Глава 2. встреча

   ГЛАВА 2. ВСТРЕЧА

   «Сукин ты сын!
   Где ты опять шляешься? Я за тебя пулеметные ленты буду снаряжать? Слышишь, Николай?»
   Сашка огляделся.…То, что звали этого молодого бойца, прислонившегося у березки, с запрокинутой головой и остекленевшими глазами, - несомненно. Только, пожалуй, ему уже ленты не придется набивать патронами, с горечью подумал он, оборачиваясь на треск веток за спиной, передергивая затвор автомата. Звук получился внушительно-угрожающий. Но…черт - магазин пустой в руке, а второй…не успел-таки.
   Он стал вспоминать, что буквально минуту назад он хотел это сделать, но моджахед помешал, и он, Сашка, успел-таки бросить в кустарник лимонку: затем взрыв и вот эта смена декораций.
   «Тихо, отец, тихо», - он приложил палец ко рту:
   «Спокойно, спокойно - свои!»
   Реакция была естественной.
   Какой же ты гад, свой.То, что по-нашенски  говоришь - это ничего еще не значит. Обмундирование на тебе непонятно  какое.…И автомат…Чудной» - он покосился на АКС. Перевел взгляд на сидящего возле дерева мертвого бойца.
   «За что ж они его так, он же пацан еще, и ты не к месту откуда-то здесь взялся».
   «Не кипятись, отец. Посмотри. Пуля вошла в висок, кровь уже свернулась», - он ступил шаг назад, коснулся пальцами его руки. «Уже остывает, час прошел - не меньше».
   Незнакомец недоверчиво продолжал смотреть на него, словно что-то взвешивая. «Глянь,какой наблюдательный», - подытожил он, но взгляд от его автомата все же не отвел, подошел боком, нагнулся, потрогал лицо, ладонью прикрыл глаза.
   «Да, хлопец, не знаю, кто ты и откуда, но все верно говоришь. А что это за скоморошья одежда на тебе, и оружие иностранное, а? По званию - никак не пойму твои погоны. Вроде как в первую мировую такие были.…Ах, Колька, Колька - дурья твоя башка. Говорил же старшина давеча, чтоб поосторожней высовывались из леска, объявился у фрицев меткач-снайпер.  Вон и слева у соседей двоих вчера за день положил и все таким же манером - в висок, сволочь, в висок ядрена корень. Не погуляли мы на твоей свадьбе, ой не успели погулять…Дурья твоя башка. Полез куда? Зачем?
   Знакомые нотки промелькнули у солдата в голосе. Голос, причитающий над убитым товарищем, с надрывом, хрипловатый, был чем-то похож. …Да нет, ему, наверное,Сашке просто показалось.
   Он опустился на траву.
   «Смотри, батя, - он вытащил из кармашка магазин с патронами, - автомат даже не был заряжен. «Может быть, документ, удостоверяющий личность, показать? Хотя скажешь, и документ тоже непонятный и не такой, какой должен быть. А?»
   Но тот уже не слушал его.
   Откуда-то взялась саперная лопатка, с коротким отполированным руками черенком, и прямо здесь же, возле березки, расчетливо, по-хозяйски деловито, как будто занимался этим всю свою жизнь, боец стал снимать пласт за пластом землю.
   А он, Сашка, стал размышлять, что за чертовщина с ним происходит.
   Пять минут назад он ни в чем не сомневался. Но это было пять минут назад.
   Был он- сержант разведвзвода десантно-штурмового батальона Александр Анисимов, неполных двадцати лет от роду, был его взвод, возвращающийся с задания, был   Афган, «духи», был бой.
   И вдруг…
   Все это исчезло, он остался таким же, но обстановка…   Этот подлесок, типичный пейзаж средней полосы, никак не вязался с тем, где он был только что. Он взглянул на часы: тринадцать десять. «Тринадцать десять? Как тринадцать десять? - этого просто не могло быть. Сашка отлично помнил, что на последнем привале время было тринадцать часов. Он даже такое же поставил на детонаторе той странной гранаты. Потом был спуск к кишлаку, это заняло еще три часа. Да! три часа не больше. У него уже выработалась привычка: с первым же выстрелом засекать время. Он и тогда, когда ухнул первый выстрел гранатомета, машинально уже посмотрел на циферблат - было шестнадцать часов пять минут. И тут его словно током пробило, ошарашило предположением таким, от которого ему, побывавшему в разных переделках немало - стало не по себе."Похоже влип!"
