Исповедь старого сластолюбца часть 1-ая

 Ю-99. Юрий Александрович “Исповедь старого сластолюбца”
это талантливая, ярко окрашенная живым юмором история сексу- альных взлётов и падений автора.      Читая эту книгу видишь, как в зеркале или на экране цветного телевизора многотрудную,   порой драматическую борьбу мужской индивидуальности за достижение личного счастья в непростых  условиях недоразвитого социализма.
     Автор повести Заблоцкий Юрий Александрович, печатающийся под псевдонимом     Юрий Александрович      давно известен, как новеллист и поэт широкому кругу читателей квартиры №164.
    “Исповедь” -это вторая работа автора. Его первая книга “Избранное”, изданная в Голландии в 1995 году мизерным тиражом всего в 2500  экземпляров   моментально  разошлась  и  в  настоящее время является библиографической редкостью.
     Юрий Александрович родился в Москве в 1925 году в семье недорезанного интеллигента. Счастливое детство автора, его героическую  юность и сложную, полную захватывающих приключений жизнь сексуально -озабоченного извращенца легко можно проследить, читая предлагаемую “Исповедь”.
     Образование автора ниже среднего: он закончил Московский Горный институт. Несмотря на это автор владеет двумя языками-
Матерным в совершенстве и Русским -со словарём.
     Вредных привычек автор не имеет, на учёте в псих диспансере не состоит. Пока.
     Книга имеет огромное воспитательное, а также морально -этическое значение и рассчитана на мальчиков дошкольного возраста и девственниц всех возрастов.







                ЮРИЙ      АЛЕКСАНДРОВИЧ

               

               

