Лицом к стене глава 5

Я обернулся, следя за направлением его взгляда. Действительно, от входа в нашу сторону через облака сизого табачного дыма пробиралась к нам девушка в выцветших джинсах и нейлоновой светлой короткой курточке. У нее были темные жидковатые волосы, некрасивое лицо с толстым длинным носом, на губах подрагивала немного застенчивая и искательная улыбка. Держала себя она очень напряженно поначалу, словно каждая мышца тела была у нее закрепощена. Росту она была маленького, это была, наверное, единственно привлекательная черта в ней; я сам был не слишком высок и с невысокими чувствовал себя уверенней; впрочем, высокие девушки нравились мне больше, – Полина была выше меня немного.
-Маша, - небрежно представил ее Денис. – А это, Маш, мой сокурсник – Павел Влачагов.
-Очень приятно, - быстро и чрезмерно широко улыбнулась Маша, растягивая губы и обнажая десну и мелкие желтоватые зубы, окидывая мое лицо внимательным, хоть и поверхностным взглядом.
Мне показалось, что мышцы ее лица после этого слегка расслабились, лицо потеряло свое напряженное выражение, словно мое уродство рядом сглаживало ее собственную некрасивость. Я уже замечал в себе это свойство - играть роль безобразного фона, на котором самые некрасивые лица приобретали оттенок привлекательности.
Уж не для своей ли подруги, не для того ли, чтобы показать ей, что есть экземпляры и подурнее ее, пригласил меня Денис? - взвилась во мне вдруг злобствующая мысль.
-Ну как? –  между тем спросила она Дениса неестественно оживленным тоном, уже от меня отвернувшись и глазами устремляясь к нему.
-Что? А, это! Пять баллов…
-Поздравляю!
Она опустилась рядом с Денисом на краешек грубой деревянной лавочки, все также сохраняя на лице улыбку и оглядываясь, но улыбка ее показалась мне неискренней, очевидно было, что Маше не слишком нравится здесь. За соседним столиком, над которым колыхалось облако табачного дыма, грязно, длинно и вычурно выругались матом пьяные, она слегка поморщилась, скривив рожицу.
Денис улыбнулся, наблюдая за ней.  Потом перевел взгляд на меня.
-Маша учится в медицинском, здесь недалеко, - сказал он. – Пиво будешь? – тут же обратился он к ней.
Маша кивнула.
-Представляешь, он еще девственник, - сказал Денис Маше, кивая на меня.
Мы с Машей одновременно покраснели, взглянув друг на друга. У меня перехватило дыхание.
-Я думаю, это не твое дело, - сказала Маша, обращая к Денису лицо.
-Как же не мое! Еще какое мое! Мы с Павлом Влачаговым теперича друзья. И на тебя возлагается почетная доля как можно скорее познакомить его с какой-нибудь подружкой. Найдется ведь? Слушайте, давайте в ближайшую субботу соберемся где-нибудь. Можно на даче, только холодно сейчас, ну да мы натопим печку, выпьем, пожарим картошечки, а?
Денис подмигнул мне.
-Ты как, Маш? – спросил он.
Маша засмеялась, обнажая мелкие некрасивые зубы, положив вдруг доверчиво свою голову на его плечо.
-Есть у меня одна подруга, - сказала она с заговорщическим видом. – Попробую ее пригласить…

В субботу мы выехали на электричке за город. Дача родителей Дениса (неподалеку была и дача бабушки и дедушки Маши) была за Зеленогорском. Зима была малоснежной, вдоль железнодорожного полотна, по которому несла нас прочь от города электричка, мчались то сливающейся, то сквозящей стеной голые деревья, изредка промахивали густо-зеленые ели, над лесополосой развертывало бесконечную ленту бледно-серое небо, а дальше чернели поля, кое-где укрытые заплатами снега; в вагоне было холодно и дуло, мы сидели вчетвером на деревянной лавочке и играли от нечего делать в карты, причем Денис постоянно выигрывал.
С того самого момента как я увидел подругу Маши, по замыслу Дениса предназначавшуюся мне, внутри меня трепетала противная мелкая дрожь. Ее звали, кажется, Алина. Или Лена. Нет, все же, по-моему, Алина. Это была жгучая брюнетка с довольно пышными формами. У нее были тугие красные щеки, густые брови и полные, ярко накрашенные губы. Увидев меня, она не сумела скрыть разочарования, промелькнувшего по ее лицу, и это ввергло меня в еще больший ступор, и вызвало небывалый приступ досады в душе. «Сама-то ничего из себя не представляет, а туда же», - злобно размышлял я. Но все же было в ее лице, на которое нет-нет я поглядывал, в круглой мордочке со свинячьими глазками, в полной фигуре, что-то плотски-притягательное, неуловимо-развратное, бесстыже-манящее, что заставляло предположить, что она не откажется от самого тесного знакомства, особенно если перед этим разгорячить ее водкой, бряцавшей в сумке над нашими головами.
-Пойдем, покурим, - предложил Денис, выиграв у нас в очередной раз, и бросил колоду карт на деревянные лакированные реечки.
Шум встречной электрички рассек монотонное повторение стука колес нашей.
-Я не… - начал я, но Денис подмигнул мне, и я, встав и покачиваясь в проходе, пошел за ним в тамбур.
-Я тоже не курю, - заметил мне Денис, оборачиваясь в тамбуре, когда за нами присосались друг к другу черные губы скользнувших навстречу друг другу дверей, отделив нас в пустом тамбуре от остального вагона. – Ну, как тебе Алина?
Кажется, ее все-таки звали Алина, буду называть ее так.
Я пожал плечами.
-Вполне подходящая коза для того, чтобы лишиться невинности, - заметил авторитетно Денис. –  Сама-то она явно уже не целка… Машка не подвела. Ну, ты что? Дрожишь?
Я зябко передернул плечами и кивнул головой, сглотнув комок слюны, вдруг набежавшей в рот.
-Можешь не трогать ее, если не понравилась, - с усмешкой сказал Денис. – А хочешь, бери Машку?
-Как это? – оторопел я, распахнув глаза на Дениса. Даже дрожь прошла.
-Вот так. Напоим девок, - а когда они будут пьяные, кто там разберется, кто из нас с кем завалится?! А ведь это идея! – Денис в веселом возбуждении забарабанил пальцами по стеклу, за которым то и дело стремительно ныряли под натянутые провода низкие волны оголенных кустарников. На губах его играла усмешка.
-Я не знаю, получится ли у меня вообще, - наконец, выдавил я.
Денис снова прищурил глаза, разглядывая меня.
-Ничего, водки выпьешь, мандраж пройдет, - решительно заявил он, кладя руку мне на плечо. – И запомни: то, что обе они не красавицы, нам только на руку. Поверь мне: таким только дай раскочегариться, и тебе уже не уснуть до утра, даже если захочешь. Ты зря от Машки отказываешься… Когда-нибудь я приглашу для тебя красотку с кукольным личиком, с тонким носиком, с нежной кожей, - и ты убедишься, что такие вот фарфоровые стрекозы думают только о своем удовольствии. Пока не кончит раз восемь, такая думает, что ты ей все еще что-то должен… А сама минет сделать не умеет…
Я слушал Дениса, мучительно завидуя его опытности в отношении женщин.
Он замолчал, потому что двери распахнулись, в тамбур, улыбаясь в сторону Дениса, вошла Алина, покачивая своим пышным бюстом.
-Кто угостит меня сигареткой? – сказала она, раздвинув свои ярко накрашенные губы, выпуская изо рта клуб пара, и проницая нас свинячьими глазками.
-А мы не курили, - улыбаясь в ответ, сказал Денис. – А ты разве куришь?
-Курю, - удивленно выдавила из себя Алина. – А что ж вы тут делали?
-Договаривались, кому достанется… обязанность печь топить, - спокойно ответил Денис.
-Вот как, - ответила Алина, и достала из кармана куртки сигареты. – А зажигалки у вас тоже нет, мальчишки?
-Есть спички! – Денис дал ей прикурить, подмигнул мне, и мы вернулись к Маше, которая сидела, отвернувшись к окну, глядя все на тот же бегущий мимо унылый пейзаж.
Мне вдруг противно стало и омерзительно все, что ожидало нас на даче Дениса. Никакого возбуждения не было. А Денис принялся рассказывать что-то веселое… Словно все шло как надо… «Лучше бы уж с красавицами…» – подумал я, но тут же представил себе весь свой ужас, если бы рядом с нами находились красивые, эффектные девушки. Куда уж мне с моей рожей! Вот если бы Она…
Но представить ее здесь и сейчас я не мог. Электричка продолжала под перестук колес нести нас к Зеленогорску, я угрюмо и в то же время лихорадочно размышлял, как бы ускользнуть из этой компании. Притвориться, что у меня заболел живот? Пока я раздумывал, мы подъехали к Зеленогорску и вышли на плоскую, пустынную платформу. Я так ничего и не придумал. Сверху посыпал мелкий снежок, но вскоре перестал.

