным удальством, чем. угодно потешить людей.
В новом полушубке, в бойко сидящей на голове линялой кроличьей шапке, Егор высматривал место, где удобнее остановиться. Но Матвеич дернул его за рукав, показал на пустырь слева от ворот, и Егор понял, что дальше, на самый рынок, подвода не попадет. Быстро смирился, слез с телеги, отвел лошадь к забору.
Сволокли мешки. Матвеич первым двинулся к рядам - к лысому мужику с мешком точно такой, как у них, картошкой.
- Почем? - спросил Матвеич.
- Рупь ведро, - ответил тот, глядя мимо.
- А в мешке сколько будет?
- Шесть ведер...
- За всю сколь берешь?
- Считать, что ли, не можешь? - обиженно протянул мужик. - Прошу шесть, отдаю за пять...
- Понятно, - проговорил Матвеич. Вернулся к Егору, который, приплясывая на одной ноге, зазывал прохожую женщину:
- Налетай - подешевело!..
- Там за пять отдают, - сказал Матвеич. - Давай за четыре сбагрим свою...
- Алкоголик небось, - предположил Егор. - Похмелиться небось торопится!
- Давай за четыре, - уговаривал Матвеич. - Чего стоять-то? Не привык я, ей-богу...
Егор укоризненно покосился на Матвеича, продолжал:
- Эй, дамочка нарядная, забирай даром!..
"Дамочка" в ответ лишь снисходительно улыбнулась.
Зато шедшая следом пожилая женщина прибавила шаг, направляясь к ним.
- Картошка-то больно хорошая, - оценила она, взяв картофелину, подержала в широкой ладони.
- Яблока вкуснее! - похвалил Егор.
- Четыре рубля, - поспешно сказал Матвеич.
- Шутите, никак? - ласково улыбаясь, сказала женщина.
- Истинная правда, - проговорил Матвеич. - Стоять неохота...
- А довезете? Тут недалеко.
- За доставку полагается, - недовольно проворчал Егор, но осекся от тычка - Матвеич начинал сердиться.
- Дам, дам, не обижу... - успокоила женщина.
Уложив мешки, молча ехали до тихого чистенького переулка; подкатили к дому с голубыми резными наличниками.
Через ворота, тоже резные, крашенные охрой, понесли мешок, высыпали картошку на пол в сенцах, сходили за вторым. Стояли потом посреди двора, не глядя друг на друга, безмолвно ждали, пока женщина принесет деньги.
Она вышла, подала по четыре рубля каждему, а рубль за доставку протянула Егору отдельно.
Егор взглянул на Матвеича, понял: не простит он ему жадности; осторожно отвел от себя руку женщины, тихо проговорил:
- Не надо, пошутил я...
- Какие шутки... Картошка-то отборная, - оторопев, сказала женщина, пытаясь вложить рубль Егору в карман.
Егор увернулся, двинулся к подводе, обернулся у ворот, облегченно, радостно махнул рукой:
- До свиданьица... Шутник я.
Влез в телегу, взял вожжи; заметив, что Матвеич сел спиной к нему, сник и всю дорогу до базара ехал с видом провинившегося пацана.
Перед въездом остановились, прислушались к людскому гомону, который, ни на минуту не стихая, перекатывался над рядами.
Матвеич зашевелился, достал папиросы, мягко ткнул пачкой в плечо Егора. Оба закурили, встретились глазами. Егор задохнулся дымом, откашлялся, сказал хрипло:
- Сапог, боюсь, нет...
- Да шут с ними, - успокоил его Матвеич, выпростал из сена сапог, добавил: - В этих проходим. Нечего суетиться...
По лицу его пробежала улыбка, он глядел на поседевший висок Егора, может, вспомнил, как двадцатилетней давности случай свел их в этом городе.
Матвеич тогда в магазине сапог примеривал и собирался уже деньги за полную пару платить. А тут Егор подошел, пристал к Матвеичу: дай правый померить! И надо же - ему тоже сорок третий размер нужен. Ударили по рукам, купили в складчину. Потом лет пять горя не знали-поменялись теми сапогами, которые вроде бы довесками при покупке считались, скопились у каждого. С этого, можно сказать, дружба началась. За сапогами вместе ездили...
Егор угадал воспоминания Матвеича, опять поперхнулся, выплюнул окурок, озябшим кулаком протер глаза.
Главная теперь забота оставалась - бензопилу достать. Была у них одна старенькая, отработала свой век, даже на ремонт не берут. А дрова пилить - себе или кому еще по настойчивой просьбе - самая пора настала. Старым способом, конечно, не разучились еще распиливать, но силенки уже не те, а молодых не заставишь - им технику подавай...
- Пошли, что ли, - предложил Матвеич. - Хоть согреемся...
Солнце уже высоко стояло, подтаивала земля, густо поднимался над базарными рядами пар.
Матвеич и Егор заковыляли мимо прилавков, мимо разложенной на сбитой, грязноватой траве всякой всячины. Порой стояли оглушенные, без нужды заглядываясь каким-нибудь товаром, шли дальше. Матвеич вдруг повернул к шумливому мужику: уж очень складно и громко кричал тот. Сразу не понять, чем он торгует; из всего, что лежало перед ним как попало, различить лишь удалось обрывок телефонного провода, алюминиевую ложку, до блеска натертую наждаком.
Матвеич вынул из кармана полушубка радиокатушку бракованную (помогал по старой памяти соседскому мальчику мастерить детекторные приемники), незаметно бросил в кучу. Сделал вид, будто заинтересован товаром. Мужик сбавил голос, смерил взглядом Матвеича.
- Бери, бери, все сгодится! - сказал он. -У тебя, гляжу, ничего не заваляется, глаз-ватерпас!..
Матвеич нагнулся, катушку ту самую, им подброшенную, поднял.
- Транзистор! - со значением произнес мужик.- Дефицит.
- Почем? - спросил Матвеич.
- Сколько не жалко! Дай два целковых - пусть мне в убыток будет.*... -
- Глянь, что делается-то? - печально проговорил Матвеич, посмотрев на Егора. - Что делается...
- Брось, Матвеич, игру затевать, - потянул его за рукав Егор. - Пошли отсюдова. Нет тут сапогов.
- Пошли!
Как бы в забывчивости постоял Матвеич, выронил радиокатушку, сильно скрипя ремнями протеза, отошел.
- Меня винишь, что я тиятр устраиваю, а сам... - сказал Егор. Не договорил, поймав во взгляде Матвеича такую грусть, какую никто не увидит, кроме него, Егора. - Весной пахнет... В раймаге найдем.
Народу в раймаге тоже не счесть, и звук под ногами такой, будто толкут стекло - пол песком посыпан. И ходить и дышать тяжко. Матвеич с Егором протиснулись к обувному отделу.
