Последняя электричка. Глава 2 Телевизор

Пять лет назад Фёдору всё казалось, что он заработает денег и сможет сменить работу на что-то более творческое, близкое ему и приятное. Нет, он не сидел сложа руки в своём банке. В самом начале думал о карьере, лез из кожи вон, пытался приносить деньги в банк, делать бизнес, как Лёха, но вскоре почувствовал, что бизнесменом он не родился, и скоро, если бизнес и дальше будет столь же "успешен", его просто выгонят. Тогда он и нашёл себе более спокойное исполнительское амплуа, с которым худо-бедно справлялся. Первые годы экономил, вкладывал отложенные деньги в разного рода «МММ», частные и государственные, пока не понял, что как только деньги выходят из под личного контроля, они исчезают тем или иным способом. Потом был период, когда он пытался раскрутить собственное предприятие, в котором собрал программистов, сидел с ними ночами, рисовал, участвовал в разработке софта . Банк, правда, при этом не бросал как единственный источник дохода. Создать программный продукт оказалось не так сложно, а дальше выяснилось, что нужно организовать продажи, платить налоги и даже разговаривать с бандитами. Круг опять замкнулся — творчеству места не оставалось. Рынок не создавал таких условий, как когда-то на кафедре в институте, где можно было взять хозрасчетную тему, "напридумывать науки", причём, не халтуря, а, работая добросовестно, с упоением и восторгом (в этом-то и была прелесть), получить от завода липовое внедрение и думать: "Что бы ещё такое обсчитать?". Где-то он услышал фразу: "На современном рынке труда не так ценится творчество, как способность идти на унижение". В самом деле, в магазинах появились продавцы, которые улыбаются вместо естественного желания нахамить, в гостиницах — молодые швейцары в ливреях с золотыми галунами и в дурацких цилиндрах, и даже — мужчины-стриптизёры. И в то же время людям таких уважаемых профессий, как врач, преподаватель вуза, учёный НИИ, людям, от которых так много зависит, от которых так много требуется знаний, людям, которых всегда называли по имени-отчеству, именно им денег и не платят! — Неужели это компенсация? — думал Фёдор. — Государство как бы говорит: «Тебя и так уважают, величают по отчеству, ну и получай свои копейки, раз ты такой умный и гордый».
Вспомнилось Фёдору, как лет пятнадцать назад в поселковом магазине продавщица жаловалась на соседа-профессора: “Да он уже на пенсию вышел и чисто из удовольствия опять всё свои крючки рисует. Ему же за это ещё и деньги платят! А я жду не дождусь, когда пенсия подойдёт, да все эти ОБХС сниться перестанут, да покупателей можно будет послать к едрене  Фене”.
— Вот, видимо, теперь всё по справедливости, — усмехался своим воспоминаниям Фёдор. А он сам! Разве ему не приходится улыбаться, встречая очередного клиента в Шереметьево в воскресенье на своей машине, а потом везти его в ресторан и торчать в казино, пока этот жлоб не напьётся и не подцепит на остаток ночи какую-нибудь девицу, которая сменит его, Фёдора, и будет развлекать клиента дальше. Можно себе, конечно, говорить, что ты находишься как раз по эту сторону баррикады, где бизнесмен, а проститутка — та с другой, но Фёдор почему-то всё больше видел себя именно по одну сторону с девушкой из казино.
И главное, что он имеет взамен? Что это ему всё даёт? То, что он может купить баночку пепси-колы, лишние джинсы, съездить на неделю в Египет, а не в Крым на месяц, как раньше. Что хорошего в том, что теперь он не поедет в дом отдыха, если там нет отдельного номера с душем. Теперь у него в отпуске номер с душем, и в этот номер ему могут в любой момент послать факс, который портье сунет под дверь, и надо будет звонить в офис, говорить, где, в какой директории у него лежит отчёт за такой-то квартал... По всему миру, как на привязи, и всё это за тысячу долларов.
А сколько людей за эту тысячу долларов готовы удавиться! И почему? Может быть, он просто не пробовал получать зарплату современного преподавателя и кормить на эти деньги троих детей? Говорить им, что пепси-кола — вредный напиток, что гораздо полезнее пить воду из-под крана. Впрочем, разве не так? А если так, то почему унизительно?
