Чил-Устун

                Аркадий САРЛЫК
                ЧИЛ-УСТУН
                (повесть)

        АЗИАТСКАЯ ИДИЛЛИЯ

 Велосипедист подъехал к Наравану в полдень. Поселок был пуст, как и положено во время хлопковой страды. Лишь смуглые дети приветствовали его, улюлюкая по-узбекски, да солнце жарило вполне интернационально. Спросить было некого. Он свернул налево в аллею-туннель, со свода которой гроздьями свешивались «дамские пальчики» винограда, и, проехав метров сто, уткнулся в синюю веранду легкого деревянного дома. В нем чувствовалась жизнь, звенела посуда.
– Здравствуйте!
Нет ответа.
– Эй, кто-нибудь!
Никого.
– Есть кто живой?
Из-за ажурной балюстрады, держась за основания точеных балясин, вышел смуглый человечек лет трех, взглянул на путника, и глаза его стали вертикальными, лицо исказилось, и идиллический дворик огласился воплем ужаса. Мгновенно на крыльце появилась мать, и, оценив обстановку, сказала пацану на своем языке что-то успокоительное, типа: «Не бойся, сынок, я тебя этому страшиле не отдам!». Затем строго обратилась к велосипедисту. Смысл вопроса угадывался без труда:
– Что нужно?
Он, чувствуя себя виноватым, что невольно напугал ребенка, спросил:
– Простите ради бога, как мне проехать к пещере?
Она не поняла.
– Пещера, понимаете? Чил-Устун.
– Тана! – крикнула она в дом.
Вышла Таня, рыжеволосая крепкая женщина с кавказским лицом и рыжеватыми усами. Видимо, пришелец оказался совсем не тем, что она предполагала увидеть, так как она уставилась на него с недоумением. Первая женщина, все еще не выпуская руку таращившегося и прячущегося за нею малыша, энергично объясняла ей что-то. Он решил укоротить церемонию объяснений и сам спросил:
– Таня, мне нужно проехать к пещере Чил-Устун. Не подскажете, как это сделать?
– Какой пещер? – с кавказским акцентом спросила она. – Здесь нэт никакой пещер. Здэсь зона отдых.
Стараясь не раздражаться, он объяснил, что у него свой отдых, что он ищет знаменитую пещеру Чил-Устун, и что она удалена от точки, где они сейчас находятся, не больше, чем на три километра. Женщины посовещались, и Таня зычно крикнула:
– Шавкат!
Вышел молодой, смуглый мужчина, жуя лепешку. Путник вздохнул свободнее — все-таки мужчина в деле коммуникаций и информации — это хорошо, и поздоровался. Шавкат приступил прямо к сути:
– Что ищешь?
– Пещеру Чил-Устун. Здесь...
– Знаю. Весной ученые туда ездыли. Швэды. Сам возил.
– Прекрасно! Как туда...
– Слушай, вон горы, видишь?
– Ко!..
– А внизу роща видишь?
– И ро...
– Вон там дорожка до пещера. Два километр.
– По прямой через хлопок? А может, ту?..
– Слушай! Езди до базара, сверни туда, будет ошхона, сверни туда, пещера не спрашивай, спрашивай дом Мамед — все знают. Пять километр.
– Все понял. Спасибо большое.
Велосипедист стал разворачивать «одра». Шавкат, посовещавшись с женщинами, спросил:
– Нэт, скажи, ты гэолог?
– Нет, а почему вы так ре?...
– Сам молодой, борода болшой. Из России? Сколько лет?
– Тридцать.
– Хо, а они думают – пятьдесят. Куда едешь?
– В Бухару, Ашхабад, потом...
– На нем? Не вэрю.
– Как хотите.
– Далеко. Машина надо.
– Да нет, я на своем «ишаке»...
– Это работа? Деньги платят? Спонсор-монсор...
– Сам плачу. Отпуск у меня. Счастливо!
Они опешили. Он поехал, почти задевая головой виноградные грозди. Жалел, что ему смотрят вслед, – пить хотелось. Уже у ворот услышал:
– Стой, слушай.
Обернулся. К нему спешили Таня и Шавкат. Несли с десяток желтых персиков и нон – узбекскую лепешку.
               


ДОМ ЗА ИВОВОЙ РОЩЕЙ

Дом Мамеда, крайний к горной гряде, знали все. К нему через ивовую рощу вела узенькая асфальтированная дорожка, переходящая сразу в горную тропу. Видимо, из-за своего расположения дом не знал междоусобных проблем и был начисто лишен дувала – глиняного забора. Когда велосипед въехал в гигантский двор, а точнее, на территорию между рощей и горной цепью, стиснувших дом с постройками, хозяин (а так стоять здесь мог только он) стоял в тени дерева с лицом, крайне сосредоточенным. Появление Андрона не произвело на него никакого впечатления, из чего Андрон сделал вывод, насколько хозяин озабочен (большой дом – большие дела – большие мысли), и сколько народу он перевидал, живя ближе всех к «N-ному чуду света».
Это был немолодой, чрезвычайно худой мужчина с узловатыми крестьянскими руками и, судя по выражению лица, столь часто присущему пожилым людям Востока, философским складом ума.
Подъехав, Андрон уперся ногой в поставленную на тормоз педаль и спрыгнул с юзнувшего велосипеда в трех метрах от него. Почтительно поздоровался:
– Салам алейкум!
Ответа не последовало.
– Здравствуйте!
Никакого эффекта.
«Глухонемой? – подумал Андрон. – Почему же никто не предупредил?».
Он сделал два шага и встал лицом к лицу с хозяином.
Тот продолжал смотреть вдаль, как будто на пути его взгляда не стояло  бородатое лицо Андрона – зоркими глазами слепого.
От растерянности Андрон молча поклонился.
Тут лицо узбека выразило понижение степени отрешенности, и он разом охватил и голого, в шортах, мускулистого пришельца с цыгановитой бородой, и  навьюченный складной «дромадер» системы «Универсал». Степенно, хотя почему-то шепотом, молвил:
– Алейкум салам!
Изо всех сил желая, чтобы он понимал по-русски, Андрон начал:
– Вы Мамед?
– Мамед.
– Здесь где-то есть пещера...
– Есть пещера.
– Далеко она?
– Близко совсем.
– Как к ней пройти? Расскажите, пожалуйста.
Мамед повернулся лицом к горному кряжу, у основания которого они находились. Невысокий, на вид от силы метров шестисот по гребню, он тянулся с востока на запад, отгораживая Нараван от севера, и его светло-кофейного цвета склоны, ярко освещенные высоким солнцем, казались отсюда рыхлыми, пологими, доступными. Набитая тропа шла в неглубокое ущелье, точнее в поперечную складку, и исчезала за выступом справа. Узбек плавным, замедленным жестом показал на тропу:
– Дорога пещеру.
Андрон представил себе в пологом склоне зияющий, как ворота, вход и тропу, уходящую внутрь, и ощутил скуку. И это после того, как всего неделю назад он с велосипедом на плечах карабкался по валунам, осыпям и слепящим глаза ледникам центрального Тянь-Шаня, а глубоко внизу, едва различимый в тени скал, был перевал Ак-Бель с отметкой «3218м», тремя домиками и десятком петель шоссейного серпантина к югу от седловины. Правда, за возможность сказать себе высокопарно «Тянь-Шань подо мною!» Андрон заплатил двумя обмороженными пальцами на правой руке (это когда отсиживался в ледяной нишке от внезапно налетевшего снежного заряда, а велосипед держал на весу), но зато какой масштаб! Такое не забудешь. Впрочем, чем проще подступы, тем лучше: сейчас его цель не скалы, а сталактитовая пещера с ее «сорока столбами». Много лет он мечтал посмотреть причуды карстового мира, ради них свернул сейчас со своего маршрута, сделав стокилометровый крюк, и вот они совсем рядом. А к ночи он еще доберется до Коканда...
Все это объемно возникло в мозгу как оценка мамедовой формулы «дорога пещеру». И, возможно, обобщенная и лаконичная эта формула была наилучшей рекомендацией для действий, но тут Андрон вспомнил о языковом барьере и многочисленных недоразумениях, порой преобидных, в которые он попадал из-за него. Да и хозяин показался ему странным... 0н решил подстраховаться:
– А что, дорога идет прямо ко входу, никуда не сворачивает?
Узбек выглядел озадаченным.
– Почему прямо? – сказал он, подумав. – Вверх идет. Потом лево. Потом вверх опять. Потом право немного. И верх много-много. С кем пойдешь?
– Я так, один, – сказал Андрон беспечно, стараясь зазубрить схему со слуха.
– В пещере люди есть. Вчера ушли, – сообщил Мамед. – С ними ходи.
– Ладно, – сказал Андрон, влезая в джинсы. – У вас велосипед можно оставить?
– Пусть стоит.
Был час. Солнце клубилось в зените, и он на минуту задумался, идти полуголым или все же надеть штаны и штормовку. Решил быть благоразумным. В просторный карман штормовки бросил неоновый фонарик, для компании пристегнул «верного друга» — охотничий нож, с которым в путешествиях не расставался. Глянул на хозяина, желая попрощаться: тот стоял рядом, но был уже далеко. Ну да что прощаться? Чтобы через пару часов опять здороваться? Андрон пошел по каменистой тропе. Мамед рассудительно уронил ему вслед:
– Один в Чил-Устун не ходит.
Стало быть, он думал о нем? Андрон решил, что зря не сказал «до свиданья». Оглянувшись, произнес по-узбекски: «Хаер!».
Мамед стоял к нему спиной и смотрел в долину.

    ПЕРЕД СТЕНКОЙ

Пройдя шагов двести, Андрон взмок и снял штормовку. Размахивая ею, поднимался по тропе, все круче забиравшей по щебнистому склону вправо. Дошел до места, где тропу заслонял от долины скалистый выступ. Сбивая одышку, задержался. Ферганская долина плавала в мареве. Далеко на юге за рощей, поселком и нескончаемыми хлопковыми полями просвечивали предгорья Памиро-Алая. Внизу, еле различимый, стоял маленький Мамед, обуреваемый большими думами. Солнце сверлило темя. Три раза зычно вдохнув и выдохнув – гипервентиляция, Андрон наклонился и зашагал, пружиня, по спирали вверх, на галерку естественного цирка с крохотной ареной – домом Мамеда посредине. Он смотрел вперед и вверх, стараясь одновременно не упустить тропу из-под ног и рассмотреть вход в пещеру, набитую «вчерашними» людьми. Он полагал, что согласно мамедовой инструкции идет пока еще прямо, значит, скоро будет «верх идет». Тропа, перейдя с щебня на скальник, обнаруживалась тenepь лишь по потертостям на камнях, угрожая исчезнуть вовсе. Вот, наконец, она уперлась в наклонную каменную стену, "стенку", как говорят скалолазы. Андрон огляделся. Сомнений нет: здесь лезть. Он надел штормовку.

 ЦЫГАНСКИЙ НАЛЕТ

Андрон узнал о «Сорока столбах» (так на русский язык переводится название Чил-Устун) только вчера, причем совершенно случайно при обстоятельствах, настолько же забавных, насколько досадных.
Долгожданное шоссе Хорог-Ош, на которое он выскочил ровно сутки назад с головоломной узкой тропы, шло все время вниз, так что последние километров тридцать Андрон летел, не крутя педалей, бормоча-напевая незнакомую, видимо, ветром и дорожными указателями навеянную скороговорку:   «Как от Оша до Хорога нехорошая дорога, от Хорога до Оша, ох, дорога хороша!»...
Андрон считал, что с «напряженкой» – высокогорной частью путешествия – покончено и пришла пора «зализывать раны». Древний Ош, испокон веков населенный узбеками, был последним городом Кыргызстана (так уж определил его судьбу «отец всех народов» в 1939 году). Далее начинался узбекский рай – Ферганская долина. Ровная, скатертью, дорога шла через Фергану, Маргилан и Коканд точно на запад, на Самарканд, Бухару, и дальше – до Каспия. Но прежде, чем пуститься по ней, стоило подкрепиться...
 Что восточный базар – место яркое, шумное, щедрое, знают все, даже кто там не бывал. Андрон, в Москве не слишком-то рвущийся к многолюдным сборищам и тусовкам, здесь, в Средней Азии, не пропускал ни одного большого базара. Отдыхая от дорожного уединения, он любил на них «погужеваться», «побазарить», в результате чего – и  наесться досыта. Для этого требовалось всего-то: общительность, самообладание и крепкий желудок. Основное условие, которое он старался соблюдать: «пробы товара» должны  происходить легко и непринужденно, к взаимному удовольствию сторон. И это ему неплохо удавалось. «Ты, часом, не цыган? Да ты, дядя, жуй, жуй... – на днях угощала его бойкая лоточница в Чолпон-Ате. – И йде твой конь?» «Ай, чавела, а это, по-вашему, кто?» – поднял он на дыбки побитый велосипед, с удовольствием подыгрывая ее наивности (или подначке?).  Неоднократно убеждался, что россияне почему-то испытывают неистребимую приязнь к цыганам и пьяницам, хотя немало натерпелись от тех и других. Впрочем, бомжам и странникам грех жаловаться: в народе им тоже мирволили...
И все же «цыганский жор» для Андрона не был самоцелью. С помощью «колядок» ему удавалось, вступив в очередной Вавилон пестрых одежд, лиц, языков, нравов,   чувствовать себя если не Багдадским вором, то сухопутным Синдбадом. Бродя неторопливо меж лотков и прилавков, он не уставал удивляться разнообразию людских характеров, которые легко и сразу проявлялись в таком древнем и неизменно тонком деле как купля-продажа, где плечом к плечу, или нос к носу, стояли доброта и скупость, небрежность и педантичность, щедрость и расчетливость... А изредка встречалось такое, что не поддавалось никакой классификации. Так, например, было на том же ошском базаре, когда молодой узбек явно стремился не сбыть повыгоднее товар, как полагалось торговцу, а поскорее избавиться от него, избыть любым возможным путем. «Щедрому Востоку» такое поведение несвойственно и даже подозрительно. За этим чудился  подвох, казус, «история», быть может, криминальная и, увы, Андрону недоступная. Возможно, он бы и попытался домыслить ее, поболтав с парнем, но...
Пока Андрон гужевался между холмиками хурмы, курганчиками кураги, пирамидками персиков, арсеналами арбузов и дынь, цепочка случайностей, неотвратимо влекших его в Нараван, как плохо смазанная велосипедная цепь под мускулистой ногой Фортуны, со скрипом пришла в действие.
 И началось все с белолицей молодки со штабелем плоских ящиков, а в них яблоки, предназначенные скорее для выставок и натюрмортов, чем для рядовой продажи. С медлительной, плавной аккуратностью статная славянская пава – похоже, украинка – уравновешивала их на чугунных допотопных весах с уточками, когда возле нее появилась худенькая смуглянка примерно ее же возраста в сопровождении шустрого лилового бесенка, с сопливым младенцем на руке и третьим, пока невидимым, с нетерпеньем ждущим своей очереди вынырнуть из-под цветастых юбок на свет божий.
Андрон с бесстрастным любопытством художника-жанриста глядел, как она со словами: «Молодая, красивая, дай яблучко рыбенку», – приняла от женщины  райский плод, к нему прихватила еще парочку (правильно – не обижать же остальных детей!), и, поскольку дебелая дева медлила протестовать, налетевшая ватага цветных юбок и платков в миг опустошила верхний ящик, а лиловый пацан уже стягивал ненужную тару, дабы не препятствовала табору обрабатывать следующую...
Это была рядовая сценка для всех стран и континентов, где действуют базары и цыгане, но тут черт дернул Андрона нарушить священное правило о монастырях и уставах. С этого момента, как он убедился вскоре, в подборе случайностей и стала проявляться фатальная закономерность...
Увидя растерянное лицо торговки яблоками, он не выдержал:
– Э-э-э, ромны! Так мне ничего не достанется... – признаться, мелькнула шалая надежда, что «откосит» за своего, за цыгана.
«Хватага» и впрямь рассеялась, лишь пожилая цыганка, проплывая мимо, пробормотала доброжелательно, не взглянув на него:
— Вы бы, парень хороший, поезжали, куда собрался...
А вот юная, с двумя торчащими, как рожки, косичками, стоявшая в тени табачного киоска, зыркнула на него ласочьим глазом и поинтересовалась, куснув от «яблока раздора»:
– Далеко едешь, красавец?
– Сама скажи, красавица. Ты же цыганка!
– Позолоти, скажу... Не хочешь? — она презрительно дернула  плечиком. – Тогда так скажу: никуда не доедешь! – и отвернулась, шельма.
– Что так? – поинтересовался Андрон.
– А так: колеса слетят, – равнодушно бросила она и пошла, вихляя воображаемыми бедрами.
– Спасибо, что предупредила!.. – хохотнул он. – Теперь уж не слетят.

МАКЛАХО-МИКЛУЙ

У Андрона, мастера по борьбе дзюдо, куча разных разрядов, но все по равнинным видам спорта. Скалолазанием в узкоспециальном смысле слова он не занимался. И зачем? Если надо, рассуждал Андрон, бойко карабкаясь вверх, он заберется на любую реальную «стенку». Недаром на тренерском совете клуба старший наставник однажды высказался: «Не азартный, но, что еще хуже, строптивый и самонадеянный. Компенсирует ясной головой и хорошей физической подготовкой. Отменная физическая культура...»
Вот ведь привык ощущать свое послушное тело, а три слова придали ему еще больший тонус. Неплохо звучит: отменная физическая культура!
Внутренним, вестибулярным зрением Андрон вгляделся в работу мышц. И нашел ее безукоризненной. Мотор стучал сильно и ровно, навязывая ритм движениям. Длинные руки с мощными сухожилиями цеплялись, подтягивались, отжимались. Ноги, способные к сотне «пистолетиков» каждая, держали, пружинили, толкали. Почувствовал работу спины, грудных мышц. Нет, до чего все же хорошо жить! Жить здоровым. Тело, как звучная энергическая песня: «Как прекрасен этот мир!»...
Да, мир природы хорош, когда позволяет почувствовать нашу власть и превосходство над ним. А власть чего-то стоит, лишь когда взята с боем и риском. Вот зачем от цивилизации «люди едут за туманом»! Чтобы без помощи техники, врукопашную свести старые счеты с доисторическим, бесчеловечным миром – первобытной, косной природой.
Скажем, Андрон. Он один. Но ему нужно в пещеру. Зачем? Он забыл. Но – нужно. На пути стоят слоистые желтые скалы, и слои почти вертикальные, с рваными сыпучими краями. Надо быть очень осторожным!
Вон тот на вид крепкий, удобный для руки камень – типичный подлец. Лежит и ждет, когда его сбросят. Вот и дождался.
Андрон сбрасывает его. Злорадно из-под мышки смотрит, как тот падает. Метров пятьдесят камень летит почти вертикально, скалываясь при ударах и пыля.
Андрона на фирме дразнят Маклахо-Миклуем. Черт с ними. Пусть «адекватной» жизнью живут те, у кого локти натренированы для коротких дистанций. Андрон однажды на митинге подзажал до мышиного писка одного такого каратиста. Целеустремленно так пробирался сквозь толпу к трибуне, поставленным движением загоняя локти под ребра и извиняясь при каждом удачном контакте: «Ах, простите! Пардонмуа! Икскьюзми, ради бога!..» Модель «активной социально-политической жизни»...
А вот другой камень, давно покинувший исконное место. И не найдешь, где оно. Сейчас он надежно заклинен в расселине, и на него можно смело положиться. То есть, опереться. Все же, когда встаешь на него, дух захватывает.
Свобода – это когда ты никому ничего не должен. Не занимать –житейское кредо Андрона. Если же пришлось, отдай с лихвой при первой же возможности. Отсюда, кстати, его неприхотливость. Поэтому начальство ему трафит, дает всегда отпуск летом да пару недель сверху за свой счет. Зато Андрон пять лет не заикается о прибавке. «Все поровну, все справедливо...», как пел знаменитый бард. Но когда же передышка? Ведь после «верх идет» должно быть «лево»!..
 Распластавшись поудобнее, Андрон озирается. Насколько снизу можно судить, наверху над ним большая площадка, позволяющая ходить влево, гулять и резвиться. До нее еще метров шесть–семь. Ниже Андрона, метрах в пяти, карниз не больше полуметра шириной, сужающийся дальше к повороту, и, кажется, никуда не ведущий. Впрочем, щебенка в пазах выглядит утоптанной. Наверное, он служит лезущим для передышки. Передохнуть? Значит, возвращаться? Андрон оценивает путь к отступлению. Путь вниз и влево показался немногим легче, чем вперед и вверх. Ничего, перебьемся. Давай, «культура», работай!..


