хобби банкира индюшинского

Хобби банкира Индюшинского

Бронированный «кадиллак» с синими мигалками, меся в колеях осеннюю глину, подкатил к возвышающемуся в чистом поле дворцу с мраморными колоннами и петухами на крыше. Банкир Борис Индюшинский вышел из урчащего монстра и направился к крыльцу. Там молодая жена Люся, позвенивая бриллиантами, пыталась расколоть полено.
— Ты чегой–то с дровами хлопочешь? — по–отечески обнял ее Борис.
— Да вот, к твоему приезду каминчик истопить хотела,—улыбнулась та в ответ.
— А где же камердинер, он же у нас дрова колет?
— Да я его в сельпо за хлебом послала, у нас ни крошки. Я–то весь день по бутикам ездила, а там хлеба не было...
— Отсталая страна, — вздохнул банкир и с укором обвел взглядом примостившееся неподалеку садоводческое товарищество.
— Вон тоже, вместо того, чтобы нормальные дома строить — поналепили скворечников с буржуйками, весь вид портят.
Он заботливо отобрал у жены топор.
— Ты иди, ужин готовь, я с дровишками разомнусь, а то от этих фьючерсов башка, как бронированный сейф.
В гостиной возле камина Люся постелила на резной стол из красного дерева скатерть ручной работы и выставила банку черной икры, банку крабов, разложила апельсины в вазу из царского сервиза. Затем наполнила льдом золоченое ведерко и воткнула туда «Вдову Клико». Люся еще раз оглядела стол и, немного подумав, добавила к сервировке серебряную солонку от Фаберже.
— Зайчик, ужинать, — позвала она мужа по внутренней связи.
Зайчик вошел раскрасневшийся, с охапкой дров. Камин быстро разошелся, отбрасывая всполохи по расставленным вдоль стен хрустальным вазам  и Люсиным бриллиантам. Индюшинский вынул из ведерка бутылку «Клико» 1982 года и улыбнулся:
— Я в восемьдесят втором был завсектором в райкоме комсомола. А кефира нет?
Люся грусно пожала плечами:
— В этих бутиках один Версаче да бриллианты, а кефир у нас теперь, наверное, вообще не производят...
— Ладно, куплю себе как–нибудь кефирный завод, —вздохнул Индюшинский и разлил по бокалам шампанское.
Люся, сделав несколько глотков, встрепенулась:
— Ой, а где камердинер с хлебом, на что будем икру мазать?
— Да мы его не дождемся, там грязь непролазная. Надо, чтоб в сельпо ездить, джип–вездеход купить, сейчас давай ложками порубаем...
Люся, элегантно слизывая с серебряной ложечки икринки, как любящая мужа жена поинтересовалась:
— Ну как, Зайчик, на службе? Как с финансами в стране?
— Да какие тут к черту финансы, когда Доу–Джонс то и дело падает.
Люся всплеснула руками:
 — Опять падает, может ты его в Кремлевку определишь на обследование? А если что серьезное, отправь на пенсию, чего ты припадочных держишь...
— Отправишь его, — недовольно пробурчал Борис.— Да по большому счету, и не в нем дело: квоты не дают — это да, льготы отбирают — вообще швах. Опять же пацаны из власти что ни месяц — меняются. Кого в тюрьму, кого в послы. Не успел одних прикормить — новые зубами клацают. А тут еще из телевизора какие–то придурки пугают, что налоги надо платить...      Не–ет, надо в Думу двигать, там тебе и квоты, и льготы, а кто с налогами подойдет — прямо в морду бить, для этого специально иммунитет дают. Мы сегодня с братвой из правления банка побазарили и решили меня туда командировать. Говорят, очки надеть, будет интеллигентная рожа. Давай, мол, имидж вырабатывай, а «бабок» мы не пожалеем.
— Ой, как здорово! — захлопала в ладоши Люся. — В Думу, они все там такие лапочки, умненькие, их на презентации приглашают и по телевизору показывают. А насчет имиджа не беспокойся — я же курсы заканчивала по этому делу, у меня и гарвардский диплом имеется.
— А и правда, — обрадовался Индюшинский. Он очень гордился женой — это была девушка образованная: закончила по переписке двухнедельный курс визажистов в Сорбонне, месяц обучалась паблик–рилейшн в Митинском филиале Кембриджского университета, но самое главное — с отличием закончила воскресный Гарвардский курс имиджмекейров.
— Значит так, можно сразу и начать, — доскребывая ноготком мизинца икру из банки, Люся пристально оглядела мужа с ног до головы:
— Очки, само собой, только не темные, а вот цепь золотую под рубашку убрать надо, чтоб народ не зарился. Волосы на затылке отрастить, а на темечке лысинку выбрить можно — так все интеллигенты сейчас ходят. Ну и потом — прекращай кроссовки под смокинг носить! А самое главное, нам преподаватель говорил, имидж хороший получается, когда у политика, кроме работы, есть какое–нибудь миленькое хобби.
— Хобби? — удивился банкир. — Это марки, что ли, собирать?
— Ну почему марки? Можно рыбок разводить, стихи писать, на звезды по ночам глядеть. Вот скажи, что ты, кроме денег, еще любишь?
— Тебя, — польстил жене Борис.
— Да нет, семья это не хобби. Хобби должно быть каким–нибудь необычным. Я в методичке читала, что один американский миллионер по выходным переодевался клоуном и дарил детишкам воздушные шарики, а другой выучился играть на балалайке и давал концерты в домах для престарелых. Их за это все газеты хвалили, и они запросто в Конгресс прошли.