- Есть, Матвеич! - радостно сообщил Егор. - Наши - сорок третий размер!.. Барышня, подай, любезная, сорок третий! - обратился он к молоденькой продавщице. - Ему левый подай... - показал на Матвеича, который, усевшись на низенькой скамейке, ждал. - А мне правый...
То ли замечталась она, то ли выслеживала кого-то; после долгого молчания, так и не посмотрев на Егора, ответила:
- Сразу два не выдаем, если на примерку!
- А ты не давай, милая, - согласился Егор. Потом, догадываясь, почему не выдают сразу оба сапога, встревожился: - Или, думаешь, убежим мы с ними? Или не догоните рысаков таких?..
- Ладно, Егор, - примирительно сказал Матвеич, боясь, как бы Егор не вступил в бесполезный спор.- Пусть один дает, какой там...
Продавщица сунула Матвеичу сапог. Матвеич увернулся от каблука, стащил с ноги старый сапог, затянул потуже портянку, надел. Встал, сказал Егору:
- Норма вроде.
Вернув сапог, он ждал, когда свой, правый, померяет Егор. Тот повозился с сапогом, потопал, постоял на здоровой ноге.
- Жмет, - виновато, досадуя, что подвел Матвеича, сказал он. - Может, размер не тот?
- Сорок третий, гражданин! - уточнила продавщица. - Я не слепая.
- Да ведь и мы не хромые родились... - начиная волноваться, негромко проговорил Егор. Увидев, как по лицу Матвеича заходили желваки, сдержался, закончил с нарочитым смехом: - Неужто нога растет, в сапог не лезет?
Он быстро отошел от прилавка, будто кто поманил его, направился в отдел культспорттоваров. По-детски удивленный, остановился на полпути, завороженно смотрел в угол магазина. И Матвеич устремил взгляд туда: бежал там по кругу, по блестящим рельсам, тащил за собой пяток зеленых вагонов паровозик. Пощелкивали, сами переводились стрелки; загорались зеленым огнем, пропускали состав семафоры. Егор приблизился, восторженный, забывший обо всем на свете, опустился на колено, следил за работой железной дороги. Паровоз все стучал красными колесиками, бойко катились вагоны...
- Ну, прямо настоящая! - прошептал Егор, придвигаясь ближе. - Прямо сказка!..
Матвеич стоял рядом, то хмурясь, то улыбаясь.
- Знаешь, Матвеич! - дрогнувшим голосом сказал Егор, достал из кармана огрызок карандаша. - Знаешь, как мы в партизанах...
Матвеич не успел ни окликнуть его, ни остановить Егорову руку. Ужимаясь, делаясь незаметным, Егор поднес огрызок к рельсам. Паровоз вынырнул из туннеля, наскочил на препятствие, со звоном опрокинулся.
- Тама! - прошептал Егор.
Матвеич, не любивший скандалов, на мгновенье как бы оглох - так не хотелось ему слышать жужжания упавшей игрушки. Знал он по опыту, раздадутся сейчас голоса, начнется брань. И он сделал невольное движение к прилавку, пошел, глядя прямо на продавщицу, заслоняя от нее Егора. Она, услышав грохот, кинулась было на шум, но заметила Матвеича, шедшего к ней со странной решимостью.
Тем временем Егор опомнился, подобрал паровозик, зажал ладонью колесики, словно котенку рот, и тихо, замирая, опустил поезд на рельсы.
Прикрывая спиной Егора, Матвеич грузно оперся на мотоциклетную шину, попросил:
- Ружьецо шешнадцатый калибр, будьте добрые, покажьте...
Все слушал, что делается позади, при этом подкидывая, взвешивая ружье. Пошлепывал ладонью по шейке приклада, трогал пальцами желтоватый налет смазки на стволах. Услышав лязг вновь покатившего по рельсам поезда, вернул ружье, - обернулся.
Егор тяжело поднимался с пола, отряхивался, глядел на Матреича - не сильно ли расстроил? Вроде не очень. Егор улыбнулся, забывая о происшествии. Чуть наклонив голову, слушал: по соседству играли на аккордеоне. Заманивая Матвеича, поспешил туда. Беспокойно, челноком заходил вдоль прилавка, заметил тальянку.
- Подай-ка, барышня!..
Минуту спустя заиграл страдания, застучал деревяшкой. Ну, прямо молоденький он, совсем молоденький. Седой чуб выбился из-под шапки. Кружится у него голова, стосковался по веселью.
Матвеич, сам того не замечая, подергивал плечами.
Гармонь пела, туго рассыпала звуки, и до того был задирист, по-молодому диковат гармонист, что все оказавшиеся рядом люди затрясли головами. Кольцом окружили.
По спине Матвеича будто дробины посыпались, холодок пробежал. Как лет тридцать назад на деревенском пятачке - сейчас в пляс пустится. Стучала об пол его деревяшка.
- Потише, гражданин, здесь не пляшут! |
- Эх, сплясал бы я тебе, кабы... - сказал Матвеич.
Ехали они домой под вечер, в закатной тишине. Снова подмораживало: густела, шлепала под копытами лошади грязь. С остывающих синих полей тянуло болотной сыростью, запахом прелой соломы. В холодеющем небе перекликались невидимые журавли. Может, их не было там, а только чудились едва слышные крики.
Тихо поскрипывала телега. То ли вздремнул, то ли задумался Егор, Матвеич вздыхал, никак не отставала от него досада.
- Нога что-то мерзнет, - наконец глухо, из сена, проговорил Егор. - Четунчик ба сейчас!..
- Отстань, - сказал Матвеич, будто мог бы четвертинку ту достать, но назло не станет. - Заслужил ты ее? Скоморошничал. Вася Теркин.
- Раз так получилось.
- С тобой всегда так.
- Скажешь: всегда!.. Выходит, я один виноват.
- Покуражился!.. Партизан... Кашу небось варил для партизан, а тут - игрушки под откос...
Трудно было Егору угадать, шутит Матвеич или говорит всерьез.
- Тоже мне - герой нашелся!
- Мне хоть в атаке оторвало, на броне...
- А я что - сам, что ли, отпилил, дурень? На мину нарвался...
- В тылу-то вражьем - мины?!
- А ты как думал? Или консервы они там закапывали?
- Разошелся! - проворчал Матвеич. - Судить, что ли, тебя собрался? Совесть тебе судья...
- Вона как ты... - поднимаясь, зябко кутаясь в воротник, сказал Егор. - Не веришь, значит. Может, бумагу тебе занесть, носом ткнуть, бюрократ проклятый?
- Липу-то?..
- Ну, погоди! - заполошно крикнул Егор. Внезапно перевалился через задок, шмякнулся наземь. Добавил вслед: - Уж ты пожалеешь!..
