Последняя электричка Глава 11 На платформе

Дорога кончилась, и Фёдору пришлось идти через заснеженное поле. Наст оказался таким прочным, что не проваливался. Небо, чёрное над ним, у горизонта подсвечивалось огнями Москвы. Может быть, надо было плюнуть на всё, на деньги, выложиться и всё-таки найти своё предназначение, самореализоваться так, чтобы сделать что-то достойное.
Фёдор шёл страдал, и одновременно ораторствовал про себя на лоне природы. "Скоро сорок лет, а в голове одни вопросы!" Ему явно не хватало попутчицы, а то бы всё это он высказал вслух, ещё более красиво и жалостно. Даже отрывок из слышанного в юности стихотворения всплыл в голове:
Ночной вокзал, мальчишеская дрожь,
Ещё весь мир неведомо хорош,
Уже пора готовиться к ответам,
А ты ещё вопросы задаёшь...
Как там чеховский герой кричал: "Мне скоро сорок лет! В мои года Лермонтов уже семь лет, как лежал в могиле..."? Так, кажется, если не переврал, — вспоминал Фёдор. Всё казалось: впереди что-то важное маячит. А вот, похоже, помаячило и перестало. Нет, наверное, признаться себе в этом до конца он не мог. Казалось, что отыщется какой-то особый смысл его существования. — Для чего человек в этот мир появляется? — декламировал почти вслух Фёдор, наслаждаясь чуть уловимым запахом от дальнего костерка или печного дыма. — Для счастья, как птица для полёта". А что такое счастье? Может быть, это когда что-то впервые с тобой происходит. Первый раз на двухколёсный велосипед сел, первую девушку поцеловал, женился... Если так, то, видимо, счастье — это что-то такое, что было в прошлом. А может быть, наоборот, это долгожданный результат: когда видишь, как выходит из типографии твоя книга, ставишь последний мазок на картине. Или счастье — это когда приближаешь светлое будущее своего великого народа, как нам раньше объясняли?
Вот жена ему сегодня сказала, что он эгоист. И ведь не первый раз. Разве это справедливо? А вообще, разве может быть нормальный человек не эгоист?
Как-то он даже друга своего спросил, не считает ли тот его эгоистом. А друг отвечает: слава Богу, что эгоист, а то только бы и бегал за своей женой и спрашивал, что бы тебе ещё такое сделать, как ублажить.
с другой стороны, говорят: самому любить — гораздо большее счастье, чем быть любимым. Вот это, видимо, не эгоист придумал. Или, например, Пушкин написал: "Как дай вам Бог любимой быть другим", а Высоцкий в своём каком-то стихотворении говорит, что, мол, просто надоела она, видать, Пушкину. Как-то у Высоцкого не совсем так написано было, но смысл вроде этот. А Отелло? Он как: эгоист или просто очень сильно любит?  Интересно, эгоист может быть хорошим человеком?
 И что это такое — хороший человек? На уроке по литературе учительница говорила, что суть человека раскрывается в критическую минуту. Они ещё сочинение писали «Морозка и Мечик». Мечик выходил по роману предатель, а Морозка — герой. Вроде всё так и выяснилось в критическую минуту. ещё тогда в школе Фёдор хотел спросить, а до критической минуты эти самые Морозка и Мечик кто такие были? И что бы с ними произошло, если бы разгрома так и не случилось? Морозка вполне мог по статье пойти за то, что арбузы с баштана воровал. А если бы у Мечика талант открылся, или он бы осчастливил человечество научным открытием. Как тогда? Можно, конечно, судить людей по поступкам, и тогда видно, где чёрное, где белое, как в библии написано: судите их по делам их. А можно искать в поступках мотивацию. Не украл, потому что струсил. Не убил, потому что кишка тонка. Работал много, потому что хотел выслужиться. Жене не изменял, потому что не с кем. Детям помогал — боялся в старости одиноким остаться. А ещё говорят, что можно быть гением и при этом подлецом. Когда-то у Фёдора был в голове порядок. В лекциях по марксизму-ленинизму всё было просто и ясно! (материя первична, сознание вторично, пролетариат — передовой класс.) А как искренне он когда-то радовался, что родился в Советском Союзе, где у детей самое счастливое детство и самая великая Родина. А тут помогал детям уроки учить, они проходили "Белеет парус одинокий", и с сыном такой диалог странный состоялся. Фёдор ему говорит:
— Они были хорошие люди: бедные и честные.
— А что, бедные — хорошие, а богатые — плохие?
— Да, нас, по крайней мере, именно так учили. А вас?
— А у нас целый месяц истории не было, потому что учительницу выгнали за то, что она матом ругалась.
— Ну и что, другую взяли?
— Нет, ту же самую, обратно.
Да, многое изменилось. Слышал Фёдор, что и в его время учителя разные бывали. Припоминал разговоры, что, мол, чья-то мамаша принесла для учительницы вазочку, а в вазочке — платочек, чтобы сыну четвёрку натянули. Аттестат нужен был хороший, чтобы чадо в институт балл лишний добрало. Но чтобы матом! На уроке по истории! В школе! А мог ли он поверить десять лет назад, что народ будет спокойно смотреть передачи про то, что Ленин был подлецом, и Сталин подлецом, а Николай Второй —  мучеником. Что же это за народ, который на сто восемьдесят градусов свои принципы меняет? Ведь до абсурда дело доходит: чёрное стало белым, а белое — чёрным. Значит, за день поменять принципы нельзя, за неделю — тоже, а за пять лет — пожалуйста. Неужели вся наша последняя история — это цепь роковых ошибок? Как же мы умудрились свести историю революции и гражданской войны к милой шутке о том, что "наши отцы в своё время пролили кровь наших дедов, и теперь тот, кто был никем, тот стал ничем"? Не возникает ли чувства абсурдности, отсутствия смысла нашего существования?