Вот Ландышев, приятель его, в институте не блистал, да и все его считали не таким перспективным, как Фёдора. А удержался в науке, что-то пишет и с женой себя правильно поставил. Как денег хватать не стало, пошёл по вечерам дворником подрабатывать. В следующий раз на жалобы жены ответил коротко: "Успокойся, я математик, а не продавец. Нужно было раньше думать, за кого замуж выходишь!". Интересно, дети его в школе хуже всех одеты, или нет? А, может, наоборот, в семье всё правильно поставлено: ничего лишнего, никаких видиков, папа перед сном "Войну и мир" читает или про Миклухо-Маклая рассказывает. Младшие донашивают то, в чем ходили старшие. Или такое только раньше было, а теперь парень, чтобы купить себе шмотки модные, скорее воровать пойдёт, чем старьё донашивать — времена не те? И разве не унизительно говорить ребёнку, что я не могу тебе купить такую одежду, как у подружки в классе? Видеть, как жена на лекарствах экономит, что к столу сок купить не на что?
А если, не дай Бог, понадобится детям операция, и хороший хирург — это вопрос денег? Да пусть не операция — разве ему самому в тринадцать лет не хотелось надеть эти самые джинсы на школьный вечер? Казалось, только в них и можно почувствовал себя человеком.
Нет, Фёдор «от зарплаты до зарплаты» жить не пробовал. И не пробовал именно потому, что не хотел этого пробовать, иначе чего бы он унижался перед начальством, скакал на эту работу, когда нужно и не нужно к девяти часам, чтобы вовремя попасть на глаза кому следует. Это незаменимые, такие, как Лёха, которые в банк деньги приносят, могут позволить себе опаздывать. А он теперь кто? Таких, как он, каждый год наши коммерческие вузы пачками выпускают, и каждый на его место норовит. И, видимо, поэтому, как ни плевался Фёдор, а за место своё держался. Да к тому же в банке всё время что-то перепадало: то левая обналичка, то льготный кредит, то шикарные новогодние подарки (коллекционное шампанское, конфеты в изысканных упаковках). А то и как сегодня — шефу в кабинет привезли новый телевизор, старый хотели продать сотрудникам по дешёвке, а начальник передумал, вызвал Фёдора и сказал: "Федь, там телевизор лишний нарисовался. Если нужен — забирай".
В том, что начальник дарил ему старый телевизор, было что-то доверительно-благосклонное и в то же время оскорбительное.
— А может быть, в этом ничего плохого и нет. Может быть, это мои комплексы, — размышлял Фёдор. — Вот подарили бы телевизор Лёхе. Лёха бы сказал: "Во, блин, у меня в гараже телика нет!" И никак это за хамство не посчитал бы. И все бы поверили, что во всех других местах у Лёхи уже есть по телевизору. И ведь я бы ещё и переживал, что Лёхе в гараж телик дают, а у меня даже в комнате такого нет. А теперь дали мне — так опять не здорово. К тому же отказаться — означало показать начальнику, что такой подарок его обижает, надо было пускаться в неприятные объяснения. Да и в чём, собственно, обида? А что было бы, если такой телевизор решили бы отдать сотрудникам на их нищей кафедре? Да народ бы передрался, жребий бы тянули, и каждый бы шептал про себя: "Господи, ну сделай так, чтобы этот телевизор..." Да откуда на кафедре мог взяться такой телевизор? — путался в своих рассуждениях Фёдор. — Почему же у меня такое впечатление, что я продаюсь за всю эту мишуру, а Лёха нет? Почему? Почему Лёха с бизнесменом в казино девочку вместе снимают, а я себя с этой девочкой равняю? Почему Лёха здесь как рыба в воде, а я до сих пор комплексую? Ведь я же не глупее! В чём-то тут другом дело. В чём?
Деньги для Фёдора всё больше теряли свою прелесть. «Чем больше я зарабатываю, тем больше к этому привыкают домашние, тем меньше ценят, тем сам я их меньше ценю, а нищим себя ощущаю все больше. Что это — зависть?» Нет, завистливым он не был. И даже создать своё капиталистическое предприятие уже не хотел, не хотел копить денег, чтобы купить себе новенький «Опель», мыть его по утрам тёплой водой с мылом и получать от этого эстетическое удовольствие. Всё это было так мало интересно, что не стоило и напрягаться.