   Пожилой боец, отложив лопатку в сторону, присел на холмик, образовавшийся возле ямы, смахнул рукой муху, суетливо бегающую на потной, в легкой щетине щеке, вздохнул.
Земелька! Дождя уже недели три как не было - повысушило, родимую,  он взял широкой ладонью, зачерпнул, словно ковшом, горсть земли, задумчиво помял, просеивая меж пальцев.
   Сашка подошел, поднял лопатку, начал углублять яму по вымеренному бойцом контуру.
   А тот встал, подошел к убитому и стал бережно, словно боясь разбудить, снимать с него гимнастерку, неспеша размотал обмотки, снял ботинки…
   Через минут десять он окликнул его.
Подойди, хлопец, сюда. Я не знаю пока, откуда ты и кто будешь, но вижу, что все же наш ты.…На, переоденься. А то в этом недолго и к особистам загреметь. А ему, - он кивнул на лежащее тело в нижнем белье, - она, эта одежа уже и не нужна. А лежать, все равно ли в чем. Верно, я говорю? А потом что-нибудь придумаем дальше. Бери…
   Сашка сначала даже, как говорят, «не врубился» в сказанное пожилым бойцом.
А как только до него дошел весь смысл сказанного, он взорвался:
Ты чего, отец? Как ты можешь? Да чтоб я, да чтоб.…Никогда, нет. Нет, не смогу. Нельзя так, как же это? - словно задавая себе же вопрос, скороговоркой выпалил он.
Какие же мы щепетильные. Ему уже ничем не поможешь, а тебе, милый мой, жить надо, раз вляпался. Дальше как будешь? Мать-то есть с отцом?
   Сашка вышел из оцепенения.
Что? А да. Отец с матерью есть. Ждут с армии, а как же…
Ну вот, бери тогда - не брезгуй, размер твой - погодки вы с ним, с моим Колюней  были. А то матка не дождется непутевого своего сына.  Погодки вы были, с моим  Колюней,  повторил боец.
   Глаза заблестели, он заскрипел желваками и отвернулся.
   Пока Сашка переодевался, боец докопал могилу.
   Вдвоем они осторожно поднесли тело к яме.
Погоди-ка!   Откуда-то появилась охапка душистого сена. Он постелил на дно, и они опустили бойца в последнее его пристанище. Почему-то подумалось: "Какая ему теперь разница на чем лежать." Чуть не сказал об этом вслух, но вовремя спохватился, что не сморозил эту глупость.   
   Пока Сашка разбирался с боеприпасами, документами, решая, что взять с собой, а что припрятать, солдат принес флягу. Сашка с интересом смотрел на нее: такие фляги  зеленого стекла, в войлочном чехле, ему приходилось видеть только в кино.
Давай помянем моего Колюню, - обратился он к копающемуся в своих бумагах Сашке.
Зовут-то тебя как? - после того, как тот сделал глоток обжигающей тепловатой жидкости, спросил боец. И, не дожидаясь ответа, разломил пополам полоску черного сухаря, протянул ему.
Держи. Зажуй…
Я? Саша, - он одернул гимнастерку,непревычную для него, топорщившуюся на спине, и добавил, словно исправляясь, - Александр Анисимов, старший сержант, командир отделения взвода разведки ДШБ.
Чего, чего? - не понял боец. - Какого такого ДШ…, - он запнулся.
Во черт, сразу и не выговоришь и чуть тише, - Анисимов говоришь.
ДШБ - Десантно-штурмовой батальон, - расшифровал Сашка, подавая руку.
   Солдат как-то странно взглянул на него, протянул широкую мозолистую ладонь с желтыми прокуренными ногтями.
А меня зовут Ивлием. Осиповичем зовет-величает замполит. А фамилия, брат, у нас с тобой одинаковая - чудно. Я тоже Анисимов буду. Вот какая петрушка…
   Теперь, видимо, глаза округлились у Сашки.
   Вот откуда эти знакомые нотки в голосе этого солдата: голос его отца чем-то похож.…Нет. Не может этого быть! Просто не может быть и все.