Мы проехали несколько остановок на старом, полупустом львовском автобусе, потом еще какое-то время шли по мокрой асфальтовой дороге. Снег опять посыпал какое-то время и опять кончился. Пару раз нас обогнали машины, мы отступали на обочину, а потом снова возвращались на асфальт. Наконец, пошла грунтовая раскисшая дорога, которая вывела нас метров через пятьсот в дачный поселок, где один из домов принадлежал родителям Дениса. Начинало смеркаться; чертыхаясь в полумраке, подсвечивая себе спичками, Денис не сразу открыл ключом дверь на веранду, щелкнул выключателем, на стене зажглась желтым светом голая электрическая лампочка, потом другим ключом он уже ловко и быстро отпер дверь в дом.

Мы вошли внутрь, в холод и пустоту, пахнувшую мерзлой сыростью, но Денис, включив и здесь свет, от чего к окнам снаружи вмиг метнулась и присосалась темнота, быстро нашел всем работу: я стал топить печь, при этом выяснилось, что печь топить я не умею, и Денис показал мне, как это делается. Вскоре после того как он чиркнул спичкой, веселые огоньки пламени, съев тонкую газетенку, принялись пожирать тонкие щепки и обвиваться вокруг толстых сучьев и поленьев. Пока я сидел у печки, Денис подсоединил газовый баллон к плите, стоявшей в комнате, которую он называл «кухней»; Маша и Алина принялись там чистить и жарить картошку; Денис взял ведро и сбегал к колонке за ледяной водой.
В процессе нашей немного бестолковой, но в общем-то жизнерадостной и целенаправленной деятельности, ледок отчуждения и настороженности, который, кажется, больше всего чувствовал я, растаял; через час с небольшим, скинув куртки, мы сидели на протопленной «кухне» под спущенной с потолка лампой с абажуром за круглым столом, накрытым клеенкой в клеточку с протертыми там и сям дырками; в центре стола дымилась на сковороде картошка, аппетитно пахнувшая, стояла открытая промасленная и обернутая газетой банка тушенки и трехлитровая стеклянная банка огурцов, плавающих в темных водорослях петрушки и укропа, и – украшение всего – три бутылки водки.
-Куда столько-то? – втягивая голову в плечи, опасливо спросила Маша, вглядываясь в Дениса, когда он доставал белоголовые бутылки из сумки.
-Останется – утром опохмелимся, - весело отшутился он, вставая на табурет и доставая с верхней полки буфета граненые стаканы. – Да и чего тут пить-то? Нам по бутылке и вам по стакану.
Алина хрипло хрюкнула-хихикнула, облокотясь обеими локтями на стол, ее большие груди круглыми шарами оттягивали широкий шерстяной свитер, глазами она так и ощупывала Дениса.
Я вдруг подумал, что Денис здесь, среди нас, сейчас, похож на гибкого, стройного гимнаста. Он, возвышаясь над всеми, балансировал на краю табуретки, которая покачивалась под ним, но на лице его было написано полное спокойствие и безмятежность, словно он знал, что с ним никогда ничего плохого не может случиться. Его явленная среди нас красота притягивала взгляды всех: и мои, и Маши, и Алины. Мы все ловили каждое его движение, каждое слово вызывало у нас оживленную реакцию, словно он был божком нашей маленькой компании, ее господином, а мы – его покорными, послушными слугами.
Денис достал, наконец, стаканы, передал их Маше, спрыгнул с табуретки; мы расселись вокруг стола, разлили водку по стаканам и, чокнувшись, стали пить - "пьянствовать", как говорил Денис.
Никто, кажется, не привык к такому пьянствованию; мы быстро все опьянели, хотя обильно закусывали картошкой, тушенкой, солеными огурцами.
Денис откуда-то сверху, с чердака, приволок шестиструнную гитару, подстроил ее, покрутив колки, и не слишком умело спел несколько песен. Маша и Алина ему подпевали. Я совсем не умел петь, поэтому не подпевал, но в голове, подпертой ладонью, приятно шумело, было тепло, уютно, я даже забыл, что сегодня у меня решающий день, когда я должен потерять свою девственность.
Народная русская мудрость гласит, что не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки. Водки было много, даже чересчур. Вопрос в том, верно ли данное утверждение в отношении мужчин? Кажется, Алина положила глаз на Дениса. Она придвинула свою табуретку к нему совсем близко, заглядывала ему все время в лицо и визгливо подхихикивала его непрестанному балагурству, Маша тоже заметила это и, похоже, молча ревновала. Бледное лицо Дениса стало еще бледнее от выпитой водки, прядь волос упала на выпуклый лоб и прилипла к нему, он вел себя все более оживленно: скоро он обнимал одной рукой Машу, а другой Алину. На меня они обращали внимание только тогда, когда надо было сдвинуть стаканы.
В очередной раз выпив водки, Алина вдруг посерела лицом, глубоко задышала, открыв рот, под подбородком у нее провис одутловатый мешочек, как у жабы. Она отодвинулась от Дениса, ее глаза помутнели, она принялась тыкать вилкой в банку, чтобы затянуть в рот соленый огурец, но тут по ее горлу пробежала судорога, бросив вилку на стол и зажав рот рукою, она вскочила, уронив табуретку на пол, и выбежала из комнаты, хлопнув дверью.
-Больше не пьем! – весело сообщил Денис, тряхнув головой.
Маша встала, покачиваясь, по-видимому, чтобы отправиться на помощь подруге, но покачнулась сама и упала бы на Дениса, если бы он не схватил ее поперек талии и не кинул себе на колени.
-У-у-у!!! – сморщив некрасивый нос, сказала Маша, шутливо отталкивая его, и тут же стала целоваться с Денисом - прямо на моих глазах.
В ее угловатой фигуре, прильнувшей к Денису сейчас, мне на миг почудилось что-то кошачье.
Про меня они, кажется, забыли. Но нет, я увидел, что Маша приоткрыла глаз и взглянула на меня.
Я понял, что на помощь Алине идти следует мне.
Чуть только я встал, комната, до того казавшаяся замершей, застывший, - поплыла в моих глазах, край стола толкнул меня больно в бок.
-Ничего, ничего, - пробормотал я и, стараясь не терять равновесия, хватаясь руками за стены, выбрался из комнаты.
На веранде было уже прохладно, в голове стало свежеть, на улице же было уже темно и холодно, я почувствовал, что с каждой секундой трезвею здесь. Но в голове вместе с трезвостью, никаких мыслей не появлялось. Я постоял на крыльце, задрав голову к небу, в котором плавали среди туч бессчетные тьмы звезд, - тучи наполовину разогнало, и звезды высыпали в прорехах между ними во всем великолепии.
Я снял и протер очки.
Потом я вспомнил, что надо найти Алину.
Я стал кашлять, чтобы прочистить горло и позвать ее, но тут она сама выступила из темноты, вся дрожа, обнимая себя руками за туловище, нижняя челюсть ее мелко подергивалась. Черные волосы ее были растрепаны, вокруг глаз залегли темные тени, она остановилась перед мной и закурила.
-Ну, ты как? – спросил я.
-Оклемалась, - сказала Алина, затянулась пару раз и выбросила сигарету в сторону щелчком пальцев: горящая кометка прочертила темноту быстрой дугой и была проглочена ночью.
-Холодно, - пожаловалась Алина, вяло переставляя ноги и поднимаясь по ступеням крыльца.
Когда она оказалась рядом и остановилась, я обнял ее за плечи и уверенно притянул к себе.
Алина тут же, словно заученно, закинула голову и закрыла глаза. Я вспомнил поцелуй, который когда-то получился у нас с матерью; не закрывая глаз, я прикоснулся своими губами к мягким, теплым, большим губам Алины. Ее губы раскрылись; словно водная гладь расступилась, мой язык нырнул в этот горячий, слюнявый, пахнущий блевотиной и сигаретным духом омут.
Сколько мы целовались, я не знаю; наши языки ворочались друг в друге, словно каждый из нас был зубчатым колесиком, и не успевал окончиться один поцелуй, как на смену ему приходил другой, ничем не отличный от предыдущего. У меня даже мышцы языка и само горло заболели.
Наконец, Алина первая высвободилась из моих объятий. «Пойдем», - низким, как бы интимным голосом сказала она, беря меня за руку и тяня за ручку двери на веранду.
Мы вернулись на «кухню», но Дениса с Машей там уже не было. На клеенке стола стояла сковорода с остатками картошки, застывшими на масляном дне, четыре стакана, зеленая банка с огурцами, наполовину опорожненная, пустая бутылка водки была опрокинута, и, не зацепись, покатившись, горлышком за чугунную ручку сковороды, она бы свалилась со стола и валялась бы сейчас на полу. Ровный свет из-под абажура заливал весь этот варварский натюрморт, словно увековечивая, консервируя навсегда.
-А где же Денис и Маша? – наивно воскликнул я.
-Трахаются, - лениво ответила Алина и села плотной задницей на табуретку у стола.
Меня окатила волна горячего ужаса от абсолютной обыденности, звучащей из-под ее слов. Неужели это возможно? Как?! Прямо сейчас? Неужели сейчас Денис и Маша, которые только что были здесь, в этой комнате, - делают то же самое, что делали на тех старых, из детства, вплывающих смутно в память в тусклом туалетном свете фотографиях - те голые мужчины и женщины, обнажая друг перед другом свои заросшие волосами органы? Открывая их друг для друга? И у нее, у этой Алины, которую я только что целовал, под вельветовыми брюками, если их снять, находится что-то волосатое, путаные волосы, волосатая черная дыра, в которую можно провалиться бесследно?! Но обыденность, которая была в словах Алины, как раз и доказывала, что так оно и есть, дело за мной.
И снова я почувствовал, что дрожу. Ледяной холод заполз мне за шиворот и ползал под рубашкой, по позвоночнику.
«Ну, давай же», - сказал я себе, но меня словно парализовало. Только руки и ноги мелко дрожали. И слюна скапливалась во рту.
Алина зевнула, взяла вилку, поковыряла ею в застывшей картошке, отправила что-то в рот.
-А… вы… ты тоже в медицинском учишься? – спросил я.
-Да, - кивнула головой Алина и, наконец, посмотрела на меня долгим взглядом немного осоловелых глаз.
Я ответил ей тем же. Так в детстве я имел привычку смотреть в чужой взгляд, чтобы пересмотреть его. Мы смотрели друг на друга, словно перед поединком.
Я вдруг понял, что ни капельки не хочу эту широкозадую девушку с маленькими свинячьими глазками. Поняв это, я улыбнулся Алине. Она тоже улыбнулась мне. Ничего не оставалось делать, как подойти к ней, приподнять под влажные подмышки и поцеловать. Руки Алины обвили мне шею, она закинула голову и закатила веки, отдаваясь поцелую. Я ворочал своим языком в ее рту, держа руками все те же шерстяные влажные подмышки, и продолжал смотреть на ее закрытые трепещущие веки. Вдруг веки открылись и наши взгляды встретились, накатились друг на друга. Во взгляде Алины была дурашливая нежность, она стала тереться об меня своей большой грудью через ткани одежд. Ее бедра закачались, низом живота она тоже терлась об меня, о мою ногу. Терлась всем телом. О мое тело. Через ткани одежд, от которых можно было избавиться.
Я лихорадочно продолжил свою работу языком, закрыв глаза, а сам думал, какие чувства могут быть по отношении ко мне у Алины. Я никак не мог этого понять. Хмель вдруг выплеснуло из головы. Я ясно помнил выражение ее лица, когда она только увидела меня. В нем, несомненно, было разочарование. Да, совершенно верно, разочарование. Теперь же, похоже, она уже не испытывает ко мне первоначальных чувств. Вот мы уже и целуемся. Целуемся и целуемся. И целуемся. А Денис и Маша трахаются где-то там, наверное, наверху, на чердаке. Трахаются прямо сейчас. Вот и мы прямо сейчас тоже можем пойти наверх и трахнуться тоже. Как это произойдет? Мои ладони, до этого момента статично сжимавшие торс Алины, вдруг обмякли, я провел ими по ее спине и, опустив на ягодицы, стал мять сквозь вельветовую ткань эти огромные, мягкие, податливые, чуть провисшие ягодицы. Алина глухо застонала, пребольно сжимая клещами рук мне шею.
Вот сейчас мы поднимемся наверх, продолжал думать я, там я стащу с нее всю одежду, под которой окажется одно голое тело и наваждение волос на нем. Так. Мы ляжем в кровать. Там должна быть кровать, Денис говорил, что там две кровати. И все произойдет. Что именно?
-Пойдем наверх, - прошептала Алина, отрываясь от моих губ.
Я кивнул, весь дрожа. Мы двинулись к лестнице. Лестница была узкой, крутой, уводившей под потолок и в отверстие в нем. Алина пошла первой, я за ней. Ее ляжки, обтянутые вельветом, терлись одна о другую перед моим лицом.