— Причём здесь «Опель»! — вернулся на землю Фёдор. Послало ему Провидение на этот раз не «Опель», а телевизор, большой, красивый, но всё-таки не новый.
Можно, конечно, дома и не говорить, что телевизор ему дали, потому что его деть было некуда. Можно обыграть это как-нибудь с воспитательным эффектом. Сказать детям: "Вашего папу наградили большим телевизором за отличную работу. Учитесь хорошо, и вас тоже будут ценить!" Впрочем, телевизор, по-видимому, особой радости не вызовет. Жена, скорее всего, скажет, что, мол, мало нам этой заразы в одной комнате, так теперь ещё второй появился. Хоть из дома беги! Придётся обижаться, настаивать, говорить: "Как тебе не стыдно, телевизор совсем новый, пятого поколения". А дети начнут кричать: "Мама, мама, как здорово! Пусть телевизор у нас в комнате постоит”. — Господи, — негодовал Фёдор, — ну почему они у неё спрашивают?! Телевизор-то я принёс. Телевизором-то меня наградили. Где благодарность, где справедливость, в конце концов? Впрочем, жена права: ставить к детям в комнату телевизор нельзя. Они и так мыслят фразами из рекламы: Вовочка, «Кальве», "Наш начальник — такой душка!" А тут вообще чёрт те что начнётся. Даже удивительно, почему по телевизору передают столько мусора?
Вот раньше бывало: по одной программе рассказывают о том, как пионеры должны старушек через улицу переводить, по другой — "Мир глазами Сенкевича", по третьей — урок по высшей математике с интегралами. Включил ребёнку телевизор, и пусть он его переключает! Куда ни крути — везде воспитательный эффект. Нет, всем надоело: осудили, перестроились. Теперь дети изучают права сексуальных меньшинств, смотрят чернуху, которую нам показывают, а в лучшем случае — «Санту-Барбару» и бесконечную рекламу.
И вот что интересно, если раньше какую-нибудь рок-группу или фильм с альковными сценами можно было только ночью посмотреть, то теперь всё наоборот: хорошие фильмы транслируют после двенадцати, а дрянь всякую чуть ли не порнографию, что называется, "пока все дома". И считается, что у нас свобода выбора — вон сколько программ настроить можно. Ну, скажите мне, какой дурак будет смотреть "В мире животных", когда на соседнем канале стриптиз?! Да и какая там свобода, когда детям с утра до вечера вбивают в голову: как себя ведёт тот, "кто вправду крут", что "новое поколение выбирает пепси", что "ночь твоя — добавь огня". Вот они и канючат с пятилетнего возраста: «Хочу в “Макдональдс”», а у самих потом гастрит. А нам вроде эти гамбургеры и в рот не лезут, и бигмаки уже в печёнках сидят, ан, нет! Туда же идём следом за чадом — красиво, чисто, думать не надо что приготовить. Потому что реклама делается не так примитивно, как коммунистические лозунги. Маркетинг — это тоже наука, но только люди за неё большие деньги получают и поэтому выкладываются. А то, что это своего рода пропаганда, оболванивание молодёжи — этого у нас не понимают. Ну, надо же, куда меня понесло, можно самому выступать по телевидению. Не было печали — свалился на голову этот телевизор. Может, его на дачу отвезти? Да нет, там печка. В печку полезнее смотреть, чем в экран, мысли появляются свои, а может быть даже и размышления. Телевизор был не новый, коробки для него не сохранилось. Это добавляло ещё одну проблему.
— Мужики, где бы раздобыть пакет какой-нибудь или коробку? — обратился Фёдор ко всем и ни к кому конкретно.
