Симфония

«...Когда же музыкант (кифарист) думает об отзвуке (материальном звуке), который он намеревается извлечь, он погружен не в мир отзвуков (материальный звуков), а в мир звуков-идей. Звуки-идеи древние и называли словом звуки. Данный пример лишь одна из тысяч иллюстраций....»
Телефонный звонок в старых петербургских квартирах звучит всегда надтреснуто и истошно. Он разорвал мысль.
— Господи, Зина, я ж еще с утра просил тебя отключить этот адский аппарат!
Николай Григорьевич недовольно откинулся на стуле, его руки зависли над клавиатурой.
— Это тебя, срочно Евгений Троесудов.
Николай Григорьевич посмотрел на недоконченную фразу на экране, помедлил несколько секунд и снял трубку.
— Алло?
— Алло, Николай. Извините, что оторвал вас. Знаю, вы в это время всегда работаете, но случай особый. Завтра из Канады приезжает некий тамошний музыкант. Он сам же и композитор. Здесь будет играть только своё.
— Евгений, вы же знаете, что у меня нет времени на заезжих знаменитостей, вы же...
— Да вы поймите, Николай, дело особое. Мне пару дней назад дали послушать его симфонию. Понимаете, ничего похожего не встречал. Послушал и до сих пор не могу понять, что такое. А мне о нем писать во Music Expert. Нужно ваше мнение. В городе по теории музыки вы сами знаете как у нас со специалистами. Раз, два и обчёлся. Очень меня выручите, если сможете пойти со мной и послушать его симфонию завтра в филармонии. Билеты у меня уже есть.
— Мне книгу в конце месяца в печать сдавать, а вы мне...
— Я смог откопать в Риме трактат Боэция на латыни. Рим, 1684 год. В филармонии передам вам его ксерокопии.
— Хорошо, во сколько?
— В шесть, завтра у кассы.
— Буду.
— Спасибо, Ни...
Николай Григорьевич, недослушав благодарность и избежав прощальных фраз, повесил трубку, повернулся лицом к двери и прокричал в коридор.
— Зина, отключи, пожалуйста, телефон до 11 часов. Сегодня работаю допоздна.
         «...в подтверждение той мысли, что, очевидно, во многом трактаты античных теоретиков музыки, благодаря некорректному переводу, понимаются нами либо неполно, либо и вовсе неверно..»
В шесть Зина внесла в кабинет к Николаю Григорьевичу чай с сушками. В восемь пятнадцать она унесла пустой стакан и блюдце. Около девяти она поставила перед ним тарелку с ужином, а в десять ноль четыре забрала пустую тарелку на кухню. Часы в углу пробили одиннадцать, потом половину двенадцатого, а Николай Григорьевич все не прекращал работы. Он решил непременно дописать главу сегодня, но к обычному времени закончить работу не удалось. Почти час отнял перевод пары страниц древнегреческого текста. Имевшемуся переводу Николай Григорьевич не доверял. Он уже не раз сталкивался с недобросовестностью переводчиков работавших на Лейпцигский печатный дом, особенно в девятнадцатом веке. Однако к полуночи все было готово, и Николай Григорьевич сразу приступил к подготовке материалов для следующей главы, которую он начнет завтра. Зина уже легла, поэтому чай Николаю Григорьевичу пришлось пить на кухне  в одиночестве, а потом еще и самому  стелить себе постель.