Поднявшись, оказавшись в тесном полутемном пятачке пространства, мы, будто зажатые им, притиснулись друг к другу и снова стали целоваться. Я уже чувствовал себя уверенно, проталкивая свой напряженный язык в эту податливую сырую дыру рта Алины. Мы оторвались друг от друга, тяжело дыша, и огляделись. Справа и слева белели две немых двери. За одной из них были Денис с Машей, но за какой?
-Куда? – спросила то ли сама себя, то ли меня Алина.
Я пожал плечами. За обеими дверьми было тихо. Свет сюда шел только снизу, по ступеням, по которым только что поднимались мы. Подымающийся снизу свет высвечивал лицо Алины странным образом, так что оно казалось ухмыляющейся маской с оплывшим подбородком и срывающимся в темноту лбом. Алина осторожно толкнула одну из дверей, ту, что справа, и на цыпочках зашла туда, исчезнув, словно темнота ее засосала; я вспомнил, что мне показалось в тот миг, когда я увидел ее ухмылку, что ей хотелось бы, чтобы именно за этой дверью оказались Денис и Маша. Я протиснулся за нею в темноту. Из самого нутра темноты слышалось ритмичное, завораживающее сопение.
-Ой, они здесь! – каким-то конфузливым, но громким шепотом сказал мне прямо в ухо голос Алины, и мы, схватившись за руки, выскочили обратно в коридорчик, преследуемые сопящими звуками.
-Трахаются! – уже конфиденциально сообщила мне Алина удовлетворенным тоном, прикрыв дверь, и толкнула дверь в другую комнату.
Несколько минут мы двигались куда-то в полутьме, потом мои глаза привыкли к ней, и вот я уже обнаружил себя недалеко от высокой кровати, стоящей на фоне окна, серым плоским квадратом проступающим в черной стене и льющим сумрачный свет на вырисовывающиеся нереально застывшие кругом предметы. Мы продолжали двигаться к кровати, взявшись за руки, словно пританцовывая среди замерших вещей.
В темноте, обступившей нас, я почувствовал, что тело Алины манит меня. Еще немного, и это произойдет. Стремясь подхлестнуть пробудившееся животное желание, я схватил Алину за запястья, придвинул к себе и, найдя в темноте ее лицо, поцеловал в рот. Она послушно отвечала на мой поцелуй. Краем бедра я прикоснулся к кровати, скосил туда глаз и, прикинув траекторию, повалил тело Алины вниз. Пружины кровати под нами так и задребезжали. Какая-то часть тела Алины, кажется, таз, плотно прижала мою руку к тепло-серой ткани покрывала, постеленного сверху. Кровь уже бурлила в моем члене, я изо всех сил прижимал к себе это распластанную под мной, малоподвижную, но распаленную, мягкую и близкую плоть. Мы целовались и целовались. Слюна просто растекалась по нашим лицам. Надо было каким-то образом действовать дальше, но каким – я не знал. И возбуждение, только что живое и острое, вдруг пропало.
Желание во мне словно раздвоилось. Одна его часть продолжала возбуждать в моем мозгу ожидание овладения женским телом, лежащим в моих объятьях; другая часть желания уснула, успокоилась, и от меня требовала того же. Поцелуй уже казался каким-то сырым, тягостно-безвкусным. Тогда я оторвался ото рта Алины и стал целовать ее щеки, нос, шею. Мои якобы страстные прикосновения губами к этой податливой плоти были чистой воды лицемерием. Но я заставлял себя действовать. Руками я забрался под свитер Алины, под какую-то футболку под ним, и, путешествуя по всевозможным рытвинам кожи, добрался по спине до тугого ремешка бюстгальтера, впившегося в мягкую рыхлую плоть. Алина повернулась набок, помогая мне, но я не справился с хитрыми застежками, и стал гладить рукой ее покрытую пушком поясницу, после чего проник распрямленными пальцами вдоль ложбинки позвоночника в тесную щель между ее телом и обтянувшими полную талию брюками. Здесь пальцы мои подзастряли, тогда я изменил тактику: вытащил руку, нащупал пуговку брюк на ее животе и попытался расстегнуть ее. Но пуговица не давалась. Тщательно отслеживая сознанием свои манипуляции, я вдруг поразился тому, что делаю все это, уже вовсе ничего не чувствуя по отношению к Алине. В мыслях моих было только желание сделать все как надо. И побыстрей. Сейчас надо было расстегнуть эту пуговицу, ну я и расстегивал ее. Алина тоже лежала неподвижно, словно прислушиваясь внимательно к моим действиям. Но возражений с ее стороны не поступало. Я все ковырял пуговицу ее брюк, пытаясь вытащить ее из тугой петельки, ковырял и ковырял, ковырял и ковырял, ковырял, но безрезультатно. Пуговица не поддавалась. Я даже дышать перестал, переключив все свое внимание на пластмассовый жесткий кружочек. Вся Вселенная сейчас собралась в нем одном. И так и эдак я крутил этот диск пластмассы, скользил по нему ногтем, проталкивал в петельку, пытался подцепить с обратной стороны свербящими пальцами, - без толку; наверное, Алина носила немного узковатые для себя брюки; пуговица засела в петле, словно вросла в нее; кажется, Алина даже втягивала живот, помогая мне, я действовал уже двумя руками; все напрасно.
-Сейчас, - сказала Алина.
Она выбралась из-под меня, согнулась в темноте, я лежал на кровати и смотрел на нее снизу вверх. Она долго возилась, потом вернулась и легла рядом.
Я положил руку ей на живот, и обнаружил, что пуговица расстегнута. Напряжение брюк было ослаблено, теперь в моих пальцах был язычок молнии, который надо было только потянуть вниз, что я и сделал бестрепетно, наслаждаясь послушным звуком, а потом мою руку поглотил жар между раздвинувшихся ног Алины.
В голове у меня все разом смешалось, я снова приник ко рту Алины поцелуем, она ответила мне казалось бы страстно, но поцелуй был автоматическим: наше внимание сосредоточилось там, внизу. Что там было? Пальцы моих рук дотронулись до мягкой ткани трусиков, они были влажными, даже сырыми, что меня почему-то испугало, но сквозь эту мокрую ткань я дотрагивался до чего-то мягкого, податливого, живого, теплого и текучего; горячие ляжки Алины сильно сжали мою руку. Я в ответ сжал то, что пряталось под этими трусиками. Алина резко прервала поцелуй и, отодвинувшись, простонала:
-Полегче…
Я испуганно отдернул пальцы и вдруг с пронзительной ясностью подумал о Ней.