«МОРЖОВЫЙ БИВЕНЬ»

   Феноменальный народ, однако, – эти ромны, то бишь цыганки. В их честность никто не верит, но клиентов хоть пруд пруди! Их полубессвязное лопотание звучит с такой настырной убежденностью, что порой и сам Фома неверующий, воскреснув, сказал бы: «Что-то они, видно, знают эдакое... Ведь нет же, извиняюсь, дыма без огня?». А уж неуверенных в себе, склонных к рефлексии и истерии — в первую очередь, конечно, женщин — так и тянет под этот пресс примитивной продувной обработки, основанной на многовековой практике внушения...
Напробовавшись досыта, довольный, что не подвластен ни чарам, ни проклятьям, Андрон вел свой велосипед мимо виноградных груд, штабелей сырой и вареной кукурузы и пахучих охапок увядающей зелени всех оттенков от зеленого до фиолетового, пару раз наступил на своего лилового конкурента – знакомого цыганенка, который, видать, тоже колядовал – на свой манер, и, наконец, вышел к «тяжелой артиллерии».
В ряду арбузов и дынь его внимание сразу привлек молодой узбек – рослый парень в мятом фрачном пиджаке, надетом поверх мокрой от пота оранжевой майки.
Андрон остановился полюбоваться, как тот по-гладиаторски расхаживает возле своей ярко-желтой пирамиды и, не торгуясь, с реакцией форварда-регбиста сует или кидает дыни покупателям, и деньги, не считая, распихивает по карманам. Андрон мысленно окрестил эту живую картинку «Апофеоз мира», в пику известной всем картине Верещагина...
Глядя на парня, он вдруг поймал себя на том, что завидует его беспечной веселости и самодовольству, и что он, вместе с тем, при деле и, наверняка, при семье. А главное – его бесшабашной щедрости. Вряд ли сам Андрон мог бы так беспечно воевать со своей собственностью. Вон, даже в зрителях он невольно пустился в подсчеты, сколько примерно в кургане «голов» и сколько парень не доберет по сравнению с торгующими по соседству, явно не слишком довольными таким соседом.
Углядев Андрона, стоящего в стороне, детина махнул свободной рукой, а другой уже готовился метнуть в него большую дыню. Андрон в ответ показал на велосипед и провел ладонью по горлу. Понятная любому пантомима: некуда, мол, класть – места нет ни внутри, ни снаружи.
И только взялся за руль, как обнаружил, что заднее колесо скрипит и визжит, как пресловутое тележное. «С чего бы это? Ведь утром смазывал», – изумился Андрон, содрогаясь от скрежета во втулке, как если бы песок скрипел на зубах. Он отвел внезапно захандрившую машину за чайхану, перевернул колесами вверх, покрутил педали: увы, колпачок с маслоприемника отсутствовал, втулка была полна песку.
Первой мыслью было поймать мерзкого бесенка и надрать ему уши – наверняка его грязных ручонок дело. Андрон даже огляделся со злой надеждой, но никого вокруг не обнаружил, если не считать толстого узбека в окне чайханы, который тут же гостеприимно покачал пиалой. Андрон сразу успокоился: не пойман — не вор, да и глупо воевать с малолетним цыганским отродьем, то есть со всем табором.
Теперь нужно было полностью разбирать втулку либо заменять ее. Он знал по опыту, что где-то рядом с шумным базаром непременно должна тихо функционировать барахолка велосипедных деталей.
Андрон нашел, что искал, у крепыша-азиата, парня лет двадцати пяти. Каждый волосок в его усах рос сам по себе, не мешая соседям. Так же свободно и аккуратно были разложены на куске джинсовой ткани продаваемые запчасти, не новые, но чистые и хорошо смазанные.
Купив нужную, Андрон заметил белый брусочек размером со спичечный коробок. Взял его в руки и восхитился.
– Что это?
Отшлифованный со всех сторон кроме одной, камень был необычайной расцветки: на боковых его гранях проступали слоями все цвета радуги, а верхняя сторона была чуть-чуть волнистой, мелочно-белой и влажно светилась.
– Так что это?
– Камень, видишь. Плохой?
– Замечательный. Откуда такой?
– Чил-Устун. Икки баксы. Два доллар. Другой хочешь? – из замшевой спортивной сумки появился, как показалось сначала Андрону, массивный моржовый бивень.
– О-о! Сталагмит? – догадался Андрон. – Оттуда же?
– Сасулья, – кивнул парень и сейчас же убрал товар. – Оттуда-отсюда, зачем тебе? Покупать хочешь? Десять доллар.
– Лучше в натуре посмотреть. Далеко это?
Парень молча перенес тяжелый взгляд узких черных глаз с лица Андрона через его плечо – на далекую горную цепь. Не мешай, мол, двигай своей дорогой.
Наутро Андрон, приладив колесо, ехал точно в этом направлении.

МУХА НА ЛИПУЧКЕ

Давай, «культура», работай!
Да, в горах он дилетант – ничего не имеет возразить. Впрочем, с некоторым стажем. В детстве лазил по ветхим стенам известного подмосковного монастыря. Сколько раз в горах был. На Эльбрус однажды сбегал. По Красноярским столбам лазил. Правда, не один, а под надзором опытного товарища. А Ленские столбы? Вот где шаткая конструкция! Один камень вынешь – весь «небоскреб» завалится. Почти без шуток. Они с другом полчаса залезали, а спускались все три. А руки-ноги тряслись до вечера, пока спирту не дернули. С другим товарищем. Переженились, черти, никого не выманишь. Считай, «последний из могикан». Сколько осталось? Метра четыре, не больше. Но совсем вертикальных. Это не Ленские столбы. Здесь скала крепкая, надежная. Но зато трещин мало. Полмесяца назад, как раз, когда выезжал на Иссык-куль из Медео, видел тренировку скалолазов. Висят метрах в трех от земли, едва копошатся, как мухи в паутине. Андрон за одну минуту прокис от скуки, на них глядя. По нему, так страховка унижает и уничтожает скалолазание как спорт, обессмысливает задачу. Да будь он сейчас на тросе, рванулся бы вон к тому камню – кажется, за ним пространство для пальцев, "карман" у них называется. А если нет кармана? Ну и повис бы. Все смотрели бы, а он качался бы и конфузливо смеялся. Вот и весь спорт! А сейчас не до смеха. Хорошо он совершенно не боится высоты... Ой ли! Просто страх его не парализует. Ну, да какая разница?..
Андрон косится вниз. Метров семьдесят. Сорвешься – ловить нечего. А он – ничего! Правая нога стоит хорошо, левая сейчас встанет. Только выгребет пыль из углубления. Встала. Левая рука обнимает выступ, но мешают часы. Давно ли и в связи с чем он приноровился носить их с внутренней стороны запястья? Это же неудобно! Потом вспомнит. И больше так делать не будет. Как делать? И если будет это потом. О, черт возьми, что за глупости скачут в голове! Неужто влип? Надо оглядеться.
До площадки теперь метра три, не больше. Но ни одного приличного уступа. Так. Слева совершенно голая стена. Под ней внизу – знакомый узенький карниз. Справа теснит выступ, образующий почти вертикальный желоб, в котором он уже с полчаса мается. Андрон скашивает глаза на стенку за выступом. Она буквально испещрена уступами и пазухами. Вот где надо было лезть! Но как теперь обогнуть выступ? Для этого нужно встать на левую ногу, вынуть из вертикальной расселины правую и перенести через угол тело. Вот и подходящий уступ. Правда, мелковат. Но, чтобы перенести через угол тело, необходимо пристроить руки. Нужна пара надежных карманов. Один здесь – для изготовки, другой там.
Андрон вслепую шарит правой рукой за уступом. Рученьки – вот они, а карманов нет. Вот и объект для этимологического словаря: «Карманник (узкоспец.) – скалолаз».
Он еще шутит. Интересно, как выглядит этот шутник со стороны? Видимо, достаточно жалко. Как муха на липучке.
Да черт возьми – кто ж его здесь держит? Ну почему бы ему не спуститься на тот карниз, как, видимо, делало большинство? Для этого нужно проделать все в обратном порядке. Левую ногу Андрон пристроил последней. Где же она была до этого? Совершенно не помнит..
Андрон шарит левой ногой вслепую по камню. Нога начисто забыла предыдущую позу и не находит подходящей. Пальцы рук медленно съезжают с округлых выступов. Назад, пока не поздно! Назад в смысле вперед и вверх. Андрон судорожно шарит, шарит под собою слепой ногой...



ОДИН  НОКАУТ

– На полступни правее и чуть выше, – доносится откуда-то снизу женский голос. – Вот так... Пару минут продержишься?
– Поп-пробую, – выдавливает Андрон, найдя подсказанную неровность.
Повис крепче и сразу же попытался из-под локтя взглянуть, что за тетка идет за ним следом. И надо ли ей объяснять, что лезть необходимо правее? И парой минут здесь не отделаться... Но нога снова поехала вниз.
– Висеть! – хлестнул по ушам, как кнут, пронзительный голос. И совершенно спокойно добавил, – хочешь и меня угробить, охламон?
Почувствовав двойную ответственность, Андрон вцепился изо всех сил «за воздух», а снизу быстро приближалось шуршание, скрежет металла о камень, прерывистое дыхание.
– Опирайся! – голос был совсем рядом, будто шел у Андрона из-под мышки. Внезапно он почувствовал под левой ногой выпуклую опору, сообразил, что это кулак, но наступать всей тяжестью стеснялся.
– Смелее, – успокоили его. – Отдохнешь, и пойдем вниз.
Отдохнули и пошли вниз. Пока потихоньку, шаг за шагом, спускались, Андрон узнал от своей спасительницы все законы и правила скалолазания, а заодно и тот прискорбный факт, что все их до единого нарушил.
Когда Андрон дрожащей ногой, наконец, ступил на благословенный карниз, который недавно проигнорировал, и самолюбиво отстранился от руки, все еще с прилипчивой заботой страховавшей его со спины, он посмотрел, наконец, на свою спаситель... спасителя.
Это был мужчина. Рослый, на полголовы выше Андрона, светловолосый, примерно его ровесник. Моложе или старше, не поймешь. Лицо неправильное, слегка монголоидное, слепленное сильно: выпуклый лоб, под ним серо-стальные глубоко посаженные глаза с едва заметным эпикантусом, глядевшие на Андрона бесцеремонно-изучающе. Крепкие скулы, однако по-женски с нежнейшей, по-видимому, не знавшей бритвы кожей... Этакий монголоидный викинг!
Экзотическую, прямо-таки рекламную внешность дополняли великолепно развитые длинные ноги в роскошных импортных триконях. На нем были кожаные шорты и голубая тишортка. Рядом стоял туго набитый капроновый рюкзак. Но вот голос?..
– Один здесь? – спросил «викинг» нежнейшим дискантом. – Зачем туда полез?
– В пещеру хотел попасть, – Андрон смущенно взглянул на «легкую» стенку – сейчас она показалась ему ужасной.
– Куда? – удивился тот. Кивнул Андрону, перешагнул через рюкзак и, не оборачиваясь, пошел, клацая триконями по карнизу. Андрон сорвал мокрую, зудящую от набившейся каменной трухи штормовку и последовал за ним. И за поворотом выматерился, все поняв: они стояли на мамедовой тропе.
Слегка сужаясь к повороту направо, она затем расширялась, извивалась над кручей и уходила на подъем, сравнительно простой и удобный. Впереди метров на сто выше на площадке сидели парень и девчонка, кажется, совсем юные, и наяривали под гитару: «Была-беда-бела-бодала...».
– А там что? – спросил Андрон, оглянувшись растерянно на «свою» скалу.
– Там – ничего. Липучка для чайников. Чужаков и нахалов, то есть. И ты среди них рекордист. Еще никто не залезал по ней так высоко.
– Значит, ты на втором месте? – кажется, не совсем удачно парировал насмешку Андрон. Белокурый хладнокровно взглянул на него. Усмехнулся.
– Точно, на втором. Сегодня тебя второго снимаю. У этого, видишь, который с гитарой, в пещере плечо выскочило. Так что скажи спасибо ему: висеть бы тебе еще часа два.
– Спасибо ему. Плечо вставили?
– Ну, а как же. Вот отдыхает.
– А это тебе! – Андрон протянул скалолазу руку. – Твой должник, зовут Андрон. Могу чем-нибудь... помочь?
– На здоровье. Как говорится, любой нормальный герой на моем месте... И чем ты можешь помочь? Разве этот рюкзачок спустишь вниз? – он одобрительно разглядывал андронов торс. – Культуряга?
– Да нет. Гири, борьба.
– Еще лучше... А я пока другой груз вытяну. Как ты?
– Об чем речь! Вот только... Пока собираешься, я не успею быстренько на пещеру взглянуть? Интересно же, чего ради чуть не накрылся.
– Ого! Да ты настырный!? Я-то думал, тебя туда теперь и калачом... Ножки-то, небось, ватные? Час висения на липучке специалистами приравнивается к одному глубокому нокауту.
– Ничего. Сорок столбов увижу – отойдут.
– А сто сорок не хочешь? – парень помолчал. Посмотрел в сторону пещеры. – Там ничего путного уже давно нет. Все вот такие чайники по домам растащили. Последнее от них спасаем. Остались одни пыхтелки... – он говорил, а сам думал о чем-то своем.
– Пыхтелки?
– Угу. Узкие щели, значит.
– Хотя бы пыхтелки.
– Ладно, – вдруг встрепенулся он. – Проводника в пещеру я тебе дам. Он тебя по ходам протащит. Без него ты все равно со стены не спустишься. Ты ему поможешь вытащить волокушу, килограмм на полста. Идет? А рюк я сам спущу.
– Еще как идет! – возликовал Андрон. – Благодетель ты мой...
– Благодетель, говоришь?.. Тогда пошли.

ИНСТРУКТАЖ НА КРУЧЕ

Белокурая девушка, носик кнопочкой, и огромный стриженый парень с гитарой на коленях сидели на собранных рюкзаках. У парня штормовка была накинута на одно плечо, грудь под ней щедро, по-партизански, перемотана бинтом. Оба лет семнадцати, не больше.
Увидев пришедших, парень хотел вскочить и тут же скривился.
– Ух и быстро! Ты, Фред, как метеор! — пробасил он благодарно, придерживая  поврежденное плечо.
– Сиди, Леха! Сейчас пойдем, – Фред смотрел куда-то наверх. – Эй, Анзор!
На десятиметровой высоте над кручей появилась небольшая черная голова.
– Сейчас, отвязываю, – сказала она.
– Отставить. Тут к тебе амбал лезет, с липучки снял. Хочет с нашей волокушей побаловаться. Принимай давай.
Андрон терпеливо ждал, когда ему сбросят веревку. Неприязненно смотрел на лобастую кручу с кокетливым вихром – кустиком на самом верху, с той стороны, где от площадки оставался только узенький выступ. Полюбопытствовал:
– А без веревок здесь можно?
– Можно, если смелый, – сказала девушка с вызовом. – Наши все залезают.
– Ну, то ваши, – миролюбиво ответил Андрон, и, взглянув на Фреда, добавил, – я-то гораздо охотней спускаюсь.
– Я тоже здесь не могу, – простодушно прогудел Алик. – Над площадкой меня камень не держит. А где кустик, я сам боюсь.
Они посмотрели туда, где уже болталась веревка, как раз под кустом. Действительно, площадка здесь шла на убыль на головокружительной высоте.
– Давайте! – над Андроном с любопытством Гулливера, рассматривающего лилипута, склонился черноголовый Анзор.
Поплевав на ладони, Андрон не спеша полез наверх. Отметил про себя, что эта стенка много проще той - «липучки». Или так всегда кажется с веревкой в руках?
Пока он лез, резкая фредова фистула обстоятельно наставляла Анзора: в пещере не задерживаться, тисками его, Андрона, не мучить, как и излишними разговорами, с образцами поосторожней, эти для музея. Спускаться вниз не по главной тропе, к Мамеду, а правее, где «джип» стоит... Андрону особый наказ – во всем слушаться старшего. И на стенке не спешить – ни с грузом, ни без...               
«Ну, зануда», – думал Андрон, все больше почему-то раздражаясь.
– Анзор, давайте там скорее! Он сам сказал, что хорошо спускается, – добавил напоследок капризный женский голос.
Андрон возненавидел девицу, как будто имел уже на Анзора право.

