Бумеранг

В этот день папа пришёл с работы раньше обычного и позвонил в дверь так резко, что я даже вздрогнул. Узнав, что мамы в дома нет, папа не стал сердиться, а наоборот обрадовался и поспешно повёл меня к окну.
— Видишь вон ту фанеру? — спросил папа, показывая на нашу помойку, которая отлично видна из его комнаты. Фанера лежала не на самой помойке, а рядом, и вокруг неё подозрительно расхаживали какие-то мальчишки. Папа сказал, чтобы я скорее одевался и шёл за этой фанерой, пока не вернулась мама. Папа объяснил мне, что он увидел эту фанеру ещё по дороге на работу, и у него сразу родилась великолепная идея, которая, слава Богу, больше пока никому не пришла в голову, и фанеру, к счастью, пока никто не унёс.
Надо сказать, что папа очень любил делать своими руками некоторые вещи, особенно если его посещали гениальные идеи. Папа был человеком, который, как говорила мама, намного опередил своё время. Он изобретал вещи, большую часть которых человечество стало применять лишь спустя десятилетия, а до некоторых из его изобретений дорастёт ещё очень не скоро. Например, папа ещё лет двадцать назад придумал галстук, который цеплялся крючком за ворот рубашки. Все думали, что это чудачество, а через десять лет, будучи в Японии, папа ОН купил галстук именно такой конструкции, привёз его домой, и только тогда все поняли, насколько это было остроумно. На поясницу папа привязывал шкурку для лечения радикулита с оригинальным механизмом крепления, а спустя годы по телевизору стали рекламировать пояса от радикулита. Да что пояса — примеров масса. Все знают, что в бассейне в уши заливается вода, и все от этого страдают. Другое дело папа. Он регулярно ходил в бассейн и поначалу вкладывал в уши ватку, обильно смазанную вазелином. Но ватка иногда застревала, и её трудно было извлечь из уха. И тогда папа изготовил специальные приспособления. Он отрезал резиновые мешочки от пипеток, набил туда ваты, завязал эти мешочки суровой ниткой, так чтобы образовались резиновые шарики с длинными хвостиками из нитки. Всё было просто: резиновый шарик засовывался в ухо, а за торчащую петельку его всегда можно было извлечь наружу. Свои приспособления папа не патентовал, ни от кого не скрывал know-how, клал шарики в спичечный коробок и, придя в бассейн, принародно засовывал в уши. Многие интересовались, но для того, чтобы перенять технологию, видимо, просто не доросли. А как папа конструировал мебель! Однажды он распилил подзеркальник, доставшийся нашей семье от маминой прабабушки, принёс с помойки пару пластмассовых панелей от ламп дневного света, и мы просто ахнули, как из всего этого получился шикарный камин. Вернее не камин, а арка, внутри которой папа поместил электрический камин, и по вечерам мы все грелись возле этого камина и даже иногда по привычке (на даче камин был настоящий) бросали в нарисованные угли фантики от конфет. В те времена, о которых идёт речь, никаких магазинов типа “сделай сам” или “всё для дизайнеров” ещё не существовало. Поэтому папа брал материалы для своего творчества в двух местах: на помойке и в магазине пластмассовых изделий, расположенном на престижном тогда Новом Арбате. Папа даже собственное нежное название дал этому магазину — “Пластмассики”. В этом магазине действительно была большая секция самообслуживания, где продавались самые разные товары из пластмассы: мыльницы, ванночки, решёточки, различные вензеля, виньетки и так далее. Эти “пластмассики” папа пилил, прибивал на доски и красил золотой краской, а потом приклеивал к мебели, за счёт чего наша разношёрстная мебель, наконец, приобретала некий единый стиль, который в шутку наша мама называла “барокко с морокой”. Многие папины идеи рождались прямо в магазине “Пластмассики”. Придя туда, он сразу же прикидывал, как эти разные изделия можно соединить в законченную композицию, после чего они примут вид какого-нибудь нового элемента интерьера. Чтобы помочь работе воображения, папа набирал несколько разных предметов и по-разному прикладывал их один к другому. Он мог, например, выбрать несколько мыльниц, зажать их в руке причудливым образом, приложить к ним виньетку, выставить всю конструкцию перед собой на вытянутую руку и долго наблюдать за ней, поворачивая то так, то эдак, пытаясь усмотреть в этих простых предметах новое необычное воплощение.
