Последняя электричка Глава 3 Дома

Чем ближе Фёдор подходил к дому, тем больше думал о том, как встретит его жена. Как-то приятель его спросил: "Тебя жена любит?"
— Не знаю, — задумчиво ответил Фёдор. — А почему ты спросил?
— Да ты знаешь, каждая женщина из моих знакомых всё что-то терпит ради того, чтобы быть рядом со своим мужиком. Мишкина жена пьянство его терпит, Кузина баба вообще терпит и пьянство и хамство, а ты весь такой положительный: пьяным не являешься, деньги в семью несёшь. Вот я и не пойму: любит она тебя или нет? Или ей просто так удобнее.
— По-моему, ей иногда без меня удобнее — вот что обидно.
Когда-то они спали в одной узенькой постели. Это было так давно — ещё до свадьбы. Он приходил к ней в квартиру, вернее к её родителям. Сидели на кухне допоздна, говорили, говорили... Когда родители затихали, она делала вид, что проводила его, хлопала входной дверью, а потом вела его к себе в комнату, забирала ботинки из коридора, ставила к себе под кровать. Спать особенно было некогда, приходилось убраться, пока не проснулся отец. Потом, после женитьбы, они купили двуспальную кровать и спали под разными одеялами — это оказалось удобнее. Через несколько лет обнаружили, что ещё удобнее спать в разных кроватях, потом — в разных комнатах. Но подросли дети, заняли часть пространства, и спать приходилось в одной комнате. Фёдору не спалось, он ворочался, диван скрипел, и Федя думал, не побеспокоил ли он жену, и от этого не мог заснуть. Нет, это не являлось заботой о любимом человеке, боязнью потревожить его сон. Ему чудилось — жена проснулась и злится, что Фёдор её опять разбудил, что он ей мешает, что она опять не выспится, что ей завтра рано вставать, а он не хочет с этим считаться, и теперь она из-за него встанет разбитой, сорвётся на детях, и весь день у неё пойдёт наперекосяк! В таких воспоминаниях Фёдор неожиданно дошёл до дома.
В лифте кнопку его этажа кто-то залепил жвачкой. "Захочешь нажать на свой этаж — вляпаешься", — логично рассуждал чей-то смекалистый сыночек. Никуда не денешься, ехать надо — жми кнопку. Кто же из великих сказал, что злорадство —  самая бескорыстная форма радости? Потрясающее наблюдение! И впрямь, какая польза этому обладателю какого-нибудь наскучившего «Джуси фрута», от того, что я приеду домой, испачкавшись в жвачке? — удивлялся Фёдор. — Казалось бы, ни горячо ни холодно. Ан нет! Ему от этого приятно, радостно! В другой бы раз Фёдор счистил грязь какой-нибудь бумажкой. А тут надавил со всей силы, растянул противную массу с каким-то даже мерзким удовольствием и ощутил приторно сладкий запах "бубль гума" .
Жена слышала, что он открыл своим ключом и вошёл, но не торопилась к двери, говорила в трубку до обидного бодрым и даже немного кокетливым голосом. На грудь Фёдору всё это время прыгала собака, подчёркивая своей нечеловеческой радостью равнодушие человеческое. Раздражение росло, под грязными ботинками таяла лужа.
Наконец из комнаты послышалось: "Ну ладно, пока!" Без имени. Разобрать, с кем говорит жена, определить собеседника Фёдор так и не смог. Спрашивать не хотелось. Жена вошла в коридор, взглянула на пол.
— Господи, сколько раз говорила: неужели трудно за порогом ботинки вытереть?
— Ну надо же, как меняется у человека голос, — подумал Фёдор. — С кем она, интересно, только что разговаривала?
— У нас домработницы нет пока, — нетелефонным голосом продолжала жена. — Ну почему такое пренебрежение?! Ходишь, целый день за вами подбираешь. Мне что, больше делать нечего?! — Фёдор уже хотел пройти в кухню, нарочно оставить жирные следы, начать скандал и выплеснуть, наконец, накопившееся за день. Но тут собака лизнула в руку. Она думала, что хозяин её сейчас поведёт во двор, где можно нырнуть мордой в снег, помчаться со всех ног, поваляться, понюхать углы ракушек, полаять — ощутить жизнь всем своим собачьим сердцем. Но делить собачьи радости на полпути до скандала Фёдор не мог. В дверь просунулась голова дочки. Момент был упущен. Скандал не добрал двух десятых балла и повис в воздухе. Фёдор махнул рукой (только внутренне, жеста как такового не было), шагнул обратно за порог, снял на коврике перед дверью ботинки, вернулся в дом и даже подошёл к жене и, желая как-то жить дальше, чмокнул её в щеку, давая понять, что был не прав, что труд её очень ценит, что понимает, как она сильно устаёт, и что другая бы на её месте давно озверела. Таков приблизительно был смысл его поцелуя.