Услыхав возню, последовавший за ней глухой стук, Матвеич обернулся. Отстав от подводы, Егор стоял посреди дороги, рукавом вытирая перемазанное лицо. Матвеич натянул вожжи, придержал лошадь. Стал дожидаться, что будет дальше.
- Катись, катись, - хрипло прокричал Егор. - Не дождешься, не сяду!..
- Пешком пойдешь? - от досады Матвеичу сдавило горло. - Какой быстрый...
- Полечу на ТУ-104! - сердито отвернулся Егор.
Быстро темнело, сумерками затягивало поля, и лишь в небе задержалась еще ясная синь предвечерья. В этом безмолвном, покойном просторе особенно тягостна была неожиданная ссора. Чувствуя давящую сердце вину, Матвеич подыскивал в уме такие слова, какими можно Егорову обиду снять и самого не уронить. Голова, однако, устала - ничего в ней подходящего не найти.
- Езжай, не задерживай, - крикнул ему. Егор, не выдержал - пошел полем, минуя подводу.
Видно было, как трудно ковыляет он по размякшему за день жнивью, как размахивает руками, будто птица крыльями. Матвеич маялся, прикидывал, когда Егор выдохнется, свернет на дорогу.
- Черт хромой! - не то на себя, не то на Егора ругнулся Матвеич.
Тихонько пустил лошадь. Догнав Егора, уже шагавшего по дороге, сошел с телеги, и пошли они рядом.
Блестела грязь, цепко приставала к ногам. Долго шли, долго храбрились, частым дыханием выдавая усталость. Первым изумленно простонал Матвеич, увидел: лошадь ушла вперед. Крикнул в полумрак:
- Тпру-у, окаянная! Тпру-у!..
Телегу было слышно - месила она колесами грязь, все отдалялся ее шум. Матвеич и Егор разом подались вперед, изобразили нечто похожее на бег. Пробежав метров двадцать, Матвеич почувствовал, как обжигает спину и бедро ремень протеза. Потом стало невмоготу...
- Погоди, Матвеич, погоди, - подставил ему плечо Егор. - Не надрывайся... Не денется она никуда, станет...
- Не серчай, Егор, прости... - прошептал Матвеич.
- Точно, стоит! - сдавленным голосом сообщил Егор. - Вот бестия.
Он помог Матвеичу залезть в телегу, уложил, накрыл сеном. Взял вожжи в руки, и снова внизу затренькало, захрустело. Морозный ветер обжег лицо... Далеко за лесом блеснул желтый месяц.
- С сапогами-то... вина моя... - признался Егор. - Склероз это называется, Матвеич. Забыл, что двое носков на ногу натянул, сверху - портянка. Эх!.. Можно сказать, такая вот ночь была... - продолжал он, тоскливо уставясь на желтый серп луны. - Помню, теплынь. Правду сказать, без боев месяц жили. Крупные силы стянули, карателей ихних... Обложили, прямо дышать нечем. Нас троих - за картошкой. Поверишь, они, сволочи, картошку заминировали. Мешок успели нарыть, он-то, мешок, меня и спас... Очнулся - ноги нет. - Егор помолчал, вздохнул раз-два, добавил с силой: - А под откос пускал! Огня-то сколько, шума! В минном деле я шибко разбирался, на санях возили меня на диверсии-то...
- Ох! - простонал Матвеич.
- Неужто до крови? - забеспокоился Егор.
- Мокро чуток, - ответил Матвеич. - И стреляет...
- А то заночуй у меня, - предложил Егор.
- Зятек небось приехал - неудобно.
Впереди редкими огнями обозначилось Судислово, Егорово село.
- Доедешь? - спросил Егор, слезая с телеги.
- Тут ехать-то...
Матвеич сел, пожал руку Егору, поглядел ему вслед - на низкую сутулую фигуру в неярком свете окна. И поехал...
Ледок в лесу, кажется, был еще прежний, утренний. Кололся он нежно и младенческим своим звоном печалил душу. И снова запах веников, нетопленой бани - запах забвения, увядшей листвы, еще одного незаметно пролетевшего лета.
Темная ночь, Только пули свистят по степи...
Матвеич пел до самой деревни, пел - у ворот, потом - во дворе, не торопясь в избу, хотя знал уже, что дочь с зятем приехали, горит свет и топится печь. Он распряг лошадь, напоил ее, дал сена.
Вошел в избу. Сильно хромая, направился к зятю: сидел за покрытым новой клеенкой столом, читал газету молодой, гладкий парень. Обнялись, поцеловались трижды, как полагается при такой редкостной встрече. Появилась Зинка. Не в меру располневшая, с быстрым цепким взглядом, какого раньше Матвеич не замечал. Она не скрыла, что недовольна, как одет Матвеич, как нескладно держится на ноге.
- Называется, родную дочь встречаем! - сказала Зина.
- На базар ездил, доченька, сапог искал... А ждал вас вчера.
- Ладно, умойся - ужинать будем.
Зять, звали его Костей, уткнулся в газету, будто, поздоровавшись, исполнил обязанность - теперь не подходи! Матвеич пробрался за печку, налил в тазик теплой воды, сыпанул туда марганцовки, снял протез. Опустил в воду распухший обрубок, откинулся на бревенчатую
стену. Хорошо стало, тепло... Дочь отодвинула ситцевый полог:
- Ждем...
Матвеич выбрался, по пути прихватил бутылку, которую хотел утром в дорогу взять. Поставил на стол, к колбасе, к розовым ломтям рыбы, лимонным долькам. Не сразу разглядел бутылку коньяку, маленькие, с наперсток рюмки.
- Это еще что? - На лице дочери отразилось недовольство.
- Да маленько того - к приезду, - смущенно проговорил Матвеич.
- Убери пока, - сказала Зина. Матвеич отнес бутылку в сенцы. Зять сложил газету, спокойно, будто ничего не произошло, разлил по рюмкам коньяк.
- За наш отпуск! - подняла свою Зина. Матвеич осторожно, боясь раздавить хрупкую, не видную в кулаке посуду, плеснул в рот.
- Колбасу ешь, отец!
Колбасу эту, нарезанную увесистыми кружочками, Зина пододвинула Матвеичу под руку, будто изголодался он по ней, век не видал.
- Мне лучше сала...
- Сало - это хорошо, - сказал зять, посасывая лимон. - Тем более - свое.
- А то чужое... - ощущая холодок, пробежавший между ним и зятем, проговорил Матвеич.
И посмотрел на того, вежливого, аккуратного до смертной скуки. .
Помнил его другого: до отъезда в город, после техникума. Прыткого, живого - бывало, протез поможет пристегнуть, навоз раскидает на огороде, наденет шубу на голое тело, побежит в магазин. Руки у него и сейчас были широкие, тяжелые, а вот надо же - не тот. Будто внутри у него, чувствовал Матвеич, что-то запеклось, остыло, прямо камень. И лицо, и глаза поостыли, и не старайся выманить из них тепло.