Иногда папе требовалось мнение человека со стороны, но покупатели обычно как назло расходились, чтобы не спугнуть папину фантазию и спросить  часто было некого. Может быть именно поэтому папа приглашал меня или маму в Пластмассики.
Мама всячески избегала этих походов ссылаясь на массу домашних дел и часто посылала меня вместе с папой, как она говорила, на всякий случай. Я не любил этот магазин. Мне обычно бывало скучно дожидаться, пока папа выберет “что-нибудь стоящее”. Я больше любил, когда мы с папой ходили мимо нашей помойки, где оставляли просто потрясающие вещи. Папа всегда находил материал для мебели, а я — для различных сабель или кораблей. Надо сказать, что только мама не любила, когда в доме появлялся какой-нибудь новый подарок судьбы. Ей почему-то казалось, что на помойке не может быть ничего такого, чем еще можно усовершенствовать нашу разнотипную мебель. А кроме того ей почему-то всё время казалось, что на помойке может быть какая-нибудь зараза. Это было не совсем логично, потому как материалов с улицы на наших антресолях было даже больше чем на самой помойке. И все же с улицы папа старался приносить свои материалы тайком. Впрочем, мама быстро переставала сердиться, когда вместо надоевшего папе шкафа или стола у нас появлялся очередной шедевр мебельного искусства. У папы частенько в гостях бывали разные дипломаты и академики, и все они удивлялись, как здорово папа делает мебель. Надо сказать, что свободного времени на производство мебели у папы было не много. Он руководил большой лабораторией, читал лекции, ездил на международные симпозиумы, а мебель делал после работы урывками, и даже жертвуя иногда послеобеденным воскресным сном. Делал папа все теми инструментами, которые мог найти в нашем ящике для инструмента, где найти что-либо было просто невозможно. Впрочем, фасад у папиной мебели был идеальным, щели закрывались виньетками и вензелями, кое-где как сглаживающий дефекты материал применялась оконная замазка, а все несовершенства в виде неструганых досок и загнутых гвоздей поворачивались к стене. Тратить время на невидимые стороны своих шедевров папа не мог и не считал нужным. В жизни надо правильно распределить своё время, любил повторять папа. И надо сказать, что успевал он действительно немало. Не все понимали папиной страсти к модернизации мебели. А злые языки (кстати, с подачи одного из грузчиков, видевших папину мебель не с фасада, а с обратной стороны) папе дали обидное прозвище “краснодеревщик”, к которому он относился с подобающим чувством юмора и никогда не обижался. В доме у нас почти ко всему была приложена папина рука, а некоторые вещи были им сделаны просто с нуля: тот же камин, необъятных размеров рама, в которой папа поместил своё эпохальное полотно, отображающее места его детства. Мою кровать он распили вдоль и вместо кровати с двумя спинками, сделал прекрасный диван ручной работы.
Итак, папина склонность творчеству описана мною достаточно, и я возвращаюсь к своему походу за фанерой на помойку.
Фанера являлась задней стенкой старинного дубового шкафа или дном древнего дивана. В любом случае она оказалась прекрасного качества, не в пример (как говорил потом папа) той современной фанере из которой делают современную мебель. Потратив некоторое время, чтобы отодрать фанеру от тяжёлой доски, я приволок ее домой, чем снискал явное папино одобрение. Успели мы как раз вовремя: когда вернулась из магазина мама, фанера уже перекочевала на кухню, готовилась к обработке и выбросить ее было не в маминой власти. Мама сразу поняла, что момент упущен, не стала ругать папу и сказала: “Колечка, я на всё согласна, но только давай обварим эту доску кипятком, чтобы не принести в дом клопов!”.
Мама как впрочем и я полагала, что это заготовка для очередного элемента интерьера. Но по папиному ответу мы засомневались в этом. Папа сказал: “Этого нельзя делать категорически, если обдать фанеру кипятком, она потеряет все свои аэродинамические свойства!”.