                ИСПОВЕДЬ          
             
        СТАРОГО   
       
    СЛАСТОЛЮБЦА               

               
                ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

        С трепетом и благоговением приступаю к изложению САМОГО СОКРОВЕННОГО, что может быть у человека, или, как запросто сейчас принято в наших российских средствах массовой информации, собираюсь рассказать про ЭТО.
         Быстро мчится автомобиль, самолёт, - куда быстрее, а ракета? Даже представить себе невозможно с какой скоростью несется ракета!
         А всего быстрее проходит наша жизнь!
         Еще, казалось, вчера я слушал папины рассказы про страшную БУКУ или с хорошими девочками под обеденным столом нехорошими делами занимался, глядь, и я уже на “финишной прямой”, восьмой десяток разменял....
          Как славно человеческая память устроена: страдания, огорчения, болезни, голод -всё было, но как-то на задний план отошло, а вот радости жизни, занятные сказки, катанье на санках, книги, Третьяковка, Консерватория, театры -не уходят из памяти.
          А радости здорового тела? Велосипед, гантели, байдарка, лыжи, яхты, дальние походы по горам и рекам?
          А высшая человеческая радость, радость ТВОРЧЕСТВА?
          Какое всепоглощающее удовлетворение испытываешь, когда ты ПЕРВЫЙ заходишь опробовать “по большому”  сортир, который только что сам построил!
          Но сильнее и ярче всех самых мыслимых и немыслимых радостей жизни это, конечно же, общение с вечно загадочным, прелестным, могучим СЛАБЫМ полом!
          Взгляд, от которого по всему организму пробегает электрический ток, первая игривая беседа, где каждое неверное слово может всё испортить, первые опьяняющие поцелуи, её первое обнажение перед тобой и кульминация -трепетное, божественное слияние двух тел ...
           Милые мои подруги, богини вы мои! Сколько же я нырял, очертя голову, в ваш чудный омут! Сколько же долгих верст “протопал” я по этой очаровательной влажной и теплой дороге!
           Не надо быть профессором математики, чтобы подсчитать  этот путь.
       Получается никак не меньше, чем расстояние от Москвы до Киева. Убежден, что ни один фантаст, ни Жюль Верн, ни Уэллс, ни Беляев с Ефремовым вместе взятые не смогут себе вообразить влагалища такой глубины!
           И что замечательно: я нисколечко не устал потеть на этой утомительной дороге и мне совершенно не надоел этот весьма однообразный пейзаж!
           Не все, вероятно, сейчас могут себе представить даже, в какой изоляции от самых элементарных сведений “про ЭТО” росло моё поколение. Сейчас, когда двухлетний малыш, гуляя с мамой за ручку, видит в каждом газетном киоске красивые цветные журналы, на которых голые тёти нарисованы, сейчас, когда по “телику” даже в дневное время эротические сцены показывают, когда в газетах и разных информационных листках Вам предлагают интересный “досуг" ну и многое, многое другое, что можно сейчас, тогда всё было -НЕЛЬЗЯ!
        Радио: -черная картонная тарелка, которая хриплым голосом вещает о достижениях Советской власти, телевизора -нет, он появится только лет через 25. А “порнуха”? Черно -белые фотокарточки девиц в купальниках, иногда раскрашенные акварельными красками с надписями: ”Люби меня, как я тебя” или: “Приходи ко мне друг мой ненаглядный я прижму тебе в объятиях своих”...Запреты, запреты, запреты. А они только лишь возбуждали любопытство!
          Обидно, очень обидно, что лучшие годы мне, как, впрочем, и всем тогда портили, как умели, наши ОТЦЫ,  достойнейшие наши руководители
        Ханжество и лицемерие  коммунистической морали, которое можно сравнить лишь со средневековым церковным маразмом, за 70 лет своего господства над умами и душами 250 миллионного народа бывшего Союза Советских Социалистических Республик привело к тому, что невежество, бескультурье, различные уродства, национальные по форме и СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЕ по содержанию в вопросах сексуальной сферы, стали нормой. 
 Игнорирование создания условий для нормальной человеческой жизни, никакой, просветительской работы, полное отсутствие полового воспитания в школах и прочих детских учреждениях, ни книг, ни статей про ЭТО.
       Результат: -первое место в Мире не только в “области балета”, но и по количеству абортов и матерей -одиночек на душу населения, детские венерические болезни, тайная проституция, официально изжитая, “как социальное явление”, наконец, милые ПАРТКОМЫ, которых хлебом не корми, дай только в чужом постельном бельишке покопаться!
     Отвлекся, виноват. А потому, что наболело, обворованным себя чувствую.
       Где была моя школа по сексуальным вопросам? В подъезде,  во дворе. Слушая разговоры “больших ребят” набирался я ума -разума по ЭТИМ деликатным вещам. А чему верил, -чему не верил, это зависело не столько от достоверности услышанного, сколько от таланта рассказчика.
 Кто врет занятней, тому и вера. Как в политике.
        Конечно, были и папа и мама. Они очень пеклись о моём  сексуальном воспитании. Про АИСТА мне рассказывали, с хорошими девочками знакомили. А вот в школе про ЭТО ни-ни! Табу!!!    Помню в 5 классе один мальчишка громко слово “презерватив” произнес. Что было! Родителей вызывали: -матерится, мол, на уроках.
      Когда мне было лет десять, “большие ребята “ доверили мне и дали почитать затасканную и замусоленную до дыр “запрещенную” книжку. Это была какая-то популярная медицинская брошюра Латвийского издания на русском языке. 
       После этого прочтения все акценты, более -менее, были расставлены по местам.
       А до того? Мы уже знали, конечно, от “больших ребят”, что девчонкам надо обязательно туда засунуть. А вот ЧТО засунуть? Мнения разделялись: одни говорили ПИПИСЬКУ, а другие утверждали, что не пипиську, а ПАЛЕЦ! Понятно: не у всех ещё к тому времени эта самая пиписька торчала по утрам, а как её мякенькую-то засунешь?

       Однако, к делу. Своё сексуальное развитие я бы разделил на несколько периодов. Не буду заранее определять их количество, я не Ленин, который точно определил ПЯТЬ признаков Империализма, и не Сталин, который насчитал ДЕСЯТЬ главных ударов Красной Армии по Гитлеровской Германии.
     Буду писать по наитию, как получится, что вспомнится. Документов по этой деликатной теме, естественно, нет.       Итак, мы начинаем!

                ДОШКОЛЬНЫЙ ПЕРИОД.

