Весы

Всё в мире уравновешено. По крайней мере, так должно быть.
      Борис Борисович усердно косил под Вертинского, но получалось у него, как у Гребенщикова.
- Вот и ладно, - сказала Алла Викторовна, укрывая меня пледом, - спи.
- Ты только не выключай гамнитофон, - мой рот был полон дикции, как у любого набравшегося сивухи неудачника и поэтому вместо «магнитофон», я прожевал: «гамнитофон».
- Хорошо. Ты только спи, - она, как будто не слышала этого слова, соединившего в себе дерьмо с предпоследними достижениями в отрасли звукозаписи и воспроизведения. В любой другой ситуации она бы непременно подняла меня на смех, но не сейчас. Опасно. Потому что я пьян.
      У пьяных чувство юмора трансформируется в нечто, отдалённо напоминающее испанскую инквизицию. Шутить позволительно только им. Иных же шутников – на костёр. Пусть погреются в геенне огненной.

      Когда я впервые почувствовал, что не один, то не удивился. Скорее – обрадовался. Не всю же жизнь прозябать. Я не просто чувствовал, а просто знал, что где-то на островах Карибского бассейна живет молодой, весёлый и весьма жизнерадостный человек. Он – это я.
      Тепло, вкусно и беззаботно. Растафари. Беспечные и упитанные карибианки (или карибанки) играют мне на струнах добра. Реггей. Музыка травы и солнца. Море над головой и небо под ногами. Можно стоять не только на голове, но и на ушах. Триста шестьдесят пять дней в году солнце, и десять миллионов зелени в швейцарском банке. Ну, чем не жизнь? «…и вдруг Бермуды. Вот те раз. Нельзя же так».
      Бермуды располагались в моей московской квартире, где, кроме кухонного Эвереста из пустых бутылок, стола (на трёх ножках), отключенного холодильника и одного початого пузыря водки, ничего не было. Попадая туда, ты просто пропадаешь. Хотя, за тебя я отвечать не могу. Ты-то, может быть, оттуда и выйдешь, а я уже никогда. Это точно. Разве, что – вперёд ногами.
      Периодически ко мне заходила Алла Викторовна – соседка по лестничной площадке – сердобольная и довольно милая толстушка. Она приносила с собой водку, макароны с сыром, мыльницу фирмы “Panasonic” и кассету с записью БГ к ней (вместо мыла). Я мог часами слушать «Синий Альбом» «Аквариума», находя и разгадывая в нём кроссворды шифров текстуального джаза, которых, на самом деле, там, скорее всего, не было.
      Иногда, выпадая в осадок, я бредил морем и солнцем. Мне казалось, что я преуспевающий бизнесмен, что у меня десять миллионов американских долларов в банке и, что жизнь моя – не жизнь, а малина пузатая. Но, чтобы жизнь малиной не казалась, некто, могущий если не всё, то очень многое, возвращал меня к моей синей и довольно холодной действительности. В Москве всегда холодно. И тогда Алла Викторовна, укрывая меня своим лохматым пледом, с материнской заботой в голосе, приговаривала: «Вот и ладно. Спи». И я, засыпая, вновь попадал туда, где ни о чём не надо думать, где двадцать четыре часа в сутки праздник. Карибы. Дайвинг и серфинг. Футбол и баскетбол. Теннис и… это, ну, как его? Такая хреновина, где по зелёным лужайкам гоняют маленький белый мячик клюшками для гольфа… Нет, сейчас не вспомню. Редко, но метко я позволял себе мартини, «Малибу» с армянским коньяком и, специально привезённое из подвалов Массандры, «Пино-Гри» семидесятилетней выдержки. В это время были довольны все. От мальчика на побегушках, до человека, тщетно пытавшегося устроить протеже при поступлении в школу-студию МХАТ в середине восьмидесятых вопросообразной дочке одного из своих многочисленных знакомых:
- Что ж. Вот видите, какая интересная история. Ну, и что же там было дальше? – спросил у абитуриентки в прошлом очень популярный актёр, а ныне – один из тех, кто без зазрения совести заваливал (в прямом (вопросами) и переносном смысле) поступающих.
- ???
- Ну, дальше, я подозреваю (что она делает?), она ползёт к муравью, - попытался исправить положение протежист (не путать с протезистом), но его немилосердно перебили:
- Почему ползёт? Стрекозы не ползут. Стрекозы летают… и потом, с точки зрения современной трактовки, на эту басню нужно смотреть несколько иначе. Ведь она актриса, она певица!!! А муравей! Что он ей говорит? «Так пойди же попляши». В конце концов, он мог бы её пожалеть просто, как девушку. Так что, милая девушка, выйдите, пожалуйста, в коридор и там  подождите... и подумайте.
- ??? – большие совиные глаза милой девушки излучали искреннее удивление, которое одинаково распространялось, как на фразу типа: «Так, что? Я поступила?», так и на: «Как? Неужели я не поступила?»