— На третьем этаже недавно компьютеры завозили, — крикнула из своего угла Лена. Фёдор опять бросил свой отчёт и поплёлся на третий этаж. Прошёлся по отделу, знакомых никого не было. В дальнем углу сидела Маша Селезнёва, не то чтобы знакомая — просто в банке личность известная: все её знали, все здоровались. Фёдор подошёл и вежливо стал ждать, когда она договорит по телефону. Когда Маша заканчивала разговор по городскому, зазвонил сотовый. Маша горела на работе, и это горение поднимало ей самооценку. Про неё рассказывали, что она, когда родила, только две недели на работе отсутствовала, а потом вышла и опять пашет с того момента. Двужильная? А может, виду не показывает. Начальником отдела стала, на хорошем счету, водит собственный «Volkswagen». Интересно, есть ли у неё время остановиться, посидеть возле реки, с детьми в жмурки поиграть, летом на даче пожить, так, чтобы подумать: "Какой же всё-таки длинный день на даче!", попить на веранде чай с соседями?
Наконец, и сотовый был отставлен, и Фёдор, пока не зазвонил пейджер, заторопился.
— Маш, привет. Я слышал, тут к вам мониторы завозили, а мне нужна коробка такая большая. — Он показал руками, какая ему нужна коробка, искренне надеясь на участие со стороны Маши.
— Ты не в курсе, может у вас их ещё не выкинули, а? — На минуту она задумалась, и Фёдор терпеливо ждал. Маша полезла в стол, что-то искала, наконец, нашла и сунула ему прямо под нос свою визитку. И странным тоном заговорила как-то неестественно отрывисто.
— Вот посмотри, пожалуйста, что там написано: не завхоз, не дворник, а директор по связи с общественностью! Возьми себе на память и впредь с подобной ерундой ко мне не подходи. Ещё вопросы будут?
 Больше вопросов не было и быть не могло. Фёдор отошёл, дошёл до лестницы и только тут убрал в карман полученную визитку. "Что это было?" — задал он себе вопрос, и сам же на него ответил: " Директор по связи с общественностью". Получив такой отпор, Фёдор даже расстраиваться не стал. Это всё равно, что проиграть боксёру, который на порядок превосходит тебя в весовой категории. Почему-то в голову пришёл старый советский анекдот. В ответ на телефонный вопрос робкого посетителя: "Извините, это химчистка?" — бодрый женский голос отвечает: "Ты куда, козёл, звонишь? Это министерство культуры". Да... Возвращаться, чтобы нахамить в ответ, — поздно, искать дальше коробку — глупо, уходить — обидно. «Вот так всегда!». У Фёдора был приятель, имеющий замечательный дар вовремя отвечать на хамство, а Фёдора этим даром природа не наградила. Однажды, ещё в студенческие годы, был такой случай. Шли они в метро вместе с этим самым его другом, а навстречу им компания подвыпивших парней. Один из которых, проходя мимо, здорово саданул его друга плечом. Тот, не успев сообразить, что случилось, в ту же секунду врезал обидчику в челюсть. Фёдор тут же подбежал на помощь — сунулся для выяснения сути происходящего и получил ответный удар. Стороны обменялись "любезностью" и разошлись.
К подобным ситуациям Федор привык. Был ли он трусом? На этот вопрос точного ответа он и сам не знал. Но отпор если и давал то, скорее всего, именно для того, чтобы не считать себя трусом, а потому как-то не вовремя и вымученно, что ли. Как-то он пришёл к приятелю в гости и стал играть с трёхлетней девочкой. Девочка спрашивает:
— Тебя как зовут?
— Федя.
— Ты не Федя, — заявляет девочка, — ты дуб, гриб солёный.
Федор в гости с подругой пришел и передал ей этот диалог с некоторой обидой. А подруга возмущается:
— С тобой вечно так! Ну и ответил бы ей: "Я дуб, а ты дерьмо!"
— Да не ловко как-то, — поразился такому совету Фёдор. — и родители рядом.
— А родителям сказал бы, что ребенка надо воспитывать.
— Да нет, ну что ты!
— Ну если нет, то зачем ты мне это рассказываешь? если тебе нравится — значит, всё правильно.