ЩЕЛКИ–ПЫХТЕЛКИ

Прежде, чем попасть в святая святых, Андрону пришлось попыхтеть изрядно. Анзор был экипирован что надо: спец-фонарь с аккумуляторным питанием и свечи. Сразу у входа он отцепил охотничий нож, сказал солидно:
– Вы свой тоже отстегивайте. А то в щели застрянете.
Андрон кинул «друга» в арсенал за камнем, достал свой фонарик, и, нагнувшись, пошел за Анзором.
Анзор был немногословен.
Альфред, для своих Фред, – давний хозяин этих гор. Анзор здесь впервые появился чуть больше года назад. Но с тех пор бывает здесь чаще и дольше всех и знает пещеру досконально, не хуже, наверно, чем сам шеф – Фред. Они все из Андижана – полста километров к северу, в Узбекистане. А здесь еще Киргизия.
Это они с Фредом водили здесь весной спелеологов из Швейцарии, Петербурга и Ташкента. Гости признали пещеру научно загубленной, зато интересной в спортивном отношении. Есть фотографии в журнале «Путешественник». На одной его левая нога в кеде. Как раз торчит из тисочков. Это такая узкая щель перед вторым залом. В ней одна спелеологиня застряла – и ни туда, и ни сюда, так ее с полчаса вытаскивали. Всю шкуру с нее спустили.
– И со мной так будет? – забеспокоился Андрон.
– Да вы не бойтесь, она толстая была. Килограмм на девяносто. А может, вы туда еще и не полезете?
Почти сразу от входа пещера пошла вниз, и потолок мягкими складками стал неумолимо приближаться к полу.
Анзор привычно шел на корточках – гусиным шагом. Андрон же, быстро почувствовавший, что ноги у него и вправду совсем ватные, нашел наиболее удобный для себя способ передвижения: стоя на левом колене, руками переставлял согнутую правую ногу. Анзор с неодобрительным интересом косился на позу «улитки»: она их изрядно задерживала.
Уже до так называемого зала № 1 Андрон добрался с грехом пополам. Сотня метров по крутому, слизкому и тесному переходу выжала его, как лимон, – все-таки сказывался “нокаут” на стенке. Будто он отборолся две встречи подряд и обе проиграл по очкам. Когда Андрон вслед за Анзором осторожно разгибался под невысоким сводом пещеры, он пробормотал, обращаясь сам к себе:
– Зачем?
В действительности вопрос должен был звучать не столь лаконично: «Ну зачем тебе все это нужно, старый осел?». Но сквозь кряхтение и сопенье пробилось лишь это «зачем». Анзор, уже привыкший к его нечленораздельному самовзбадриванию, насторожился:
– Что вы ска... Что «зачем?».
– Зачем, говорю, останавливаемся? Тебя же ждут. Пошли без остановок, сказал Андрон, удивляясь собственной находчивости. – И можешь переходить на «ты».
– Нам еще ползти да ползти, так что отдохните чуток, – Анзор пресек споры лучом фонаря, полоснув им по гладкому потолку, уходящему круто вниз. Метрах в тридцати потолок и пол встречались, оставляя лишь неровную горизонтальную шель, в которую, на первый взгляд, и кошке было бы мудрено пролезть. Разве что за мышью, да и то ползком.
– Будем ползти, – заговорил Анзор, – вы от меня не отставайте и в соседние дырки не лезьте, даже широкие, а то они хитрые бывают, и делайте все точно, как я. Если что, сразу останавливайте, я вернусь, подстрахую, – Анзор упорно говорил ему «вы».
– От чего подстрахуешь? – спросил Андрон машинально. – Слушай, кусочка сахара у тебя случайно не завалялось?
– Нет, с собой нет... Ну как... мало ли... Зависнете если, или еще что...
– Малопонятное слово «зависнете» подействовало на Андрона, как электрошок. Мгновенно он представил себя вновь распятым на стене, да еще в темноте, и стало жутко и муторно. Парнишка разглагольствовал, Андрон молчал, чувствуя отвращение и бессилие. Отвращение к предстоящему ползанию по дыркам и тисочкам, когда сил вовсе нет, а каждое движение все дальше уводит Андрона вниз, в темноту, и непременно должно повториться, да еще с немалым грузом. А впереди был спуск в долину по карнизу. Бессилие же – разом прекратить самоистязание, признаться, что напрасно он затеял все это. Бессилие – не из-за тщеславия. Ей богу, нет! Бессилие обмануть их. Оба они, и Азнор, и Фред, не сомневаются, что он не подведет. Поэтому он чувствует бессилие признаться в своем бессилии. Вот она, его собственная ловушка. Значит, терпеть!..
– Анзор, согнувшись, легко заскользил вниз. Андрон опять принял позу улитки, Анзор продолжал рассказывать. Темой были: история открытий, топография, красоты и ужасы величайших пещер мира. Андрон изредка, почти не слушая, угукал. Догадался: зубы заговаривает. Но вот Анэор, придавленный потолком, лег на бок. Андрон начал устраиваться сзади. Нашел удобное положение: на животе, с упором на правый бок и левую ногу. Щель была узка, но не так, как казалась издали. Проползли по желобу и вскоре уперлись в стену. Анзор остановился, оглянулся.
– Замуровали! – сказал он зловеще.
– Ты меня не пугай, – сердито попросил Андрон. – Мне задом не выползти.
– Ладно. А то мы так всех новеньких на нервы проверяем. Вчера Ленку пугнули – сами не рады были.
Взяли чуть назад и влево. Острые влажные камни гладили их сверху по спинам. Андрон чувствовал, что при каждом прикосновении кожа у него на спине мелко вздрагивает, стряхивая непрошеную ласку. Дышать стало тяжело, как сквозь солому.
– Сейчас, сейчас! – взбадривает его проводник. Справа показалась дырка, даже дыра, уходящая воронкой вниз. Проползли мимо. Дальше - сразу две. Анзор с фонарем в вытянутой руке червем ввинчивается в более узкую, левую. При этом поворачивается через левый бок. Видны точные движения пальцев ног, подающие тело на сантиметры. Ноги исчезают. Слышны только шуршание и сопение. Потом из дырки вылетел сноп света и приглашение:
– Давайте, как я. А можете и с права, через пушку, где волокушу потянем. Я вас приму.
Андрон втиснулся в наклонный канал каменного ствола и медленно заскользил по нему вниз, думая сейчас о том, что за волокушу он будет переть сначала вверх, потом вниз? Уж не «сасульи» ли в ней?.. Впрочем, имеет ли право Андрон лезть не в свое дело? В конце концов, он перед Фредом в неоплатном долгу.
Пушка выплюнула его на голову Анзора. Все-таки Андрон был тяжеловат для хрупкого паренька: принимая его с полутораметровой высоты, Анзор с трудом устоял на ногах.
– А как обратно полезу, – спросил Андрон, – с рюкзаком?
– Волокушу потащите на веревке, я толкну сзади.
– А по той широкой дырке нельзя, мимо которой проползли?
– То – мешок. Мы раз одного чудака оттуда вытаскивали, так он едва живой был. Говорит, два часа вверх тормашками торчал. А вообще, здесь много ходов еще неисследованных. Тут одна мышеловка есть, так она до сих пор считается непроходимой. А я точно знаю, что проходима... Это во втором зале.
– Второй зал скоро?
– Нет, метров через двадцать. Через тисочки пройти еще надо. Там можно попить.
– А искупаться? – съехидничал Андрон.
– Да нет, – наивно возразил тот. – Озерцо же маленькое. Так, лужа.
– А сталактиты там есть?
– Там ничего уже нет. Все на сувениры растащили. Осталось чуть-чуть лунного молока, да пара яичниц. А когда-то это был классный зал со всеми карстовыми делами, какие только есть на свете. Спелеологи, чтобы спасти его, поначалу даже решетку пытались встроить перед тисочками. Тут она где-то.
Под Анзором брякнуло и загремело.
– Вот вам и решетка. Во как раскурочили!
Проползая мимо, он оттолкнул ногой железку, бывшую раньше чем-то вроде каминной решетки, а теперь полубесформенную.
– Старались... – сказал Андрон, чтобы что-нибудь сказать. Идея с решеткой ему не очень понравилась. По его убеждению, красоту можно и нужно охранять, но запирать ее все же грех.


                В  ТИСОЧКАХ

– А вот и волокуша, – радостно возвестил Анзор. – Соскучилась без нас?
Он любовно и деловито осматривал длинный плоский брезентовый мешок с плотной шнуровкой и лямками наверху и прорезиненной заплатой снизу. Подергал за ремень, пристегнутый к специально вделанному кольцу.
– Аккуратная работа! – похвалил Андрон.
– У Фриды – только так, – согласился с гордостью Анзор. – Во всем!
– Кто это?
– Да Фред, конечно, – спохватился он. – Мы так без него иногда говорим, но ему это в страшный лом - терпеть не выносит. Его двоюродный брат Ерлан при нем как-то трекнул, так он с ним, знаете, что сделал? На ночь одного в пещере оставил. Веревку снял, спустился и ушел. Представляете?
– А тот?
– Хоть и крутой, сидел как миленький. Побоялся без веревки спускаться. Ну что, пойдем назад? Или отдохнете немного?
– Ну уж дудки! – возмутился Андрон. – Я вам что, мул безрогий? Подавай сюда свои тиски. Готовь яичницу с молоком!..
Анзор, сначала даже растерявшийся, с молчаливой готовностью подполз к стене и начал просачиваться в неровную, почти вертикальную щель. Сначала исчез свет его фонаря, потом обе руки, аккуратная голова, плоская грудь на выходе, и, наконец, заплетенные жгутом ноги.
Андрон, подражая ему, довольно шустро ввинчивается следом за ним в дыру по пояс, удивляется безобидности хваленых тисочков, успешно заползает целиком, слышит, как Анзор поощряет его: «Отлично, еще немного, не останавливайтесь», на мгновение расслабляется и тут же проваливается боком в клинообразное сужение на дне щели.
Тотчас за запястье ухватываются цепкие пальцы Анзора и начинают затягивать его дальше. Андрон упирается во что-то пятками, и они вместе, быстро попав в резонанс, начинают перекачивать андроново тело из одного сосуда в другой. Андрон слышит:
– Ыых! Ыых! Терпите, еще немного... Воздух, воздух стравите... Гляди, как заклинило! Ууу! Ууу!
Анзор догадался сменить тактику, протаскивая теперь не костяк, а кожу подопечного сантиметр за сантиметром, и Андрон стал выдавливаться из каменного тюбика. Но вот грудь освободилась, и он сладостно вдохнул сырой воздух пещеры.
Лужа была и вправду совсем крохотная. Он долго по-собачьи лакал воду. Анзор молча стоял над ним. Спросил подавленно:
– И почему вас так клинило?
– Тонуса потому что нет! Мышцы не держат, – мычит Андрон раздраженно. И снова пьет. Тянет воду и время. Поднимает свисающую, как гиря, голову: свет фонарей кажется тусклым и отдает в зелень. Кусочек бы сахара или карамельку! А еще лучше ту лепешку, шавкатову...
– Пошли, – говорит он шепотом. – Показывай сокровища.
Анзор засуетился. Снова его голос обрел уверенность и бодрость профессионального чичероне – владыки местного Колизея. Не забывая светить Андрону под ноги, он стал на ходу шарить слабеющим лучом по своду и стенам огромного Зала № 2, делая горестные пояснения.

                ПОСЛЕ НАШЕСТВИЯ

Зал номер два, давший когда-то название всей пещере, был разорен. Он напоминал сцену со снятыми, изуродованными и сваленными здесь же декорациями. Бесформенные обломки заполняли неровности пола, хрустели под ногами. От сталагмитов и сталактитов остались бурые пни да свисающие обрубки. Со странным равнодушием Андрон смотрел на то, к чему так стремился, и разве что чувство какой-то вины затаилось. Откуда оно, однако? Кто-кто, а уж Андрон в этом не замешан. Ни на одном школьном столе в детстве, ни на одной колонне посещенных им храмов, ни на одном дереве или камне, даже на собственном теле он не оставил ни следа плебейского тщеславия. И все же не за обще ли человеческую вину перед разрушенной пещерой он был приговорен сегодня к позорному висению на «липучке»? Во всяком случае Андрона завело на нее то же самое, что послужило причиной гибели пещеры: человеческое тщеславие и невежество. Эти две черты, соединенные вместе, обладают огромной разрушительной силой, поражают порой нелепостью и размахом. И бьют ведь прямо по красоте, живой и незащищенной.
Когда смотришь с сопок на истерзанное, перепаханное, отработанное русло какой-нибудь золотоносной колымской речки, говоришь себе в утешение: что ж, она хоть отдала людям благородный металл. Когда видишь по берегам где-нибудь в нижнем течении Енисея километровые завалы из недоплывших до цели бревен, думаешь так: эх пропадает дерево! Почистить бы берега, да, видать, руки не доходят. Идут и идут в Игарку и Дудинку новые караваны живого леса – только успевай принимать. Но когда видишь суровое лицо каменного Деда в Красноярских столбах, сплошь изувеченное татуировкой гигантских автографов, думаешь: ох, и кретин же ты, Киса Пысин, что так ловко расписался аж на самом кончике носа беззащитного старика.
Здесь, в Зале № 2, десятки вездесущих энтузиастов, с пыхтением просочившихся сквозь тисочки, камнями посшибали каменные сосульки – не зря же пыхтели, – возраст которых тысячи лет, чтобы с благоговением унести осколок домой, как свидетельство их любви к природе! Герострат по сравнению с этими ханжами святой, потому что он честно служил своему богу – тщеславию...


                ПЕЩЕРНЫЕ МАФИОЗИ

Когда Анзор подвел его к стене с «лунным молоком», точнее с тем, что от него осталось, Андрон сразу узнал эту матово-белую слегка волнистую поверхность, мерцающую в самом углу. Вся остальная часть молока была аккуратно спилена специальным инструментом. Андрон пошарил светом по голой стене, прикинул ее размеры: примерно десять метров в длину, три в высоту. «Тридцать тысяч!» – подсчитал он вслух.
– Чего тридцать? – не понял Анзор.
– Говорю, эта стена стоит примерно тридцать тысяч баксов, если брать по «икки баксы» за вот такой кусочек. Так на Ошском базаре промышлял вчера один киргиз. Не встречал здесь такого — крепыш, лет двадцати пяти, с редкими усами?
– Ерлан! – догадался Анзор. – Это же и есть Ерлан, брат Фреда, я сейчас только вам о нем рассказывал...
Андрона осенило:
– Рюкзак ему предназначен?
– Какой рюкзак? – захлопал мохнатыми ресницами Анэор.
– Ах ты, дитя невинное, молочное! – взорвался Андрон. – Какие такие образцы ждут меня там, за тисочками? На полтысячи долларов товара, между прочим, господин мафиози... – Изрыгнул и осекся – не понял, заплачет сейчас Анзор или бросится в драку.
– С-сами вы... маф-фиози! – наконец, «нашелся» тот и замолчал, сраженный собственной крутостью.
Андрон зло засмеялся, похлопав его по узенькому плечу:
– Нет, я еще не мафиози! Вот пройду у вас испытательный срок, внесу лепту... Не обижайся, нам же с тобой одно задание выполнять!
– А там, между прочим, совсем не молоко, – сказал Анзор, помолчав, дрожащим голосом.
– Что же там?
– Яичницы. Вот такие.
Они стояли около странного глянцевого натека на полу пещеры, сантиметров пятнадцати в диаметре, действительно похожего на глазунью из одного огромного яйца. Соседние были аккуратно спилены под корень.
– Яичница – это основание, на котором вырастет потом сталагмит, – тоном экскурсовода пояснил Анзор.
— Уже не вырастет,— Андрон рассматривал обломанную над случайно уцелевшим основанием сосульку.
— У, гады! — с ненавистью процедил Анзор.— Вот от таких мы и спасаем, то что осталось.
— И куда вы их... спасаете?
Анзор горячо, взахлеб стал рассказывать. Что Альфред — замечательный художник, дизайнер, что он оформляет рестораны, бары, концертные залы и много чего еще. А недавно его пригласил оформлять кабинет сам мэр города. Он задумал принимать иностранных гостей в карстовом зале. Здорово? Так что они делают полезное дело. А им за это еще и платят! Сколько зарабатывает Фред, Анзора не колышет, а вот у них с Алехой каждые субботу-воскресенье получается прилично: полсотни на двоих. Ерлану этого показалось мало, и он от Алисы ушел. Сразу после той ссоры ушел. Вот он — точно мафиози! Откуда, между прочим, у него велосипедные детали? Ему пацаны воруют велосипеды и разбирают. И цыганята помогают. Фрида ему с месяц назад дал отшлифовать плитки для панно «Лунная река», а он их вот в продажу пустил. Теперь шеф его сюда и близко не подпустит...
Андрону все было ясно. Его так и подмывало съязвить, сказать что-нибудь вроде «вор у вора дубинку украл», но он только поинтересовался деликатно:
– Какая у Фриды машина?
– «Джип-чироки».
– И давно?
– С прошлого года. Ну и что? Он ее с друзьями сам собирал.
– А я что – у меня у самого «Универсал», – хмыкнул Андрон.— И я его тоже вчера сам разбирал и собирал... Да ты не подумай, что я под Фриду вашу копаю. Мне на него, как и на всех вас, было бы вообще начхать, но я ему, к сожалению, очень обязан... И все-таки, знаешь, что я сейчас сделаю? Скажу всем спасибо: Ерлану за «сасулью», Фреду за липучку, тебе за тисочки и лекцию, сяду на своего «козлика» — и салют! Карстовый зал, говоришь, я теперь в баре увижу?
— Но вы же обещали?! — со злым звоном в голосе крикнул Анзор.— Хотите, я вам свои деньги отдам?
— Йок, не хочу, — вздохнул Андрон. — Знаешь, кого вы мне со своей спасательной операцией напомнили? Про люберов слышал когда-нибудь? Твои примерно ровесники, качки все, еще недавно, как шакалы, рыскали по Москве и под лозунгом «Бей хиппов, спасай культуру» занимались мелким разбоем: значки, пласты, брелоки... Что с хиппи еще снимешь?... А вот их наследники, бритоголовые скинхеды, – те совершенно бескорыстные: спасают столицу от бомжей и негров!.. Ну что, пойдем, наверное, пока ваша яичница не протухла? Карамельки нет у тебя, говоришь?
Анзор почему-то медлил. Смотрел куда-то в бок. Несколько раз включил и выключил фонарик.
Андрон сказал раздраженно в темноту:
— Ну же, Рене, я сплю! Бальзака «Невольный грех» не читал? Там почти такая же ситуация.
И тут Анзор заговорил почти шепотом:
— А хотите, Андрон, я вам покажу то, чего еще никто никогда, кроме меня, не видел? Я один! Настоящую сказку.


                СОБЛАЗН

Заговорщический пафос, с каким это было произнесено, показался Андрону подозрительным.
— Хм, и что это? Случайно, не дача мэра?
— Как хотите! — не обиженно, а разочарованно, даже облегченно сказал Анзор. И Андрон поверил.
— А далеко эта сказка? А то мне завтра...
— Она в пяти метрах отсюда,— объявил Анзор торжественно,— Дырка в нее и есть та самая мышеловка! Всего два человека знают про это.
— Вы с Фридой?
— Нет, я и Лешка. Фред ничего не знает. Поклянитесь, что ему ни слова... И никому!
— Тля буду, не скажу, — поклялся Андрон.
— Не смейтесь. Даете слово?
— Сколько можно давать слов?
— Ладно,— Анзор включил фонарь и посветил в угол. Метрах в трех от них у пола действительно виднелась крохотная дырка. — Смотрите и слушайте внимательно. Правую руку вперед, потом голову, потом левую руку. Идете на пальцах, потом перевернетесь через правый бок на спину, сложитесь, а там начнется участок, про который все думали, что это тупик: вверх и влево винтом через спину. Но это полтора метра от силы. А дальше я вас достану. Если все правильно делать, будет не сложней, чем в тисочках. А обратно вниз — совсем просто. Ну как, пойдете?
— Сказка, говоришь?.. И я буду третьим? Я что-то не понял, — спрашивает Андрон, чтобы дать себе время подумать.
— Вторым! Леху жалко, но он слишком велик. А вы хоть и мускуластый, а худой, и кость у вас тонкая, — убежденно говорит Анзор. — А ростом я даже чуть больше.
— Что же ты ждешь, антрополог? Давай, закапывайся! — решается Андрон. — Кутить так кутить!
Анзор сосредоточенно стал рассматривать себя, как водолаз перед спуском. Одернул штормовку, снял с груди коробку с батареями, переложил в нее из кармана карандаш, свечу, спички, оглянулся и...
— Я пошел!

                ПОЖИРАНИЕ ЧЕЛОВЕКА

С благоговейным ужасом Андрон глядел, как скала медленно засасывала Анзора, заглатывая с головы. Вот уже нет половины. Остались зад и ноги. Вдруг что-то случилось. Ноги стали конвульсировать, поднялись в воздух, перевернулись носками вверх...
Что это с ним? “Смотри. И тебе так придется,” — отвечает он сам себе. И продолжает смотреть на апокалиптическое чудо пожирания человека камнем. Долго еще после исчезновения кед из сопла слышится возня, вздохи, шуршание. У Андрона от всего этого начинается сердцебиение. «Ну, скоро?» — торопит он мысленно Анзора, лихорадочно вспоминая его инструкцию.
— Давайте! — слышит он далекое. — Обе руки вверх. Фонарик в левой.
И началось...
Андрон просовывает правую руку в щель и начинает засовывать туда голову, но явно мешают уши. Пробует просунуть вторую руку — мешает локоть. Сам себе напоминает саранчу, лезущую в бутылку. Наконец, чуть отодвинувшись, Андрон просовывает и левый локоть и начинает мелко-мелко грести пальцами рук и ног на манер наставника, но с гораздо меньшим КПД. Все же голова заходит в расширение, не потеряв ушей. За ней — верхняя часть груди. Он продвигается еще на метр — полтора. И на повороте намертво застревает. Выдыхает воздух, дергается, раскачивается, скребет всеми двадцатью пальцами — напрасно: щель сжимается все сильнее. Голосом удавливаемого Андрон матерится...