— Какие шарики, какие балалайки — меня свои же в дурдом сдадут. И потом, были бы «бабки» — любое хобби на дом принесут, — вытянув ноги к камину, хмыкнул банкир.
— Неправда, хобби купить нельзя — это должно быть от души. Вспомни, ведь ты же увлекался чем–то в детстве, что–то тебе нравилось, может, оно в тебе еще дремлет?
— Может, че и дремлет, — откровенно зевнул банкир и нехотя махнул рукой.
Люся надула губы:
— Не хочешь науку слушать, пусть тебя припадочный Джонс консультирует. Ну я сегодня от этих бутиков умоталась, пойду спать.
Она стряхнула с платья прилипшие икринки и пошла к себе в опочивальню.
Индюшинский подремывал в кресле венецианской работы, лениво наблюдая, как гаснет камин. Жена перед сном еще почти час тренькала, снимая бриллианты, и шуршала завтрашними гороскопами. Пришедший из сельпо камердинер долго счищал грязь с сапог, потом демонстративно кашлял, привлекая внимание, но когда понял, что господа уже отужинали, свалил хлеб в кладовке и засел в камердинерской за «Тетрис».
Когда Брегетт пробил два часа ночи, банкир встрепенулся и внимательно прислушался. В доме все спали. Он достал из потаенного шкафчика прибор ночного видения и поднялся на верхний, мансардный, этаж дома. Там под самым коньком крыши прилепился маленький балкончик. Выйдя на него, Индюшинский включил прибор и начал пристально осматривать окрестности. Вокруг убогих хибар садоводческого товарищества осенний ветер гонял опавшую листву. Чуть светилось окошко в сторожке. Борис ухмыльнулся, он знал старую уловку сторожа Тимофеича: когда тот был на посту, свет выключал, потому что спал. Но если ночничок теплился — значит Тимофеич слинял в деревню под теплый бок к своей Марфе. Долго Индюшинский настраивал прибор на собачью будку: в красновато–сумрачных лучах «ночного глаза» было трудно разобрать, привязан ли Трезор, злющая дворняга с примесью бультерьерской крови. Наконец в пробившемся сквозь тяжелые облака лучике луны блеснула цепь, уходящая в будку.
«Что, гадина, на цепь посадили», — беззувучно рассмеялся банкир и нервно потер руки. На цыпочках он спустился в подвал, вытащил из–за стеллажа с коллекционным французским шампанским саперную лопатку. Лезвие у нее было сделано из космического титана, ручка из ореха с серебряной инкрустацией. Надел спрятанные тут же кирзовые сапоги из игуаны, сунул под мышку лайкровый мешок и отворил потайную дверцу, которая вела из подвала на задний двор особняка. Проваливаясь по колени в липкую грязь и цепляясь за пожухлый репейник, он добрел до первых картофельных заплаток, которые шестисоточники нарезали за забором товарищества на «ничейной» земле. Кривые угловатые наделы с понатыканными по краям кольями, на которых болталась провисшая ржавая проволока, ввели Индюшинского в состояние крайнего возбуждения. Картофель частью был уже убран, однако на полях еще торчало немало недоеденной колорадским жуком пожухлой ботвы. Банкир раздвинул руками проволоку и на коленях пополз по участку, взрывая лопатой картофельные гребни и кидая в мешок мокрые клубни. И хоть были они мелкими и корявыми, мешок быстро наполнялся, а сердце радостно колотилось...
Боль, пронзившая ляжку банкира, была так неожиданна и сильна, что он выронил лопату и сдавленно закричал. Это гены бультерьера подсказали Трезору втихаря подкрасться к противнику сзади и подло тяпнуть. Однако гены дворняги выручили банкира — получив по башке игуановым сапогом, Трезор, поджав хвост, отскочил и зашелся в визгливом лае. Индюшинский подобрал лопату, взвалил на плечи мешок (по работе он знал — оставлять вещдоки нельзя), бросился бежать. Если Трезор не на цепи, значит, Тимофеич вернулся из деревни, а у него берданка, снаряженная солью. Чтобы сбить с толку возможных следопытов, Борис, не выпуская из рук мешок и отбиваясь лопатой от брешущей на всю округу собаки, из последних сил покружил вокруг особняка, запутывая следы на мокрой глине.
Когда дверь в подвал захлопнулась, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Немного отдышавшись, Индюшинский рассыпал картошку на просушку и, откупорив зубами попавшуюся под руку бутылку «Клико», выдул ее из горлышка.
Светало. Банкир смыл в джакузи глину, смазал зеленкой укушенную ляжку, вычистил из–под ногтей набившуюся грязь и, надев махровый халат, взглянул на часы. Правление банка назначено на девять, «кадиллак» придет в восемь — значит, пару часов можно покемарить. Совершенно разбитый, он побрел в свои покои. По дороге заглянул в Люсину опочивальню. Жена спала, раскинув позолоченные волосы по царским кружевам, и во сне чему–то улыбалась.
— Тьфу ты, японская йена, — беззлобно выругался Индюшинский. — Выучил на свою голову, хобби ей подавай. Тут днем в банке мозги ломаешь с этой фьючерсной фигней, ночью с мешком картошки от собаки бегаешь, а она хочет, чтобы я еще и на балалайке играл...
Опустив голову на подушку,  банкир забылся тяжелым нервным сном. Ему снилась Новая Россия.