Что с тобой, Саня? Ты аж позеленел весь. Что стряслось?
   Сашка, стуча зубами, словно от холода, хотя на дворе стоял летний месяц, жара была, дай Боже, трясущимися руками пытался расстегнуть карман гимнастерки, чтобы достать свой военный билет. В голове вертелось: "Пусть почитает, пусть почитает. Мои объяснения он, скорее всего, сочтет за бред, скажет, сбрендил парень».
   Пытаясь расстегнуть неподатливую пуговицу, он, заикаясь, выдавил из себя: " Ка - ка - какое  се - се - сегод  - ня число? - Как какое? Семнадцатое августа. Одна тысяча девятьсот сорок второго.
   Наконец пуговица поддалась, и он трясущейся рукой положил военной билет на протянутую ладонь бойца. Тот начал читать вслух:
Фамилия - Анисимов.
Имя - Александр.
Отчество - Матвеевич.
Число, месяц, год рождения - 21 октября 1962 года. Выдан Людиновским объединенным городским военным комиссариатом Калужской области.
Место рождения, - тут он запнулся…до него начал доходить какой-то скрытый смысл; он сглотнул слюну, кадык дернулся вверх, - …город Людиново Калужской области?
   Он еще раз начал читать по новой, теперь уже беззвучно шевеля губами, а Сашка уже знал, кто находится перед ним…
Сынок! - прервал его размышления боец. - Так ты родом из Людинова?  А с какой улицы? А?
   Что было ему отвечать: рассказать, что улица Молодежная, поздне переименованная в честь директора тепловозостроительного завода именем  Гогиберидзе, появится только в шестидесятых годах, а позднее продвинется, подминая под себя небольшие частные дома почти вплотную к его родному дому, в котором он прожил более двадцати пяти лет, откуда ушел на фронт оставив тридцатишестилетнюю жену с пятью детьми на руках.
- Что же ты молчишь?          
   Он решился.
Врать не хочу, да и не могу наверное теперь, а вот правду.…Будет ли лучше от нее, от правды-то, а?
А ты, сынок, расскажи, расскажи. Пословицу знаешь? Лучше горькую правду, чем сладкую ложь.И не такое пережили.
   Сашка присел, достал несколько помятую пачку сигарет с изображением верблюда и пирамид. Протянул бойцу. Тот взял сигарету, понюхал, посмотрел на желтоватый мундштук фильтра, поинтересовался: "Трофейные никак?"
Да, - уклончиво ответил он, что-то вроде этого, - и добавил, - с родными, советскими там тоже проблема.
Там, это где? - осторожно, как бы боясь спугнуть излишней своей настойчивостью, спросил солдат.
   Сашка жадно затянулся.
В Афганистане…
В Афганистане? Извини, я не силен в названиях - это где?
   Сашка прикинул, как лучше объяснить.
Это.…Ну, в общем, это рядом с Ираном, Таджикистаном…
А - а - а. Ясно, ясно. Восток, басмачи одним словом - понятно.Про басмачей слыхивал, слыхивал.
   Сашка опять замолчал, не зная, с какого края подступиться ко всему этому. Как все это объяснить? Как?
Ну, в общем, даже не знаю как, и сказать… Я твой внук! - выдохнул он в едином порыве, сам, поражаясь своей смелости.
Я твой внук, Ивлий Осипович, - дрожащим срывающимся голосом повторил уже громче Сашка, прикусив губу до крови, чтобы не разрыдаться вот здесь, прямо на глазах, у этого родного человека из далекого прошлого, с которым его непонятно как связала судьба за день до того, как он пропадет без вести.
   Он смотрел в глаза своему деду и язык не мог повернуться у него, чтобы назвать его дедом.
   «Отцу сейчас, - промелькнуло у него в голове, - двенадцать лет. Когда он, Сашка уходил в армию, отцу было примерно столько же, сколько сейчас и деду.
Абсурд…
   Он плохо соображал, крыша, как говорится, «поехала» от такого эмоционального напряжения.
   Дед раскрыл еще раз его военный билет, все это время лежащий у него на коленях и прочитал вслух:
Анисимов Александр Матвеевич. Так ты сын моего Матвея?