Интересно, неужели нельзя научиться вовремя давать отпор, как его товарищ,? Ведь воспитывают в себе люди силу воли, в конце концов. Чуть что, сразу "в морду". Нет, так только комплекс неполноценности в себе разовьёшь. Будешь без конца мучиться решая то ли это он слишком неуважительно ответил, то ли это я на пустяки обижаюсь. Фёдор окончательно разозлился на себя и, не зная, что делать со злополучным телевизором, оттащил его в свой угол, запихнул подальше под стол, сел в кресло и вернулся к отчёту. Ноги слегка упирались в телевизор, и это мешало сосредоточиться, как иногда страшно мешает капанье воды на кухне или лёгкая музыка за соседским компьютером. На отчёт времени оставалось всё меньше, а тут ещё вдруг объявили совещание. Все пошли в конференц-зал. Пришлось идти со всеми. Шеф рассказал о своей поездке на рабочее совещание в Англию: как добрался, какой подавали на приёме суп, как пришлось остановиться в каком-то средневековом замке, где надо было самому топить камин и спать на жесткой доисторической кровати. Потом обсуждали текущие дела. В частности, шеф разбирал итоги испытательного срока двух новых сотрудников. Одного из них, Пенкина, он хвалил: Пенкин привлёк новых клиентов и поэтому улыбался, внимал похвалам и взирал на постоянных сотрудников как на равных. Затем шеф ругал Треногова, а тот горбился, вбирал голову в плечи и косился на Пенкина.
Наконец директор сказал:
— Нет, ты объясни нам, почему Пенкин смог людей привести в банк, а ты не можешь?
— Может, у него обаяние особое, — робко предположил Треногов.
Пенкин расценил это как провокацию, вскочил и закричал: — Ты что несёшь?! — давая понять, что всё трудом, старанием, преданностью, а ни каким-нибудь обаянием. Комедия! Дальше ничего интересного не было, поговорили и разошлись.
Фёдор вернулся к отчёту и дотюкал его до 18.00. Посмотрел на часы, а там, как приятно, 18 часов 02 минуты, и молвил про себя: "... с ним, завтра докуем", или, иными словами: прощай, отчёт, увидимся завтра. Он уже хотел сложить вещи, достать детективчик, который почитает в метро, и вдруг услышал своё имя.
— Фёдор Павлович (тон и употребление полного имени не предвещало ничего хорошего), я бы хотела получить свою дискету. Мне сказали, что вы вчера убирали вещи, когда закончилась выставка. Над ним стояла Машенька Смирнова и мило скалила зубки.
— Знаете, — с самым доброжелательным видом сказал Фёдор, — вчера я поздно уходил: отнёс компьютеры, а свою мелочь сгрёб и отвёз домой. Боюсь, что и вашу дискету прихватил по ошибке. Завтра верну, если так.
— Нет, вы мне объясните, я, видимо, чего-то не понимаю, как это так? Вы мою вещь отнесли к себе домой?! На каком основании?
— Да, Господи, ну случайно. Собрал свои дискеты и вместе со своей вашу прихватил.
— Прихватили мою? Лихо это у вас выходит. Вы случайно больше ничего моего не прихватили?
Фёдор чувствовал, что ему как-то становится дурно от нелепости и безысходности разговора. Он бы рад  был извиниться и закончить его, но не знал как. В конце концов он сказал: " Зачем вам эта дискета так срочно?"
— Ах, зачем мне нужна дискета? — обрадовалась Смирнова
— Вы, видимо, думаете, что я этой дискетой забиваю гвозди? Так надо понимать? Чтобы вы впредь знали, дискета мне нужна для работы, а если конкретнее, то для помещения туда информации.
— Что за день сегодня такой? Озверели они все, что ли? Может быть, сказать ей, чтобы пошла в жопу. Только тихо, чтобы никто не слышал, — пронеслось у Фёдора в голове. — Нет, не стоит. Эта со света сживёт, расцарапает лицо или отравит чем-нибудь. Ну почему отравит? — говорил Фёдор сам с собой.
— Как отравит? Что за бред?
— Как-как, вот тогда и узнаешь. — Нелепые мысли лезли в голову, и Фёдор уже совсем плохо понимал, что говорит Смирнова. Он только видел, как шевелятся её губы и в уголках рта белой пенки становится все больше. И она дёргается, прилипая к верхней губе.