С Зинкой случилось наоборот: была тихоня, глаза лишний раз не поднимет. С пятнадцати лет Матвеич растил ее один, без жены, рано умершей Татьянушки. А дитем малым была - болела часто. Чуть дунет сквозняк - лежит уже, вся в жару. От этого воспоминания Матвеичу даже как бы обожгло грудь. Как раз в том месте, куда дочь припадала маленькой болезненно горячей головой. Ночи не спал он, слушал, как она дышит - с присвистом, содрогаясь всем тельцем. А он боялся дышать - держал дочку, словно свечу со слабым, гаснущим пламенем...
Матвеич еще раз пригляделся к зятю, к дочери, вздохнул.
Пока училась на швею-скоростницу, Матвеич видел ее часто: приезжала, отсыпалась, отъедалась. Улетела, вышла замуж. Надолго. Знал Матвеич, что жива-здорова: денежные переводы не возвращаются, значит, получает. Потом приехали в отпуск. И вот сейчас приехали - через два года.
- Завгаражом теперь Костя, - поймав взгляд Матвеича, сказала Зина. - Больших людей обслуживает. На работу с портфелем ходит... Сапог-то купил?
- Нет, -вздохнул Матвеич.
- И. не надо, - чему-то радуясь, вскочила Зина. - Мы тебе привезли. - Она вынесла из-за ширмы не сапог и не ботинок, а что-то похожее на то и другое, сверкающее пряжками, хромовое, с толстой подошвой. Матвеич принял подарок, пощелкал по блестящему, тупому носу, по подошве.
- Спасибо! - сказал Матвеич. Озабоченно вскинув на Зину глаза, спросил: - А Егору?
- Какому еще Егору? - озлилась она. - Что он - родня, что ли?
- Ну, ты ведь знаешь, - сглотнув комок в горле, тихо произнес Матвеич. - Ты же знаешь...
- Это мы доставали в специальном магазине для инвалидов, - пояснила Зина. - По блату. Там парами не продают.
От второй рюмки Матвеич поперхнулся, встал, вышел во двор. Месяц стоял высоко в небе, звездная россыпь вокруг серпа тускнела, подергивалась светлым туманом. Холодные пятна света неподвижно лежали на льду узкого пруда за воротами, ветер гнал по нему легкие пучки сена. Взвесив еще раз дареную обувь, Матвеич размахнулся ею, кинул. Где-то в середине пруда смачно хрястнуло, булькнуло раз-два, темно разлилась вода. Матвеич, не тая сожаления, вздохнул, присел, чтобы лучше рассмотреть, утонула обувь или еще держится на плаву. Вернулся во двор, запряг лошадь.
- Савраску отведу, - приоткрыв дверь, протаскивая в щель полушубок, сказал он. - Может, заночую...
Бутылку ту самую взял, сел в телегу. На околице лошадь сама свернула в лес - теплее, а главное, короче до Судислова...
Илья КАШАФУТДИНОВ, член Союза писателей СССР, автор более десяти книг, жил и работал в Обнинске.
ДОРОГА
Рассказ-быль
Из хмурого неба падали редкие снежинки, падали и таяли в чёрных колеях раскисшей дороги. Грязь тянулась по обочинам; особенно непроходимы разбитые, жижей залитые перекрёстки. Дорога, поля пустынны, и только кое-где сиротливо стоят перелески, облетевшие, проглядывающиеся насквозь.
И всё же Витьке было не очень скучно. Главное, не зябко: на нем ватник, давящая плечи плотно набитая котомка. Руки уже притерпелись к бидону с молоком. Только вот ногам плохо - идти приходится босиком. Купленная весной обувка лето пролежала без надобности, а как завернули холода, оказалась непригодной. Вырос Витька, жмут ботинки. Босой, но бодрый, с добром, самим заработанным, возвращался Витька из деревни в город, хотя это должно было произойти ещё две недели тому назад. Уйти, успеть к началу учебного года он очень хотел, но не отпустил его Талызин, председатель колхоза. Витька запомнил тот день.
- Здравствуйте ! - сказал он тогда, зайдя в правление.
В ответ лишь кивнули головами, снова уставились на чёрную тарелку репродуктора. По радио передавали сводку. Талызин показал рукой на лавку, разрешив сесть. Витька тоже послушал сообщения с фронтов. Особенно ожесточённые бои, говорил диктор, идут в районе Сталинграда. Когда радио замолчало, Талызин повернулся к Витьке:
- Чего тебе? - поинтересовался он, тёмными пальцами скручивая цигарку.
- За расчётом пришел, - буркнул Витька. - Учёба началась! Сами обещали: "Турнепс выберем, отпустим".
- Обещал, - пустив редкую струйку дыма самосада, проговорил Талызин. - А ты сводку слышал? Понимаешь положение? Без тебя мы, Виктор Батькович, пропадём, понял?!
Талызин стряхнул пепел на пол, привычным движением руки пригладил гимнастёрку, поправил армейский ремень, посуровел лицом.
- Точно, не справились бы без тебя, - подтвердил он. - Так что поработай недельку ещё, а я тебя поросёнком премирую, идёт?
Нет, Витька не ослышался - поросёнком .Это же целое богатство! Но Витька не выдал радости, для вида поломался:
- Остаться- то можно, да только толку мало. Сколько ни паси, они, свиньи, на ферму бегут... Жрать им нечего...
Внимание Вити привлёк карабин, стоящий в углу конторы. Знал он, не расстаётся с ним Талызин, отправляясь в поля: волков расплодилось много, а ещё, говорят, вооруженные дезертиры прячутся в лесах.
- Ладно, потерпи малость, - уговаривал Талызин. - Зато я овощи, что ты заработал, в город сам отвезу. Сколько он заработал, Даша?
- Он у нас со всеми на равных. Молодец! - ответила Даша-счетовод.
Тут уж Витька не удержался от улыбки.
- Так и быть, останусь, - сказал он.
Да, осень сорок второго года выдалась удачной для хлеборобов. Были погожие дни, были и ненастья. Ночью случались заморозки, даже затягивало лужи хрупким недолговечным льдом, но с приходом дня земля оттаивала, подсыхала, отдавая накопленное за лето тепло, и ничто уже не мешало убирать урожай.
Витька дошел до мостика, проложенного через ручей, до города осталось километров пятнадцать без малого. Холод крепчал: снежинки, медленно падая на пожухлую траву, больше не таяли. Торчали там и сям побелевшие шишки конского щавеля, пригнулись метёлки полыни. Грязь на дороге загустела. Витька заторопился.