На следующий день написание новой главы пошло легко и скоро. Николай Григорьевич обязательно бы забыл про назначенную встречу, если бы Зина не заглянула к нему в пять и не сказала бы, забирая пустую тарелку из-под супа:
— Уже пять. Тебе пора собираться, если хочешь поспеть к шести.
Николай Григорьевич переоделся в костюм, тщательно промыл под струей воды линзы очков, взял немного денег, зонтик и попросил Зину закрыть за ним дверь. К Невскому он направился не прямо по Загородному, а предпочел идти по более тихим улицам, параллельно Загородному. Он не раз морщился, когда из-за уличного шума не мог слышать того, как постукивает его зонтик о тротуар. Никем не узнанный, он пересек Невский, немного прошел по Литейному, свернул налево и через Михайловскую площадь вышел к Филармонии. Снаружи, у входа, почти по локоть спрятав руки в карманы пальто и часто оглядываясь по сторонам, его уже дожидался Троесудов.
— Мы же договорились у кассы.
— Я почему-то думал, что вы не придете. Начал волноваться.
Троесудов передал Николаю Григорьевичу билет и ксерокопии, и они договорились встретиться в зале, потому как Николай Григорьевич захотел купить программку. Пока он искал продавца, он успел заметить, что особого ажиотажа вокруг концерта не было. В коридорах почти никто ничего не обсуждал, да и людей-то, в общем, он видел не много. Программка же говорила только самое необходимое: кто и что играет, как оно называется, где впервые исполнялось и проч. И никакой биографической справки о композиторе, никаких критических отзывов прессы. Нетипично.
Усевшись подле Троесудова, Николай Григорьевич заблаговременно принял  свою стандартную позу размышления – голова обхвачена руками, локти уперты в колени.

Концерт начался внезапно.

Музыка – это была не она.
Оно обрушилось откуда-то сверху, оглушило, сотрясало внутренности и сломало мысли, выбило точки опоры.
Как телефонные звонки.
Оно ревело голосом вырвавшейся на простор первобытной воли.   
Потом Оно вдруг притихло, но от этого стало еще страшнее.
Оно готовилось, наблюдало за реакцией, ждало момента.
Да, притаилось и издалека звало к себе.
И заныло, застонало, начало манить, сильнее, чем плоть, звать с завываньями и соблазнять, глубже, чем зверь.
Рождая страсть и похоть, Оно выискивало слабые места, выискивало полые пространства, вливалось, замещало собой рассудок.
Обрело силу внутри и взбесилось, распахнулось, ширилось так, что разлетались ошметки нейронных цепей.
Порождая себя, воспроизводило себя, умножая себя, утверждало себя.
Принимая в себя, Оно стало всем и создало страх.
В миг обратилось в кошмар, ручьи стекались в поток.
Поток просверлил насквозь, снизу вверх, вдоль позвоночника и в голову, где появилось слово ужас.
Оно теперь и ужас и его воплощение, немеркнущее, властвующее.
Бессмысленное.
Бесконечное.
Вечное.
Оно не оставило выбора, –только бежать и спасаться, туда, где Его нет.

Здесь темно и мокро. Мокрые покровы липли к телу. Сверху падала новая влага. Оно отступало. Там, где не хватало покровов, видна кожа, такая белая. Еще очень жестко, больно от маленьких камешков. Нужно снова спрятать голову, пока Оно совсем не исчезнет. Обхватить руками колени и уткнуться лицом вниз. Сидеть и ждать.
А вот теперь можно подняться на ноги и идти или даже бежать, чтоб согреться. Бежать вдоль ряда домов – вдоль улицы до места, где ряд прерывается – до перекрестка. Видеть мигающие лампочки -- светофоры, редких людей -- прохожих и темные железные коробы -- трамваи. Но вдоль улиц, на перекрестках, у светофоров, в говоре прохожих слышаться Его отзвуки. Вечно. Бесконечно. Бессмысленно. Вечно. Бесконечно. Бессмысленно. Фонари. Вечно. Канал. Бесконечно. Небо в нем. Бессмысленно. Подворотня, шершавые стены, окна. Вечно, Бесконечно, Бессмысленно.

Николай Григорьевич вошел в свою квартиру уже после того, как рассвело.  Он довольно сильно промерз. Зины не оказалось дома. У него только и хватило сил, чтобы дойти до постели и закутаться в одеяло. Он лежал неподвижно и долго не мог уснуть, потому что все никак не проходила боль в локте и не унималась дрожь. Он смотрел с испугом на просвет в окне и не решался отвести взгляд. Так, головой повернувшись к окну, он и заснул.