                В  МЫШЕЛОВКЕ

Человек способен перенести невероятные страдания, но он должен знать, во имя чего идет на это. Если он до конца убежден в своей правоте — тогда он счастливый человек. Но не дай бог ему усомниться, сломаться, — нет ничего страшнее малодушного раскаянья, когда изменить уже ничего нельзя. Андрон думал об этом, зажатый в недрах мышеловки, находясь в недосягаемости для своего юного проводника. Существовал лишь один путь: нужно было перегнуться через спину в изогнутой щели, усеянной острыми шипами, и преодолеть на выдохе около двух метров слегка вверх, скобля каменными скребками по открытым ребрам.
Снова и снова, глотнув густого влажного воздуха и стравив его, он пытался рывком привести тело в непрерывное движение, но приходила апатия — дальняя родственница лени, и он, положив голову на вытянутую руку с зажженным фонариком, со странным удовольствием лежал, полузадушенный, ни о чем не думая и, кажется, подремывая. Так прошло с полчаса. Обеспокоенный Анзор периодически кричал, казалось, в самое ухо.
— Ну как там?
— Сейчас сейчас, — отвечал он, очнувшись, и снова честно предпринимал попытку. После очередной из них Анзор, преодолев деликатность, спросил напрямую:
— Вы что, застряли?
— Кажется, да, — признался Андрон.
— В каком месте?
— Да черт его знает, в каком, — сорвался он.— У поворота!
После долгого молчания Анзор заговорил, и голос его, искаженный щелью, звучал глухо, сдавленно.
- Вам нужно обязательно обогнуть угол: здесь я вас нипочем не достану. Здесь мы оба застрянем с концом. Обогните угол и проползите хотя бы метр, а я вам подам ногу. Ну, пожалуйста, я вас очень прошу!
— Да обогну, куда я денусь, — с вялой злобой сказал Андрон и снова затих. Он ненавидел мальчишку, запихавшего его в эту проклятую мышеловку, жалел к ненавидел свое тело, отказавшееся повиноваться, презирал себя, не могущего заставить собственное тело повиноваться. И это второй раз в течение одного дня! Правда, там, на стенке, ему противостояла бездушная, неотвратимая сила — гравитация, выражаясь научно, и он, не умея делать как следует то, за что взялся, едва не уступил ей. Это было как-то естественно. Здесь же у него один враг — он сам. И время борьбы практически не ограничено. Разве что — опасность совершенно обессилеть. Вот если бы человек терял в весе быстрее, чем теряет силы! Он лежал бы, пока не стал таким, как Анзор, даже еще тоньше. И тогда Анзор легко вытащил бы его отсюда. Да, но каким к тому времени станет сам Анзор? «Ах, ты, гнусная затычка!» — оборвал он себя.
Вконец обессилев, Андрон смутно, как сквозь сон, думал теперь о том, что ему понадобилось провести сотни дней и ночей в горах, тайге и тундре, перенести на спине тонны рюкзачного груза, проехать и пройти тысячи километров в разных концах огромной страны, чтобы на тридцатом году жизни оказаться замурованным заживо в недрах малоизвестной азиатской пещеры с двойным, тяжелым, как предсмертный выдох, названием. Вот уже сутки люди и обстоятельства, казалось, только тем и занимались, что подавали Андрону предостерегающие знаки. Сколько раз он мог вернуться без потерь, сохранив себя и свое драгоценное достоинство! Но нужно было закончить университет и стать мастером спорта, воспитать в себе фанатичную, чуть ли не суеверную несуеверность, заодно искоренив, кажется, всяческую интуицию, чтобы собственная хваленая воля, — или настырное безволие? — загнала его в этот каменный аппендикс, в котором он лежит, как кусок дерьма, и из которого его можно достать теперь, наверно, только с помощью динамита.
Снова что-то бубнил Анзор. Андрон прислушался. Анзор все-таки решился рискнуть и, добравшись до Андрона, выталкивать его вперед. «Да куда толкать, в камень, что ли?» — вяло возмутился Андрон.
— Не валяй дурака, — набрав воздуха, прохрипел он.
— Что вы говорите? Валяй? — Анзор с готовностью взялся исполнять свою партию игры в испорченный телефон.
— Не вздумай, Анзор! Не-на-до! — проскандировал Андрон и, утомленный, снова уютно лег ухом на руку. И даже фонарик выключил.
Ничего не хотелось, кроме как тихо лежать на прохладной слизи. Лежать, лежать... Пульс редко и сильно бился в скрученной шее и спине. Уши заложило.
Тут ему отчетливо, до мельчайших деталей, до дрожания велосипедного руля на выбоинах и липучего едкого запаха размягшего на солнце асфальта вспомнилось, как он победоносно подъезжал к Наравану сегодня. Да неужели же сегодня? Быть не может!

                ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА

Не меньше часа продолжалась эта пытка.    
Пульс редко и сильно бился в скрученных шее и спине. Уши заложило. Вдруг он услышал странный, повторяющийся звук над самым ухом. Сглотнул и приподнял голову. Звук повторился, жаркой волной прошел вдоль тела. Андрон понял: этот стройный, гордый паренек со звучным именем Анзор, сунув голову в каменную дыру, смотрел в темноту, слушал его, Андрона, безволие, и молча плакал от бессилия и чувства вины (иначе он орал бы на Андрона). Наконец, пришла ярость, долгожданная спасительная ярость на самонадеянного взрослого идиота, бессмысленной пробкой торчащего на пути у парня. Он подвергал человека опасности быть погребенным заживо. И к тому же еще заставлял его испытывать чувство вины – не существующей.
Содрогаясь, Андрон заклинил локоть меж камней и начал спиной штудировать поворотный механизм мышеловки. Матерясь через стиснутые зубы, скуля, причитая, взвизгивая, внушал себе: только не останавливаться — другой попытки не будет. Когда перегнулся, как казнимый при колесовании, взмолился невесть кому: только бы не потерять сознание! И, возможно, терял, но не останавливался. Уткнулся рукой во что-то мягкое, уцепился за отворот подставленной Анзором кедины и продолжал извиваться и раскачиваться внутри каменного кишечника, медленно освобождаясь от его плотного охвата. Он совершенно не помнил, как скала отпустила его. Помнил что прислоненный задыхающимся Анзором к стене, он был не в состоянии сидеть, потом его вырвало, и стало легче.

                СТАЛАГМИТОВАЯ МУЗЫКА

Скосив глаза, Андрон увидел: Анзор сидит рядом на корточках и странно смотрит на него. Может быть, странным взгляд казался из-за отсутствия глаз: подсвеченные фонарем, видны были глазницы и кончики ресниц, изредка вздрагивающие. Вся его фигура выражала горестное терпение.
— Сидишь? — как можно бодрее спросил Андрон.
— Сижу! — обрадовался Анзор.— Сейчас принесу веревку.
— Зачем веревку? Решил тащить, как вошь на аркане? — догадался Андрон.— Обратный же путь, говорил, легче?
— Попробуем, — смутился Анзор.— Конечно, легче.
— А динамиту не захватишь? — мрачно пошутил Андрон. Анзор промолчал. – Ладно, не боись, как-нибудь вылезем, – жизнерадостно пообещал Андрон.
— Конечно, вылезем,— так же жизнерадостно согласился Анзор. Замолчали надолго.
Кап, кап... Капли чуть звонче, рядом. Опять тишина. Шлеп — вдали, еле слышно... И долгая тишина. Время здесь, в Зале № 3, не текло, как ему полагалось, а капало — капало и выпадало в осадок. У каждой капли был свой звук, и между одинаковыми звуками могли пройти дни, даже недели. Хронометрами здесь служили не резервуары с водой и не колбы с песком, а нечто, находящееся в неявном родстве с тем и с другим. Это нечто едва виднелось в отраженном от стен свете фонаря, спускаясь с потолка, как бледное северное сияние. Андрон зажег фонарик, который так и не выпустил из руки ни разу, и тот благодарно вспыхнул неожиданно ярким светом, осветив потолок и близкие участки стен. И перед ними во влажной духоте грота встало нечто, о чем Андрон слышал сотни раз, и которое люди называли «каменная сказка», а он ревниво сопротивлялся этому словесному штампу. Что ж, подумал Андрон, он будет еще одним, которому никогда не удастся выразить в словах, насколько эта сказка прекрасна.
Пещера была небольшой, но из-за колонн не просматривалась насквозь и производила впечатление бесконечной. Ни одна из колонн не походила на другую, отличаясь размером, формой, оттенком. Пещера не была очень высокой, но потолка не имела вовсе. Вместо него вниз, в межколонное пространство, ниспадали балдахины, каскады, сполохи, и все вместе образовывало гигантский орган, наполненный безмолвной музыкой. Впрочем — кап-кап... Плюх... Шлеп (уже знакомое — вдали)... Блюм... И долгая тишина... Гигантский орган был наполнен тихой музыкой, капающей с его желтых, цвета старой кости, труб. Он порождал эту долгую, тысячелетнюю музыку, хотя сам был создан ею. Это была гармония простых звуков и причудливых форм.
— Да-а-а...— только и мог сказать Андрон.
— Ну как? — Анзор вскочил. — Застывшая музыка, ведь правда?
— Точно. Не пробовал ее оживить?
— Как это?
— Очень просто. Постучи легонько по сосулькам. Музыкой не занимался?
Анзор нашел в коробке карандаш и осторожно постучал по ближайшему сталактиту. Тот отозвался высоким чистым звуком. Соседний звучал низко и глухо. Следующий, огромный наполнился гудением, как старый колокол. Группка из трех аккуратных славненьких сосулек звучала, как ксилофон.
— В терцию, — сказал Андрон наугад.
Юноша разошелся вовсю. Он носился по пещере, извлекая все новые и новые звуки, и спрашивал:
— А это что? А вот какая нота?
Радуясь, что из них двоих он один знает музыкальные термины, Андрон определял наобум:
— Ми-си-ми. Здесь кварта чистая... До-бемоль верхней октавы... — чем явно доставлял Анзору непомерную радость. Так они развлекали друг друга, пока Анзор не свалился в трещину.

                ОБ УРОВНЯХ ПОНИМАНИЯ

Не хватало только, чтобы Анзор зашибся! Вот получилась бы канитель! Наверно, Анзор думал о том же самом, когда вылезал. Подошел, едва заметно прихрамывая, и, неловко улыбаясь, сел подле.
— Зашибся? — спросил Андрон.
— Испугался, —ответил он. — За вас. — (Нет, какой все же парень, а?). — Скажите, Андрон, ведь правда, нет ничего красивее?
Андрон ревниво пошарил по своему прошлому и увидел там много разных сокровищ, и среди них особо: теплая сентябрьская ночь у острова Кунашир и вулкан Тятя-Яма под огромной луной, покрытый сверху донизу снегом после тайфуна. Андрон тогда случайно вышел на палубу плавбазы. Красота застигла его врасплох, оглушила, смяла. Она была так поразительна, что даже при воспоминании о ней замирало дыхание. Было множество и других потрясающих мест, вплоть до недавнего, когда обморозил пальцы... Но... Вряд ли кто сумел бы Андрону объяснить, почему для него нет ничего прекраснее той далекой ночи, когда впервые он понял, что чрезмерная красота может причинять боль. И он помнил ее, как обычно сохраняют память о первой любви...
— Красоту не измеришь, — сказал Андрон уклончиво, — не научились еще. У каждого человека свое “нет ничего красивее». Но что твой «сезам» архи-ультра-супер — эти точно! Очень тебе признателен, товарищ Али-Баба!
— А вы тоже молодец, — на слове «тоже» Анэор слегка поперхнулся. — А вот Лена сюда не полезла. Зачем тогда ходила? — в голосе его была обида. — Я ей такую красоту хотел показать, а она отколупнула во втором зале кусочек молока и сразу назад — в Мышеловку лезть испугалась! — спохватившись, он стрельнул в Андрона глазами. — Нет, я ей конкретно ничего не говорил. И вообще, ей это все не интересно...
— А что ей интересно? — спросил Андрон скорее из вежливости.
— Ясно что: дискотеки и... и все остальное.
— А ты этого не любишь?
— Да нет, почему же? Дело не в этом: пускай трахаются, сколько им влезет, но почему же сюда не сходить, на красоту не поглядеть?
— Так ведь напрягаться надо,— сказал Андрон, невольно усваивая его горький тон. — А зачем ей это нужно, когда тот уровень ее вполне устраивает!
— Какой уровень?
— Да дискотечный! Через тисочки-то она прошла, говоришь?
— Проскочила без задева. Такая способная оказалась. Я боялся, что... грудь большая, мешать будет. Только влезла и говорит: хватит с меня, мне здесь не нравится. Лучше, говорит, гитару послушаю.
— А он хорошо играет?
— Фред? Так, средне.
— Ах, вон что... — сообразил, наконец. — Это та, которую я сегодня видел?
 Анзор кивнул. Андрон сказал, помолчав:
— У редких женщин есть собственное понимание красоты. Большинство заимствуют у своих избранников. Каков поп, таков и приход.
— И что? — не выдержал Анзор, не могущий никак примерить чужую мудрость на себя и девчонку, в которую был, видимо, по уши влюблен. У Андрона у самого, признаться, мысли путались, хотя он и чувствовал себя теперь гораздо лучше.
— А то, что тут нужно выбирать, что тебе дороже — она или дело, которому собираешься служить, раз их нельзя примирить. Ты, к примеру, кем хочешь стать, спелеологом?
— Нет, музыкантом.
— Давно ли? — спросил Андрон подозрительно.
— Давно. Я в музучилище учусь. Собираюсь в консерваторию.
У Андрона в полном смысле слова отпала челюсть. Вот тебе и ми-си-ми! Анзор отвел глаза:
— Я думал, вы шутили, — начал оправдываться он.
— Какие уж тут шутки, — расстраивался Андрон, — когда слон на ухо наступил!
— Да черт с ней, с музыкой. Терцию-то сначала вы правильно определили.
— Врешь, поди?
— Нет, правда... А все-таки, как же жена Хейердала? А жена спелеолога-француза — фамилию забыл! Когда во время экспедиции он умер, она осталась с ним одна в пещере - на полгода, а потом написала об этом книгу!
— Так они же не просто жены, а сподвижницы. О них и знает весь мир. В юности, Анзор, все мы претендуем на исключительность, а живем подтверждая правило... Работай над собой. Ты ведь тоже пока не Хейердал, — но, увидев, что лицо парня стало совсем по-мальчишески киснуть, добавил поспешно, — хотя все задатки, безусловно, есть. И открытие ты уже сделал. Теперь самое интересное, как ты им распорядишься. Прятать будешь или спасать?

                НЕ ХВАТАЙ – УМРЕТ

— А что бы вы сделали, Андрон? На моем месте. Должен я сказать Фреду? Как вы скажете, так я и сделаю.
Он смотрел на Андрона с надеждой. Острое лицо с блестящими глазами напомнило Андрону лицо какой-то благородной собаки, фокстерьера, может быть. Его безграничное доверие было и лестно, и слегка раздражало.
— С чего ты взял, что я знаю? Мое место с краю, — грубовато отвечал Андрон, привалясь к большому столбу. — Может быть, и должен. Только сначала сделай фотографии, отнеси их в Андижанское географическое общество, если такое еще существует, чтобы зарегистрировали твой «Сезам, откройся!». И разошли во все редакции у себя и в Ташкенте – через них поставишь вопрос об охране редчайшего явления природы. Иначе эта музыка заиграет у кого-нибудь на даче или в баре. Есть еще вопросы?
— Есть, — кивнул Анзор. — Кто будет охранять? У всех же свои дела. А мне учиться надо. Хорошо еще, что Ерлан от нас откололся. А то бы, как узнал, в первую же ночь свою кодлу запустил, и поминай как звали. А запереть — сами видели...
— Это точно, все на свете не запрешь. Да и красоту всем изредка показывать нужно, чтобы люди совсем не осволочились. Может, табличку со столба снять: «Не влезай — убьет!», — невесело пошутил Андрон, — и повесить над входом?
— Тогда уж лучше: «Не хватай — умрет», — сказал мрачно Анзор. Андрон оживился:
— А что, это был бы отличный плакат! Если нарисовать толково, чтобы любого прошибло.
– Тогда с плаката и начнут.
— Что начнут?
— Плакат, говорю, унесут. У нас так уже было.
Помолчали подавленно. Анзор постучал тихонько по столбику, словно склянки корабельные отбил. Отошел чуть подальше и нащупал похожее на начало «Чижика--Пыжика».
— У меня, Анзор, была задумка когда-то, — вспомнил Андрон. — Это в отношении надписей. Представь себе где нибудь на отвесной скале гигантскую хвастливую надпись типа: «Киса и Ося здесь были». Стирать трудно, да и бесполезно — опять напишут. Вот я и предложил, в порядке трепа, двум своим корешам–скалолазам: забраться и подписать всюду под этими автографами: «Мы — кретины!» Под каждой надписью. Как тебе?
— Здорово, конечно. Но уж больно противно за этим лазить, —засомневался Анзор.— Да и чем вы лучше их будете? Пойдет переписка, как на стенке в уборной.
— Точно! Это то же самое, что ваши спасработы... А я им тоже сначала доказывал, что не мы первые скалу попортили, и что никто больше в этом месте не подпишется, и что, если лет через пять приехать и стереть, получится отличная воспитательная акция. И ведь убедил!
— Ну и как, сделали... акцию?
— Сделали наполовину. Целую неделю этим занимались, пока их не отмутузили.
— А потом? Стерли потом?
— Да где там! Один разбился через год на Ленских столбах...
— А другой, второй?
— Ну, этот сейчас умный, солидный, грантовый кандидат наук. Он стирать не полезет.
— А вы?
— До сегодняшнего дня, может, и полез бы. Но после вашей липучки... не знаю. В общем, мы делаем только то, что делаем сейчас. Потом — значит никогда.
Андрон, сидевший на корточках у столба, поднялся на ноги, постоял, привыкая. Ни на минуту во время подземных прений он не забывал о предстоящей мышеловке.
— Андрон, пойдемте, напоследок индейца покажу,— Анзор подставил ему плечо. Андрон послушно пошел к «индейцу». Это был сталагмитовый экзотический мужчина метров трех ростом, горбоносый, со стертым, плоским лицом, в однорогом шлеме.
— Почему индеец? — усомнился Андрон.— Скорее крестоносец. Однорогий шлем видишь?
— Это перо! — вскричал, дав петуха, Анзор. Оба засмеялись.
— А вот Будда! — Андрон показал лучом.
— Похоже немного, — вежливо согласился Анзор. Но, присмотревшись, восхитился:
– Верно! Здорово! А я раньше не замечал. — (Определенно, меж ними завязывался контакт). — Ну что, пора? У вас ремень есть?
               