Мы с мамой очень удивились и стали просить открыть нам секрет его задумки. Папа сжалился и признался: “Из этой фанеры мы будем конструировать бумеранг”. Папа велел маме отыскать необходимый инструмент, а мне сообщил, что искусство делать бумеранги веками передавалось от отца к сыну. И я сел поближе, чтобы не пропустить какой-нибудь детали. Сначала мы вынули из фанеры все гвозди. Потом распилили её пополам и из лучшей половины стали вырезать контур, который папа столько лет хранил в голове. Работали мы долго, потому что мама два раза подметала и три раза выносила на улицу мусор. Уже ночью мы доклеивали бумеранг, который был похож на полумесяц и был весьма внушительных размеров. Спать я лёг позже положенного и на следующий день не мог дождаться, когда придёт с работы папа. Наспех перекусив, мы пошли на испытания. Мне было доверено нести снаряд до местного полигона — заброшенного пустыря. Когда мы дошли до пустыря, уже изрядно стемнело. Я успел привязаться к новой игрушке и страшно боялся, как бы папа не потерял в темноте бумеранг, на который мы потратили столько времени. Я даже папе сказал о своих опасениях, но он рассмеялся и вспомнил шутку о том, как один австралиец купил себе новый бумеранг и никак не мог выбросить старый. Я не понял папиного анекдота, а он объяснил, что как бы ты ни бросал бумеранг, он на то и бумеранг, что обязательно прилетает назад! В этом-то и есть вся его прелесть. Всё это придумали, как оказалось, охотники австралийцы. Бумеранги служили им основным орудием в охоте на птиц. Не настигнув в полёте птицу, брошенный бумеранг всегда возвращался к хозяину.
Остаток пути папа рассказывал мне о разнице в траекториях полёта боевых и охотничьих бумерангов и ещё массу всяких интересных подробностей. Конечно, мне хотелось бросить бумеранг первому, но об этом не могло быть и речи. В принципе, я согласился, что вначале я должен всему как следует научиться. Папа показал мне, за какой конец надо держаться, как бросать (откуда у него было столько информации, я всегда поражался). Я был очень горд и уже представлял, как возьму как-нибудь наш с папой бумеранг в школу и буду учить на школьном дворе ребят, как надо держать снаряд, и объяснять, почему, не сбив в полёте птицу, он обязательно возвращается в руки. Игрушки в школу приносили разные: машинки, марки, у одного мальчика даже был арбалет, но вот настоящего бумеранга не было ни у кого.
Папа примерился, велел мне быть осторожнее, когда наш снаряд будет лететь обратно. А главное, чтобы я не зевал и вовремя успел отскочить в сторону. Я не был трусом, но немножко испугался и глядел в оба.  Наконец папа очень сильно размахнулся и здорово бросил бумеранг. Я с восторгом слушал, как зашелестели лопасти, и увидел, как снаряд набрал высоту и полетел куда-то вдаль.
— Вот здорово! — невольно вырвалось у меня. Папа воспринял похвалу как должное. И мы стали вместе смотреть в сереющее небо и какое-то время видели, как летит и вращается наш бумеранг. Потом игрушка скрылась из глаз, и мы стали ждать, когда она вернётся. Подошло время возвращения нашей летающей модели. Мы на всякий случай пригнулись и отошли в сторону от того места, куда бумеранг должен был вернуться. Я невольно втянул голову в плечи, прикрыл голову руками. Папа вёл себя смелее. Мы оба с нетерпением слушали, когда же станет нарастать шум крыльев бумеранга, и мы сможем запустить его вновь. Было тихо. Снаряд, видимо, делал большой круг над пустырём и всё никак не возвращался. Вдруг где-то далеко на том конце пустыря послышался шлепок, как будто кусок фанеры упал на землю. И всё стихло. Я недоверчиво посмотрел на папу. Папа перестал втягивать голову в плечи. И я утвердился в своём худшем предположении. На всякий случай мы ещё немного постояли, не говоря друг другу ни слова. Бумеранг не прилетал. Стемнело окончательно, идти искать снаряд было бессмысленно. Папа увидел, что у меня дрожат от обиды губы, нагнулся ко мне и сказал: “Ну что ты, Сашок, знаешь, сколько ещё в твоей жизни будет бумерангов?”. Домой мы шли молча. Дверь нам открыла мама. Она всё поняла и, не задавая вопросов, произнесла очень обидную фразу: “Господи, хорошо, что хорошо кончается!”
1983 г.