Боже, как далеко я показался себе от нее, от моей Полины! Пространство между нами казалось мне сейчас непреодолимым, трудно было даже поверить, что она сейчас где-то существует, наверное, спит, одна, в своей девичьей постели, в какой-нибудь ночной рубашке, а я здесь, в этой духоте, наши рты с Алиной пересохли, мы чуть ли не царапали глотки друг другу распухшими, шершавыми как напильники языками.
Я понимал, что сейчас я сделаю то, о чем втайне давно мечтал: узнаю тайну секса, узнаю женское тело, почувствую себя таким же самоуверенным и веселым, как и Денис; но Ее образ теперь преследовал меня как наваждение. Я разом вспомнил ее лицо, заплаканное после того, как на нее толкнули поднос, ее шею, которую я рассматривал на уроках, сидя на соседней парте, ее улыбку, которую она дарила мне, встречая при входе в аудиторию, полную шума голосов и пронизанную лучами света, ресницу на ее щеке, которую я так и не снял. Почему я не решился ее снять?! Ну почему?! Мне захотелось заплакать.
Я понял, что притворяюсь, никакого влечения к Алине у меня уже нет, рядом с нами лежала сейчас Она, и ни о ком больше я не мог думать. Желание испарилось, словно его и не было. Я уткнул голову в теплый свитер Алины и всхлипнул.
Алина поспешно выбралась из-под моего обмякшего тела, и испуганно спросила:
-Ну, ты чего? Тебе плохо? Мутит?
От ее слов видение Полины исчезло, я снова оказался наедине с этой вульгарной девушкой под низким потолком темного чердачного помещения.
Я ничего не ответил Алине. Она, видно, догадалась уже о моей неопытности и попробовала взять инициативу в свои руки. Сначала ее рука гладила мои жесткие, слипшиеся волосы, потом, задрав мой свитер и рубашку, она стала гладить мое тело, мой живот, мою покрытую жесткими волосами грудь, и, наконец, ее пальцы полезли мне под брюки, подобно тому, как недавно моя рука пробиралась в таинственную область ее гениталий.
Я опешил, когда она ловко, со знанием дела, расстегнула ширинку моих брюк, подскользнула пальцами под резинку трусов и, не дрогнув, развела короткопалыми граблями мягкую поросль кучерявых волос и схватила ими мягкий член. От прикосновения ее холодной руки мой *** будто еще больше съежился, сжался, словно желал исчезнуть. Мне стало мучительно стыдно. Такая возможность, доступная девушка рядом – а я ничего не могу! Опять я подумал о Полине, то ли пытаясь укрыться за ее образом от настоящего постыдного момента, то ли объясняя себе все происходящее тем, что я оставался верен ей до конца.
Но Алина, потрогав мой член, отпустила его и принялась гладить ладонью меня по лобку, по животу, ее толстые губы коснулись мочки моего уха и принялись сосать ее. Ласка была так необычна, что я забыл о своем ***, а когда вспомнил, он уже налился кровью сам по себе и ткнулся распухшей головкой в ладонь Алины. Затаив дыхание, я следил за тем, что происходило. Алина умело принялась за дело, наглаживая мой хуй, словно котенка, он рос и рос, растягивая кожу, невидимая работа токов крови сделала его таким твердым, что я испугался, что кожа лопнет от растяжения, так он был напряжен - как никогда. Когда он достиг предельных размеров, так что я уже забыл об остальном теле, чувствуя только его, став им, только им, - я вдруг вспомнил об Алине, привалившейся ко мне всем телом. Ее теплое тело прильнуло к моему. Она глубоко дышала рядом. Ее хриплое дыхание возбуждало. Я провел ладонью по ее телу. Она застонала. Набросившись на нее, я принялся целовать ее всюду, в то же время забираясь рукою под ее тесные брюки, сдирая с нее мешающую ткань, - тут она выскользнула, соскочила с кровати в темноту и вскоре вернулась ко мне без свитера, без брюк, в одной длинной футболке, чуть не до колен. Я уже стянул с себя одежду, Алина откинула покрывало, отдернула сыроватое одеяло, потом, валясь на кровать, потянула меня за собой, захватив мою шею голой рукой, я, падая на нее, почувствовал, как обхватили мои ноги ее плотные рыхлые ноги. Рука моя скользнула в поросль волос между ее ног. Мы вместе соскользнули в наваждение похоти.

Когда я очнулся, Алина сидела рядом, похоже, раздосадованная. Все в той же длинной футболке.
-Быстро ты, - пробормотала она.
Я едва мог понять, откуда она здесь взялась. Оргазм был таким чудовищно-острым, что все вылетело у меня из головы, словно меня выкинуло куда-то, и мир был другой, и я был уже не я.
За дверью раздался какой-то приглушенных шепот, я прислушался – это был голос Маши, потом ступени лестницы заскрипели под тяжестью двух пар ног, что-то сказал, спускаясь, Денис.
-Подвинься-ка, - сказала Алина, она лежала на самом краю, а я раскинулся по всей кровати. Я словно вернулся из смерти.
Когда я выполнил ее просьбу, она повернулась ко мне лицом и положила руку мне на грудь.
Мы лежали совсем близко, но теперь между нами были бесчисленные пространства пустоты. Взрыв наслаждения сменился ощущением полного безразличия ко всему кругом. Словно тело выполнило свою функцию, и теперь ни одна мысль, ни одно движение души не могли преодолеть притяжение замкнувшегося разом в самом себе того кусочка пространства, которое называлось моим телом. И в то же время я чувствовал, что продолжаю жить, только, кроме ощущения продолжения жизни, не оставалось уже никаких других ощущений. Я закрыл глаза, уже не обращая внимания на Алину вовсе. Она была далеко от меня, как и все, что меня окружало…
-Ладно, - сказала вдруг над самым ухом чужой голос.
Я вздрогнул. Сколько прошло времени, я не знал. Во рту было сухо, хотелось пить. Рядом была Алина. Лежали мы уже час или только пять минут? я не знал.
Внизу, приглушенно, сквозь деревянные перегородки, доносились сюда голоса Дениса и Маши.
Алина выпрямилась на кровати, поправила растрепавшуюся взлохмаченную прическу. На меня она, кажется, избегала смотреть.
-Пойду вниз, - сообщила она мне и стала одеваться, роясь в своем теле в темноте.
Может, она ждала, что я остановлю ее, коснусь ее тела? Но я равнодушно смотрел на то, как, сидя на кровати, она наклоняется к коленям, натягивает на голые полные белые ляжки штаны. Я ничего не чувствовал больше по отношению к ней.
Приведя себя кое-как в порядок, она встала и, зевнув, вышла из комнаты. По лестнице спустился шум ее шагов, потом снизу стали проникать сюда звуки уже трех голосов: ее, Маши и Дениса. Слов было не разобрать, да я и не прислушивался…