                ДОЧКА КУПЦА

Пока Анзор колдовал с двумя брючными ремнями, собираясь растянуть их для Андрона на дне мышеловки за поворотом, он, видимо, решил его позабавить, отвлечь от предстоящих испытаний.
— Андрон, вы последний дом видели?
— Мамедов? Там у меня велосипед стоит.
— Так вот, Мамед этот пещеру знает, как никто. Он сюда всю жизнь один ходил. Андрон вспомнил последний мамедов завет, хмыкнул. Анзор, принявший «хм» за поощрение, продолжал:
— Так вот, к нему, когда он совсем молодой был, пришел богатый купец с красавицей дочкой и говорит: «Отведи нас в пещеру, дам много золота. А то за нами басмачи гонятся, хотят грабануть». Ну, привел он их во второй зал. Там их ни одна собака не найдет — слона спрятать можно. Провести только нельзя. Договорились, что раз в неделю будет им таскать жратву. Только вернулся домой, а душманы эти тут как тут — хвать его за химо: «Где купец с дочкой?»...
Андрон его почти не слушал. Он смотрел на него, такого юного, не очень красивого, пожалуй, но совершенно прекрасного (ох, как он любил его сейчас!) и запоминал, потому что совсем скоро там, внизу, он расстанется с ним навсегда. (Скорей бы вниз, мочи нет). Ему, целиком зависевшему от Анзора, он представился — как странно! — сыном. Отеческая нежность прямо-таки душила Андрона, как, наверно, старого инвалида, когда взрослый отпрыск бережно переносит его из кресла в кровать.
— Анзор! — тихо позвал он.
Тот, не отрывая глаз от рукоделья, слегка повернул голову, выражая внимание. Андрону вдруг показалось, что Анзор, такой необыкновенно чистый, чуть ли не прозрачный (про таких вот в народе говорят, будто самые хорошие не живут долго), живет один-одинешенек. Догадка прямо поразила Андрона: он же сирота! Он и потянулся-то к Андрону сразу, как к отцу или старшему брату, так пусть и живет у него в Москве. Приезжает и живет. В консерваторию поступит...
— Анзор, у тебя родные есть?
— Кроме родителей два брата и сестра. Да и все бабушки и дедушки живы. В Баку живут.
— Ты будь осторожен на скалах, — сказал Андрон неожиданно пресекшимся голосом. — Лазишь черт знает где... Береги себя для родных.
Анэор посмотрел на Андрона с легким недоумением, но, конечно, согласно кивнул.
— Ну так вот,— продолжал он.— Месяца через два душманов этих разбили красные, и еще так через месяц он вернулся домой. В пещеру даже и не пошел: там уже нечего было делать. Потом чего-то ему подумалось, что ли, или что спрятано было — не помню, он нам год назад это рассказывал, только собрался он, взял еды на сутки и пошел сюда. Приходит во второй зал и в темноте садится есть — он тут все наощупь знает. Только разломил нону, как из-за спины кто-то ка-ак прыгнет, да ка-ак вцепится ему в горло. Мамед, само собой, подумал — шайтан. Он в молодости мужик здоровый был, но еле его оторвал и сразу целый коробок спичек запалил. Смотрит — а это старуха, в лохмотьях, тощая, как скелет, беззубая, а из десен — кровь. И в руке пол его лепешки. От света как шарахнется, да как застонет, и мигом исчезла. Но он сразу узнал ее — это была дочка купца. Говорят, до сих пор иногда видят ее тень, и откуда-то слышны стоны и вздохи.
Анзор кончил и зловеще уставился на Андрона. Андрон сказал, соблюдя паузу:
— Да-а, Анзор, дочка оказалась на редкость живучей. Ты бы при случае узнал у ней секрет долголетия. Анзор фыркнул.
– Эту историю ночью у костра хорошо рассказывать, сразу все начинают оглядываться. Крепкая стыковка?
Андрон посмотрел.
– Лучше не придумаешь.

                СПАСИБО,  НЕ  ЗАЕДУ

Обратный путь в мышеловке показался Андрону легким. Сначала его тащило к повороту, как в каменную воронку, а там, немного покряхтев, пока не нащупал петлю, он изумлялся, с какой силой тянет за ремень щуплый Анзор. Он вылетел из узкого жерла, как пробка из бутылки, и все разъяснилось.
Вытягивал его Фред, а Анзор стоял в стороне и смотрелся в свою лужу. И, кажется, жевал что-то.
— Ну как? — спросил Фред.
— Все в порядке, — бодро отвечал Андрон.
— Хорошо там? Держи, — Фред стрельнул из крошечного пистолетика несколько пулек жвачки ему в руку. Обернулся к Анзору. — Так что там, Анзорчик: сталагмиты, занавеси?
— Все там есть, — скучным голосом сказал Анзор. — Кроме молока.
— Ладно, завтра все расскажешь. А сейчас дуй быстро вниз, через час последний автобус. Я в Андижан не еду сегодня.
Анзор посмотрел на Фреда, потом на Андрона. Каждый истолковал его взгляд по-своему.
— Не беспокойся, — добавил Фред, — управимся без тебя. Расчет полный у Леха. Его я отвез домой. Ну, двигай, не задерживайся,— он подталкивал Анзора к тисочкам, но тот вывернулся и встал в нерешительной, шаткой позе. Что-то не отпускало его.
Андрон шагнул к нему.
— Счастливо, Анзор! Спасибо. А насчет своего зала, делай как решил. На растерзание его не отдавайте, — он глянул на Фреда, как на заведомого единомышленника. — И обсудите, Фред, не поставить ли вопрос об охране через прессу, для полной ясности-гласности? А хотите, я доложу об открытии в Российском географическом обществе и НИИ Географии? Да и в Московском клубе туристов, заодно...
Все это он говорил скорее для Фреда, но тот никак не среагировал на андронов наигрыш, поскольку не спеша, заворачивал в фантик отработанную жвачку. Завернул, положил в карман, поднял голову.
— Непременно обсудим. Время, Анзор!
— Сейчас иду. А может, заедете к нам в Андижан, в гости? — Анзор посмотрел Андрону в глаза чуть дольше, чем это делается при обычной вежливости. — Хоть завтра, хоть когда. Запомните адрес?..
— Опля! — весело сказал Фред, и одна из пуговиц анзоровой штормовки оказалась у него в руке. — На, а то в тисочках потеряешь. Скорей прощайтесь, не то пешком пойдешь.
— Спасибо, не заеду, — Андрон нашел легкую руку Анзора, пожал, — крюк большой, а я и так от графика отстаю на два дня.
— Так я пошел?
— Давай. Продолжай в том же духе.
— Ладно! — отчеканил Анзор, как говорят «есть», и направился к нише. Адресами так и не обменялись.

                ДИЗАЙНЕР

Тащили и толкали волокушу попеременно и почти молча — было не до разговоров — но быстро и аккуратно. По сигналу Фреда менялись местами.
Андрон не уставал удивляться его силе и сноровке. Фред использовал для разгона волокуши каждую ложбинку и замечательно ловко огибал все выпуклости в полу и потолке пещерного лабиринта. Видимо, немало груза он вытащил, прежде чем этим стали заниматься его люди?
Дело шло споро, вряд ли можно было двигаться с грузом быстрее, и все же Фред показался Андрону чем-то раздраженным или озабоченным. Андрон решил, что он сильно уязвлен Анзором, досадует за «недонесение». И все-таки, недурно он владеет собой: ни одного упрека пацану! То ли будет завтра, «тет на тет» с ним?
Добрались до первого зала, остановились передохнуть. Поскольку Андрон молчал, говорил Фред. Поздравил Андрона с «золотым» крещением.
— Видишь, — попенял,— как новичкам везет! Ушел чайником, а возвращаешься под фанфары, чуть ли не первооткрывателем! Докладывать собираешься.
Расспрашивал о технологии преодоления мышеловки.
– Вы, москвичи,— шутил он,— удивительные проходимцы. Завидую. Мне вот, асу, в мышеловку лучше не соваться — прихлопнет. Габариты не те.
Просил описать интерьер пещеры. Андрон отвечал неохотно — односложно, сухо. Игорь спросил даже:
— Сильно притомился?
— Есть немного.
— Так чего молчишь, возьми еще жвачек, подкрепись. Бери все. «Зеленая стрелка», штатовские.
Жвачки были и вправду хороши: нежные, ароматные, вызывающие обильную слюну, а потом — ложное, но желанное ощущение сытости.
Несмотря на сильнейшую, до боли в скулах, антипатию, которую испытывал теперь Андрон к Фреду, к концу пути он начал оттаивать. Дело было, разумеется, не в жвачке, а в совместной работе: ничто так не сдружает физически крепких мужчин, как тяжелая работа, выполняемая обоими равно хорошо.
Рассказывая о пещере, Андрон и совсем отошел. «Не возвел ли я напраслину на него?» — мелькала мысль. Они снова ползли, пыхтя и надсаживаясь, оставалось, кажется, совсем немного, и он раздумывал, как бы ему поделикатней узнать о намерениях Фреда в отношении Анзора и пещеры. Но тут Фред провозгласил:
— Ну вот и пришли – почти! — И выключил фонарь.
И впрямь, вдали брезжил смутный рассвет, бросавший тусклые блики на влажные глыбы над головой, с каждым метром поднимающиеся все выше. Бледный серый свет был чертовски приятен после мечущегося желтого электрического луча.
— Так лучше?
— Как айран после рыбьего жира, — охотно откликнулся Андрон.
— Хорошо сказано. Ты, случаем, не поэт?
— Инженер-программист.
— Верно, с такими бицепсами поэтов не бывает. Хороших.
— А художников?
— Среди них атлеты случались. В эпоху Возрождения больше. Культ тела...
— А ты сам? Ты же, говорят, художник?
— Какой я художник? Я дизайнер. Инженер от искусства. Между нами, по сути, нет никакой разницы. Ты инженер, и я инженер. Оба мы конструируем: ты — устройство, я его форму. Мы не создаем новую жизнь, как положено искусству, зато для нас с тобой главное в жизни – закономерности, порядок, а не чудеса. Правильно я тебя раскусил? Оба мы прагматики, самоконструкторы, и потому — атлеты. Ты явно человек не гибкий, наверняка, живешь по каким-то жестким установкам, я это еще по липучке понял. По каким? Или пока не сформулировал?
— А ты, что, сформулировал?
— Обязательно. Мой батюшка, как и положено немцу, был ужасный аккуратист. Он мне с детства внушал: «Все делай качественно и красиво — плохо само получится». Так вот второе, то есть красиво, получается у меня высококачественно. Поэтому я — дизайнер...
— А что, — спросил Андрон, помолчав, — любые дела — хорошо и красиво?
— Разумеется.
— Но ведь поганое дело от того, что сделано хорошо, не перестанет быть поганым! Скорее наоборот. Не приходило в голову?
— О чем это ты? Поганое... Хорошее и плохое — категории относительные, а качество — объективно. Хорошее и плохое меняется местами пять раз на дню, а уж за историю человечества!.. А качество: удобство, прочность, красота?.. Сечешь? Уровень качества, а значит тех-но-логия — вот показатель прогресса, цивилизованности, культуры...
При этих словах, как бы утвердив фредову правоту, стены пещеры распались.

                ПОСМОТРИМ,  КТО  ТЫ...

Пятясь задом уже в полный рост, они вытащили брезентовый мешок на площадку и, не останавливаясь, поволокли направо, туда, где у кустика висела привязанная за валун веревка.
Андрон, пятящийся с краю, вдыхал благостный сумрак долины с золотым ореолом на горизонте. Глаза скользили по четким силуэтам далеких рощ, по ранним огням поселка, по серому облачку с розовыми подпалинами, похожему на Россинанта, скачущего в пекло.
Глянул вниз. В роще у дома Мамеда уже стояли глубокие сумерки. Перевел взгляд выше и увидел, что на площадке под ними, на том месте, где днем сидели Алик с Леной, кто-то стоит. «Анзор не уехал?» — мелькнула мысль, но это был не он. Черт лица было уже не разобрать, но лицо было азиатское, голова большая, плечи и грудь — квадратные. Ерлан!
Фред плавным рывком подтянул волокушу на привычное ей место и наклонился за веревкой.
Ерлан снизу объяснял по-киргизски, что с Анзором встретился на тропе. Потом спросил, что это за бородач рядом с Фредом, которого он, Ерлан, вчера видел на велосипедном базаре. При этих словах Фред, начавший привязывать веревку к кольцу волокуши, на мгновение замер. О чем они говорили дальше, Андрон не разобрал: пароксизм сверхпонимания закончился. Зато пришло полное понимание.
Кровь бросилась в голову, даже уши заложило.
Не отрываясь, он тупо смотрел, как ловкие пальцы Фреда плели надежный киргизский узел, который развязывается от легкого прикосновения — только знай, за что потянуть. Ерлан-то хорошо знает, за что потянуть. Вот они — братья-«спасатели» в сборе! Не сегодня — завтра будет «эвакуирована» и последняя — анзорова пещерка, и останется здесь изувеченный грот без музыки: одни изуверские пушки, тисочки, мышеловки...
– Берись! — Фред поднял к нему безмятежное, приветливо улыбающееся лицо. Андрон не мог сказать ни слова: резиновая, вязкая слюна залепила рот. Помедлив, он взялся за веревку, их плечи соприкоснулись в дружном усилии, волокуша отделилась от потертости на камне и закачалась на сыпучем краю скалы.
– Пусти-ка, — пробормотал Андрон, оттесняя Фреда плечом. — Пусти, говорю. Я сам.
Фред не сразу разжал руку.
— Эгей! — хрипло гаркнул Андрон и тоже отпустил веревку. Волокуша медленно поползла вниз, изредка замирая. Ее еще можно было остановить. Фред шагнул к краю, наклонился к струящейся по-змеиному веревке. Но Андрон качнулся навстречу и правой рукой приобнял его за спину. Из этой позиции, не самой блестящей, конечно, (противник в полуприседе) на татами мог бы пройти чистый бросок через бедро. На мгновение Андрону представился этот бросок в пустоту. Судя по тому, как обмяк, осел у него под рукой Фред, тому представилось то же самое.
Вот так, наклонившись, в обнимку, оба смотрели, как волокуша быстро и плавно съезжала, где-то посередине стенки зацепилась углом, опрокинулась и, сделав в воздухе сальто-мортале, с треском ахнулась об угол карниза. Ерлан, застывший в нелепой позе, с криком «ахмок» по-птичьи отпрыгнул, мимо, едва не захлестнув его шею, просвистела лопнувшая веревка, и полцентнера рассыпающихся плоских «яичниц» продолжали гулко греметь где-то глубоко внизу, уже невидимые.
Фред, освободившись от Андронова захвата, отступил от него на шаг. Теперь он был для Андрона много опасней.
— Та-ак,— произнес он вдумчиво.
– Вот так! — сквозь слепленные жвачкой зубы подтвердил Андрон. — Извини, не удержал.
Снизу, мешая русские и киргизские слова, что-то кричал Ерлан.
– И зачем только я тебя снял, имбецил? — грустно спросил Фред. — Никому там не мешал, висел бы себе на липучке!
– Да, Фрида, мы с тобой оба ошиблись! Теперь давай обсу...
Даже в сумерках было заметно, как напряглось лицо Фреда. Молча он шагнул к Андрону. Андрон, стоявший спиной к обрыву, инстинктивно подался навстречу и чуть в бок, готовый ко всему. Они разминулись. Фред, оказавшись на краю, нагнулся и — нырнул в пустоту.
Андрон подлетел к краю — Фреда было уже не достать.
Он скользил, легко, свободно перемещаясь по скале, как будто раскачивался на невидимой подвеске. Но за что он хватался, уследить было невозможно. Сам он переставлял руки-ноги, не раздумывая и не глядя, с автоматизмом паука или сколопендры — уж это точно. Где-то посередине задержался, раскачал и выдернул из скалы металлический штырь, бросил его через плечо вниз.
Через пару минут он уже стоял рядом с Ерланом, свирепо перебрасывавшим из руки в руку нож. Отряхнул пыль с колен и ладоней, посмотрел наверх, сказал спокойно:
— Слушай сюда, чмо! Поеду пока, с Анзорчиком разберусь. Завтра привезу тебе инструмент и паек, начнешь трудиться. Пока свое не отбатрачишь, отсюда не выйдешь. Да не вздумай хорохориться, на стенку лезть. Вспомни про волокушу – как она гремела.
— Пош-шел ты... — Андрон сплюнул им на головы недожеванную жвачку. — Гитарраст!
— Утром посмотрим, кто ты... Спокойной тебе ночи!
Фред отобрал у Ерлана нож, сложил, подтолкнул его в спину.
Андрон напряженно слушал их шаги, пока они не затихли.

                НУ,  ПОГОДИ!

На юге темнеет быстро. Пока Андрон, не желавший смириться с позорной участью заложника, в бессильном бешенстве метался по самому краю в поисках наилучшего варианта для спуска, света осталось ровно столько, чтобы рассмотреть ближайший, метра в два — три, участок скалы. «Хорошо еще, что стена смотрит на запад», — уныло радовался Андрон. То ли потому, что посередине площадки камень был местами сыпуч, а местами казался скользким, будто натертый мылом, то ли вспомнились слова Алика, что здесь камень не держит, а скорее всего молниеносный спуск Фреда определил его выбор.
Держась за обрывок веревки, Андрон для начала спустил нижнюю часть тела и постоял так, привыкая. Собственно, еще ничего не произошло. Вернуться было делом одного движения рук.
Андрон взглянул вниз. С трудом разглядел глубоко под собой мысок карниза, а ниже была темнота, обманывающая взгляд своей почти материальной плотностью: с ней было не так высоко и почти не страшно.
Он посмотрел под ноги. С обеих сторон по крайней мере на высоту тела были удобные неровности. В какую сторону двигаться предпочтительней? Андрону вспомнился демонстрационный прибор в университетской лаборатории: обыкновенная вертикальная доска с вбитыми в нее в шахматном порядке гвоздочками. Опускаешь сверху горошину, она прыгает с гвоздя на гвоздь, вправо-влево, и все же чаще всего оказывается под тем местом, откуда ее выпустили.
Андрон решительно отпускает из рук веревочный хвост и делает шаг вправо и вниз, куда, как ему помнится, сместилась поначалу эта гнида-Фрида.
Действительно, здесь очень удобное расположение опор. Одна беда — их плохо видно. Приходится все проверять ощупью. Дальше он кажется, качнулся еще правей. Но там едва заметные выступы, а слева замечательная выемка для ног, целая пещерка.
Андрон тянется к ней, тянется и никак не может достать ногой. Может быть, пронес мимо? Нет, выше ничего нет. Все-таки у высоких и длинноруких немалое преимущество на стенке. Было бы, наверно, справедливо в скалолазании учредить ростовые категории, как в борьбе весовые.
Вытянувшись в струну и держась на кончиках пальцев, Андрон, попадает ногой в углубление. Отпустил одну, потом другую руку и — встал. Хорошо стоит – двумя ногами.
Смотрит вниз под ноги — ничего не видно. Наклоняется, всматривается изо всех сил, слезы наворачиваются на глаза. Ничего не видно! Вспоминает про фонарик, вынимает его из кармана. Но свет из него уже наполовину вытек, едва до ступней достает. Надо скорее возвращаться.
Андрон светит вверх. Вверх будет проще. А завтра ранним утром, не дожидаясь этих ублюдков (сколько их приедет по его душу?), он повторит попытку – уже успешно. Интересно, что они скажут ему (все-таки, сколько их там будет?), если они встретятся на пустом Андижанском шоссе? А он им? В любом случае лучше там, чем здесь... Интересно, будет ли в машине Анзор? И что значит многообещающее «разберусь»? Пожалуй, это «разберусь с Анзорчиком» — главное, почему Андрону необходимо попасть в Андижан, и побыстрее... А уж там он их найдет... Ну, Фрида, погоди!.. Дай только слезть!
                ПАТ