Смирнова была девушкой тридцати трёх лет, которую никто не любил. Фёдор её тоже не любил, особенно, когда она вот так пришпиливала его к стенке. А иногда, вот парадокс, наоборот, жалел. Например, когда их начальница отдела кадров (так повелось, что именно она всех поздравляла от лица фирмы и вручала новогодние подарки) говорила: "А вам, Машенька, от души желаю успехов в личной жизни". И та самая Машенька, которая так легко могла вылить на голову Фёдора целое ведро помоев, краснела, брала подарок и шла на своё место. Видимо, не зря говорят, что по-настоящему понять женщину может только другая женщина. День кончился, но последняя беседа со Смирновой всё-таки исчерпала запас его душевного пофигизма. Торопиться в метро с детективом расхотелось, захотелось, чтобы кто-то пожалел и сказал что-нибудь ободряющее, как Зинаида сегодня днём. "Феденька, а мы вас только сегодня вспоминали!" Захотелось позвонить домой. Фёдор потянулся к телефону, набрал номер, представил, где стоит аппарат в его квартире, как он надтреснуто тренькает, как наперегонки к телефону бегут его дети, как через несколько секунд жена интересуется, кто звонит, и, шлёпая тапочками, подходит и берет трубку. На этот раз жена подошла сразу.
— Ну что, как у вас там дела? — спросил Фёдор.
— У тебя дело какое? А то у меня на плите ужин твой стоит.
— Да нет, просто хотел с тобой поговорить.
— Ну говори, если хотел.
Воцарилась пауза. И Фёдор задумался, а что же он собственно хотел сказать и зачем позвонил? Может быть, потому, что хотелось поддержки, захотелось, чтобы, наконец, появился рядом человек, который, как говорится, плывёт с тобой в одной лодке и потому тебя понимает. И вот теперь надежда на это не оправдывалась. Сквозь паузу в трубке Фёдор чувствовал головную боль жены, её раздражённость, усталость от детей, нереализованность в работе, желание обидеться, обидеть и не признаваться во всём этом одновременно. Показать такое состояние можно, конечно, не всем. Начальнику нельзя, чужому человеку — тоже, а ему, получается, можно. А может быть, сменить обстановку, пригласить жену в кафе — тысячу лет ведь нигде не были. Фёдор чувствовал, что затевать разговор насчёт кафе не стоило. Опыт подсказывал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но мысль о том, что он сегодня целый день идёт у всех на поводу, подстегнула его, и он ещё ласково, но уже с потаённой агрессией, предчувствуя получить в ответ отказ вместе с тирадой, задал свой вопрос.
— Слушай, а может быть, поужинаем сегодня где-нибудь? Надоело всё, надо же когда-нибудь отдохнуть. В кафе какое-нибудь сходим. А?
— В кафе? А откуда деньги? Ты же говорил, что у нас опять нет денег.
— Ну для такого случая найдутся.
— А если для такого случая найдутся, то почему наши дети ходят чёрт знает в чём? Я уже не говорю, что я себе ничего приличного последние десять лет купить не могу, что в квартире до сих пор мебели нет нормальной. Фёдор слушал, слушал, а потом взял и отстранил от уха трубку. Голос жены стал тоненьким, ничего не разберёшь. А Фёдор как бы приобретал над голосом жены власть, он мог делать его тише или громче, более грозным или едва слышным.
Фёдор держал трубку и смотрел, как возле кофейного столика разговаривают Ирина, их секретарша, и Валя, операционистка. О чём они говорили было не слышно.
Электрический чайник выпускал пар, и Фёдор заметил, как в том самом месте, куда била струйка пара отходит, надувшись пузырём, краска. Термическое коробление, остаточная деформация. — Коэффициент линейного расширения видимо, большой, — выплыла откуда-то бесполезная информация. Фёдор попрощался с женой, положил трубку и стал слушать, о чём говорят девушки.
— Даже не знаю, Валь, у кого из них какие намерения? Не пойму! У Толика так и машина поприличнее и работа серьёзная, а подарил мне тут недавно часы на день рождения. И вроде навороченные такие и фирма престижная, но не золотые. Я потом посмотрела по каталогу: они, представляешь, меньше сотни баксов тянут! Даже если бы он мне просто мобильник, как Серёжка, купил и то дороже вышло.