…что же я тут лежу?! Я подскочил на кровати и стал искать одежду. Нашел ее в темноте, кинутую на сиденье стула рядом с кроватью, стал почему-то очень поспешно натягивать на себя все, начиная с трусов, на ощупь определяя, где зад, а где перед. Комнатка по-прежнему была наполнена ровным серым светом, льющимся из окна.
Внизу засмеялись, потом хлопнула дверь.
Я, одевшись, зачем-то на цыпочках вышел из комнатушки, остановился у первой ступени лестницы. Теперь было отчетливо слышно, о чем говорят внизу. Вместе со светом сюда приплывали голоса Алины и Маши.
-Ты любишь его? – спросила Алина каким-то медоточивым голосом, какого я у нее и не подозревал.
-Да, - тихо, едва слышно ответила Маша.
Это, понятное дело, о Денисе.
-А как тебе Паша? – задала свой вопрос Маша.
Я прислушался. Даже ладонь приложил к уху.
-Нормальный парень, - спокойно ответила Алина.
Пауза.
-Курить охота, а сигареты все кончились, - с тоской сказала Алина.
Вот как? Нормальный парень – и все?
Я переместил тяжесть на другую ногу, и подо мной скрипнули доски. Тогда я стал спускаться по лестнице; девушки, услышав звук моих шагов, замолчали.
Они сидели вдвоем на «кухне», Алина припухшими глазами разглядывала пустую пачку сигарет.
-А где Денис? – спросил я.
-На улицу пошел, - сказала Маша.
-Зачем?
Маша промолчала, а Алина популярно объяснила:
-Ссать!
И потерла ладонью щеку.
-А! Я тоже пойду, - сказал я и вышел на веранду, где уже было свежее, а оттуда – на улицу.
-Пашка?
Денис стоял рядом с крыльцом и смотрел на звезды, закинув голову. Небо очистилось от туч почти полностью, далеко-далеко мерцали крошечные искорки звезд.
-Подумать только, - сказал Денис. – Столько миров вокруг нас. А наше Солнце – такая же звезда. А Земля – крошечная планетка, затерянная среди прочих планет и звезд в этой бездне. А о нас и говорить нечего. Комочек протоплазмы. Жрущая и срущая пыль. Миллиарды существ, думающих, что они что-то значат. Миллиарды незаметных пылинок… Прекрасно знаю, что мысль банальная, но всякий раз, глядя на звезды, думаю об этом. Первый раз подумал об этом в пятнадцать лет… Ночью, в августе. До сих пор помню то августовское небо, и звезды, и качались ветки…
Мы помолчали. Где-то далеко, в темноте, пропела электричка, вскоре стук ее колес растворился в тишине.
-Где тут туалет? – спросил я.
Денис махнул рукой куда-то в сторону.
-Да чего в туалет-то? – хихикнул он. – Давай прямо тут, на грядки. Далеко ходить не надо…
Он отошел на границу света, падавшего из окна, и кромешной тьмы, окружающей все кругом, и стал расстегивать ширинку. Я присоединился.
-Ну, как прошло? – деловито осведомился Денис.
Что мне ему сказать? Рассказать все в подробностях? Мне не хотелось.
-Нормально, - ответил я.
Две струйки, журча, устремились в темноту.
-Извини, - сказал Денис, - я тебе, кажется, ботинок обоссал.
-Ничего, - сказал я.
Денис стряхнул последние капельки с члена и спрятал его в ширинку.
-Смотри-ка, снег пошел, - сказал Денис.
Действительно, на нас с неба опускался редкий пока десант снежинок. Они падали нам на волосы, на плечи. Это было странно, потому что туч наверху почти не было.
-Я знаю, - сказал вдруг Денис. – Сейчас у тебя чувство, что мир пуст и ничего не стоит. Тебе больше ничего не хочется, и ты думаешь, а зачем мне все это надо? Просто знай, что пройдет немного времени, и желания снова вернутся к тебе, и ты снова будешь искать случая их удовлетворить. А сейчас надо просто перетерпеть чувство равнодушия ко всему.
Я кивнул, и мы пошли к дому.

Глядя теперь на лекциях на Полину, я ловил себя на той мысли, что это она могла бы быть тогда на даче вместе с нами. И тогда я бы с ней лежал на кровати, и ее бы рука покоилась у меня на груди, и ее бы лицо было рядом на подушке. Это было невозможным, от одной мысли об этом я чувствовал, что кровь переполняла мой член, но я уже не мог отказаться от сладостных мечтаний, пусть даже неосуществимых. Мой первый сексуальный опыт с Алиной вступил в химическую реакцию с моими фантазиями. Однажды, ночью, в постели, я представил себе Полину рядом с собой, а ее руку – ласкающую мой член, мои яички. Кровь сразу же, бурля, наполнила его. Я коснулся ладонью своего члена, стал поглаживать его так, как это делала Алина. Закрыв глаза, я заменил в своем воспоминании Алину - Полиной. Я представлял себе всевозможные ласки, которым мы предаемся вместе с Полиной. Это уже не моя рука, а ее гладила мой член. Рука двигалась все быстрее и быстрее. Даже мышцы заболели. Я стал задыхаться от предвкушения наслаждения. Возбуждение нарастало, мышцы живота напряглись, сжались, где-то внутри тела, в самом низу кипел котел расплавленной лавы, его жар растекался по всему телу, каждая мышца, каждая жилка дрожала от напряжения. Кровь в венах бурлила и искала выхода. Вместе с последним судорожным движением руки головка моего члена раскрылась как лопающийся бутон цветка, плотная нить жгучей спермы вырвалась оттуда, опутала мне руку, шлепнулась на живот; в моей голове вспыхнул и погас фейерверк наслаждения. Я взлетел в самое небо, и упал куда-то вниз, в неведомые, бездыханные слои бытия. Впервые я доставил себе наслаждение самостоятельно, не дожидаясь естественной поллюции, торопя ее не одним только фантазированием в голове, а преступными действиями рук.
Приходя в себя потом, слушая, как стучит в пустой груди сердце, преисполненный одновременно чувством и стыда, и какой-то безумной, отчаянной гордости, словно я бросил вызов всему миру, переступил через грань, я подумал, что это было даже лучше, чем с Алиной. Полина не стояла между нами, а, наоборот, была молчаливой участницей моей одинокой мастурбации. Я еще помнил прикосновение ее маленькой ручки. Она вновь полноправной хозяйкой вернулась в мои фантазии.

Однажды мы столкнулись с Полиной на трамвайной остановке и, поскольку трамвая долго не было, разговорились. Потом подошел трамвай, но мы и в вагоне продолжили наш разговор. Боюсь, я был не слишком ловок в своих репликах. Хотя иной раз поздравлял себя с тем, что некоторые мои фразы были не так уж неудачны. Иной раз я ловил себя на наблюдении, что некоторые мои интонации позаимствованы у Дениса. Он умел болтать о всяких пустяках с тем же самоуверенным видом, с каким рассуждал и о серьезных предметах. Мы обсуждали наших преподавателей, вспоминали школу, трамвай трясся по весеннему городу, кругом блестели лужи, в стеклах сверкало солнце. В какой-то момент предметы разговора все же иссякли.
-Уже настоящая весна, - сказала она. – Скоро все зазеленеет. А всего год назад мы учились в школе.
Я кивнул и взглянул ей в лицо. Она смотрело за окно, на лице ее играли солнечные блики… Она слегка улыбалась, должно быть своим каким-то мыслям. Трамвай вылетел на мост, простор над рекой пронизал его насквозь. Она была так близка, мы разговаривали как ни в чем не бывало, как старые друзья. Казалось, я мог быть счастлив одним этим, но внутри меня уже теснились желания, самым главным и самым неосуществимым из которых было сжать ее в объятиях, прикоснуться к этим улыбающимся губам, взять ее руку в свою, почувствовать теплоту этого тела своим обнаженным телом. "А ведь это возможно, - говорил себе я. - Вот сейчас… Сейчас я возьму ее за руку…" Мы молчали. Рука моя сжимала поручень трамвая.

