Антогонизмы

Папа говорит, что антагонизмы неистребимы и что самое обидное эту свою теорию он распространяет и на наши отношения. Как то раз, когда я уже был вполне большим мальчиком, папа собрался в парикмахерскую и решил прихватить меня с собой. Дело происходило на даче и сколько я себя помнил, раньше никому из наших знакомых не приходило в голову на даче стричься, поэтому папина идея меня насторожила. Доводы о том, что все местные жители поселка, почему-то ездят в парикмахерскую в Москву, папу ничуть не смутила. И он сказал маме, что у него в такую жару просто совсем не дышит голова. Эта мысль уже не на шутку меня встревожила, а внутреннее чутье мне подсказывало, что добром это не кончится. Главное на носу было первое сентября, и я живо представил, как буду объяснять в  классе, что у меня дышит голова. Надо признаться короткие стрижки тогда были не в моде, а как еще могли постричь в поселковой парикмахерской под наблюдением папы!? Беседовали мы долго, и я хоть и старался говорить тактично и мягко, но окончательно испортил все дело. Папа сказал, что прической выделяются только никчемные люди, которым больше нечем выделиться, и так получалось, по его рассуждениям, что если я не хочу быть никчемным, то должен постричься наголо. Чем дольше мы беседовали, тем очевиднее и неизбежнее становилась поездка в поселковую парикмахерскую с папой. К тому же мама вместо того, чтобы меня защитить, довольно предательски сказала — слушайся папу. И уже совсем не хорошо добавила — Вот когда женишься, ходи как хочешь, а пока ты наш сын изволь быть похожим на человека. Делать было нечего, я согласился.
Папа, успокаивая меня, развил целую теорию об ухудшении кровообращения и терморегуляции головы при наличии на ней избытка волос. Он так увлекся, что некоторые его выводы начали смущать даже маму. И когда мы уходили, она робко попросила — вы там поосторожнее, пожалуйста.
Где находится парикмахерская, никто из соседей не знал, но остановить папу уже ничто не могло, и после недолгих  сборов мы сели на велосипеды и поехали. Добирались мы с полчаса, останавливаясь несколько раз и расспрашивая прохожих. В конце концов, мы отыскали нужное заведение. Очереди в парикмахерской не было, что лишний раз, по папиному мнению, подтверждало целесообразность нашего мероприятия. Стучали мы не долго. Навстречу нам вышел слегка заспанный мужчина лет шестидесяти в кирзовых сапогах и абсолютно лысый. Он очень нервничал, оглядывая прибывших гостей, а потом побежал в  дом и долго гремел там какими-то ведрами. Мы с папой терпеливо ждали.
Когда мы вошли, я рассмотрел помещение, и даже несколько обрадовался, что вместо зеркала на стене висела афиша, где было почему-то написано большими буквами “Только у нас в цирке Шапито”. Сначала решили стричь меня. Я сел на стул, который служил креслом, и стал разглядывать афишу, но тут подошел папа и стал давать указания как меня нужно постричь. Шею мне повязали накрахмаленной салфеткой, мужчина взял в руки ножницы и встал с одного бока, а папа подошел с другой стороны и стал крутить у моего виска, то ли показывая, какой длины у меня должны быть там волосы, то ли объясняя, что я еще так мал, что ничего не соображаю.
— Вот, молодежь, пошла, ходят как неандертальцы — сказал папа, видимо ища поддержки у лысого парикмахера.
—Вот идеальная прическа похлопал себя поголове парикмахер, подыгрывая папе. Такую прическу он еще успеет заиметь.  Впрочем, папа был не склонен шутить, он весьма категорически заявил, что  длина моих волос должна быть не более толщины его пальца

Потом папа и парикмахер вышли и о чем-то достаточно долго спорили,  у парикмахера видимо, тоже были тоже какие-то принципы. Наконец они о чем-то договорились и сошлись на том, что это будет называться полубокс и стоить 20 копеек. Это слово полубокс у меня ассоциировалось со словом «бокс» и я, глядя на афишу, живо представил себе боксера с волосами не длиннее толщины папиного пальца. Стрижка прошла на редкость быстро. Я сидел в садике, оценивал на ощупь степень понесенного ущерба и злился на папу. Вдруг на крыльце появился папа, и как только я понял, что это мой папа, я тут же забыл про все свои неприятности и обиды на моего родного папу тут же прошли. Мне стало жаль, что я его расстраивал все утро. Мы ехали на велосипедах, ветер обдувал наши головы, нормализуя в них терморегуляцию, и антагонизмы такие  неистребимые постепенно рассеялись.
1985