Беседа

 
Наступила золотая осень. Желтые и огненно-красные листья навеивали печаль и воспоминания. Казалось, что вместе с падающей листвой из природы уходит ее дух, ее живое содержимое, оставляя черную материю голых деревьев.
Из экспедиции вернулся мой приятель по имени Кеша, который работает геологом. Захватив бутылку портвейна я направился к нему в гости. Стоял ясный день, столь редкий для этого времени года. Прощаясь, солнечные лучи выглядывали из-за позолоченных деревьев и обдавали людей последним жаром. Стоял терпкий запах прелой листвы, и на душе было необычайно легко и вместе с тем - грустно. Впереди всех нас ждет переживание инициатической зимней смерти и нового Воскресения. Плывя по небу, Солнышко неуклонно сползало в чрево зимнего зверя.
Мой друг был в каком-то задумчиво-печальном настроении. Чтобы насладиться до глубины души русским пейзажем увядающей природы, мы пошли в парк. Устроившись на садовой скамеечке, открыли вино и приступили к трапезе. Стакан за встречу, за дружбу. Когда кончилась первая бутыль - перешли ко второй, потом - взялись за третью. Постепенно разговорились. Я рассказал про свою жизнь этим летом, о чем думал, что читал. Рассказал интересный случай о случившемся со мной алкогольном психозе, когда я проснулся на незнакомой железнодорожной станции в три часа ночи, весь мокрый, перепачканный болотной тиной, без денег и документов, и в таком виде брел домой по шпалам.
Кеша задумался и глубокомысленно произнес:
- А ты знаешь, ведь я - покойник.
- Как, ты что, тяжело и неизлечимо болен и ждешь близкой кончины? - я в упор уставился на друга, искренне удивившись его словам.
- Нет, и ведь ты - тоже труп, и все люди, которых ты легкомысленно считаешь живыми - на самом деле уже давно мертвые.
Я выдавил из себя смех и с наигранной веселость спросил Кешу:
- Ты что, прочитал в бульварной газетенке пророчества очередного Нострадамуса и теперь тебя охватил эсхатологический страх?
- Ты не понял. Я не говорю, что мы умрем, а говорю, что мы все уже и так мертвые.
Я посмотрел на друга с еще большим удивлением. “Уж не ****улся ли он от своей геологии”, - пронеслось в моей голове. Словно прочитав мои мысли, Кешка моментально отреагировал:
- Нет, я еще не сошел с ума, вот, лучше послушай, что произошло в этом сезоне со мной в полях.
И он стал рассказывать, нервно выкуривая сигарету за сигаретой:
Был я в экспедиции на Нижней Тунгуске. Мы с товарищем отделились от геологической партии для взятия образцов породы. Поселились в палатке, в тайге. Кругом - не души, одни только волки да медведи, потеряешься - дивизия не найдет. Миша, мой товарищ, последнее время стал каким-то странным, все непонятные толстые книжки читал, и говорил о чем-то странном, вроде как о Боге, но очень необычно - непохоже и ни на православного батюшку, и ни на какого-нибудь западного проповедника. Вот, значит, работаем мы. Пошел я однажды породу брать, а Миша остался кашеварить. Набрал я рюкзак образцов, прихожу в лагерь - а из котла черный дым валит, вся каша сгорела. Мишка рядом лежит и не шевелится. Ну, думаю, уснул. Подошел - а он и не дышит. Ну, я первую помощь изучал, быстрее пульс пощупал, зрачки посмотрел - готов, однозначно. Ну, на всякий случай массаж сердца сделал, искусственное дыхание, да какой уж там толк, когда он, может быть, час так пролежал. Ну, связываюсь по рации с базой. Так мол и так, человек умер. Сообщили, что вышлют вертолет, хоронить запретили, приказали охранять тело от диких зверей. Ну, я думаю: возле палатки держать - страшно, а к лесу оттащить - звери сожрут, они хоть в это время и сытые, но все равно, до мертвечины большие охотники. Положил, значит, я его между лесом и палаткой, сам от страха выпил двести граммов спирта, и лег спать. А борт все не прилетает, как я потом выяснил - не было горючего, и запчастей для ремонта старого вертолета - тоже не было.