      Мой левый глаз, словно Т-34 под Курском, на одноимённой дуге, подбит вражеским холодильником, по странному стечению обстоятельств, находящимся на моей кухне. Но, помня о том, что «Враг будет разбит. Победа будет за нами», я на следующий же день просто взял и пропил его. Пускай поработает. У меня-то холодить нечего, вот он и распоясался. Хулиган!
      Первая вещь, которую я в своей жизни пропил, была моей курткой. Тогда мне только исполнилось шестнадцать лет. Я, конечно, скотина и успокаивает меня только то, что купил я её сам.
- А где твоя курточка? – спросила меня мама.
- Я её продал.
- А деньги где?
- Купил на них водки.
- Значит, пропил, - что это было – вопрос, или утверждение – я до сих пор, теряясь в догадках, не знаю.
- Да нет, - я открыл шкаф, где хранились у мамы вино-водочные запасы, - вот она.
- Так она же тут была раньше.
- Нет. Это другая. Ту водку я выпил.
      Скорее всего, маму вопросительная интонация фразы: «Значит, пропил!» заботила меньше всего.
      Двадцать третье октября – самый плохой день в году. А всё оттого, что двадцать второго у меня день рождения. Всё в мире уравновешенно. И сегодня мне плохо ровно настолько, насколько вчера было хорошо. Я отполировал пивом вчерашнюю водку и стал ждать. Ждать мне пришлось недолго. Мой блестящий от пивной полировки разум, без предупреждения, отправился в отпуск. На Карибы. Купаясь в ласковых, беспечных волнах Карибского моря, я подумал: «Какого чёрта?» и приступил к заключительной фазе своего повествования.
      Для начала, я вернул себя в Москву. Учитывая, что действие пива заканчивалось, сделать это оказалось не сложно. Прекратив обнимать своего четвероногого друга (диван), я встал и с удивлением обнаружил на полу десять долларов – не иначе, как подарок к дню рождения моей гуманной соседки. Ну, что ж, как нельзя – кстати. Сборы были не долгими. Я впрыгнул в кроссовки и, немного повозившись со шнурками, через сорок пять минут был готов к походу в магазин. Оказывается, там продаётся не только пиво с водкой, но и коньяк с ликёром, мускат с мартини, виски с ромом и даже джин с тоником. Я взял четыре чекушки водки (литровые ёмкости меня раздражают с детства) и, вернувшись в своё весёленькое жилище (двенадцатый этаж, а лифт не работает), размерено опорожнил три из них. Пока я общался с сорокоградусной, мысли мои вращались вокруг суицида. Дело в том, что, лишив паскудной жизни своё московское тело, я должен был обрести райскую жизнь на Карибах. По крайней мере, мне так казалось. Открыв последнюю бутылку, я залпом выпил её содержимое и, с криком: «А ложил я *** на ваши танки!», выпрыгнул в окно.

                27.10.2001г. Ялта.