За это лето он узнал сельскую работу полной мерой. Началось с посадки картошки. Старался, из кожи лез, пытался управлять плугом, но не получалось: кидало из борозды влево-вправо, а чаще - силёнок маловато - вырывало рукоятки. Ходил на ночное, на прополку, на окучивание, на сбор огурцов. И наконец - приятно вспомнить - на сенокос. Потом уже кинули на свинарник, где и вкалывал Витька до сего дня.
Всякое бывало там. В последнее погожее время, экономя заготовленные на зиму корма, скот выгоняли на выпас в лог. Напарницей у Витьки была Галя, сверстница его, бойкая, весёлая девчонка. Пока свиньи рыли землю, отыскивая в ней съедобное, Галя оставляла Витьку наедине со стадом, убегала за свеклой. Он же собирал сухой бурьян, сучки, чтобы при появлении Гали запалить костёр. И всё с оглядкой, держась настороже. Чуть зазеваешься - разбегутся свиньи: одни галопом на ферму, другие к месту летней потравы хлебов. Шутка ли, четыреста голов! Уж набегался он за ними, так намаялась его рука, сжимавшая рукоять тяжелого кнута, что до сих пор побаливают мышцы.
И ступни ног огрубели - покрылись твёрдыми рубцами и наростами; потому-то Витька не особенно чувствовал стылую мокреть дороги. Он шел и злился - не на кого-нибудь, а на фашистов.
- Гады! - шептал он, видя в них, коварных и жестоких, причину своих мытарств.
Он опять вспомнил Галку. Как она возвращалась с грузом свеклы, как полыхал, постреливал костерок, с закатанными в него буряками. Галка плакала от дыма и рассказывала новости. Потом садились ближе к углям, грелись, ели полусырую свеклу.
Нет, не жаловался Витька на деревенскую житуху. Там вольготнее, сытнее, чем в городе. Помнится, прокаливали на печке жмых, частенько готовили затируху из отрубей.
Сам того не замечая, Витька шел всё быстрее. Даже на подъеме не сбавил шаг.
" Если бы не ты ..." - сказал тогда Талызин, уговаривая Витьку остаться. Конечно, в шутку так сказал, но Витьке всё же было приятно слышать похвалу. "Если бы не Галка..." - говорил он теперь сам себе.
Четыре сотни голов на двоих. Правда, они только пасли, а самая тяжелая работа доставалась Галкиной сестре, которая и была-то старше их на три года. И вот она надсаживалась на ферме, чистила, скребла её, а потом, когда пригоняли стадо, задавала корм.
Заметил Витька, что у животных, как и у людей, характеры бывают разные. Одни степенны и добродушны, обходятся без особого внимания и ухода. А иные - озорны, любознательны, но тоже добры. Были и такие, что лучше иметь дело со свирепыми собаками, чем с ними.
Немного отдыхал от них Витька дома, в городе. Отпускали его раз в полмесяца, субботним вечером до утра понедельника. Добирался как попало. Считай, везло ему, если случалась попутка - он еще засветло сидел в кругу своих. Мать, братишки глядели на него - кормильца с умилением и восхищением. Никогда он не приходил домой с пустыми руками. Приносил жмых, овощи, иногда даже молоко. Да! Уютно, хорошо было среди близких, но и с деревней неохота расставаться - там тоже друзья.
Вдруг он увидел ползущую по взгорку упряжку. Рядом с лошадью вышагивал старик, одетый в потёртый перепачканный ватник. Заметил нагоняющего Витьку, придержал лошадь.
- Добрый день, дедуля!
- Здорово, здорово, сокол! Куда путь держишь?
- В город.
- Городской или из деревенских ?
- Городской.
- Городской, деревенский - какая разница, давай садись! Чего без обувки-то? Лезь, лезь! - Старик достал мешок, протянул Витьке. - Ноги-то оберни да сеном обложи... Небось издалека идёшь?
- С Верхних Мулов. Работал там,
- Часом не у Гришки Талызина ?
- У него...
- Знаком. Бедовый малый был. Первейший драчун в окрестности. И парнишка у него бедовый - в отца пошел, - вспомнил старик. - Как он там управляется?
- Урожай собрали. Вроде всё в норме.
- Этот страху нагонит. Одно слово - шайтан!
- Митьку на трактор определили. А Талызин вроде и не спит никогда. И днём и ночью мотается. А вообще-то справедливый он. Летом беда у нас с Галкой приключилась - хлеб свиньям потравили. Чуть под суд нас не отдали, а Талызин отстоял.
- Галка, это какая же ? - полюбопытствовал дед.
- Девчонка, со мной стадо пасла, - начал было Витька, но от сильного толчка замолк, качнулся, ухватился за край телеги. Попали в выбоину.
- Но-о, милая! - дед соскочил и хлестнул лошадь. А увидев, что Витька тоже намеревается выпрыгнуть, проворчал:
- Ты сиди! Тебе ещё топать да топать придётся.
Лошадь дёрнулась, вытащила телегу. Возница снова уселся, и Витька разглядел его узловатые руки, тонкую морщинистую шею, угловатились костлявые плечи.
- Небось, учёбу забросил, - вновь завёл разговор старик.
- Я наверстаю, - уверенно ответил Витька.
- Молодец, - похвалил дед. - Право, молодец! А язык фрицевский изучаешь?
- Приходится, - буркнул Витька. - Заставляют.
- Ну что ж. Не все немцы звери, - философски произнёс дед. - И язык ихний тут ни при чём. А я вот только две зимы и отучился...
Еще не раз слезал с телеги дед, понукал лошадь, всякий раз отказываясь от помощи Витьки. Так доехали до развилки, откуда до города оставалось совсем немного.
- Ну, бывай здоров, соколик! Будешь в Курье, заходи в гости. Спроси Алексеева, Это я, значит, буду. А язык фрицевский учи. Гляжу, зол ты на них. Я тоже зол, жаль вот, глаза плохи, а то бы на фронт попросился.
- Спасибо, дедушка!
Витька бойко зашагал в сторону города, крайние дома которого уже были видны. Поправил на спине котомку, вспомнил услышанную в деревне поговорку: "Своя ноша плеч не тянет" - и вспомнил всех, с кем был этим летом, с кем породнился.
Впереди поднимались городские дома, манили Витьку своей знакомостью, близостью встречи со школой. С радостно колотящимся сердцем Витька высмотрел свой родной дом.
ПУСТЬ ИДУТ ПОЕЗДА...
За пеленой летящего снега друзей не видно. Но Витя знает, что на расстоянии нескольких десятков метров они работают так же, как и он.
Позади уже тянется полоса очищенного им железнодорожного полотна; постепенно она скрывается в налетающих вихрях пурги. А перед ним, в нетронутую белую целину сугробов, входят полосы рельсов.
