Западня, или финал одного процесса

Человеческие сновидения иногда способны становиться навязчивыми и ужасно отвратительными; тогда от них нет никакого спасения. Иной кошмар затягивается просто невероятно долго, так что, казалось бы, сама ночь не способна вместить все его содержание, -ан нет! не только способна, а еще и дает ему возможность обрасти различными подробностями, мелкими деталями, некоторыми воспоминаниями и предметами, украденными режиссером адского спектакля из реальной жизни! Именно они, эти кошмары, заставляют вас бродить по квартире в диком животном страхе и щелкать выключателями, но - тщетно - света нет и не будет; а в это самое время из окружающей тьмы к вам медленно и неотвратимо подкрадывается чудовище, сделанное из наиболее ужасных и неприятных подсознательных рефлексов вашего мозга. Существуют также так называемые "темпоральные кошмары", в которых, в лучшем случае, вам приснится, будто Четверг вдруг стал Понедельником; в Понедельник же начинает твориться совершеннейшая чертовщина, уже ни на что даже отдаленно не похожая.
Мне очень хотелось бы хотелось продолжить эту сонную классификацию, тем более, мне есть что сказать, - подобные вопросы изучены мной досконально; однако времени на нее уже не осталось - вот если бы начать пораньше! - нас уже окликает из самой глубины повествования некто Тревор Т.: меня как специалиста, а вас как наблюдателей и возможных свидетелей, - впрочем, вряд ли кто из вас, читающих это исследование, захочет оказаться в роли понятых: она довольно опасна и неблагодарна. Итак...
Тревор Т. ранним утром, в призрачном свете электрической лампочки, стоял в ванной комнате перед невероятных размеров зеркалом, доставшимся ему, впрочем, как и весь дом, в наследство от ныне покойного дедушки, и задумчиво поглаживал свой серый щетинистый подбородок. Он, как и многие литературные герои до него, подумывал о бритье. Вернее, не столько о бритье, сколько о подходящем бритвенном приборе. Его сухая электрическая бритва куда-то запропастилась; безопасная со сменными лезвиями тоже никак не хотела обнаруживаться; опасную еще вчера одолжил у него сосед, поэтому сейчас, в шесть часов утра, совсем неудобно идти к нему и требовать лезвие обратно. Тут он вспомнил о коллекции холодного оружия, развешанной у него в комнате на ковре; но не бриться же, в самом деле, шашкой!
С другой стороны, сегодня, как никогда еще, он ощущал потребность в гладком подбородке. Мозг его сверлило какое-то смутное воспоминание не то о свидании, не то о светском рауте, не то еще о чем-то совсем неопределенном, но от этого не становящимся пустячным. Что-то случилось с памятью Тревора, - он никак не мог вспомнить, кто он: кем работает, какую должность занимает; однако подозревал, что очень важную и серьезную.
По окончании этих размышлений он решил, что в данном случае цель оправдывает средства. С ковра была снята кривая дамасская сабля, а ее лезвие у самой рукояти завернуто в кухонное вафельное полотенце, чтобы не пораниться. Намылив лицо, Тревор встал перед зеркалом и принялся наблюдать, как бреется в нем его отражение; если оно ошибалось, - Тревор поправлял.
Когда было выбрито почти уже все, за исключением тех неудобных мест вроде адамова яблока да углублений между ушами и челюстью, в ванную зашел посторонний человек. Еще не успев как следует рассмотреть его, Тревор машинально обернулся и обнаружил, что в комнате он по-прежнему один. Однако ж, отражение в зеркале утверждало совсем обратное: бородатый мужчина в грязном и прожженном в нескольких местах макинтоше, сверкнув хищным безумным взглядом, подобрался к ничего не подозревающему, продолжавшему бриться отражению Тревора со спины и... Признаться, странные мысли посещали его в этот момент! Например, что отражение не может увидеть бородача, так как в комнате, где стоял настоящий Тревор, которая и являлась зеркалом для отраженного, этого человека не было. Но ведь из этого следует не что иное как то, что бородач не мог отразиться в треворовом зеркале по той причине, какая была указана еще в конце предыдущего предложения! Выходил парадокс, не оставляющий никакой надежды на разрешение; да, впрочем, у Тревора не было времени заниматься им: события разворачивались дальше прямо с фантастической скоростью. Человек в макинтоше выхватил саблю у отраженного Тревора, размахнулся и зарубил его на месте. Кровь забрызгала стекло с обратной стороны. Убийца оглянулся с видом человека, выполнившего в высшей степени полезное и почетное своей важностью дело, - с сознанием выполненного долга; затем он развернулся и выскочил из ванной, унося с собой орудие преступления.
Тревор закрыл рот, в который уже было начала натекать пена, и опустил глаза на саблю: ее он до сих пор держал в руках. Сабля также была забрызгана, но не кровью, а пеной. Тревор подошел к зеркалу вплотную и попробовал заглянуть по ту сторону. Труп, собственный труп - вот что не давало ему покоя! Отраженное тело быстро истекало кровью; разруб проходил... но не будем об этом. В припадке дикого ужаса он сорвал зеркало со стены и, едва не разбив, опустил на пол. Затем он притащил откуда-то рулон обоев и принялся забинтовывать ужасный мир.
Когда через неделю он решился посмотреть, что там делается, прорезав для этого ножницами маленький глазок, - он увидел склонившихся над телом полицейских. Труп уже был обведен мелом и его готовились аккуратно прибрать в сторону. Какой-то человек в шляпе с широкими полями составлял подробный отчет; вокруг суетились пронырливые криминалисты; фотограф щелкал затвором и комната озарялась яркими вспышками.
"Кто же убийца?" - повторял крепкий шестидесятилетний и уже седой мужчина в светлом плаще, из-под которого элегантно чернел галстук, - очевидно, следователь. Тревор задавал себе тот же самый вопрос.

1993 г.