Дон. Лето

-О, глупые люди, убившие Нага!..
Я надолго умолкаю и в неверном свете луны, заглядывающей в окно, обвожу взглядом палату. Никто не поднимает голову и не требует продолжения. Спят... Слава тебе, Господи! Придерживая язычок замка, закрываю двери. Напрасно: сухой металлический звук прокатывается по коридору. Черт бы тебя побрал! Но, кажется все тихо, и я спокойно ухожу. Из другой палаты слышится шепот, смех и окрик:
-Девочки, тихо! Всем спать.
Рекреация ярко освещена. Над кислотно-зеленым пластмассовым столом стоит Татьяна. В руках у нее пара стаканчиков.
-Ната, кефир пить будешь? Осталось.
-Нет, видеть его уже не могу.
Я беру верхнее кресло из высокой, почти до потолка стопки. Сев, вытягиваю ноги и откидываю голову. Вот теперь хорошо, просто отлично!
-Кстати, мой вам совет, вы кресла не разбирайте, как сегодня. Если занятия какие-нибудь проводить, то идите в беседку, там скамейки бетонные - захочешь, не поломаешь. А в корпусах весь инвентарь на ваше имя записан.
-Тогда на кой они здесь стоят?
-Для галочки... - Я прикрываю глаза, мгновенно все предметы в комнате обретают едва заметную ауру...
-Тань, у тебя остались пряники?
-Три штучки.
-У меня четыре - отлично!
Из двери, ведущей в левое крыло появляется Рима. Я поднимаюсь ей навстречу, чтобы забрать заварку, сахар и стаканы. Набрав воды, Рима ставит большую металлическую кружку на подоконник и включает кипятильник.
-Как вы здорово придумали сюда чай привезти - это уму непостижимо! А я тут мучалась... Раз взяла себе на кухне полный чайник чая без сахара, так нет же - догоняет меня повариха, и прежде чем я успеваю слово сказать, высыпает мне полстакана песку. Что ж ты, мол, деточка, чай несладкий взяла? 
Девчонки смеются, я улыбаюсь и с некоторым удивлением вспоминаю, как я ненавидела в тот момент бедную старушку.
Из темноты к окну медленно приближается и, едва успев появиться, исчезает по-своему красивое лунообразное лицо: темные, выразительные глаза под густыми черными бровями, прямой, короткий нос и необычно полные губы. Ольга входит, позвякивая связкой ключей. Из-под просторного топика выглядывают тесемки купальника.
-Где Рита?
-В палате, девчонок успокаивает, а вы что, уже? Обхода бы подождали.
-Ну, их... Я корпус закрыла, будут ломиться - скажу: крепко спала, не слышала.
Она проходит в правое крыло. Я смотрю за окно, мне не удается пробуравить взглядом ночную темень, да это и не нужно. Темнота сама по себе интересна. Еще никому ничего не мерещилось в ярко освещенной комнате.
Вскоре две подруги покидают нас. На прощанье восточная красавица сообщает:
-Тут к вам Муратик собирался.
"Муратик" задевает девчонок за живое.
-Где только носит этого Мурата! Три раза столы накрыл и думает, что дело сделал!
В принципе Мурат - не мое хозяйство, но он мне нравится. У него глаза теплого темно-коричневого оттенка и вокруг - черный ободок. Но они не карие! Не люблю карих глаз.
-А вы его почаще запрягайте, девчата. Он эти два дня, пока на отряде один был, отлично сам со всем справлялся... И дети его любят.
Мимо окна неспешно проплывает ОМОН. Коротко стриженые головы как по команде поворачиваются в нашу сторону. Интересно, на улице темень, а у нас три лампы горят, мы же, наверное, как на экране телевизора. Появляется дикое желание выйти и посмотреть. И только представив себе, как это будет выглядеть со стороны, я решаю не делать глупостей.
Рима выкладывает из пакета пряники и заваривает чай в особом стаканчике.
-Наталья, подержи бинт.
Я послушно встаю и помогаю сцеживать заварку. Иногда Рима слишком резко наклоняет стакан, кипяток слишком близко подбирается к моим пальцам, и я прошу: "Тише, тихонечко!"
Где-то на втором этаже раздается шум падения, оглушительный смех и раздраженное цыканье. По нещадно скрипящей лестнице к нам спускается Муратик.
-Ванька Железняк навернулся! - Сообщает он жизнерадостно.
В обмен на пряники Мурат достает из-за пазухи две пачки печенья. Лимонное и апельсин - ничего, жить можно. Рима красиво раскладывает печенье на тарелке, Мурат выстраивает пряники в ряд и долго любуется их нежно-розовыми боками.
-Где сейчас еще найдешь такие пряники?!
Я вдруг вспоминаю про мед и поднимаюсь к себе. Проходя мимо палаты мальчишек, заглядываю в окно: все спят. Лешик, лежащий на верхней кровати двухъяруски, уперся ладонью в стекло, его пальцы находятся как раз на уровне моих глаз. Из-под матраса виднеется скомканный спортивный костюм - вот, значит, как они убирают в тумбочках! Я не могу сдержать улыбки. Ну, ничего, достанется вам от меня завтра.
Появление баночки меда приветствуется бурными аплодисментами.
-Откуда? - Приподнимает бровь Татьяна.
-Из дома. С автобусом передали. Я, правда, больше половины Марийке отдала.
-Из детдомовцев? С твоим отрядом ходит?