Ну, сплю я, значит, и вдруг сквозь сон слышу: “Кеша! Кеша!”
Выхожу - никого нет. Подхожу к трупу - он, как и положено - лежит смирно. Жутко мне тогда стало. И вдруг труп говорит, не открывая рта: “ Ты что, думаешь, я и взаправду умер?” Ну, я не знаю, что и сказать, что-то промямлил о признаках биологической смерти, о том, что усопшие не могут говорить. Но мой собеседник не сдавался. Он ответил:
- А ты уверен, что смерть именно так проявляет себя? Почему именно я - мертвый, может - мертв ты?
- Но ты не дышишь, не думаешь, не шевелишься, следовательно ты мертв.
- А с чего ты взял, что мое отсутствие в этом теле - есть смерть. Даже если это тело - наш дом, все равно отсутствие дома - не есть смерть, вот тебя же сейчас нет дома.
- Но ведь я же на Земле...
- А космонавт, которого нет на Земле - тоже мертв? И к тому же, кто тебе сказал, что присутствие в теле, да и вообще на Земле - это жизнь? Может, жизнь и есть именно по ту сторону, в некоем Центре Жизни, а заключение души в мясную тюрьму тела - это как раз смерть и есть. Ты, например, никак не сможешь доказать свою полную живость. Нет, не живость тела, а именно жизнь всех твоих составляющих, в первую очередь - Духа и Души, а тело - это уже так, дополнительное составляющее.
Я изо всех сил принялся щипать себя.
- Да не терзай себя, ведь все твои ощущения происходят от тела, а оно само по себе есть смерть, - спокойно ответил мертвец.
- Так, значит, ты считаешь, что жизнь есть только нахождение в некоем Центре, а присутствие в теле - это отчуждение от Духа, а значит - смерть, - почему-то спросил я, вдруг внезапно поняв его.
- Да, именно так, те, кто в теле - все мертвы, а кто там, в небесах - те, как раз - живы. Пойми это, и пронеси через всю жизнь.
- Так значит, именно я уже давно умер, да и сейчас - мертв, и оживу только тогда, когда все в этом мире сочтут, что я умер.
- А что ты хочешь? Раз это мир мертвецов, значит все здесь прямо противоположно царствию живых, и то, что на самом деле есть Воскресение, здесь почему-то считается смертью.
- Так значит, всем еще только предстоит воскреснуть, а то, что мы считаем рождением - на самом деле представляет собой успение?
- А почему нет? Как ты можешь все это опровергнуть?
Я не нашелся, что ответить. Моя сущность наполнилась осознанием собственной смерти. Постепенно я все больше и больше привыкал к тому, что я - мертв, а Миша, может быть, как раз и жив, ибо его душа вырвалась из страшной темницы тела, а моя к ней все еще прикована. В общем, когда через неделю прилетел борт, я начал уверять его экипаж, что труп - это я, и именно меня надо эвакуировать. Мишаня же предательски замолчал, не желая почему-то поддержать своего друга. Когда Михаила положили в черный мешок, я начал протестовать и требовать, чтобы в него положили как раз меня. В общем, нас обоих эвакуировали, и отправили его - в морг, а меня - к доктору-психиатру. Начальству, конечно, надавали по мозгам за то, что оставили меня одного с покойником. Ну, через полмесяца я понял, что в этом мире лучше никому не говорить, что ты мертв, а то не поймут все остальные мертвецы, упорно признающие себя живыми. В общем, отличился я у доктора, и вернулся сюда, но все равно продолжаю считать себя мертвым, и тут уж ничего с собой поделать не могу. Видно, такова уж моя судьба: прозреть, когда все остальные - слепы. Ничего тут не сделаешь.
Я согласно кивал, и понимал всю глубину кешиных слов. Да, увы, все мы уже давно мертвы, поэтому в этой жизни нет, и не может быть смерти, а есть лишь одно Воскресение.
Придя домой, я отправился к знакомому плотнику Васе, и заказал у него состновый гроб.