         Запомнилось несколько эпизодов. Попробую воспроизвести их на бумаге, не нарушая хронологии. Оно и важно: хочется, чтоб читатель понял, как и почему чистый ум ангелочка превратился в замусоренную помойную яму сексуально озабоченного старого извращенца.
       Возможно я малость и переборщил в негативной оценке собственной персоны, но я поступил так преднамеренно: ведь Читателю приятно будет сознавать, что он, Читатель не пал так низко, как автор, в вопросах снимания -надевания штанов и связанных с этим разных пикантных моментов!
          В 1929 году, когда мне было всего 4 годика,  мы переехали на новую квартиру. Район, двор, -сплошные хулиганы. Мат стоял: топор вешать можно. Пролетарии, чего с них взять?
       Папочка и мамочка, беспокоясь за Юрикину нравственность принимают Соломоново решение: по договоренности с другими интеллигентными мамами из нашего подъезда, также опасавшимися, как бы уличный мат не испортил слух их воспитанных девочек, свели нас всех, познакомили и настойчиво рекомендовали дружить и играть только друг с другом, не привлекая в свою компанию посторонних, плохих, невоспитанных детей.
      Это были: Неля  со второго этажа, Лида с третьего этажа и Зина с пятого этажа.
      Я жил на четвертом.  Неля и Лида были так себе, а вот Зина, -очень красивая. Кажется, я уже тогда это понимал. Но она была также и наиболее капризная и своенравная. Я часто спорил с ней и готов уже был поругаться окончательно.
       Мы играли по очереди на квартирах у каждого. Мамы наши в то время не работали, мы, практически, целыми днями пропадали друг у друга. Девочки были старше меня на год -полтора, часто у нас бывали разногласия в выборе темы для игр, но за ними было большинство. Я подчинялся.
       И вот, в описываемый роковой день мы сидим, играем у нас под столом. Там такие перекладины были, для ног, нам на них сидеть очень удобно было а со всех сторон скатерть опущена, вроде комната получается. Полный интим. Во всё уже переиграли. Скучно. Зина предлагает:
      -Давайте играть в доктора. Юра, ты будешь доктор, ты должен нас лечить.
      -А как? Я не умею.
      -Возьми ЧТО  У ТЕБЯ ЕСТЬ.
Я вылез из под стола, стал рыться в барахле среди своих игрушек, стараясь найти что-либо, хоть отдаленно напоминающее докторскую трубочку для прослушивания. Нашел рукоятку от крана, которым регулировали батареи центрального отопления. Кстати: батареи тогда регулировались, а на газ и воду ставили счетчики!
     Залез обратно под стол. Зина была неумолима:
 -Да нет, я же тебе говорю: возьми, ЧТО У ТЕБЯ ЕСТЬ!
Я снова вылез, и снова не то. А девочки уже задрали юбочки и не двусмысленно показывали мне, где у них “болит”. Тогда Зина прямо сказала мне, недогадливому, то, что нужно для их, девочек, правильного лечения, находится у меня в штанишках. Я стал расстёгивать проймы...
       В это время угол скатерти приподнимается и под стол заглядывает моя мама:
       - Это чем вы тут занимаетесь?!
       Естественно, общение с “хорошими девочками “ прекратилось. Но я, тупой, тогда так до конца и не понял, зачем им было нужно то, ЧТО у меня есть? Ну пиписька,  а им-то она зачем?
     Позже, уже весной,  другие девочки мне рассказали, что Зина действительно знала, что ТАК лечат, она сама видела, как доктор  лечил её маму, когда в тот день неожиданно вбежала в комнату.
 И мама ей сказала, что женщинам это очень помогает, и что папа Зинин очень ругался с мамой, когда Зина рассказала ему про доктора, и что папа  сказал, что сам теперь будет лечить и маму и тетю Нину, мамину сестру, которая тогда жила у них, и что, если они не согласны, то пусть обе убираются к чертовой матери, и что мама плакала, и что Зина потом видела, как папа лечил сразу и маму и тетю Нину, и что мама сказала потом тете Нине:
                -Пользуешься моментом, стерва!
    Я знал, что “стерва” -это нехорошее слово и хотел спросить у своего папы, а что такое “момент”, но не решился, так как чувствовал, что это тоже нехорошее слово...