-Мари - человек. Ей уже шестнадцать и она мне здорово помогает. Я ее из отряда забираю под свою ответственность. С детдомом вообще дружить надо. Приехали по льготным путевкам, разместили их в доме отдыха. В тот же день у директора были крутые, нанимали тур базу на неделю. Бедные люди: оставили  во дворе иномарки, вернулись - металлолом. С тех машин поснимали все, что только можно было. Виновных не нашли, конечно, но директор сказал: "Никакого вам больше дома отдыха. Будете жить в лагере, как все нормальные дети".
-Доигрались!
Муратик, наконец, занялся пряниками вплотную. Кроша нежную корочку, надкусил и возвел глаза к потолку, демонстрируя непередаваемое блаженство.
- Мурат, а сколько тебе лет?
Мучавший всех вопрос задает Рима. Храбрая.
-В этом месяце шестнадцать исполнится.
-Гонишь!
-Как тебя к детям подпустили?! Тут же уголовная ответственность и вообще...
Мурат невозмутимо жует пряник.
-Это для кого как. Меня отец спросил: "Хочешь на день рождения в лагерь?" Пионером я не хотел, вот он и устроил меня вожатым.
Мурат взялся за следующий пряник.
За окном по дорожке прошествовал обход: нач. лаг., стар. вос. и стар. вож.. Нач. лаг. пристально оглядела каждого, слегка вытянулась, приподняла подбородок - не иначе пытается разглядеть, что это мы тут пьем. Вскоре их темные силуэты растворились в ночи, и лишь только сарафан старшего воспитателя развевался белым полотнищем, пока не скрылся за болезненно моргавшим фонарем.
-Хоть бы кто выключил этот фонарь.
-Таш, как у вас тут с горячей водой? Душ, там, или постирать.
-На "Уралочке" есть. Я вам потом покажу... Вообще считается, что нам туда нельзя, но если по-умному, то можно.
Горка печенья тает на глазах. Баночка с медом и единственная ложечка ходят по кругу.
-Жаль, хлеба нет.
-Моя вина, не подумала.
-А разве на кухне брать можно?
-У нас ничего нельзя... Надо взять пакет с полдником и пустую тарелку, пойти на хлеборезку, сказать, что на стол хлеба не хватило. Там у них хлеб штабелями сложен, и, пока она этот свой агрегат запускать будет, бери буханку и в пакет.
-Здорово живете!… А сколько здесь платят? - Татьяна гнет свою линию. Конечно, скоро пятый отряд уезжает, нужен сопровождающий, а она еще не решила, нравится ли ей тут.
-Двадцать пять тонн - бешеные деньги! Я на свою зарплату детям фломастеры купила - стенгазету рисовать.
Воспоминание о куче мелочи на ладони выводит меня из состояния душевного равновесия.  Плаврук, генерал в отставке, с недоумением рассматривает выданные ему тринадцать тысяч, роспись на бланке против цифры 25 выглядит нелепой и злой шуткой, длинная арифметическая выкладка нач. лага ни в коей мере не объясняет, почему люди, работающие с детьми 24 часа в сутки 7 дней в неделю, получают за свою работу подобный мизер..
- В пионерке кроме шахмат можно найти только гуашь, которой двести лет в обед, ее каменным топором не расколешь!
Я доливаю себе чай и опускаю взгляд, чтобы ни на кого часом не накричать. В колодце с зелеными стенками отражаются мои глаза. Чай перекрашивает их в чайный цвет. Ничего, мне идет... Дальше я вижу слегка вьющуюся прядь волос и - еще выше - бабочку, бьющуюся о плафон лампы.
-Смешно. Я домой приеду, меня мама не узнает. Я здесь на шесть килограмм поправилась. Самое забавное - дети худеют, а я поправляюсь.
- Еще бы! - Рима громко фыркает. - Они приезжают на две недели с кучей разных сладостей, в столовой ничего есть не хотят, на пляже ерунду всякую покупают... Это только мы здесь вечно голодные... Я здесь так хлеб есть начала!
-Консервы! - громко вскрикивает Татьяна, и мы невольно вздрагиваем.
-Слушайте! У нас же полная тумбочка консервов! Мы у одной девочки реквизировали как скоропортящийся продукт.
Татьяна поднимается, но, замерев на минуту, оборачивается к Риме.
-Пойдем сходим.
Рима молча отодвигает кресло, и они вместе уходят. Мы с Муратом пьем чай.
Ждем.
Вернувшись, Татьяна пускается в объяснения.
- Хоть что хотите со мной делайте, а я темноты боюсь. Когда с кем-то - еще ничего, а одна - жуть!
-А я ночью вообще спать не могу... - Мурат пристально смотрит в темный проем окна, как будто тоже знает, старается разглядеть. Взгляд из-под сени густых, по-девичьи длинных ресниц. "Глаза чайного цвета". Крепко заваренный чай. Без сахара.
-Я маленький был, меня бабка сглазила. По ночам домовой приходил, душил. Вокруг темно, а перед глазами еще темней, и сопит, и пошевелиться нельзя.
Девчонки улыбаются, но Мурату все равно, и мне все равно. Я знаю, что это правда. Нельзя врать о том, во что веришь.
-Против сглаза надо над изголовьем острое что-то вешать... лучше всего - ножницы раскрытые...
Я закрываю глаза. Видно как ветер пробегает по кронам деревьев, тихонько вороша листву; громко хлопая шлепанцами, по дорожке возвращается Обход; Татьяна разливает чай и теплая, густо-коричневая вода скручивается омутом в зеленых стенках стакана.