Он приноровился. Неудобная в начале работы лопата легко врезалась в снег. Раз - удар сверху слева, два - сверху перед собой, три - справа. Теперь шаг назад и снизу подсечь квадрат. Бросок туда, под насыпь. А теперь следующий. Порывы ветра пытаются сорвать кубик. Спокойно, не сопротивляйся. Используй ветер себе на пользу. Разворот лопаты, и очередная порция летит под откос.
Временами ветер ослабевает; густая кисея снега спокойно ложится на землю. В наступившей тишине слышны щелчки лопат о рельсы. Тоже работают. Затем опять налетел вихрь, и их уже не слышно. Перед ним только заснеженный путь, который надо расчистить. Надо выполнить эту работу.
...Сегодня, когда прозвенел звонок и в школе установилась, как обычно, тишина, вместо учительницы ботаники пришла их классный руководитель Анна Ивановна. Она тонкой рукой поправила очки и поздоровалась.
- Товарищи учащиеся, сегодня занятия отменяются. Занесло линию. Остановилось движение эшелонов на фронт. Ночью работали рабочие, просят помочь.
Анна Ивановна не говорит о пункте назначения эшелонов. Но всем ясно - Сталинград...
Дзинь! - лопата бьет по костылям. Здесь около рельса убирать снег труднее, как ни приноравливайся. Но это только у самого рельса. А теперь опять нормально...
...Туда, в район Сталинграда, ушел и его отец. Там же воюют отцы и братья многих ребят из их класса. Вот и у Женьки воюют два брата там. Ему сейчас совсем плохо, отец и мать тоже на фронте. Живет у тетки, а та по неделям не бывает дома. Все время на своем номерном заводе делает самолеты. Запасов нет никаких. Огород не садили, а осенью Женька не догадался поработать в колхозе. Тетка приходит раз в неделю. В общем, невесело.
Сколько проходит времени, Витя не знает, но наконец замечает, что в нескольких метрах видна костлявая длинная фигура Женьки. Постепенно сходятся. Говорить неохота. Постояли несколько минут, опираясь на лопаты, и пошли помогать Володе. Когда почти расчистили Володин участок, прошел в черной форменной шинели железнодорожник. Не задерживаясь, бросил:
- Кончай, ребята. Поезд идет.
Ветер стих. Стало легче работать. Тук-тук, тук-тук - начинают тихо разговаривать рельсы. На оставшихся двух метрах очистили рельсы, сошли на вторую колею. На ней снега - по
колено.
Перестук рельсов все ближе, он стал четче и быстрее. Как-то неожиданно из снежной пелены выступило световое пятно фонаря и почти сразу - черное тело паровоза.
Проходят теплушки с закрытыми дверями, платформы с танками, орудиями. Пушки установлены плотно друг к другу. На тормозных площадках стоят закутанные в белые полушубки фигуры часовых.
Эшелон прошел. И Анна Ивановна с толпой ребят подошла к ним; вылезли на расчищенный путь, двинулись вместе со всеми. Подошли к остальным классам. Здесь уже трое железнодорожников выдают паек. Витя получает кусок черного хлеба, 50 граммов соленой горбуши и кубик сахару - целое богатство. Ого! Ради этого можно было потрудиться. Половину порции хлеба и рыбу заворачивает в бумагу - сегодня у брата и сестры будет праздник. Многие оживились, едят.
Опять приходится влезать в снег на второй колее - проходит второй состав.
...Уже было двинулись домой, но появился тот железнодорожник, что расставлял на работу. Все останавливаются. Около него топчутся учителя. Затем Витя слышит его голос:
- Товарищи! Ребята! Надо расчистить вторую колею, иначе не пропустим составы. Я знаю, вы устали, но фронт ждет. Милые, поможем. Хлеб и сахар вы получите еще. Рыбы, правда, не будет.
Витя стоит и молчит. Остальные молчат тоже, опираются на лопаты. Ловит себя на мысли о том, как хорошо сейчас дома попить чаю, заваренного на сушеном брусничнике.
- Давай! Расставляй! Нечего телячьи нежности разводить! - кричит кто-то.
И опять в руках Вити лопата врезается в снег. "Так" - бросок, "надо" - растет очищенная полоса, "нужно" - слышит он перестук колес проходящих составов. Он поддевает очередной куб, представляет идущего в атаку отца и думает о том, что пусть не дадут ничего - ни хлеба, ни рыбы, ни сахара, но пусть идут эшелоны. Да, пусть идут эшелоны...
ПЯТЬ СУХАРЕЙ
рассказ
На тетрадочной фабрике лошадей нет. Есть один захудалый, сотни раз чиненый газогенераторный грузовичок-полуторка. Но и он мало поможет. Не пройдёт он на торфоразработки. Заскрипит обшарпанными досками бортов, заёрзает кузовом на всех неровностях дороги, увязнет лысыми шинами в сыпучем снегу. Натужено повоет мотором, словно жалуясь на слабосильность, и станет. Вытаскивай его потом. А на лошадях было бы сподручней возить торф. Они и по накатанным улицам города, да и по снежной целине, что перемела торфяники, легко пройдут. Но нет на фабрике лошадей. Вот и приходится самим людям таскать сани. Путь не малый - семь километров в один конец.
Витька, как и вся их бригада из девяти человек, отдыхает посредине берегового крутояра, на переезде через двухколейку железнодорожного полотна, повторяющего все изгибы реки.
Внизу, по зеленому зеркалу скользят белые сыпучие языки снега. Гонит их резкий низовой ветер куда-то в верховья, переметает встречные дороги, оглаживает прибрежные овраги. Путь через реку обвехован застывшими сосенками. Деревья выставлены ровной цепочкой, но не для красоты, а чтобы не сбиться в буран. Слева железнодорожные рельсы идут к тающим в морозной дымке коричневым фермам моста. Справа выглядывают кирпичные корпуса старинного Мотовилихинского завода. Почти отвесно поднимается цветной дым из нескольких труб в глубоко промороженное небо. Временами вспышки орудийных выстрелов сверкают на фоне игрушечных строений. Запоздало, с треском рвущейся материи распарывается воздух. Тарахтя пролетает снаряд к щетинистым еловым заречным лесам.
Идёт пристрелка пушек.
- Ну что, девоньки, отдохнули? - слышит Витька требовательный голос Татьяны Степановны, бригадира. - Вставай, поехали!
Пёстро, но тепло одетые женщины встают. Радом поднимается Шура. Приплясывает стоптанными валенками, одёргивает свою чёрную шубу и толкает Витьку в бок кулачком:
- Вставай, лежебока!
Татьяна Степановна становится впереди саней, перебрасывает верёвку через плечо потёртой оленьей дошки. Шура оборачивается, обжигает Витьку взглядом, - приготовился ли?
- А ну, разом взяли! - бойко кричит бригадир.