     Я выходил гулять в наш двор и был там совершенно один: к играющим мальчишкам я подходить не смел, так как, естественно, они все страшные хулиганы да и не знаком я с ними, а с моими девочками мне общаться было строго запрещено. Как, впрочем, и им со мной!
     И вот вижу как-то: во дворе соседнего корпуса одинокая, как та гармонь, неумело ковыляет на коньках по только что выпавшему снегу девочка, хорошо одетая, чистенькая, красивая, а кататься на коньках, видимо, совершенно не умеет.
      Да и какой же дурак по свежему снегу на коньках катается! Сознаюсь: я в этот день вышел гулять тоже НА КОНЬКАХ и мудрость, которую только что изрёк, постиг буквально за минуту до того, как увидел эту девочку.
        Позже, я всё узнал об этой своей незнакомке: как-никак в одном дворе жили!
    Это была Лора, особа неординарная, прославившаяся впоследствии своими громкими любовными похождениями и тем еще, что вышла замуж за капитана дальнего плавания, а это, в те времена, была голубая мечта всех девиц.    
     Но это было потом, много лет спустя, а в тот пасмурный зимний денёк, когда я,  уставши ходить пешком на коньках по мягкому снегу, осмелился подойти и заговорить с ней, она была для меня всего лишь Прекрасной Незнакомкой.
     Девочка, видимо умаявшись от этой бесполезной ходьбы по снегу ещё больше, чем я, стояла неподвижно, её ноги были подвёрнуты в лодыжках коньками внутрь, она тяжело дышала, и глядела на меня сверху вниз. Как сейчас, помню её толстые мокрые губы, её огромные красивые глаза.
      Я решил взять быка за рога и начал скороговоркой, без всяких пауз:
 -Девочка, а у тебя какие коньки? У меня “НУРМАС”, а ты давно здесь катаешься? А ты в какой квартире живешь? А твой папа где работает?
   Она молча смотрела на меня своими серыми глазами и потом так же, скороговоркой, её прекрасный ротик выдал мне:
   -Отойди от меня, засранец,  ты с девками ****ся,    КУРКУ целовал!
Я не целовал никакой “курки” и, тем более, не делал того, что она назвала таким гадким словом, но понял, что дурная слава о моей дружбе с “хорошими девочками” идёт впереди меня. Покраснев, я ретировался, услышав от неё вдогонку:
-Девушник, ушник, ушник, надел бабий воротник!

     Больше я не пытался устанавливать какие-либо контакты с девочками из нашего двора. Городской период моего дошкольного сексуального образования завершился. Могу добавить лишь один малозначительный эпизод.
      В первом корпусе нашего дома, на первом этаже в двух квартирах размещались спальни детского сада, как раз над котельной, которая находилась в подвале. Вход в  котельную был со стороны этих спален. Так что, если забраться на железную крышу, прикрывающую  вход в подвал, то окажешься лицом прямо к стеклу спален.
      Я уже не якшался с девочками, я познакомился с настоящими ребятами! Когда у детсадовцев был “мертвый час”,  мы залезали на эту крышу и разглядывали спящих детей. В комнате над котельной  были только мальчики. Ничего, казалось бы интересного. Ан нет! У некоторых ребятишек почему-то пиписька торчала столбиком, как маленький карандашик: дети во сне раскрывались, очевидно, там была нестерпимая жара, и мы бесплатно любовались детским стриптизом.
       Однажды один из нас вскрикнул:
     -Ребя, смотрите: а у этого ***, как церковь! Действительно, кончик его торчащей пиписьки напоминал церковный купол. Это было так непохоже на наши, затянутые толстой кожицей кончики, что возбуждало здоровый интерес. Немало лет спустя я понял, что мы видели тогда еврейского мальчика, которому в своё время сделали ОБРЕЗАНИЕ. Наблюдать за девочками мы не имели возможности: там не было входа в подвал и, соответственно, нужной нам крыши.
      И с тех пор я всё чаще и чаще  разглядывал свою собственную, маленькую, как запятая в букваре, пипиську, совершенно не понимая, ну как же ей можно кого-то лечить?   Ну хоть бы она торчала, как у того мальчика в детском саду!
    