Андрон буквально обнюхивал камни, мучительно медленно ползя кверху. По прежнему пути он пойти не мог, не дотягивался до уступа, с которого практически спрыгнул. Поэтому распределение «гвоздиков»-выступов завело его еще левее, прямо под куст, который маячил не более чем в метре от него.
Андрону нужны были еще три, пожалуй, даже две надежные опоры, но как их найти? Андрон верил, что они существуют и, невидимые, ждут его пальцев, и он лихорадочно ощупывал поверхность скалы сантиметр за сантиметром, со страхом замечая, что пальцы постепенно теряют чувствительность.
И все же именно темнота вселяла надежду, что положение не безвыходно. Он вспомнил, как в шахматном детстве открыл для себя замечательное правило: безвыходных положений не бывает. Действительно, в самых, казалось бы, ужасных на доске обстоятельствах почти всегда находился такой диковинный ход, неожиданный для обоих партнеров, после которого ситуация в корне менялась. К сожалению, вера в непременный спасительный ход, похожая на веру в чудо, с получением второго разряда почти прошла — партнеры играли все безошибочней...
В полуметре над головой он, наконец, нащупал дырку для двух пальцев. Глубокая расселина нашлась и для правой ноги. Не тот ли это чудесный ход? Но, если им воспользоваться, придется рассчитывать минимум еще на один такой же? Так и мат схлопотать можно. Пока ему шах — ходить куда-то нужно! Не может же он так висеть до рассвета... Кто-то ему рассказывал байку — ах, да, Анзорчик сегодня — как один спелеолог, когда ему отказал фонарь, стоял на одной ноге на узком карнизе в темноте, пока его не сняли. Он думал, что стоял час — оказалось, сутки...
Андрон решительно засовывает в вертикальную щель правую ногу и на двух пальцах подтягивается кверху. Ну вот, еще полметра. Столько же осталось. Спасибо Фриде за его «Зеленую стрелку». Экая сытнющая штука. И сам красивый, по-своему, мерзавец. Появись он неожиданно сейчас, принял бы Андрон его руку?
Андрон не хочет себе врать: наверно, принял бы. Устал очень, все надоело. Ну и денек!.. А если ценой пещерки? И чтобы он в ней отрабатывал?..
Ну, уж нет! Он сам выберется. Надо только отыскать последнюю опору. И не вспоминать, «как она гремела». Не спешить, не горячиться: хуже всего сейчас жидкий мозг. Это уже из шахматного отрочества: Андрон выигрывал турнир в спортлагере в чистую, не потеряв ни одного полуочка. Нахрапом переиграл двух второразрядников. Оставались три новичка. Он им предложил сдаться без игры и идти купаться. Двое согласились, он сел громить третьего. И разгромил, раздел до последней ладьи, от которой прозевал закрытый мат. Тут два других «чайника», которых он недавно учил фигуры двигать, тоже заартачились: давай играть. В невидимом миру бешенстве Андрон сел играть сразу с обоими и сходу проглядел на одной доске вилку конем «Возьми тайм-аут на полчасика, отдохни, — сказал ему физрук. — У тебя сейчас от расстройства мозг жидкий». Андрон отказался и — загнал последнего противника в положение пат посередине доски... Неужели и сейчас?..
Нет, есть еще надежда — куст. Андрон присматривается к нему, точнее, припоминает. А что, неплохой куст! Всего веса он, конечно, не выдержит, а половину запросто потянет. Они же здесь страшно цепкие! А вторую половину Андрон возьмет на себя. Он ему, родимому, будет помогать изо всех сил. Андрон не знает, как это произойдет, но это должно случиться, что он встанет на него коленом, и часть стеблей при этом сломается, потом сомнет его ступней, правой, наверно, дотянется до тех камней на краю площадки. Он оттолкнется от него, и куст перестанет существовать, а Андрон, немного рискуя, сделает силовой выход на две руки. И легко вспрыгнет на ноги. Только немного полежит на краю. Так, из сентиментальности. Будет лежать и жалеть своего спасителя.
Тьфу, что за бодягу он несет? Вот же он — куст: целый, коренастенький, до крепеньких корешков рукой подать. Андрон тянется к нему правой рукой. Шутит заискивающе: «Дай руку, друг»! Вот они, хвостики. Нежные, как у молодых морковок. Обрывает их, чтобы не искушали. Тянется дальше. От концов пальцев до корней сантиметров десять. Много!
Ломит стиснутую правую ступню. Ничего, потерпит. Если ухватится за куст, как он ее вынет? Ну да ухватись сначала... А кроссовку он оставит в расселине людям на потеху. Скажут... Стой. Стой же! Неужели конец?
Левая нога тряслась все ощутимее, выскальзывая из неглубокой лунки.
Андрон шарит правой рукой возле себя. Где она, как ее, рядом же была, выпуклая?.. Вот. Выступ называется.
Хватается. Дыхание мелкое, частое. Левая нога трясется, как отбойный молоток. Он глядит вниз в презрительном недоумении. Что она делает, дура? Никогда с ней не было ничего подобного.
Ну ты, супермен херов! Угомони свою ногу!
Он прижимается голой грудью к еще теплому камню, прижимается шерстяной щекой к душному камню, пахнущему цементом, втискивает пальцы плашмя в шелушащийся камень, и нога перестает вибрировать. Расслабляет стопу и голень, постукивает носком в стенку, трется об нее коленом... Массаж.
В памяти фраза ликбеза на липучке: если на стенке затряслась нога — это конец: ничто не поможет. Ну это мы еще посмотрим!
А вот еще одна: передвигаясь по стенке, ищи четвертую точку опоры, только если уверен в каждой из трех остальных. Хорошее правило. А как у него с ним?
Руки уже начинают соскальзывать, левая нога висит без опоры, зато правая заколочена в скалу так, что если сейчас он сорвется — повиснет вниз головой, как елочный паяц. Мучительно и позорно. Сначала боясь сорваться, потом желая этого.
Нет, только не так!
И зачем паниковать? Паниковать стыдно. Сейчас он испытает ногу. Она отдохнула, стала как новенькая...

                ПОЕХАЛИ!

Нога встала в свое углубление, секунды три постояла и начала биться редко и сильно.
Так что — конец?
Нет же! Он может прыгнуть. Должен прыгнуть. Он схватится правой рукой за куст и подтянется, как на канате. Куст выдержит! Ну же! Давай!
Андрон опирается на правую ногу и «мощно» прыгает.
Тело, стянутое страхом, как смирительной рубашкой, вяло ползет вверх, нога выскальзывает из тисков, рука жалко и судорожно сучит пальцами, почти касаясь корней, — ну, милый, еще немного! Я уже на все согласен! На все!!.. Дай же, дай, гад!
И начинает неудержимо сползать вниз.
По-оехали!..
Ужаса больше нет, есть облегчение и любопытство. И, кажется, злорадство: «Что, допрыгался?»
«Цыганка-то... не доехал!»
«Теперь скоро».
«Если на карниз, задержусь или – дальше?»
«Дальше... слишком узко. Как с трамплина. Шмякнусь — и вниз до конца, как она. ВОЛОКУША. Скорей бы!»
«И буду трупом?»
«Будут вскрывать. Зашьют кривой иглой.»
«Кто найдет? Фред, Анзор?»
«Будет больно. Буду стонать. Громко. Умру не сразу. Дождусь кого-нибудь, улыбнусь.»
«Основание черепа. Всегда оно. Как у Сани на Ленских... И у девушки в романе «Хомо...» ...Как его? Скорее! Я же не успею! «Хомо...» Ну! Черная обложка, красная Ф. «Хомо Ф-Ф...». Нужно успеть!
«Фабер же! Слава богу! Фа-а-абер!!!»
Андрон стремительно и гладко скользит вниз. Ждет удара подбородком. Переворачивается в воздухе и летит вниз головой. Вспоминает об основании черепа. Изо всех сил вминает подбородок в грудь. У самых глаз мелькают бурые камни. Потом полная темнота и удар в спину. Ждет. Неужели все?
Черно. Ослеп? Это штормовка завернулась на голову. Андрон срывает ее. Отшатывается от края. Хватается за основание черепа. Череп как череп: круглый и гладкий.
Сам сидит на узком карнизе. Голова бешено кружится, сердце колотится, в глазах мутно, на зубах известковая пыль. Отплевывается. Знакомится с собой, насколько позволяют сумерки.
Левая нога в изодранной штанине свисает вниз. С голени сорвана кожа. Широкая рана быстро заполняется кровью. Правая нелепо подвернута. Наверно, сломана. Спиной, вписываясь в угол, Андрон касается стенки. Поясницу с правой стороны подпирает что-то надежное, острое. Крепко держит — вспороло кожу. На животе широкие черные полосы. Что с правым локтем? Изнутри что-то торчит, он на глазах округляется. Сломан? Андрон сгибает и разгибает руку. Даже не вывих. Пробует осторожно встать. Обе целы. Болит спина справа. Позвоночник? Раз Андрон на ногах, значит, цел.
Черт возьми! Вот везун! Он же цел! Держась за стенку, Андрон идет на площадку. Одышка. Голова еще кружится. Цел! Может, почки отбил? Заглядывает вниз. Черная преисподняя. Ну, вез-зун!..
Вот так-то, мародеры, трудитесь теперь без меня! «Фотограф щелкает, а птичка улетает».
Андрон обнаруживает, что от недавней ненависти, гнева, жажды мести в нем не осталось и следа.
Андрон уже знал: если у него внизу станет сил сесть на велосипед, он немедленно сядет на него, дотянет до ближайшей железнодорожной станции – и домой, в Москву.
Надо было спешить: спина болела все сильней, локоть катастрофически опухал. Наливался также подъем левой ноги. Дальше могло быть только хуже...

                СОГЛЯДАТАЙ

Около одиннадцати бывший велосипедист добрался до дома Мамеда, слабо .освещенного со столба фонарем-плошкой. Вокруг не было ни души. Одинокий велосипед в сиротском терпении жался к большой чинаре.
Андрон присел на деревянный топчан, какие служат для чайных церемоний в чайханах и каждом частном дворике, и, забывшись, хотел откинуться, но застонал. Боль аж до слезы прошибла. Было муторно, знобило, но, как ни странно, хотелось есть. И все же в дом Мамеда он согласился бы попасть лишь мертвым. «Философ» Мамед правильно объяснял ему дорогу, и, вместе с тем, как Андрону сейчас казалось, с таким соображением бесполезности и скрытым небрежением, что не мог Андрон после этого показывать ему то, что он теперь из себя представлял. Андрон сидел на топчане и пытался утешиться тем, что не просто побывал в пещере, а в самых ее тайниках, о которых Мамед наверняка не подозревал. Более того, он даже ухитрялся гордиться (у-у, тщеславие!), что сам спустился по той стенке, хотя, конечно, способ он выбрал достаточно диковинный. Но боль прогрызалась все дальше вглубь, подбиралась к самому сердцу. Андрон слышал его мягкие перекатывания и перебои. Сидеть было больше невмоготу. От легкого ветерка, прошуршавшего в ивняке, он весь покрылся скользкими мурашками и начал трястись, от чего боль игриво заплясала по всему телу. Кажется, поднимался жар. Желание есть как-то успокаивало: не может быть, чтобы, умирая, человек хотел есть! Хотелось пить, и он вспомнил, что днем вылил воду из фляжки на голову. Значит, надо ложиться к ручью. Жажда от мыслей о воде стала огненной. Он начал осторожно сползать с топчана и опять застонал. На крыльце веранды возник силуэт Мамеда и встал неподвижно у балюстрады. Андрон перестал возиться, вцепившись в низкие перильца трескучего дивана. Мамед посморел в его сторону, что-то сказал в дом. Вышла дородная женщина и тоже посмотрела в его сторону. Показала рукой на чинару. Язык был чужой, а интонации до странности родные, как бы простая русская женщина с упором на «о» сокрушалась о чем-то. Он решил, что они видят отсветы на ободах велосипеда и горорят о нем. Вот Мамед сказал что-то успокоительное. Потом повторил. Сквозь дробь челюстей Андрону почудилось: «Буря-то, буря-то»! Но, конечно, речь шла не о погоде. Потом женский силуэт ростом с главу дома и резкими движениями подростка показался на несколько секунд и метнулся в дом. Взрослые ушли следом. Не желая, чтобы его обнаружили, как соглядатая, Андрон довольно шустро сполз с насеста и, вибрируя, как дядюшка у Достоевского, и, шипя, как избиваемая палкой гадюка, достиг велосипеда. Хотел надеть свитер, но это было невозможно. Принял велосипед на себя — оказалось, с ним даже лучше — костыль на колесах. Приноровился к нему и со скоростью ползущей по земле полночной тени заковылял в сторону поселка. В конце концов, должен же там быть медпункт!

                УЛИТКА  В  ВЕНИКЕ

Уже с полчаса Андрон брел через темную рощу. Поселок не приближался. Роща казалась девственным лесом, джунглями, как, наверно, веник заблудившейся в нем улитке. Вдруг велосипед ожил и начал вырываться из рук. Ожесточившись, Андрон дернул за седло, и зацепившаяся тонким стволом ива хлестнула его по лицу. Он отвернулся, тут же в поясницу ему словно выстрелили из дробовика, и велосипед загремел, падая в темноту. В довершение всего, Андрон всей тяжестью встал на левую ступню, и, охнув, повалился на велосипед, давя спицы. Ему уже было все равно. Попирая коленями живую зыбь другого колеса, он сполз с велосипеда и впал в отчаянье. «Буду здесь ждать либо утра, либо смерти»,— решил он, и его пронзила жестокая обида на все человечество, бросившее его в столь бедственном положении.
Он чувствовал в темноте свою руку так подробно, как будто видел — разбухшую, набитую болью, как металлическими опилками, черную, похожую на обрубок свиной ноги для студня. О спине не хотелось и думать. Ему, честное слово, было стыдно, но от жалости к своему телу глаза застлала влага. «Мое бедное бренное тело!..»
Трудно сказать, сколько он так лежал. Ветер гнал волны шума над головой, сквозь который изредка пробивался с шоссе звук автомотора. Пролетел самолет, и где-то долго скулила собака. Бьют ее, что ли? Новый звук привлек угасшее было внимание, как будто разговаривали два или три человека. Низкий голос бубнил, а высокий оправдывался или даже пел. Потом все затихло. Снова жаловалась собака. Скулила все ближе и ближе. Неожиданно обозначились шаги по асфальту. Кто-то шел расслабленной, судя по звукам, походкой праздного человека и музыкально скулил. А где же другие люди? Ага, вот снова забубнили. Из-за деревьев показался оранжевый светлячок, который выписывал в густой темноте кренделя довольно высоко над землей. К Андрону неверным шагом приближался человек-оркестр с куревом во рту. Вот-вот он должен был наступить на Андрона, а если нет, пройти мимо. Как-то нелепо он здесь разлегся. Андрон подобрал ноги и, путаясь в полах штормовки, полез в карман за фонарем. Человек как раз был против него, когда его качнуло в другую сторону, и он проплыл мимо, чему-то некстати засмеявшись. Потом весьма кстати запнулся и выругался. Андрон услужливо посветил ему в ноги. Ноги в расклешенных брюках сделали по инерции еще два шага и встали. Стали разворачиваться в три приема, как у начинающего танцора в вальсе. В сторону упал сигаретный светлячок, сея на лету искры.
— Кто еще там? — спросил молодой, осипший от пения голос по-узбекски. Ничего другого он спросить не мог. Голос был озадаченный, но не испуганный. Андрон посветил на себя, потом на велосипед и снова на человека.

                АБДУКАХАР МАМЕДОВИЧ

Это был рослый парень в распахнутом длинном пиджаке с испачканными известкой рукавами, похожий на того, что вчера столь расточительно торговал на ошском базаре дынями. Под мышками он держал два здоровенных арбуза, отчего вид у него был вызывающе мирный — эдакий ферт. Он приблизился, и один из арбузов оказался дыней. От взгляда на нее у Андрона прервалось дыхание.
— Турист, да? — спросил парень, подходя.
— Турист, — подтвердил Андрон с жалкой ухмылкой. — Не продадите арбуз или дыню? Пить хочу смертельно!
— Сомы есть? Нет? Давай десять рублев, — не раздумывая ни секунды, сказал парень и протянул дыню. Андрон положил светящийся фонарь на колени и осторожно потянулся к ней.
— Ты что, больной? —спросил парень.
— Да так, расшибся маленько, — пояснил Андрон. — У вас нож есть? А то мой в пещере остался!
— Есть пичок, — он начал поспешно лазить по карманам, перекладывая арбуз из руки в руку.
Из кармана вытащил маленький перочинник и отвел расхлябанное лезвийце. Сел на корточки, перегнулся через арбуз, лежащий у него на коленях, и ловко вскрыл дыню. Разделил половину на дольки и одну протянул Андрону, едва не упав на него при этом. Андрон в ужасе прикрикнул на него:
— Осторожней! — и даже толкнул в мокрую от дынного сока руку. Потом, неловко приняв из нее кусок плода, буркнул смущенно:
– Спасибо, сейчас достану деньги, — и впился ртом в нежную мякоть.
 Узбек, держа наготове второй шмат, сказал:
— Денег не надо. Ешь так. Я тебя буду угощать.
Определенно, это был тот самый – вчерашний!
Андрон, пожирая и этот кус и уже глядя на третий, прочавкал:
— Спасибо, зачем? У меня есть деньги.
Только что расслабленный и благодушный молодец вдруг начал наливаться обидой, потом гневом и дошел до ярости:
— Ты что, думаешь у меня нет? Вот, вот, еще хочешь?..
Из всех карманов на тропу посыпались смятые денежные знаки. Андрон подавленно молчал. Парень смотрел на него некоторое время, как кинобасмач на израненного комиссара, потом его темные глаза отразили всю гамму чувств, но в обратном порядке, и дошли до конфуза. Он залопотал, загребая сомы и рубли.
— Я же сказал тебе — буду угощать... Ты больной, ешь еще. Я сегодня после обеда кавунов продал сто кило. Половина гулял, половина домой несу, — и продолжал с хвастливой беспечностью, — отец меня ругать не будет. Хоть и все пропью. Он меня сильно любит. Я один сын у него. Он меня сейчас очень ждет. Вставай, пойдем к нему — дорогой гость будешь.
Приглашение было настолько же приятно, насколько не было неожиданным — в подобной ситуации, как выразился днем Фред, каждый «нормальный герой» поступил бы так же. Тем не менее, Андрон колебался.
Скорее, он хотел изобразить колебание, ибо знал неуклонный характер восточного гостеприимства, лишенный европейской щепетильности, когда вежливая пауза при ответе рискует из деликатности быть принятой за категорический отказ. Не успел он промолчать и пары секунд, как узбек ухватил его под спину и изо всех сил потянул вверх. Андрон опять завопил:
— Остор-рожнее! — и они встали на ноги.
Узбека звали Абдукахар Мамедович, но, щадя Андрона, он просил называть себя Аликом. Пока они шаг за шагом подвигались к дому его отца, он рассказывал о себе. Побуждали его к этому не только вино или открытость, свойственная южному характеру, но особенно восхитившее его сходство их судеб.
— Я знаю, как тебе больно,— говорил он,— я тоже со скалы падал. Меня отец спасал. Тебе сколько лет? Тридцать? И мне двадцать семь. И я тоже не женатый. Ты в армии был? В Германии? Я тоже далеко служил. На Дальнем Востоке. Я тоже сам попросился — очень путешествовать люблю!
В отличие от Андрона, то, что он до сих пор не был женат, его страшно тяготило. Он снова и снова вспоминал об этом. Наконец, Андрон спросил прямо:
— Чего ж не женишься?
— От меня невеста ушла, — со щемящей простотой сказал Алик.
— Как так?
— Три года назад. Я тогда вино не пил. Борьбой занимался. Техникум кончал. Я ее очень любил, а она меня не очень. Она тоже русская была. Я ей говорил: «Давай поженимся, очень любить буду». А она говорит: «Что, Алик, калым, что ли готов?» Я ей говорю: «Зачем калым? Я тоже против. Мы лучше во Францию туристами поедем». Она говорит: «Молодец. Доставай путевки». Я почти достал, а она говорит: — «Что ты, Алик, я пошутила. Я за другого замуж выхожу». Он у нас врачом работал. На три года старше меня. Я говорю: «Ты, наверное, обманываешь?» Она говорит: «Нет, уже заявление отдали». Я говорю: «Тогда я со скалы прыгну». Она не поверила, сказала: «Врешь, не прыгнешь». Я даже заплакал. Залез на скалу, стал спиной, руки сделал на груди вот так, и упал задом вниз.
— Высоко там было? — с опаской спросил Андрон. Рассказ, признаться, подействовал на него удручающе. — И что ты почувствовал?
— Голова закружилась. И больше ничего. Я шесть суток без памяти был. Потом месяц в больнице лежал и два месяца дома. А они в это время поженились. Ибрагим меня хотел лечить, но я его прогнал. Она три раза приходила, прощения просила. А потом они уехали.
— И кто тебя лечил?
– Отец. Он переломы костей хорошо знает. Он тебя быстро вылечит. От горьких воспоминаний Алик расчувствовался и как будто еще больше опьянел. Он поминутно норовил сграбастать Андрона в объятия — тот остерегался.
— Андрон, —говорил он с подъемом. —Мы тебя вылечим. Ты живи у нас, сколько хочешь, а потом мы вместе поедем. Хочешь на велосипеде, хочешь, возьмем машину. Я тебя в Хиву отвезу. Аральское море покажу. Надоело мне дома. Надоело кавуны продавать! Я тебя сразу полюбил. Мы с тобой путешествовать будем!
— А как потом? — спросил Андрон, начиная верить. — Когда вернешься, что будешь делать?
— Потом на работу пойду. Я строительный техникум совсем чуть-чуть не кончил. Я три года отцу дома помогаю. Уж хватит совсем. Я когда из дома ухожу, отец боится. Сказал: «Сиди дома, денег хватит». Только на базар выпускает. А мне продавать надоело.
— Много вы за арбузы выручаете? — полюбопытствовал Андрон и, видя, что его не поняли, спросил иначе:
— На сколько рублей в год  арбузов продаете?
– У нас нет тарвузов, у нас кавуны. Тарвуз я для отца купил, ему врач велел.
 Пока они разбирались, что кавуном по-узбекски называют дыню, а тарвузом – арбуз, роща кончилась, и мамедов дом, освещаемый раскачивающейся плошкой, стал рывками, в такт фонарю, наползать на них.
— Э-ге-гей! Ота! Она! — заорал Алик.
Сейчас же на крыльце возникли Мамед с женой, следом выскочила давешняя девушка-подросток. Кто бы мог подумать, что вечером так скучают по человеку, ушедшему из дому не далее, как утром! Мамед любовно смотрел на сына снизу вверх, пожимая ему руку, потом мать поцеловала его, пригнув за голову, потом сестренка, подпрыгнув, повисла на рослом брате. Причем каждый из них не только сам стремился прикоснуться к нему, но и с удовольствием смаковал встречу с ним своих близких. На Андрона никто не обращал внимания. Но Алик не забыл о нем. Высвободившись из объятий, он отдал арбуз матери и быстро заговорил по-своему. Повел рукой в сторону Андрона и закончил торжественно:
— Ота! Этой мой друг Андрон.
Лицо Мамеда осветилось лучезарной улыбкой, и он ринулся к нему. Андрон, сросшийся с велосипедом, силился улыбнуться в ответ. Ничего философского он теперь в Мамеде не замечал. Напротив, Мамед был, скорее, суетлив. Двумя руками пытаясь оторвать Андрона от велосипеда:
— Друг моего сына — мой сын, — начал он. — Проходи в дом, это твой дом. Я тебе ота, а моя хотин — она.
При этих словах мать тоже заулыбалась и коснулась руки Андрона. Отец с сыном отняли у него велосипед и осторожно повели, почти понесли Андрона в дом. Алик что-то говорил, отец сокрушался. Об утренних наставлениях он пока не сказал Андрону ни слова.