С Денисом мы продолжали держаться друг с другом по-приятельски: иногда вместе пили пиво, иногда говорили о том, о сем. Как-то Денис предложил встретиться вчетвером с Машей и Алиной у него, когда его родителей не будет дома, но я отказался. "А зря", - только и сказал он, но настаивать не стал. Иной раз между нами случались глубокомысленные разговоры. Как-то я прочитал в «Антологии мировой философии» несколько страниц об учении Будды, и мне захотелось обсудить это с Денисом.
Помню, мы шли вдоль канала, на поверхности воды которого после растаявшего льда, плавали какие-то доски, разная пластмассовая дрянь и склизкая грязь, радужно переливались бензиновые пятна.
-И Будда, и Шопенгауэр говорят, что желания ведут к страданиям, - говорил я. – Как же тогда твое утверждение: встретишь Будду – убей Будду, встретишь Учителя – убей Учителя?
-Ну, дзен и изначальный буддизм не одно и то же, - тут же ответил Денис. – Но смысл этого утверждения прост – не привязывайся ни к каким учениям, даже тем, что кажутся самыми истинными. Потому что любое слово – лжет, это я уже тебе говорил. А отказаться от желаний Будда предлагал потому, что желания – это самое реальное, что мы способны чувствовать в этом мире. Будда считал, что главное – освободиться от реальности, поэтому и требовал успокоить желания. Ради нирваны. Я же так не считаю. Я не верю, что кроме этой реальности, за нею, для нас что-то есть. А если и есть, то мы о ней ничего не знаем. Нет, только эта реальность и реальна. Экономика должна быть экономной, масло - масляным, а реальность - да, не улыбайся, реальной. Есть желания - они нас ведут куда-то, ну и пусть ведут. С поправкой на разум, конечно. Так что следовать своим желаниям – это и есть мой путь. Да, тут прочитал даосскую притчу. Слушай. «Один царевич спросил у мудреца: - Как мне быть? Телом скитаюсь по рекам и морям, а душой пребываю в плену своих желаний. И не могу с собой совладать. - Не можешь с собой совладать, тогда следуй за своими страстями, - ответил мудрец. – Разума не повредишь». Разума не повредишь! – он быстро взглянул мне в лицо. - А?! Разве не великолепно?!
Я кивнул, соглашаясь. Молодые силы так и кипели в нас тогда, могли ли мы думать по-другому? Моя истинная проблема была не в этом, а в другом. Между моими желаниями и мной пролегала бездна. Я готов был отдать всю свою жизнь только за то, чтобы дотронуться губами до губ Полины, но не смел признаться ни ей, ни кому другому в этом и не имел никакого представления о том, как сделать шаг навстречу осуществлению этого желания, самого большого, быть может, единственного желания моей жизни. Ради этого я был готов на все. Но как? Попросить помощи у Дениса? Это было немыслимо. Все чаще изнурял я свое тело, мастурбируя по ночам, изнуряя себя образами Полины, если так можно выразиться. Ее образ пропитал каждую клетку моего тела, но если в реальности между нами происходил разговор, он почти ничем не отличался от всех предыдущих: об учебе, о предметах и преподавателях, о школьных знакомых, о погоде. Как разорвать этот порочный круг? В конце концов, я стал думать, что так можно и с ума сойти. Чем все это кончится? После стольких лет тайного обожания Полины я и помыслить не смел когда-нибудь перепрыгнуть через пропасть, разделяющую нас. Я мог сделать это уже тысячу раз: и тогда, когда увидел ее впервые, выходящей из парадной, и потом, в тот миг, когда она плакала и так нуждалось в утешении хоть откуда-нибудь, и позднее, когда мы оказались с нею в одном классе, на расстоянии вытянутой руки друг от друга, и тогда, когда она ожидала того, кто пригласит ее на первый танец, и в тот день, когда мы встретились с нею в коридорах института, оглушенные и растерянные от новизны наступающей студенческой жизни, и в нередкие наши совместные поездки в трамваях, но все это уходило, проходило, исчезало бесследно, все мимо, мимо, мимо, ныряя в волны времени, уносясь и пропадая, - только память моя жадно копила все эти мгновения, но к чему? Смогу ли я когда-либо разбить эту копилку мгновений? Или я осужден скаредно копить их до конца жизни?