А как быть с тем, что со словами: "За Родину! за Сталина!" — полегло столько русских людей?
От таких вопросов Фёдору становилось как-то не по себе. А как быть с тем, что с распадом страны тысячи русских оказались в других странах и вынуждены страдать за то, что они русские? А некоторые даже предстать перед судом за то, что когда-то пособничали советской власти устанавливать ее законы. Тогда это называлось законом теперь беззаконием.  Как же он объяснит своим детям, как нужно жить, чем нужно гордится? Петром Первым, который на крестьянских костях страну поднимал, или Сталиным, который опять на костях страну перекраивал, или теми, кто эту самую страну развалить позволил? Фёдор вышел, наконец, на платформу. Смотрел, как на запасном пути тарахтит паровозик, а в нём сидят два машиниста, и из их кабины светит уютный, уютный жёлтый свет. От этого маленького мирка веет запахом бензина и полночным дружеским мужским разговором, с алюминиевой битой кружкой на двоих. По платформе веет позёмка. Снежок мельтешит, кружится. И вот, откуда ни возьмись, появляется поезд дальнего следования — как из другого мира. и, конечно, он здесь не остановится. Фёдору поезд видно хорошо, а его самого из поезда и разглядеть-то некогда: промелькнет окно, и уже — другое. Как бы он хотел оказаться сейчас в этом поезде, проезжать как когда-то давно подмосковные полустаночки и платформы, пить чай из гранёного стакана в подстаканнике. Поезд прошёл, и стало видно, что на противоположной платформе за это время появились парень с девушкой. Они обнимаются и не чувствуют, как пусто и одиноко на этой станции под таким большим чёрным небом. Фёдор стал ходить по платформе, чтобы согреться, дошёл до конца, вгляделся в бесконечный набор шпал и вдруг чётко вспомнил, как лет пятнадцать назад также ждал электрички, чтобы ехать к своей будущей жене. Ждал, ждал, спрыгнул с платформы и пошёл по таким же шпалам к ней! Потому что ждать полчаса на станции не мог, а идти пешком (почти столько же по времени) было легче, потому что каждым шагом приближал момент их встречи. Шёл, дышал и любил. И радовался остаткам грязного снега, битым стёклам под ногами, от которых отражалось слепящее солнце, радовался островкам сухого дерева на мокрых шпалах, запаху дёгтя и пролитого из цистерны мазута, щебетанью воробьёв и даже мусору под ногами! Мусор был не помоечно-пластиковый, а здоровый, как в детстве: битый кирпич, стружка, ржавые гвозди. И Фёдору так захотелось идти опять по таким же шпалам туда, в то время, где его ждала жена, в ту старую малюсенькую квартирку, где у них было на кухне полстены, к которой они прислонялись, когда соседи выходили из кухни, и целовались, пока в коридоре не появлялся шорох. Идти к тому самому дому, где его жена, такая молодая, ходит по квартире, то и дело смотрит на часы, выглядывает во двор, прислушивается к шуму на лестнице и не пускает громко воду в ванну, полную пелёнок, чтобы не прослушать, когда зазвонит телефон. Он встал на эти шпалы и пошёл. Шпалы (странная вещь: кто придумал такие расстояния между ними) сделаны специально, чтобы человек не мог ходить нормальными шагами. Он может либо жутко семенить, делая частые коротенькие шажочки, либо бежать во всю мочь, перепрыгивая с одной на другую. Фёдор сначала семенил, потом, проверяя себя, сделал несколько прыжков, поскользнулся, но удержался и побежал так, как уже давно не бегал: яростно, с азартом. Во рту появился привкус крови, а он всё бежал. Воздух был морозный, хватал за лёгкие. Капюшон бил по спине, куртка свистела от резких движений руками. Фёдор не слышал, как его нагнал поезд. Поезд шёл не очень быстро и ударил Фёдора в спину. Ощущение было такое же, как однажды в детстве, когда он упал с дерева. Сначала он ощутил один толчок, не очень сильный — это он ударился о толстый сук, росший на высоте метров двух от земли, потом опять летел, опять ударился и больше уже не летел. Хотел вздохнуть и крикнуть: «Мама!» Но не мог — так перехватило дыхание. А потом всё-таки крикнул срывающимся сиплым голосом, вроде не громко, а мать услышала за три дома, или сердце почуяло. Бежала как ненормальная на крик, потом несла его на руках.
В этот раз его тело несли два заспанных железнодорожника, брезгливо перехватывая поудобнее тяжёлую ношу так, чтобы не запачкаться кровью. Время было раннее, город спал, спала жена Фёдора, его дети, только собака сидела у двери и ждала, когда же вернётся хозяин и они наконец пойдут во двор, где можно нырнуть мордой в снег, помчаться со всех ног, поваляться, понюхать углы ракушек, полаять — ощутить жизнь всем своим собачьим сердцем.
2001 А.Н. Прохоров


Рецензии
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.