Так точно! - почему-то четко, по-военному отчеканил он.
   Словно цепная реакция прошла по телу бойца.
   Сначала задрожал военный билет меж пальцев, сильных и мозолистых; затем, словно живой выскользнул и упал на сухую хвою; затем дрогнули губы…Сашке даже показалось, что он хочет что-то сказать, но слова застревают у него в глотке. Как у маленького, обиженного понапрасну ребенка, дрогнули ресницы, он, словно от дыма, отмахнулся ладонью, стряхивая набежавшую слезу. Вымолвил:
Родной ты мой! Внучек! Как это так? Скажи, как же это так-то? Ты и здесь?
   Нервы у Сашки от этой незапланированной пытки не выдержали. Он бухнулся на колени, прижался к выгоревшей гимнастерке лбом, поглаживая горячие натруженные руки, с синими крупными прожилками вен, как молитву повторяя одну и ту же фразу: "Дед! Родной! Это ведь ты? Ты живой, да? Ты живой ведь. Да?
Глупый ты еще. Ох, какой же ты глупый, хоть и погоны носишь.
Живой, живой я…, - шептал он над его ухом, неуклюже поглаживая тяжелой ладонью ежик Сашкиных волос.
Ну, все, внучек, все. Успокойся, родимый.…Успокойся!
   А Сашка действительно успокаивался. К нему вернулась рассудительность и уверенность. Так и не выпуская из своих рук ладонь деда, он торопливо, словно опасаясь, что за оставшееся время он не успеет всего рассказать, объяснить, - поведал ему и про Афганскую войну: как воевал, терял своих друзей, про душманов, про награды, про то, как мать с отцом провожали его в армию, про свое далекое детство, проведенное в северном заснеженном городе Воркуте, где он прожил с родителями почти десять лет, про родное Людиново, где он вырос, про тепловозостроительный завод, где он успел два года до армии проработать токарем, про озеро Ломпадь, где они с отцом рыбачили.
   Снова сбивался, возвращался опять в Афган, потому что этим недавним военным прошлым он жил последние полтора года.    
Дед сидел и молчал: сигарета давно погасла, меж пальцев желтел обуглившийся столбик фильтра, он не замечал этого, казалось, отрешившись  от всего  земного,  он был  где-то там, далеко, где нет войны, где шелестят листвой повзрослевшие деревья, ветер перегоняет по теплому, странному, неизвестному ему асфальту тополиный пух, меж домов в  пять этажей, таких огромных  по меркам его довоенного   городка. Он не задавал вопросов, не расспрашивал о судьбе своей жены, детей. Сашка не затрагивал эту тему, подспудно уже зная наперед, что от этого никуда не уйти. Он вспомнил слова: "Горькая правда…" Он, как приговоренный к смерти, ждал: что вот-вот  за ним придут и поведут…, что придется, придется рассказывать о том, что один из сыновей, Михаил, трагически погибнет в далеком   уральском городке Златоусте, что еще один - Петр - умрет после продолжительной болезни, измотавшей  его и его мать, а что самый младший из его детей окончит институт, станет художником и будет директорствовать в одной из детских художественных школ Брянска. Самая старшая - осядет на Алтае, в Барнауле, изредка навещая отчий дом только проездами. Только Матвей, верный своей родине, поскитавшись в погоне за «длинным рублем» по северу, собрав на кооперативную квартиру, поселится на улице Молодежной, в трех минутах ходьбы от родного гнезда.
   Сашка знал, что расскажет он и о том, что его жена - Мария, Мария Семеновна - Сашкина бабушка так никогда больше и не выйдет замуж, сохранив верность своему суженому, ожидая всему вопреки, что вернется он, несмотря на страшные слова приговора повестки. Повестки, которая как клеймо преследовало его семью на протяжении всех последующих десятилетий после окончания войны.
   «Пропал без вести!» Как сомнение в том, что солдат не погиб на войне. Формулировка, кем-то выдуманная однажды, возвела сотни тысяч бойцов в ранг прокаженных, в ранг защитников Отечества третьего сорта…
   Легкое покашливание бойца вывело его из глубоких раздумий.
   Он взглянул деду в глаза…и опешил: до того все, о чем думал в эти долгие, как ему показалось, минуты, отразилось в его уставших глазах.