Верёвки натягиваются. Витька наваливается грудью на задние доски короба, чувствует через тонкую ткань пальто их упругую податливость. Ощущает, как дёрнулись санки, - повело их к краю дороги. Еще сильнее упирается. Ну, вот! Завизжали по взгорку, оставляя извилистый след полозьев. Теперь надо тащить без остановок до самого верха крутояра, у с которого и начинаются улицы их тылового города.
От заиндевелых платков работниц поднимаются струйки пара, ветер подхватывает их и вместе с торфяной крошкой от выпирающих из короба брикетов бросает в лицо Витьке. Ему чудятся запахи лета: разморенной зноем земли, цветущих трав, озерной осоки. Он пружинит телом, шагает, стараясь ставить ноги как можно твёрже. Так надёжней.
А мысли Витьки витают далеко от выполняемой работы, приковывают к положению на фронте, тревожат за отца, беспокоят об учёбе в школе, которую пришлось временно оставить. И вспомнилось Витьке недавнее прошлое.
...Синькой налился мохнатый куржак на стёклах окна, и Витька зажег коптилку. Язычок пламени как золотой шар высветил часть стола, нарисовал колеблющиеся тени на стенах комнаты. Плохо с электричеством в эту зиму. Ясно, что энергия нужна для изготовления военной продукции. Брат Слава притулился к столу, придвинул тетрадку под самый пузырек коптилки, старательно пишет. Мать угомонила младших, уложила в койки. Посидела у кроватей, дождалась спокойного посапывания малышей, удалилась на кухню.
Витька дошел до сути излагаемого вопроса, но глухой стук падения и тоненькое дребезжание крышки чайника оторвали его от страницы. Встревоженно смотрел на него Славка, и они не сговариваясь бросились на кухню. Мягкий свет луны поблескивал на эмали крышки, отражался в луже разлитой воды, тонул в закопченом днище перевёрнутого чайника. Рядом лежала их мать.
- Поднимай! - опомнился первым Витька, но неожиданно для себя схватил чайник, подобрал крышку и только потом ухватился за плечи лежащей. Голова безжизненно откинулась, на закрытые веки легли густые тени. Поддерживая голову, они подняли маму и понесли в комнату.
"Какая же она лёгкая, - удивился Витька, - обморок, но отчего?" Внимание его отвлекла старушка, которая, открыв дверь, бросила быстрый взгляд и мгновенно исчезла в своей комнате.
"Что это она? - подумал Витька. - Похоже, перепугалась. Хотя что от неё ждать, вредная старуха".
Они ещё не успели донести маму до кровати, как яркий свет озарил их жильё. Торопливо вошла соседка с лампой.
- Тише, вы, охломоны, - озабоченно заметила она. - Младших-то не разбудите. Подушку взбей, Слава, да чайник вскипяти !
Потом поймала за руку Витьку и потребовала:
- А ты, голубь, не суетись. Где-то градусник у вас был.
- Вот он, - шепотом ответил Витька.
Та энергично встряхнула градусник и, распахнув материнскую кофточку, задумчиво произнесла:
- Это надо же, совсем исхудала! Святые мощи... Ты, Витя, посиди с мамой, а я пойду кашу сварю. Есть у меня немного риса. Как могла, берегла его на крайний случай. Видать, наступил он, хоть и не для меня. Да уж что там...
Славка притащил взбитую подушку и подсунул её под голову мамы. В этот момент из-под матраса выпал маленький свёрток, который Витька поднял и положил на стол.
Прибывший врач задержался не долго.
- Воспаление лёгких. Кроме того, дистрофия, - констатировал он, поблескивая стёклышками очков.
- Что? - испугался непонятного слова Витька.
- Истощение. Кормить больную надо. Рецепт на лекарства я выпишу. Завтра сходишь, закажешь. А насчёт питания сами постарайтесь. Тут я бессилен.
- Может, в больницу положите? - вмешалась вошедшая с кружкой каши соседка..
- Окружающим не опасно. Да и мест нет. Где больная работает?
- На тетрадочной фабрике.
- Сами известите. Ну, что ещё? Вот порошки. Давать каждые четыре часа. - Доктор положил на стол пакетики. - Хуже станет, вызывайте.
Проводили врача. Старушка поставила кружку на стол, прикрыла листком бумаги:
- Я же, старая дура, давно заметила, что начинает светиться она от недоедания. А вы, тоже хороши... Беречь надо мать. Трав заварю, питьё давать будете.
Сели опять за занятия. Но учёба в голову не шла. Да и Славка окончательно перебил настрой:
- Слушай, брат. а что у мамы в свёртке ?
- Не знаю.
- Давай посмотрим ? .
Витька развернул платок. Там были сухари. Да, пять чёрных ржаных сухарей.
И тут Витька понял. Отдавала она свою пищу малышам. То-то последнее время они ныть о еде перестали. А мать ослабла. Вот и свалила её болезнь.
Мать болела долго. Пришлось Витьке пойти на фабрику. Там первой к нему подошла патлатая девчонка точно с фарфоровым лицом, нескладной худой фигурой.
- Здравствуй! Ты кто? - спросила она.
- Привет! Человек я, - отшутился Витька, а увидев, что обида заполнила зелёные глаза девчонки, добавил: - Витька.
- Постоянно к нам ?
- Нет. Учусь я в шестом классе. Поработаю временно, пока мать на ноги не встанет. Карточку рабочую надо сохранить.
- Что, Шура, познакомилась? - подошла к ним аккуратно причёсанная худенькая женщина. Вся она ладная: и сама, и одежда, и даже голос хороший, певучий. - Сын Андреевой это. Обучишь нашим премудростям. Как, договорились?
- Хорошо, Татьяна Степановна, - ответила Шура и снисходительно взглянула на Витьку. - Пошли!
Бригада работает за широким и длинным столом из толстых дубовых плах. Посредине возвышается закопченный, обляпанный клеем котёл, лежат бумажные заготовки, кисти. Напротив Витьки на меловой стене пламенеют слова: "Всё для фронта !". Обычно фабрика выпускает самую мирную продукцию: тетрадки, блокноты, почтовые наборы. Часто приходится клеить конверты. Работа не сложная. Норма для взрослых - девять тысяч, для подростков - шесть. Витька выдаёт по семь тысяч. Спасибо Шуре, научила. Женщины выгоняют по одиннадцать. Но раз в неделю бригада выполняет действительно фронтовой заказ. Из глянцевого картона клеят трубки детонаторов для мин. Тогда все стараются, выдерживают идеальную точность. Через квадратик синего картона, который под его руками превращается в деталь грозного оружья, Витька чувствует себя связанным общими нитями с другими людьми, кующими победу.