Мир был зыбким и отвратительным. В какой-то книге. Фёдор прочитал, что идеальные отношения между супругами устанавливаются, когда количество скандалов примерно равно количеству занятий сексом. Если энергия чаще разрежается через скандалы — брак страдает от недостатка секса, если только через секс, то не хватает выплеска негативных эмоций. У них в отношениях не хватало ни того, ни другого — энергия шла на скрытые обиды, невысказанные претензии и демонстрации их друг другу. Как-то Фёдор сострил, заявив, что "их интимные отношения свелись к духовной близости в извращённой форме". И неизвестно почему порадовался своей шутке.
Жена вошла в коридор, стала вытирать зеркало, на котором фломастером порисовали дети. В зеркало Фёдор видел лицо жены, глаза ее смотрели мимо и не мешали наблюдению. Похудела и синяки под глазами. Или свет у нас тёмный в коридоре. Лампочку бы надо сменить.
— Как себя чувствуешь? — спросил Фёдор. Жаль человека, когда у него внутри столько всего! Фёдор любил, когда в доме был Дом, а это зависело оттого, как она себя чувствует.
— Хорошо! — сказала жена, и в этом ответе слышалось: "Господи, неужели не видишь, как я себя чувствую?!" Фёдор понял, что лучше разойтись по-хорошему. Возможно, всё бы и рассосалось, но тут в комнату ворвалась тёща. И с порога закричала на него, на Фёдора, что, надо признать, случалось с ней крайне редко. Тёща вообще была не злым и не вспыльчивым человеком. Существовало всего два или три повода, которые приводили её в бешенство, и самый первый  — это когда кто-то брал её ключи. Сейчас она влетела и закричала, даже не поздоровавшись:
— Сколько раз говорить, чтобы вы не трогали мои ключи! Сколько раз! — Тёща выговорила всё, что думала, хлопнула дверью и понесла куда-то дальше своё крупное ловкое тело. Этой ярости как раз не хватало Фёдору, как электрону не хватает энергии активации для перехода в возбуждённое состояние. Он, ничего не говоря, ощущая приятное щемление в груди, подошёл к стене, снял круглое зеркало и шарахнул его об пол. Стекло с грохотом разбилось на множество мелких осколков, преимущественно треугольников. Половина треугольников легла зеркальцами вверх, половина — чёрными изнанками.
— Ну, надо же, пятьдесят на пятьдесят почти! — подумал Фёдор. — Интересно, можно ли сказать, что вероятность такого события равна 0,5.
Жена тут же выскочила в коридор, чувствуя, что и она может, наконец, довести вечер до логического завершения.
— Что же ты творишь такое! — закричала она. — Подумал хотя бы о детях! Что за эгоизм такой! — Дальше Фёдор не разбирал, ему как-то запало слово "эгоизм". Неужели он эгоист? Неужели, правда? Ведь мог же он сдержаться, пройти на цыпочках в коридор, тихо покурить, думая о детях, и с мыслями о них лечь спать. А впрочем, чушь какая! Почему он с ней живёт? Любит? Почему тогда злится? Нуждается? Нуждается в чём? Фёдор молча оделся, взял из дипломата пару сотен долларов из НЗ (отложенных на покупку автомобиля денег), запихал их как попало по карманам, натянул куртку и вышел вон. Оглядел уже без злобы налепленную поверх кнопок жвачку, прочитал надписи фломастером про то, что "Светка из триста сорок пятой квартиры — потоскуха". Буквы были детские, неровные. Ну, надо же, с какого возраста начинаются эти самые противоречия между полами!
— Как я обо всём этом размышляю легко. Похоже, и злоба прошла, — пытался разобраться в своих ощущениях Фёдор. Да, злобы не было. Ткнул дверь с выломанным домофоном и вышел на улицу. Вдохнул свежего воздуха и проговорил про себя: "А всё-таки, как скверно!" Потом прислушался к скрипу снега под ногами, остановился. Скверно или не очень? Или вообще не скверно? Да нет, не так уж и скверно. Он шёл от дома, сам толком не зная куда. В этом было что-то необычное, как в походе: идёшь куда-то, а куда придёшь — сам ещё толком не знаешь.
Вспомнил, как однажды брел по ночному городу, расставшись с девушкой, которую, как ему казалось, любил больше всех на свете. На душе было так ужасно, что он не знал, как заглушить в себе эту боль. — Почему же мне так плохо? — задавал он себе вопрос в тот поздний вечер. — Почему так тяжело на душе? Как же я буду жить дальше? — И сам себе отвечал: «Дальше будешь жить точно так же, а сейчас — ладно бы перед кем другим, — перед собой красуешься, упиваешься своим горем». И вроде слёзы душат, а какой-то голос внутри говорит: надо же, идёшь, куда глаза глядят! В этом есть что-то новенькое, раз такие неприятности можно себе позволить: идти куда глаза глядят. Можно что-нибудь учудить даже. Броситься в реку, например. Только чтоб не высоко было и чтобы потом сразу растереться и надеть свитер.
В этот раз прыгать в реку он не собирался — зима на дворе. Боли не чувствовал, да и ощущения, что в жизни должно произойти что-то важное, не было. Так, эпизод!