Фёдор перестал прислушиваться. Меркантильные девушки ему никогда не нравились. Ему нравились девушки добрые, лёгкие и даже немного легкомысленные. Вернее, не легкомысленные, а скорее — романтичные и лёгкие на подъём. Поговорил с такой пять минут, и, кажется, всю жизнь знакомы. С такой хорошо гулять по весне в подмосковном лесу. Идёшь вдоль загородной платформы, чувствуешь, где-то уже мусор жгут, слушаешь нарастающий гул электрички и в душе какая-то прыть, какое-то мальчишество поднимается. И вдруг ни с того ни с сего говоришь: "Эй, смотри, вон электричка остановилась. Успеем?" И она бежит, бежит со всех ног, торопится, потому что ей очень успеть хочется. Вскочили в поезд, он тронулся, и тут она спрашивает: что это за электричка. Куда она нас привезёт? А ты отвечаешь: "Да разве важно куда? Важно — с кем". И тут она проникается смыслом: "Ну надо же! Как здорово ты сказал. Действительно, какая разница — куда!" Нет, женщина, наверное, не должна быть авантюристкой. та, что бежит за поездом, небось, совсем без царя в голове. У такой и в комнате беспорядок и в мыслях суета. Жена Фёдора не была ни авантюристкой, ни слишком меркантильной, но и лёгкой на подъём не была. Она всегда хотела знать, куда они идут, почему и, главное, нет ли другого более короткого пути! А если они ехали в метро, то она обычно говорила: "Мы едем на такую-то станцию, у нас будет два перехода, и нам лучше пройти к головному вагону!" Фёдор пасовал, шёл к головному вагону. Можно конечно упереться и сказать: "Стой где стоишь!" — но дело-то ведь не в том, кто кого ведёт, дело в чём-то другом. Или именно в этом? Вот с другом они как-то раз ехали на дачу. Сели в метро. Так заговорились: один раз в одну сторону остановку свою проехали, вернулись, и в другую — так же точно. Плюнули и пошли в кабак. А вспоминается с удовольствием. Впрочем, если оба, и муж и жена, проезжают свою станцию, куда они, в конце концов, приедут?
Фёдор крутанулся на своём кресле, взял посылку, которую ему положили на стол ещё с утра. Разорвав фирменный конверт DHL, он обнаружил ещё одну упаковку с надувными пипочками. В детстве Фёдор любил такие щёлкать. Надавишь двумя пальцами шарик, а он — щёлк!  И лопается в руках. Здорово! Сколько было раньше приятных занятий с различными пакетиками обертками фантиками, а теперь? Фёдор отложил пупырчатый полиэтилен, стал разбираться дальше. Внутри оказался ещё один пакетик. Этот, наоборот, был с дырочками, а уже в нем — видео- и аудиокассеты с записями выступлений на конференции. Для чего столько пакетиков? А для того, чтобы не помялись кассеты, и человек, отсидев девять часов на работе, по дороге домой ткнул в свою магнитолу эту кассету и, пока крутит баранку, слушал, о чём там говорили на очередном бизнес-митинге. Потом пришёл бы, посмотрел ещё раз то же самое на видео. А назавтра прокрутил аудиозапись по дороге на работу и вконец проникся идеями компании.
Чёрта с два! Кассеты эти с выломанными заглушками (чтобы с них ничего не стерли или не записали) Фёдор заклеивал скотчем и записывал на них любимые песни «Queen». Слушал и радовался, что хоть в чём-то сопротивляется навалившемуся со всех сторон бизнесу.
— Федя, тебе пакетик не нужен? — спросил, проходя мимо и поднимая пакет с круглыми дырочками, Женя.
— Да нет. Бери, если надо, — Фёдор всегда был рад оказать любезность. (Пакет с пипочками было бы немного жаль, а с дырочками... Кому он нужен?) — А тебе зачем?
— Да ты знаешь, в нём морковку хорошо держать. Я её в холодильнике в таких пакетиках храню. Лежит долго, потому что дышит.
— Ну надо же, — подумал про себя Фёдор, — и ты ещё считаешь себя чуть ли не идеальным мужем! Тебе бы пришло когда-нибудь в голову, заработав накануне пятнадцать тысяч баксов, везти домой пакетик с дырочками, чтобы положить туда морковку так, чтобы она дышала в холодильнике? А вот рядом с тобой трудится человек, который думает, как снабдить своё семейство не просто морковкой, но и пакетиком для неё. Д-а-а-а, нет предела совершенству!