В цехе работать хорошо: уютно, тепло, и даже в обед дают порцию горячего второго. Один день - овощное рагу, на другой - рубец. Откуда-то привозят в армейских зелёных термосах. Хлеб положено иметь свой, ложку тоже. А плоские алюминиевые тарелки находятся у бригадиров. Едят на рабочих метах. И ещё заметил Витька, что у него и Шуры порции всегда побольше, чем у остальных. А Татьяна Степановна всегда получает последней и частенько достаётся ей меньше всех.
Несмотря на обед, к концу смены кушать хочется здорово. От котла с казеиновым клеем пахнет очень вкусно. Есть клей категорически запрещено, и Татьяна Степановна строго следит. Но стоит ей отлучиться в конце смены, появляются ложки, и котёл вмиг пустеет.
...Скрежет камня под полозом саней отвлекает Витьку от воспоминаний, возвращает его к действительности.
Съехали сани к обочине дороги, надо поднажать. До конца крутояра осталось совсем немного, а там рукой подать до фабрики. Там свалят торф, передышка и вторичная ездка за топливом, без которого остановится фабрика. Да, крутояр кончается, сани движутся легче. Позади остается прямой след полозьев. След людей.
ТИХОНОВ Сталь Викторович родился в 1929 году. В периоды ВОВ учился в школе, работал на Пермской бумажной фабрике, подсобном хозяйстве воинской части. Окончил Тихоокеанское высшее военно-морское училище в 1953 году, 14 лет флотской службы. Капитан 3 ранга в отставке. Награжден 8 медалями.
Литературному мастерству обучался у известных прозаиков: лауреата Государственной премии РСФСР им. А.М Горького Анатолия Ткаченко и Ильи Кашафутдинова. Опубликовал более 100 рассказов, новелл. Живет в Обнинске
КАЛУЖСКАЯ ОБЛАСТЬ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ
В первые же месяцы войны из Калуги на фронт ушло 25 тысяч наших земляков. Заводы и фабрики Калужского края, еще вчера выпускавшие мирную продукцию, стали производить вооружение, боеприпасы, обмундирование. Десятки тысяч жителей Калуги и районов в августе - сентябре 1941 года строили оборонительные сооружения под Смоленском, Ельней, Рославлем, Брянском, Орлом, Калугой, Малоярославцем, Тулой.
Положение на фронтах Отечественной войны становилось все более тяжелым, фронт приближался к Калуге. 4 и 7 октября Калуга подверглась сильным бомбардировкам с воздуха. В ночь с 11 на 12 октября советские войска оставили Калугу. Во второй половине октября оказалась оккупирована вся территория Калужской области.
На калужской земле враг встретил упорное сопротивление. С беспримерным мужеством в районе Угры сражались курсанты пехотного и артиллерийского училищ города Подольска, десантники 214 воздушно-десантной бригады, отряды Юхновского, Медынского и Малоярославецкого районов.
После захвата Калуги гитлеровцы начали массовые аресты и истребление жителей города. Многие здания, в том числе кинотеатр "Центральный", они превратили в застенки. В кооперативном поселке у Оки был создан концентрационный лагерь. На площади Ленина фашисты соорудили виселицу, на которой вешали патриотов. В Хвастовичах они выдали каждому жителю повязки для ношения на рукаве - за появление без повязки угрожал расстрел. В центре села была установлена виселица, на которой в разное время было повешено 150 человек. В деревне Кудиново гитлеровцы сожгли 380 пленных красноармейцев. Всего в районах области за время оккупации фашисты замучили 20 тысяч наших соотечественников.
Злодеяния фашистских извергов вызвали в советских людях гнев и ненависть. Народ поднимался на борьбу с врагом. Рабочие Думиничского завода спрятали и вывели из строя оборудование, труженики Сухиничской МТС, в ответ на попытку фашистов организовать мастерские по ремонту танков, разобрали станки. Также была сорвана попытка оккупантов восстановить кондровскую, троицкую и полотнянозаводскую бумажные фабрики, ТЭЦ Калужского машиностроительного завода. Под руководством партийных обкомов Смоленской, Московской и Тульской областей в каждом районе был создан партизанский отряд. В летописи калужских партизан - взрыв нефтебазы у Говардово и Кондрово, разрушенные мосты через реку Рессу. Боровские партизаны вывели из окружения 5 тысяч советских солдат. В ночь на 24 ноября партизаны под командованием капитана В.В. Жабо нанесли удар по штабу немецкого армейского корпуса в Угодском Заводе. Во время налета было уничтожено более 600 немецких солдат и офицеров, более 130 автомобилей, четыре танка, два склада с горючим.
28 ноября 1941 года для организации и усиления партизанской борьбы с территории Белоруссии на калужскую землю перешла разведывательно-диверсионная резидентура № 4/70 Особой группы при НКВД - отряд "Митя". Командовал отрядом знаменитый разведчик Дмитрий Николаевич Медведев. В составе отряда воевал легендарный герой Николай Иванович Кузнецов. Совместно с людиновскими подпольщиками и партизанами отряд Медведева нанес эффективный удар по фашистам в ходе известной операции "Ночь перед Рождеством".
6 декабря начался разгром немецко-фашистских захватчиков под Москвой. Советскими войсками Западного фронта командовал Г.К. Жуков. С целью быстрейшего освобождения Калуги командующий 50-й армией генерал И.В. Болдин создал подвижную группу в составе стрелковой, кавалерийской и танковой дивизий во главе с генералом В.С. Поповым. 21 декабря советские войска ворвались в Калугу. Завязались ожесточенные бои. И лишь 30 декабря Калуга была очищена от врага.
В первых числах января были освобождены Перемышль, Мещовск, Козельск. С 7 по 29 января были освобождены Мосальск, Медынь, Кондрово, Сухиничи, Ульяново, Мятлево. В оккупации оставались Юхновский, Куйбышевский, Хвастовичский, Людиновский, Жиздринский, Барятинский и Спас-Деменский районы. В них продолжалась партизанская война. Замечательные подвиги совершили партизаны Хвастовичского района. За 22 месяца боевых действий ими было уничтожено 9 тысяч гитлеровцев, пущено под откос 36 воинских эшелонов. Герои-подпольщики, действовавшие под командованием А. Шумавцова в Людиново, вели разведку по заданию партизан и штаба фронта. Пользуясь донесениями отважных разведчиков, советская авиация наносила удары по немецким объектам в Людиново. По доносу предателя группа была схвачена и расстреляна фашистами.
После разгрома немецко-фашистских войск под Курском и Орлом в сентябре 1943 года область окончательно была освобождена от захватчиков.
Более 140 тысяч воинов-калужан отдали свою жизнь за Родину в годы Великой Отечественной войны. На калужской земле нашли свой последний приют более 250 тысяч советских солдат.
Пядь земли
© Copyright: Редактор Еремеев, 2001
Свидетельство о публикации №201101500053
Свидетельство о публикации №201101500053
Рецензии
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.