                ОСМОТР

Его усадили на очень низкий топчан на веранде и начали обкладывать подушками, которые непрерывно подносили мать и дочь. При этом младшая каждый раз смотрела на Андрона испуганно-сияющими глазами. Появились таз с горячей водой и полотенце — в этом доме не боялись возиться с ранеными. Наконец, новый отец стал стаскивать с Андрона штормовку. Андрону показалось, что он делает это без должного уважения к его ранам, во всяком случае он застонал.
— Ничего-ничего, терпеть надо. Сейчас больно будет. Сейчас суяклар смотреть буду. Целый кость или нет.
Непрерывно лопоча, как делают это детские врачи, он легкими движениями горячей мокрой тряпки обтер грузную, безобразно распухшую руку и, не обращая внимания на андроновы корчи, вцепился в нее, как клещами, повыше и пониже локтя и стал проминать жесткими пальцами опухоль, подбираясь к суставу. Андрона бил озноб. Он, лязгая зубами, с ужасом взирал на процедуру. Ежесекундно ему хотелось прекратить пытку, тем более, что он не был уверен в ее необходимости. Но движения Мамеда были преисполнены такой гордой уверенности и знахарской наивности, что Андрон не решался прервать его. Осмотрев руку, Мамед радостно возвестил, что кости целы, и стал помогать Андрону переворачиваться на живот. Наконец, они получили возможность увидеть спину. Бог весть, что они там увидели, только мать охнула, девчонка взвизгнула, Алик все время с одобрением следивший за отцом, чертыхнулся по-русски. Мамед поцокал языком.
— Что там? — спросил Андрон оловянным голосом.
— Ничего-ничего. Терпеть надо — смотреть буду... — а дальше по-узбекски забормотал знахарь. По его сигналу Алик навалился гостю на плечи, и Мамед начал проделывать у него на спине жестокие манипуляции. Промыв обширную рану, долго пальпировал вокруг нее и вдоль хребта, внимательно обкатывал каждый позвонок, спрашивал:
— Как, больно?
Андрон согласно мычал в подушку. Наконец, Мамед провозгласил:
— Слава Аллаху, очень хорошо! Сейчас мы будем кушать, а хотин будет делать доривор... Абдукахар, как это?
— Андрон, ты не бойся! Отец тебя вылечит, — взялся переводить Алик. — Сейчас мы покушаем, а мать будет делать лекарство. Мазь такая — очень помогает.
 
                ЗАЗДРАВНЫЙ ТОСТ

Андрону помогли принять полусидячее положение, накрыли ватным одеялом. Рядом уже стояло блюдо, на котором розовым курганом парил плов. Саида, так звали девушку, принесла лепешки, вышла и вернулась с блюдом винограда. Каждый раз, подходя, она бросала на Андрона взгляд столь же застенчивый, сколь пристальный и пытливый. Она была симпатичная, рослая, на вид лет семнадцати, с чистым лицом и густыми сурмлеными бровями. Выйдя последний раз за чем-то, она вернулась и скромно устроилась где-то за их спинами. Но из-за ее взгляда, пристально устремленного на мужчин, Андрону казалось, что их вокруг чаши четверо:
— Начинайте кушать! — тихо и чуть торжественно пригласил хозяин. Алик перебил его:
– Ота, у нас гость, а у меня есть вино! Можно, достану?
Мамед поколебался и благосклонно кивнул седеющей головой. Алик сходил к вешалке и принес бутылку вермута. Сайда уже ставила возле них граненые стаканы:
— Отец не пьет—ему нельзя,—объяснил Алик, разливая вино,—но сегодня можно.
Он требовательно взглянул на отца. Мамед послушно поднял стакан и заговорил. Его медленный тост был, разумеется, за гостя, за аллаха, в которого теперь верят не так, и который, тем не менее, привел Андрона в их дом, за здоровье, которое они непременно вернут ему, и кончался туманными рассуждениями, что добро, если оно бескорыстное, непременно отплатится. На последних словах он почему-то оглянулся на дочь, с благоговением внимающую ораторскому искусству отца. Алик одобрительно кивал, вертя стакан в руке. Андрону после пережитой экзекуции и в ожидании новой ни выпивать, ни тем более есть совсем не хотелось. Жажду же он утолял, непрерывно и, наверное, невежливо отрывая по ягоде от кистей на блюде. Наконец, тост кончился, и Мамед, содрогаясь, выпил. Остальные следом. Вино было средней паршивости.
— Начинайте кушать, — сказал Мамед, — и все взяли ложки.
Андрон, держа ложку в левой руке, через силу ковырнул пару раз, чтобы не обижать хозяев. Они ели тоже без особого аппетита.
– Ты не смотри, ты хорошо кушай, — угощал Алик, — я не очень голодный. В ошхоне манты ел. Отец тоже много не может. Совсем больной.
– Что с ним? Что с вами, Мамед?
Отец с осуждением взглянул на сына. Алик начал уклоняться:
— Совсем не ест, видишь, какой худой стал?
Андрон посмотрел на изможденного Мамеда, хотел успокоить:
— Почему худой? Жилистый. А к чему лишний вес?
— Не лишний, — обиделся за отца Алик.— Ты знаешь, какой он был? Сто десять кило.
— Что, весом? — не понял Андрон.
— Да, мой вес,— твердо сказал Мамед, расправляя иссушенную грудь.
— А сейчас шестьдесят нет,— горько и даже осуждающе сказал Алик. Мамед поник.
— Он раньше сямый сильный в Нараване был. Меня одной рукой поднимал. Мамед, потупившись, кивал головой.
— И давно вы заболели? — спросил Андрон сострадательно.
— Два года уже,— сказал Алик, сурово взглянув на отца. Андрон чего-то не допонимал. Алик молча разлил остатки вина. Мамед покорно взял стакан. Андрон тоже поднял и сказал:
— Дорогие хозяева: здоровье — залог счастья. Я выпью за ваше здоровье, Мамед, и твое, Алик.
Мамед нежно посмотрел на сына, потом точно так же на Андрона:
— На здоровье, мой сын Абдукахар! На здоровье, мой сын Андрон! — Дрожа стаканом, он выпил. Наконец, вино оказало на Андрона свое действие. Не опьянило, а расслабило. Он вдруг почувствовал себя дома. Боль и страх отодвинулись, доверие и нежность возобладали в нем: «В доме какая-то беда,— думал он.— Я, кажется, могу им чем-то помочь. Я даже мог бы породниться с ними, если бы они захотели. В конце-концов, Саида красивая девушка. И глаза у нее пытливые и умные». Он оглянулся. Она отвела глаза и вспыхнула. Это его необыкновенно умилило. Именно так она и должна была сделать, чтобы ему стало хорошо и уютно.
Она встала, подошла к ним и тихо спросила о чем-то у отца. Он ответил. Она унесла блюда и бутылку. В дверях оглянулась. Захмелевший Мамед любовно проводил ее взглядом.
— Саида. Хорошая дочка! Сейчас чай будет.
— Она учится? — спросил Андрон. Мамед будто ждал этого вопроса.
— Лучше всех учится. Алочи!
— Отличница, — подсказал Алик.
— Будет в институт поступать.
— В какой?
— В Москву хочет.
– В какой институт?
– Не знает еще хорошо.
— А зачем так далеко?
— Здесь, Андрон, Кыргызстан... Понимать надо.
— Неужто затирают? — догадался Андрон.
— Здесь узбеку поступать трудно. Денег много надо. Ты в Москве живешь. Помочь можешь? — интересно, что он имеет в виду?
— Подумать надо. Чем она интересуется?
– Всем интересуется.,
Андрон не успел этим восхититься — вошла Саида с чайником и пиалами в руках.
– Сингилча,— взял ее за локоть Алик и стал что-то говорить, поглядывая на Андрона. Он услышал слово «Москва». Саида вся зарделась. Глядела на Андрона.
– Саида,—обратился он к ней. Она болезненно напряглась, —Скажи мне, Саида, ты в какой институт хочешь поступать? Технический или гуманитарный?
Она несколько секунд смотрела на него, потом оглянулась растерянно на брата. Мамед сказал:
— Она еще плохо говорит по-русски.
Алик добавил успокоительно:
— Все понимает, разговаривает только плохо.
– Как же она думает в Москве сдавать экзамены?
– Мужчины замялись. Андрон сказал:
– Сдавать все равно придется, причем обязательно на русском языке.
Вошла мать с тазом в руках. Поставила его возле Андрона и стала слушать. В тазу парила бурая, крепко пахнущая жидкость. Пока Андрон рассказывал, что помнил о вступительных экзаменах и о том, что остановиться она сможет у него, все уважительно молчали, а он принюхивался к тазу. От него пахло йодом, горьким миндалем, еще чем-то. Когда он стал говорить, что срочно надо осваивать русскую речь, что Саиде нужно быстрее определиться, нельзя так, чтобы «всем интересуется», надо выбрать, а времени осталось совсем немного — полгода, ну чуть больше, его перебила мать. Она первая вышла из оцепенения и что-то сказала остальным. Алик сказал:
— Почему полгода, Андрон? Четыре года осталось. Андрон смотрел на него, не мигая.
– Четырнадцать лет девочка, — сказал Мамед.— В восьмой класс пришла.
У Андрона прямо отлегло от сердца:
– Ну, тогда все в порядке. Еще есть время.
— Есть время. Завтра говорить будем. Лекарство горячий должен быть, — сказал Мамед, засучивая рукава халата. Мать с дочерью вышли.
— Ты лучше терпи! — он осторожно потянул Андрона за правую руку, упер ее ладонью к себе в ключицу, обмакнул полотенце в дымящийся отвар и шлепнул его на лиловую опухоль. Андрон заскулил и начал извиваться, но Алик нежно и крепко его обнял, прижал левую руку тесно к туловищу — от греха подальше. Мамед безжалостно мял опухоль через раскаленную тряпку, которую он то и дело опускал в таз. Было так горячо, что он сам морщился и шипел сквозь зубы. Горячие струйки стекали вниз. Под Андроном образовалась лужа. Тихо и настойчиво Мамед на двух языках уговаривал его терпеть, внушал, что так нужно, что чем больнее, тем лучше. Андрон молча сучил ногами, изо всех сил стараясь не пустить их в ход. В течение нескольких минут это ему удавалось. Все же в конце концов он слегка лягнул Мамеда, и даже стыдно не сделалось. Мамед тоже почти не обиделся.
— Слабый. Мало терпел, — сказал он ворчливо, накладывая на руку марлю с вонючей мазью. Сверху обмотал это сухим полотенцем. Полюбовался на культю.
— Поверни спину, — приказал Андрону.
— Давайте передохнем чуть-чуть! — взмолился тот. «Мучители» отвалились. Помолчали с полминуты.
— Ну как, будешь еще один в горы ходить? — спросил Мамед, улыбаясь глазами.
— Если жив буду, постараюсь поумнеть, — отшучивался Андрон невесело.
— Жив будешь! — заверил Мамед.— Через три дня крепкий будешь.
— Я не за кости, я за внутренности боюсь, — признался больной, — не отбил ли почки?
— У нас в гарнизоне один футболист на спину упал, здорово ушибся, — перебил Алик, — встал и весь второй тайм играл, два гола забил. Потом в санчасть пошел и там ночью умер... — Он еще что-то хотел добавить, да Мамед прикрикнул на него, а гостю сказал:
— Ты его не слушай. Абдукахар сегодня глупый немного. Наш дори очень хороший, весь болезнь вытягивать будет. Ты скажи, как такой сделался?
— Из пещеры без веревки спускался. Ребята раньше ушли, которые мне пещеру показывали, ваши старые знакомые из Андижана. Ну те, которым вы когда-то рассказали про старуху — дочь купца. Как вы их в пещере забыли...
Мамед вспомнил, заулыбался:
— Я так сказал, чтобы боялись, чтоб один не ходил.
— А вы сами-то один ходили?
— Я не такой был. Я камни, как свой дом, знаю, — («А дом-то запущенный!» — мелькнуло в голове у Андрона). — Видел, какой богатый пещера? Дальше еще лучше есть, только маленький. Я бола, мальчик совсем ходил. Про нее никому не скажу. — Улыбнулся невесело. — Буду опять, как мальчик, опять схожу.
«Лучше не стоит»,— едва не сорвалось у Андрона с языка.
Мамед окунул пальцы в жидкость, сказал что-то в дом. Оттуда послышалось женское утвердительное:
— Мм...
— Давай спина, — сказал хозяин. Отступать было некуда. Андрон стал медленно перекатываться. Вошла мать с кувшином и полотенцем. Вылила в таз, попробовала пальцами — горячо. Отряхнула их. Алик тоже попробовал. Мамед опустил полотенце в таз — это Андрон уже по звуку определил. Алик положил ему на ноги подушку и лег на нее грудью. Левая рука была под животом, так что Андрон стал совершенно беспомощный.
— Ты лучше терпи,— сказал Алик, — я тебе ноги теперь держать буду.
— Я вас сильно стукнул? — спросил Андрон Мамеда, — Вы уж...— он не успел извиниться за свою правую ногу.
— Я не обижаюсь. Ты больной. Мой ухилча Абдукахар совсем слабый был — он очень больно дрался. Я ему анаша давал, чтобы хорошо терпел.
— Очень помогало? — спросил Андрон.
— Без анаша совсем трогать не давал.
— Мне бы, наверно, одна затяжка тоже не помешала, — наивно сказал больной, пытаясь использовать любой повод для проволочки. Мамед молча мешал что-то в своем тазу. Полагая, что он раздумывает над его просьбой, Андрон заговорил настойчивее:
— Мамед, дорогой, всю жизнь мечтал испытать этот самый кайф. Страшно хотелось попробовать. А сегодня сам бог велел...
Мамед заговорил неожиданно горячо:
— Мой сын, Андрон, ты мой гость, но не надо просить, пожалуйста! Курить анаша очень плохо. Лучше не надо пробовать, я очень прошу! — Его голос выдавал такое волнение, что Андрон, сминая ухо о подушку, покосился на него из-за плеча. У «философа» было совершенно потерянное лицо. Он закашлялся, прикрываясь трясущейся рукой. Алик что-то быстро и успокоительно сказал ему, а Андрону:
— Держись, Андрон!
Сейчас же ему на спину плюхнулось раскаленное полотенце, а сверху в него уперся Мамед дрожащими руками. Боль была адская, когда он месил спину, как тесто. Но то ли от того, что ноги держали, то ли, что можно было жевать подушку, или просто привык терпеть, но эту процедуру Андрон переносил значительно легче. Минут этак через десять Мамед, совершенно измученный, наложил прохладную мазь и замотал поясницу полотенцем и бинтом.
— Давай теперь нога,— сказал он, отдуваясь и промокая лоб одеялом,— видимо, спешил, пока были силы.
– Нога у меня в порядке — уже почти не болит,— нагло соврал больной. Терпеть еще и ногу было свыше сил. А может, хотел, чтобы уговаривали. Опять же где-то глубоко таилось подозрение бесполезности переносимых страданий — он терпел их отчасти ради хозяев. Умаявшийся Мамед не стал настаивать. Андрона осторожно оттащили в сторону и перестелили заново постель, конечно, подшучивая над огромной лужей под ним. Он хотел поддержать шутку, но язык плохо слушался. Он катастрофически слабел. Последние силы уходили, как вода из бурдюка, и он сам, как худой бурдюк, опадал и сплющивался. «Уж не умираю ли я, чего доброго»? — пришла вялая  мысль.