Прошел первый год моей учебы в институте. Летом, сдав сессию, я должен был ехать в стройотряд, но, выкупавшись однажды в грязной воде Невы у Петропавловки, поимел в результате гнойный фурункул, который мне выковыряла в поликлинике длинной металлической спицей пожилая врачиха, дав больничный; в стройотряд я, таким образом, должен был выехать на месяц позже всех остальных. Я не горевал. Я не знал, поехала ли в стройотряд Полина, но знал, что в моем стройотряде ее не было, Денис поехал, но не в тот, куда записался я; мать уехала в отпуск на юг, а я остался в городе и в квартире один, читая книги и то валяясь на диване, то слоняясь без дела из угла в угол.
Однажды, накануне дня моего отъезда в стройотряд, когда я, собрав вещи, читал книгу, раздался телефонный звонок.
Я поднял трубку и услышал незнакомый мне гулкий басок. Басок представился, и оказалось, что это Венечка, тот самый Венечка, с которым я дружил в городке П* Т-ой губернии давным-давно, словно в прошлом веке. Он передал мне привет от деда и всех родных. Все были живы-здоровы, кроме Алены Ивановны, которая уже несколько лет как умерла, тогда еще мать ездила на ее похороны. Впрочем, и ее, и других своих родственников я уже подзабыл и плохо помнил даже, как они выглядят. Выяснилось, что Венечка только сегодня приехал в Ленинград подавать документы в Высшее морское училище имени Макарова. Его там устроили в общежитие для поступающих, сказал он, но он подумал, что было бы здорово нам увидеться. Я продиктовал ему адрес.
Когда я его увидел, мне показалось, что он совсем не изменился. Очень странно! Ведь я помнил его совсем ребенком, с круглым лицом, узкими глазами, пухлыми губами. Лицо таким и осталось, только тело стало юношеским, стройным и крупным. Он теперь был гораздо крупнее меня, хотя я и был пошире его в плечах, впрочем, ненамного.
Венечка пришел с бутылкой легкого то ли болгарского, то ли венгерского, кажется, вина, которую мы распили на кухне. Я все смотрел на него и думал, до чего же он не изменился. Причем не изменился не только лицом, но и внутренне. Я вспоминал его характерные словечки, которые так и остались в его речи, да и сам образ его мыслей показался мне все той же копией заимствованных у взрослых воззрений. Он степенно рассуждал, что если он не поступит в Макаровку, то будет поступать в другое мореходное училище, потому что, плавая заграницу, можно зарабатывать неплохие деньги и помогать матери. Слушать его было тоскливо.
-Здоровье у меня хорошее, медицинскую комиссию я пройду, - говорил он с озабоченным видом, - математику я сдам, а вот сочинение боюсь написать с ошибками, с запятыми у меня не очень…
Наговорившись вдоволь о себе, он вежливо перевел разговор на меня, поинтересовался, как нравится мне учиться в институте, кем я стану после института, как нам с матерью живется.
Я едва не зевал, отвечая на его вопросы. Буду инженером, каких миллионы, учиться мне более-менее нравится, живется нам с матерью нормально. Ответных вопросов я не задавал; мне было наплевать, как живет его мать, как живут мои старые знакомые и родственники, включая деда. Я их сто лет не видел, что мне до них? Если честно, этот болтун надоел мне через пятнадцать минут разговора.
А наше собеседование тянулось на несколько часов, Венечка, кажется, и не замечал, что я чуть не умираю со скуки. Пора белых ночей уже закончилась, за окном постепенно стемнело.
Вновь зазвонил телефон, и я взял трубку, подозревая, что это кто-нибудь из знакомых матери, так что мне недолго придется отдыхать от болтовни Венечки; а, может, пока я разговариваю, он сообразит, что уже подзадержался?
Трубка чуть не выскользнула из моих рук, когда я услышал из мембраны голос Полины…
Она извинилась, что звонит так поздно, объяснила, что мой номер телефона ей дала наша бывшая одноклассница, та самая Нина Косаревич, мать которой была в родительском комитете и знала все телефоны наших бывших одноклассников, а звонит она потому, что знает, что я не уехал еще в стройотряд, и ей просто необходимо меня увидеть для того, чтобы передать кое-что для двоюродного брата, который, оказывается, комиссар того самого стройотряда, куда я должен буду поехать…
Она немного запиналась, объясняя мне все это. И еще раз извинилась, что беспокоит меня…
Я едва ли хоть что-то понял, кроме того, что она хочет завтра со мной увидеться! Так значит она в городе! Конечно, она может завтра зайти, если надо, я сам зайду к ней! Прямо перед отъездом! Во сколько я уезжаю? Рано утром. В восемь двадцать. У меня уже билет. Тогда она сама зайдет? Прямо сейчас? Ведь тут недалеко… Мы соседи… Конечно, конечно, заходи! Я жду! Да, да! Жду! Уф…
Я опустил трубку, чувствуя, что в голове у меня все смешалось, и в груди громко стучит сердце. От одного звука ее голоса у меня напряглось в брюках. Дурацкая деталь, но так оно и было.
-Ты прямо в лице переменился! – простодушно заметил Венечка, оказавшийся за моей спиной. Он стоял за мной и разглядывал меня в зеркало. Вдруг беспокойство проступило в его лице: - Ничего плохого не случилось?
-Ничего, - ответил я, бледнея и краснея попеременно. – Сейчас одна девушка ко мне зайдет.
-А! – сказал Венечка, приподымая брови. - Знакомая, да?
-Да, мы учимся вместе… И учились раньше… В школе… Соседка.
-Симпатичная? - беззастенчиво поинтересовался Венечка.
Кажется, до него не доходило, до какой степени я хотел, чтобы он сейчас испарился…
Минут через десять раздался входной звонок. Я бросился к двери, открыл, на пороге стояла Полина. В каком-то простеньком ситцевом платьице.
Опять кровь хлынула мне в лицо… и в член.
-Здравствуйте, - сказал Венечка из-за моей спины.
-Здравствуйте, - сказала она, улыбаясь Венечке. – Привет, Паша.
Сглотнув слюну, я сказал:
-Заходи…
-Да я на секундочку. Как хорошо, что ты еще не уехал! Брат написал, что ему нужны кое-какие вещи, просил выслать посылкой, а тут ты сам едешь; я тете Наде так и сказала, что мой знакомый сможет отвезти, бывший одноклассник, - отчего-то смущенно тараторила она.
Кажется, на ее лице проступила краска. Или она так загорела за эти летние дни? Она так и стояла на пороге.
Это Венечка, гад, маячивший за моей спиной, нервировал ее!
-А мы тут вино пьем, чуть-чуть осталось, будете? – спросил из-за моей спины Венечка.
Заткнется этот идиот или как?
-Ой, нет, вино не буду, - сконфузилась еще больше она.
-Да там самая капелька! Вы проходите! – не отставал Венечка.
-Нет, нет! Спасибо, извините.
Она переступила порог моей квартиры и протянула мне «посылку» – полиэтиленовый пакет, в котором был туго обернутый газетой сверток.
-Передашь?
-Конечно, - кивнул я, дрожащими руками забирая у нее пакет.
Венечка зашел на кухню и вернулся оттуда с бутылкой недопитого вина:
-Вы посмотрите - сколько осталось! Чуть-чуть! Выпьете, а?
-Ну что с вами поделаешь? Хорошо, - вдруг согласилась она.
Она скинула туфли, я нашел для нее материны тапки, вдруг обратив внимание, что Венечка ходит по полу в одних носках, нашел тапки и ему, и мы прошли на кухню. За окном было уже темно.
-По пол бокала, - мурлыкал Венечка, разливая остатки светлого вина в три маленьких бокала.
-За что? – спросила она, поднимая свой бокал и оглядывая нас с улыбкой.
-За девушек! За вас! – сказал Венечка и первым чокнулся с ней. – Вы украшаете нашу суровую мужскую жизнь!
Мы чокнулись и выпили за этот оригинальный тост.
-А вы друг Паши? – спросила она, допив вино и ставя бокал на стол. – Что-то я вас не видела в институте…
-А я только вчера приехал в Ленинград, - объяснил Венечка. – Собираюсь поступать в мореходное училище имени Макарова. А с Пашей мы знакомы с пяти лет. Правда? – обернулся он ко мне.
-В самом деле? Как интересно! – она чуть не захлопала в ладоши.
Я угрюмо подумал, что мы с ней тоже знакомы с пяти лет, только она этого не помнит.
-Ну, я пойду, а то темно, - сказала она, вставая.
-А я тоже ухожу. Я вас провожу! – вызвался Венечка.
Я подумал, что я должен был бы проводить ее, но теперь, когда Венечка все испортил, предложить то же самое я не мог.
Одевшись в прихожей, они вдвоем ушли из квартиры, весело попрощавшись со мной. Хлопнула дверь. Я остался один в квартире. Болван Венечка! Ну какой же болван! Случилось небывалое, она сама позвонила мне и зашла в эту квартиру. И матери нет. Мы могли бы с ней оказаться здесь вдвоем. И надо же было ему явиться сюда именно в этот вечер! Что за злосчастное совпадение! Идиот!
Во мне клокотала энергия, которую я не знал куда деть. В моей памяти всплывали как наяву образы Полины среди этих стен. Только что она была здесь, если бы не Венечка, она бы еще могла быть здесь, я бы мог взять ее за руку, может быть, поцеловать, да, да, поцеловать, обнять, привлечь к себе это милое тело! Ее глаза, пока мы сидели на кухне, то плыли мне навстречу, то устремлялись к моему старому другу… Какой он мне друг! Приятель, с которым мы в детстве играли в «письки-попки». Скучный болтун. Безнадежный идиот.
Я метался по квартире, словно меня в ней заперли. Я бы пол-города мог сейчас пешком прошагать. Я мечтал о том, чтобы все повторилось, но уже без Венечки. Да, вот она звонит мне, но Венечки здесь нет. Да, але? Да, конечно, приходи! И вот звонок в дверь. Она заходит. Мы вдвоем… Может, я смог бы поцеловать ее? Почему нет? А, может быть, меня ждало большее?! Да, то, что было у меня с Алиной. А что? Никогда в ее глазах я не замечал пренебрежения мной из-за моей безобразности! Может, она тоже втайне любит меня?! Это было слишком восхитительным, чтобы я мог поверить в это! Нет, нет, достаточно того, что она была здесь, и мы наедине друг с другом. Она на пороге. Проходи. Да я на минуточку… Проходи, проходи… Квартира пуста. Только она и я. Денис всегда использовал случаи, когда его квартира была пуста, без родителей. Маша говорила дома, что ночует у подруги. Или у Дениса ночевали другие девушки… А я, дурак, болван, идиот, упустил такой момент! Я лег на постель и тут же вскочил, не в силах оставаться без движения. Кипевшая во мне бесполезная энергия требовала своего выхода. Я зашел в ванную, встал над раковиной и, достав член, промастурбировал, глядя застывшими глазами в пустое зеркало, спустив белую жидкость в лунообразную белую полость. Энергию из меня словно высосало.. Чувствуя, что у меня раскалывается голова, я отправился спать, заведя будильник. Завтра надо рано вставать, чтобы ехать в стройотряд. И не забыть посылку… Полинину посылку…

В стройотряде было так же скучно, как когда-то в пионерском лагере. Приехав позже всех, я так и не сумел влиться в сложившийся коллектив, да и не стремился к этому. Оставив за плечами лето, я продолжил обучение на втором курсе. Все приобрело характер повторения, потеряло привкус новизны, пошло по второму кругу. Что же дальше? Я по-прежнему жадно наблюдал издалека за Полиной: я замечал, когда на ней появлялась новая блузка или юбка, или джинсы, замечал, когда она стриглась, когда у нее на лице появились новые очки, более элегантные, более модерновые, что ли, чем прежде. Но все эти изменения проходили мимо меня, я не был соучастником ее жизни. А только сторонним наблюдателем. Кажется, со Скороваровым они расстались. Похоже было на то. Но и я не мог сделать шаг в ее сторону. Мое любование ею уже мне самому казалось каким-то глупым, бессмысленным, мальчишеским. Моя привязанность к онанизму под аккомпанемент все тех же фантазий тоже стала меня тяготить. Так и прожить всю жизнь, дроча? Что же дальше? День шел за днем, с утра я собирался в институт, сидел на лекциях, слушал все тех же преподавателей, учивших нас мудреным вещам… Но кто меня научит, как мне жить?
Однажды, после дня рождения Дениса (в конце октября), я, немного пьяный, отправился домой пешком, через весь город. Мы с Денисом жили на разных берегах Невы, я перешел Володарский мост и оказался в каком-то то ли парке, то ли пустыре, через который побрел не торопясь… Послышался смех, навстречу мне прошла компания из двух девушек и двух парней… Было уже холодновато, пар при ходьбе вырывался из моего рта… Я вспомнил прошедшие мимо меня парочки, и вдруг на меня накатило. Я понял, что хочу женщину… Хочу сейчас, немедленно… Желание секса было таким неудержимым, что я чуть не остановился и не завопил. И тут же разглядел в темноте надвигающийся на меня силуэт… Это была женщина, она была, по-видимому, пьяна, пошатываясь, она приближалась все ближе и ближе… Кругом никого не было. Всего несколько шагов разделяли нас… И я вдруг отчетливо понял, что, когда мы сравняемся, я схвачу ее, повалю прямо на мерзлую землю, вопьюсь в ее губы поцелуем, разожму коленом ее сомкнутые ноги… Плоть, мне нужна женская плоть, а дальше будь что будет… Сейчас, немедленно… Она, кажется, заметила меня в самый последний момент. На бледном, испитом лице ее, поднятом ко мне, отобразился дикий страх; она даже отшатнулась и чуть не упала с подвернувшихся ног… Громко ойкнула… И, не оглядываясь, засеменила дальше… Она была пьяна, сильно пьяна… Одна из тех пьянчужек, которых я видел во время дежурства в ДНД, когда мы обходили притоны бомжей на Петроградской… Я посмотрел ей вслед, чувствуя противную дрожь в поджилках… Близкое, пьяное, доступное тело прошло мимо, а я, пережив в воображении овладение им, зверское изнасилование, - пошел себе дальше… Во рту после выпитого и только что пережитого было сухо и противно… "Неужели я такой злодей, что мог бы изнасиловать?" - думал я. Ведь не изнасиловал же… Но воспоминание о той минуте, накатившей на меня, когда я мог бы пойти на все, что угодно, еще долго преследовало меня…

Я стал часто прогуливать лекции, потом стал гулять и практические занятия, и лабораторные, подолгу бродя по городу, сворачивая во всякие незнакомые улицы, волоча ноги вдоль роскошных, утомительных панорам. Я напряженно вглядывался в красоту этого города, который так и не мог назвать родным, признавая ее, эту красоту, головой, но не в силах почувствовать отклик на нее внутри своего сердца, точно в груди у меня лежал камень. Только при виде Полины я чувствовал, как начинает биться сердце, разгоняя застылую кровь. Я все чаще стал задумываться над фактом своего уродства. Ведь оно значило же что-то. Парадоксальным образом я унаследовал от матери и отца самые отвратительные черты их физиономий: плоский, маленький лоб отца, крошечные глаза, его вывернутые ноздри и плотоядные, широкие губы. От матери ее короткую шею, длинные кривые зубы, маленький, будто срезанный подбородок. Почему так получилось? Почему не наоборот? Почему не взял я от матери ее большие, темные, глубокие глаза, густые, пушистые волосы, а от отца его ровные, хоть и желтые зубы, красивые, маленькие уши? Даже уши были у меня в мать – большие, оттопыренные от черепа, но мать прятала их под свои чудесные волосы, а у меня волосы были жидкие, блеклые, в отца, я их коротко стриг.
От мыслей о своей безобразности я переходил к мыслям о красоте Полины. Ее красота была кроткой, не буйной, как у многих девушек, а мягкой, спокойной, - она, если и употребляла косметику, то осторожно, лишь подчеркивая естественность своей прелести, в отличие от таких девушек, глядя на которых казалось, что с них вот-вот начнет сыпаться цветная штукатурка. Я не замечал, что за ней ухаживают какие-нибудь парни. К счастью для меня, были на нашем потоке и другие симпатичные девушки, пользовавшиеся популярностью у парней. Но я замечал это только потому, что ревниво завидовал парням, открыто выказывавшим им знаки своего расположения. Сам же я никого, кроме Полины, не мог замечать. А ведь рано или поздно все случится. У нее появится какой-нибудь новый Скороваров. После стройотрядовского лета на нашем потоке появились прочные парочки, а в одной группе сыграли сразу две свадьбы, правда, общежитские. Как-то Денис сообщил мне, что толстушка Алина выходит замуж за студента-медика с пятого курса. Мне это было все равно. Я мог мечтать только об одном, о том, чтобы когда-нибудь увидеть Полину своей невестой, но мечтать об этом было немыслимо, - ведь даже просто подойти к ней я не мог, словно меня сдерживала какая-то таинственная сила, а вернее, просто глупая робость. Несколько раз, выходя из института, я видел встречающую Дениса Машу. Она приветливо здоровалась со мной, целовала в щеку Дениса, и они вместе исчезали, обнявшись. Я представлял, чем они занимаются наедине друг с другом, какой секс у них бывает, и злился на самого себя. Обычная студенческая жизнь со своими страстями, романами, романтикой проходила мимо меня. Мечтая о Полине, я не мог сделать к ней ни шагу, но и бежать от нее я не мог. Другие вовсе не привлекали меня.
Кажется, именно тогда я стал замечать в себе некоторую перемену по отношению к ней. Иногда что-то злобное пробуждалось во мне, представляя себе Полину в своих объятиях, я начинал в воображении причинять ей боль, а потом, насытившись выражением страдания на ее лице, я обнимал ее куда страстнее, чем прежде, я чувствовал, что в такие секунды люблю ее больше, чем когда-либо. Словно она разделила только что и тем самым утешила мои страдания от невозможности в реальности не только сжать ее в объятьях, но даже просто дотронуться до нее. Иногда, мастурбируя, я так тер свой член, что и себе причинял саднящую боль. Физическая боль словно облегчала невыносимую боль в душе. И что было причиной этой боли? Твердое знание, что я не такой как все, что между моими желаниями и их осуществлением находится какая-то неведомая преграда, паралич воли.
Я все яснее понимал, что мое воображение не имеет ничего общего с действительностью. Тот вечер, когда она позвонила мне, а потом пришла, чтобы передать полиэтиленовый пакет, остался в далеком прошлом. Иногда мне казалось, что я выдумал его. Он истлел, поизносился в памяти. Мы снова здоровались друг с другом в коридорах как старые знакомые – и расходились, словно и не было ничего между нами, не было того вечера. Что дальше?
Будущее не давалось мне, я никак не мог представить, чем все это может кончиться. Я стал понимать, что фантазии, которыми я заполняю его, как пустую комнату мебелью, ничего не стоят. Мебель ничего не стоит. Ею нельзя пользоваться, все это фикция, а в результате - пустота. Кино, задуманное неизвестным режиссером, раздражало. Что за напасть со мной? Не зная дальнейшего, я не представлял, как жить дальше. Все казалось мне неустойчивым, разваливающимся на куски. Однажды я купил толстую тетрадь и принялся описывать все, что со мной происходит. Даже стихи какие-то написались:
Когда все неустойчиво настолько
Что опрокинуться готово каждый миг
Потом что-то про глаза ребенка… Сейчас не помню, я потом выкинул все тетради. Но тогда чувство освобождения вдруг пронзило меня. В какой-то миг я принял решение стать писателем. Да, ведь это выход! Я буду писать, описывать страсти и чувства выдуманных мною героев! Я дрожал от возбуждения, от нетерпения, строча ручкой по клетчатым листкам. Потом, через несколько дней, перечитав все, что написал, я пережил чувство ужасного унижения. Это было еще хуже, чем бесплотные фантазии. Настолько наивным и глупым показалось мне все написанное… Еще более глупым и надуманным показался мне мой проект стать писателем. Чувствовал я все совсем по-другому, а, пытаясь передать это словами, я словно истощал свои чувства и мысли, на бумаге они становились корявыми и лживыми… "Слова лгут", - вспомнил я мысль Дениса. Зачем мне быть писателем? Чтобы добиться ее? Да, ведь именно это стояло за моим внезапным желанием. Чтобы она увидела однажды, что я не просто уродец - ее бывший одноклассник? Это было так смешно… Но если не для этого, то для чего писать? Это было так же никому не нужно, как и все остальное…

В голове моей толкались мысли, образы, желания, - они, а не я управляли мною, а я чувствовал, что ими должен управлять я, и не мог. Что для этого делать? Все также учиться, сдавать сессии, ездить в стройотряды? Как, как другие живут, не понимая того, что понимаю я? И что понимаю я, кроме того, что ничего не понимаю? Я жадно читал, пытаясь найти в книгах ответы на мучающие меня вопросы, но никаких ответов там, конечно, не было. И вопросы были мне не слишком ясны. А время шло и шло, словно гномик на коротеньких, кривеньких ножках, охраняющий замок, куда мне не пробраться. Еще один дурацкий образ, прилезший мне тогда в голову.
И я снова прогуливал лекции, бродил по городу, смешивался с толпой на Невском, гулял вдоль черных каналов, покупал билеты на дневные киносеансы, и сидел в темноте в полупустых залах, заходил в музеи, впивался ревнивым взглядом во влюбленные парочки (помню одну, где девушка была с тонкими лодыжками и малиновыми прыщичками на миловидном лице - перед картиной Ван-Гога, которую они посмотрели ровно минуту) и терялся среди реквизитов ушедших и равнодушных времен; думал, думал о чем-то постоянно, даже не знаю сейчас о чем; надменный город был единственным и немым собеседником в моих безмолвных, бесцельных странствиях.
Как следствие я стал хуже учиться, к сессии меня не допустили из-за огромного количества несданных лабораторных работ. Можно было напрячься и сдать их, но я не знал, зачем мне все это нужно. Все - ничто, думал я… Все ни к чему. Меня предупредили в деканате, что я – кандидат на выход. Тогда я сам написал заявление на отчисление из института.