                СТАРЫЙ ЛИР

— Бу-бу-бу, — доносились к нему, как сквозь толщу воды, слова Алика. Он напрягся — Алик стелил себе рядом и разговаривал:
 — Ты, Андрон, молодец. Здорово терпел. Ты мне ничего не говори. Ты сейчас, как мертвый, я тоже такой лежал.
Он наклонился совсем низко и неожиданно погладил Андрона тяжелой рукой по заросшей щеке.
– Ты говорил, подкурить хочешь? Я тебе анаша достану. Ты завтра совсем хорошо терпеть будешь.
– Андрон пробормотал:
— Спасибо, Алик!
В двери показался улыбающийся Мамед. Алик продолжал:
— Я тебе много не дам, полкосяка только. А то с первого раза плохо будет. Ты мне совсем брат стал, я отвечаю. Попробовать хватит. А потом мы уедем. Вместе послезавтра уедем. Я сам путешествовать люблю. Продавать кавуны не хочу. Пусть ота сам продает.
— Ммм...— мычал Андрон, как полагал Алик, согласно. На самом деле Андрон хотел обратить его внимание, что вошел Мамед, и стоит сзади. Он стоял в белой холщовой рубахе, слушал бормотанье сына, и улыбка, вынесенная к ним из комнат, постепенно стала существовать отдельно. Потом она стала стекать вниз от аристотелевского лба с запавшими висками по вертикальным складкам щек к небольшому плохо бритому подбородку. Лицо его стало грозным и жалким одновременно — назревала буря. Алик обернулся в направлении Андронова взгляда и оторопел. Мамед негромко и отрывисто спросил его, как будто переспрашивал. Алик, поколебавшись, ответил коротко и несколько громче, чем следовало в нормальной беседе с отцом. Мамед буквально пошатнулся. «Как Лир в плохом театре», — подумал Андрон и почувствовал жгучий стыд, как будто подсматривал в замочную скважину и записывал, и был застигнут врасплох. Но деться ему было некуда, он только прикрывал глаза, когда на него оглядывались или упоминали его имя. Мамед говорил гневно и жалобно. Казалось порой, что он сейчас ударит сына. Алик отвечал коротко и как-то резонно. Иногда только отрицательно мотал головой с упрямым и одновременно виноватым видом. Андрона, невольного зрителя, это упрямство раздражало, а Мамед в споре казался хоть жалким, но правым. Вдруг он сорвался и закричал обиженно и горько и несколько раз ударил сына, но тот прикрылся, и он бил его морщинистой ладонью по здоровенному локтю и, наверное, сильно ушибался. Потом он взглянул на Андрона, и — ох, ты боже мой! — в его глазах была ненависть. Андрон, наверное, выглядел затравленным, потому что Мамед отвел глаза и вдруг начал кашлять. Кашель нарастал, он бил и складывал его пополам, рвал его горло. Розовая пена выступила на губах, он утирался желтой ладонью. Прибежала мать и что-то резкое на ходу говорила сыну, держа руку ладонью кверху и качая ею, как бы требовала от него подаянья. Она увела, почти унесла мужа. Он шел на неверных ногах рядом с дородной и легкой на ногу женой, как больной ребенок. В дверях их встречала совсем юная женщина. И тоже по-матерински протягивала к нему руки, не глядя на Алика с Андроном, даже не вспомнив о них. Дверь закрылась. Алик молча прикорнул рядом, шумно сопел.
— Зачем ты так с отцом? — Спросил Андрон шепотом. Алик повернул к нему голову, спросил безучастно:
— Что говоришь?
Андрон повторил и пожалел об этом. Алик привстал на локти и заскрипел зубами, глядя ему в лицо. Бешенство зрело в нем. Снова, как на тропе, Андрону стало жутко.
– Как я с отцом? — зашипел Алик сквозь зубы. — Что я ему сказал? А что он говорит, ты знаешь? — рука его рубила воздух над андроновым горлом. Андрон молча следил за ее движением. Алик перестал махать, а просто держал руку поднятой ребром, как семафор или домоклов меч.
— Он мне сказал: «Никуда тебя не отпущу», — продолжал Алик. — Сказал: «Занимайся своим делом». Я говорю: «Продавать — дело? Андрона вылечим — я с ним уеду». Он говорит: «Куда поедешь — вино пьешь, остановиться не можешь». Я сказал: «Ота, ты сам наркотик, а мне что делать? Совсем уеду! К Андрону в Москву поеду». А он говорит: «Я умру скоро, а мать и сестра одни останутся!» Собакой назвал и ударил. — Алик заплакал. Его рука опустилась Андрону на плечо. Андрон боялся пошевелиться. Спросил тихо:
— Что делать будешь?
Алик потерся о подушку лицом, сказал:
— Не знаю, что делать. С тобой все равно поеду. Потом обязательно вернусь. Отец нас проклинать будет. Он меня так сильно любит — из-за меня анашу курить начал, прямо с ума сходил и, видишь, какой стал, совсем пропал.
Алик сел, свесив ноги. Смотрел вниз остекленевшими глазами. Потом сплюнул через стиснутые зубы. Плевок шлепнулся гулко — внизу стоял таз. Потом куда-то пошлепал босиком, и свет погас. Заскрипел топчан. Алик поправил на Андроне одеяло и придавил сверху рукой, чтоб не сползало. Дыша полынным перегаром дешевого вермута, бормотал, как сквозь вату:
– Ты спи. Послезавтра здоровый будешь, и мы поедем. Сейчас спи и завтра спи. Много спи... Спи... Спи...

                КРОВОСНАБЖЕНИЕ

Всю ночь Андрон не спал. Так, во всяком случае, ему казалось. Подремывал и лежал. Лежал в полном смысле этого слова, всеми частями и структурами тела. Он чувствовал всю его многослойность, тяжесть отдельных слоев, тиранящих нижние этажи. Тяжесть отождествлялась с болью, и он впервые в жизни почувствовал, как вездесуща эта тяжесть, как крепко она вжимает тело в мягкое ложе и наоборот — проминает тело до самых основ, до каркасов.
Он следил, как живые струи, пульсируя, пробиваются через сплющенные тяжестью верхних слоев сосуды, а когда струйкам не хватало напора, они тыкались острыми слепыми головками, как червяки в банке с землей, — с таким же трогательным и жалким упорством. Тогда какая-нибудь часть тела затекала, и он чувствовал, как она медленно теряет связь с жизнью и с болью, медленно отмирает. Боль была жизнь, и немеющая часть начинала томиться, просить пощады. Он, не меняя положения, чтобы не застонать ненароком, приподнимал чуть-чуть тот участок, где увязла кровь, и она благодарно, казалось, даже урча, бросалась к обесточенной области, заполняя с деловитой заботливостью каждую её малость. Он сквозь дрему играл в незнакомую ему до сих пор хлопотливую игру, которую можно было назвать «кровоснабжение», или лучше так: «сладость жить, оживая». Видимо, Андрон все же периодически засыпал и тогда, наверное, терял контроль над собой, кряхтел и стонал. Алик заботливо, как самый нежный родитель, не просыпаясь, поправлял на нем одеяло и начинал баюкать, хлопая по нему тяжелой рукой и бормоча что-то на своем языке. Андрон вздрагивал, просыпался и терпеливо ждал, пока Алик со своей заботой угомонится. Процедура была болезненной, но не раздражала Андрона. Он очень любил Алика в эти минуты. Хотя пострадавшим был Андрон, он испытывал к Алику благодарно-покровительственное чувство, позволяя открыто жалеть его, Андрона, и заботиться о нем. Алик со своей нерастраченной отцовской нежностью — многие его ровесники давно уже многодетные отцы — казался ему ребенком, и он вверял ему себя ненадолго в качестве сына. Но вот Алик затихал, и Андрон снова оставался один со своими болями и страхами. Он еще опасался за свою жизнь и думал о возможных последствиях.
Если почки и вправду отбиты, сколько ему осталось? Он представил их себе, какими они изображены в медицинском атласе — аккуратными овальными органами, с виду такими бодрыми и исполнительными. В другой раз они являлись в виде развороченного черного ливера, какой отдали собаке в прошлом году на медвежьей охоте. Он спрашивал их: «Ну, как вы там, насколько вас еще хватит, если вы отбиты и оторвались от своих трубочек? Протяните хотя бы до утра, а там вами займутся», — они не отзывались. Их молчание обнадеживало.




                ПЬЯНЫЙ СЛОН

Под утро Андрон очнулся от сигналов очередного пролежня и заметил, что что-то случилось. Силился определить — внутри или снаружи.
Поднялся странный для этих краев штормовой ветер. Он раскачивал старую чинару, и та угрожающе скрипела над домом, грозя раздавить его вместе с обитателями. Как пьяный слон, ветер носился по роще, а когда вылетал, было слышно, как он пыхтит, натыкаясь на стены дома, и те вздрагивают от его напора. А если и вправду чинара рухнет, успеет Андрон выскользнуть из-под обломков? Раньше бы он этом не сомневался. Как свойственно очень здоровым и физически самонадеянным людям, он даже в самолете представлял себе катастрофу с благополучным для него лично исходом. Он пошевелился и вынужден был признать, что на сей раз беззащитен, как ребенок. Открытие не расстроило его, напротив, успокоило или, лучше сказать, умиротворило. Он вверил свое беззащитное тело стихиям, сказав себе, или, может быть, им: пусть будет, как будет. И сразу доверие к темным и могучим силам природы, щадящим малую жизнь внутри дома, слилось с нежностью к приютившим его в эту нескончаемую ночь, чье дыхание наполняло дом изнутри и противостояло свирепствовавшим духам ночи снаружи.
Доверие и нежность слились в нем и все росли и росли. Шум тоже нарастал, перерос в реактивный рев — даже уши заложило. Тело отозвалось на него болью, но боль была теперь без примеси страха. Андрон уже был уверен, что за что-то Природа помиловала его, что смертный приговор заменен пожизненной благодарностью в ее честь. Рев ветра за стеной был напоминанием о ее могуществе и милосердии. Острые струи холода прорывались в щели веранды, лизали лицо и открывшиеся из-под лоскутного одеяла плечи. Андрон не хотел шевелиться. Алик укрылся с головой — слышно было его всхлипывающее дыхание. Андрону сквозняк представлялся холодным дыханием смерти, верноподданнически старающейся лизнуть его на прощание, подобно тому, как шакал торопливо лижет раны неожиданно начавшего приходить в себя человека, прежде чем с обиженным кашлем скроется в темноте. Андрон чувствовал себя в ночи посредником между живыми существами и могучим великолепием неживой природы. Он причастился заветнейшей тайне бытия, или, если хотите, небытия, и теперь, когда первый ужас прошел, осталась радость невообразимой и, наверно, незаслуженной удачи. Впрочем, все радости вселились в него сейчас, распирая грудь, кружа дыхание, и, среди прочих, радость испытывать такие простые чувства, как боль, нежность, доверие... «Уж не истерика ли это?» — мелькнула стыдливая мысль, но он уже захлебнулся от безмерной радости и, как утопающий пэр забывает, наверное, о приличиях и орет, как извозчик, он стал орать, правда, шепотом, в гремящую предрассветную темноту: «А-а-а-а...» Он чувствовал себя исполинским оркестром, исполнявшим в ночи неслыханную симфонию. Название он нашел ей тут же и безошибочно: «Это сумасшедшее счастье жить».

                ПИГМАЛИОН

Под утро ветер стал утихать, но, кажется, зашлепал дождь. «Редкие и очень тяжелые капли», — определил Андрон и сразу вспомнил про таз, стоящий на полу. Сообразил, что нужно немедленно встать, иначе случится грех. Жестокая необходимость совершенно вытеснила ночной пантеистский восторг. Он осторожно пошевелился — увы: боли остались. Представил себе весь путь сползания — страшно стало. Полежал с закрытыми глазами — собирался с силами. Потом рывком сбросил свое тело с топчана и еще в воздухе ахнул: «Ай да бальзам!» Да ведь он же здоровехонек! Прямо волшебство какое-то! Правда, открытие омрачалось маленькой неприятностью: когда упруго приземлился, обнаружил, что желанного таза нет на месте. Огляделся: где же он, проклятый? Нету. Выйти на улицу он не имел права. Никак не мог сообразить почему, но знал это точно. А таз где-то здесь. Он посмотрел зачем-то вверх и обнаружил, что таз благополучно висит на цепке на манер церковного паникадила. Вот олух! Что с башкой? Забыть, что так принято на Востоке! Он полез по шаткой стремянке вверх, почти с цирковой легкостью оказался под самым потолком над тазом и — наконец-то!... О, радость бытия! О, это бесконечное предутреннее таинство.  Нескончаемое блаженство!!! Но облегчения почему-то не наступало. Неужели и вправду что-то с почками? Ведь эдак он весь изойдет, скоро кончится, истечет, исчезнет. Эта мысль так напугала его, что он потерял равновесие и начал падать вместе со стремянкой прямо на таз. Попытался уцепиться за цепь, но она потянулась, утончилась, как паутина, и он с грохотом рухнул на каменные плиты пола. Страшно вздрогнув, Андрон замычал — спина отозвалась сухой болью. Приоткрыл глаза. Он по-прежнему лежал на топчане, у него в ногах рядом с ложем смутно маячила тщедушная фигура в белом и, кажется, глядела на него. Услышав стон, Мамед осторожно отодвинул таз ногой и на коленях медленно пошел по топчану между Андроном и Аликом, глядя на спящего сына. Тот дышал ровно и мощно, изредка всхрапывая. Потом повернулся к Андрону. Андрон быстро прикрыл веки. Почувствовал, как сухие горячие пальцы на несколько секунд приникли к его лбу, потом к виску, там, где билась жилка. Судя по всему, температура и пульс были в порядке. Мамед машинально поправил на госте одеяло и отвернулся к сыну. У Алика из-под одеяла виднелись только лоб да прямые спутавшиеся волосы. Мамед слегка оттянул одеяло и долго сидел, низко согнувшись, глядя в лицо сыну. Быстро светало. И было видно, как он смотрел. И какое у него самого было при этом лицо — изможденное, поросшее седой щетиной, оно излучало свет!
Лицо старика выражало такую огромную, неестественную любовь, такую болезненно незащищенную, что любой взгляд со стороны являлся непристойным, просто неприличным вторжением — Андрон снова закрыл глаза. Но все равно видел его лицо. Так смотрят на дитя и детище: с жалостью и восторгом. Со страхом и гордостью. Так впитывал, обнюхивал глазами свое рукотворное божество Пигмалион. Дважды давший сыну жизнь, наверно, имел право на такую любовь — этот хилый, больной старик! Андрон боялся шелохнуться, хотя подлая нужда совсем его скрутила. Чтобы отвлечься, начал считать: один, два, три... двадцать...
Вместе со счетом в нем медленно нарастало раздражение против Мамеда с его болезненной, гипертрофированной любовью к сыну. Любовь эта безусловно вредна для Алика, просто смертельно опасна, так как, лишая его элементарной человеческой свободы, разрушая его достоинство и волю, уничтожает его на корню.
Кто из них больше нуждается в помощи: больной Мамед или здоровый Абдукахар? Этого Андрон не знал.
И все же, полагал он, выручать нужно младшего, поскольку он жертва насилия. Его нужно спасать от тиранического обожания старика-отца и от собственного рабского чрезмерного послушания — клинических последствий «пещерно»-патриархального восточного уклада... Вот так!
Выручать, спасать...
Тут Андрону почудилось, что он уже где-то произносил эти слова, эти доводы, причем совсем недавно. Спасти, спасать, спасатель... Вспомнил: Фрида! Черт возьми — не он, а Фрида! Это он убеждает всех, что, вынося, спасает карстовую красоту — от «чайников», случайностей, разрушительного действия времени, чего там еще?.. А чем отличается от него Андрон, отбивающий Алика от дома? Хотя бы и невольно, одним фактом своего пребывания здесь!
Если любой сторонний взгляд казался вторжением, полным грабежом будет, если Андрон у недужного старика увезет из-под носа сына. Вряд ли Мамед переживет долгую разлуку с ним. И случись это при его, Андрона, содействии, дом останется пуст и разорен проезжим доброхотом, как пещера Чил-Устун дизайнером-мародером...
Алик заворочался и что-то пробурчал недовольно. Мамед быстро пополз задом к краю, слез с топчана, постоял и зашлепал босыми ногами в дом. Аккуратно прикрыл дверь. Андрон немедленно откинул одеяло — было обжигающе холодно. Быстро спустился на пол и, согнувшись пополам и путаясь в ослабших бинтах, заковылял к другой двери.

                HALF - LIFE 

Когда Андрон посмотрел на часы, была половина седьмого. Солнце еще отсиживалось за горами, но небо было чистехонько, и след за реактивным самолетом, летевшим на Восток, был густым и ослепительно белым. «Пилоты, наверное, работают в солнцезащитных очках». Андрон стоял во дворе в одних плавках, трясся всем телом и лязгал зубами, вокруг валялись обломанные ветви, у чинары был отломан огромный живой сук с ветками и листьями. Падая, он задел прислоненный к веранде велосипед: они лежали, сцепившись. Андрон подковылял, медленно нагнулся, с трудом разнял их. Прислонил велосипед к стене. Несколько спиц было примято, одна совсем выдавлена. Андрон выкрутил ее, определил про себя, что урон невелик, на первой же велобарахолке у шоссе восполнится, осмотрел болячки и ссадины. Рука и спина, конечно, болели, но терпимо и с легким зудом, будто он расшибся, по крайней мере, недели две назад — даже почесывались немного, вот только нога... А вообще, если б не она, он, ей богу, чувствовал бы себя прекрасно. Андрон хмыкнул, как давеча во сне: «Ай да бальзам!» Лег полумертвый, встал – вполне живой... Вернул полжизни за ночь.
«Полжизни»?!
Андрону тут же вспомнилась одноименная компьютерная игра «Half-life». В ней – задача протагониста попасть к главному, вполне достойному противнику, минуя мелких, но беспощадных злодеев... По-русски, однако, переводится с точностью до наоборот – «Период полураспада»...
Актуальное названьице...
Он достал из притороченной к багажнику сумки тетрадь и карандаш и, стараясь не шуметь, прокрался, хромая, на террасу. Джинсы и штормовку нашел на топчане, аккуратно сложенные. Надел их и восхитился. Брюки были вычищены и тщательно залатаны. Ручная работа! И когда успели? Спать не ложились, что ли? Когда одевался, топчан под ним легонько заскрипел. Алик, не просыпаясь, опустил руку на соседнюю подушку, — сладок и непрочен сон на заре. Андрон открыл тетрадку посередине и стал быстро писать:
«Дорогие мои названные отец, мать, брат и сестра! Не беспокойтесь за меня, благодаря вам я совершенно здоров и чувствую себя прекрасно. Простите, и не обижайтесь, что не смог попрощаться с вами: меня срочно ждут в мэрии Андижана, а будить вас не хочется. Желаю всем вам большого здоровья! А Вам, уважаемый Мамед, особенно, так как Вы — глава семьи, и Ваше здоровье нужно не только Вам, но и всем Вашим родным.
Дорогой Абдукахар (я правильно написал твое имя?), береги отца и мать, они у тебя – замечательные. Желаю тебе найти работу по душе, и лучше бы здесь, в Нараване.
А ты, сестричка Саида, готовься в институт. Мне кажется, у тебя все получится. Нужные пособия (на русском языке) я вышлю, только определи сначала, что тебя интересует. Обязательно нажми на русский язык, если хочешь поступать в Москве. Приезжайте ко мне и пишите по адресу...».
Он перечитал. Кажется, все правильно, хотя слегка смахивает на вчерашний тост. Подписался и приписал еще: «Огромное спасибо за то, что починили меня и мои брюки. Спасибо за все!!!»
Он вырвал двойной лист, сложил военным треугольником и — куда бы положить — потянулся к подушке. Во всех его действиях Андрону чудилась какая-то опереточность, и это его смущало.
Ох, спина проклятая! От натяжения корка на спине с треском оторвалась, и из-под нее поплыли горячие капли. А тут и Алик заворочался. Андрон подхватил кроссовки и, припадая на левую ногу, выскочил во двор. Зажмурился — солнце, словно одобряя его действия и подгоняя, выскользнуло из-за горы навстречу. Андрон спешил. Привычно переместил часы на внутреннюю сторону запястья. Быстро надел правую кроссовку, а левую привязал снизу, как римский сандалет. Мысленно Андрон уже ехал по тропе через рощу, высматривая поворот на андижанское шоссе. А там...
Предстояло еще сесть на велосипед.