         ПОДГОТО ВИТЕЛЬНЫЙ
                ПЕРИОД               
               
       Приведенные выше эпизоды из моей биографии не внесли для меня никакой ясности во взаимоотношение полов. Мне было все равно девчонка или мальчишка. Я только знал, что девчонки больше любят играть в куклы, а мальчишки в “Казаки-разбойники” и, потом, девчонки чаще начинают капризничать, поэтому с ними лучше не связываться. А что они писают приседая, а не так, как мы, стоя, это меня не волновало: я считал, что это их, девчонок, личное дело.
    Летом 1931 года мы  снимали дачу в Калиновке, у  Комковых, которых за год до этого раскулачили.
У хозяев было четверо пацанов примерно моего возраста, но я, почему-то, больше дружил не с хозяйскими ребятами, а Геркой, тоже деревенским парнем, который жил через дом.
      Герка был года на полтора старше меня и славился своими кровавыми поносами: когда он, извините, садился по-большому, у него из задницы вылезала окровавленная кишка сантиметров на пять, не меньше.
      Я слышал, как моя мать говорила с его матерью, кстати, местной учительницей, что пора, мол, парня врачам показать. Та с олимпийским спокойствием отвечала, что и так пройдет, у него, мол, это каждый год.  Герка ел траву, что его мать  также поощряла. Он воровал овощи на чужих огородах, умел плавать и нырять с открытыми глазами, словом, мой тогдашний товарищ был настоящим парнем.
У них в доме также были дачники. Родителей не помню, а вот их девочку, Нинку, запомнил. Капризуля была и скандалистка. Герка её защищал по праву хозяина дома. Я избегал игры втроём, а Герка их навязывал.
         Однажды, мы трое залезли в комковский каретный сарай, где грудой в три ряда были свалены возки, сани, пролётки и прочая ненужная теперь Комковым снасть, так как лошадей-то у них отобрали при раскулачивании, а на себе этот транспорт возить не станешь. Продать также не кому: раскулачили пол деревни, а не только Комковых!
     Словом, оказались мы в этом самом сарае. Залезли сквозь узкую щель под воротами, воспользовались ямкой, прорытой курами.
       Сидим, балдеем от счастья: в запертый сарай пробрались, ещё бы! А ведь все запретное -  сладко. На улице ярко светит солнце, а в сарае полумрак: только сквозь редкие щели пробиваются лучи, полосами освещая поднятую нами пыль.  Однако, просто  так сидеть скучно,  пора что-то предпринимать. Я предложил играть в прятки. Герка возразил: 
      -Тут будешь лазить, обдерёшься весь!
 Резонно. Тогда Герка, как старший, сам берет инициативу:
     -Давай снимем трусики.
     -А зачем?
  спрашивает Нинка.
     -А мы будем щупать друг друга по очереди.
 Эта идея понравилась всем. Мы сняли свои доспехи: у Герки были яркие красные трусы, у меня совершенно выгоревшие на солнце голубые, а у Нинки, как у дамы, естественно, белые. Я запомнил, куда положил свои трусики, Герка тоже, а эта мадам зашвырнула свои куда-то за рессорную пролётку.
      Началось ощупывание. Первого исследовать стали меня: еще бы, их двое, попробуй, переговори! Герка щупал мою пипиську без всякого интереса, Нинка, в общем, тоже: а чего там разглядывать-то?   Маленький   с    мизинчик кусочек мясца, комочек кожи на кончике, даже непонятно откуда эта штучка
писает. Исследование Геркиных гениталий прошло также без взаимного энтузиазма. А вот когда дошла очередь до Нинки, ситуация резко изменилась.
      Во-первых, сначала Нинка сопротивлялась и ничего не хотела нам показывать, но под нашим давлением справедливость восторжествовала и ей пришлось таки лечь на какие-то санки и расставив ноги показать нам с Геркой свои секреты.
      Мы оба склонились над её пиписькой и стали своими грязными руками исследовать все, что видно и все, что мы бы хотели увидеть.
     За её первыми пухленькими губками мы обнаружили еще какие-то мокренькие складочки и, когда мы полезли дальше, Нинка заорала, что ей больно и вырвалась. Мы не стали прибегать к насилию и цикл повторился: опять стали исследовать меня, потом Герку, а она снова запротестовала.
На сей раз мы не стали настаивать и тут Герка предложил: 
       -А что? Давайте  ****ЬСЯ!
 Мы оба не возражали, так как знали, что Герка молодец, плохому не научит! Но оба спросили его:
      -А как?
 Тут я должен остановиться и сделать маленькое отступление.
     Хотя мы занимались в этом сарае делами совсем не детскими, ни у меня, ни у Герки не было даже намёка на эрекцию, или какое-либо сексуальное волнение: чистое любопытство, никаких эмоций. Просто, взрослые нам чего-то не договаривали, что-то от нас скрывали, вот нам и хотелось все ЭТО выяснить самим, да побыстрее. Герка был постарше. Он был деревенским мальчишкой, а в деревне простота нравов, сами понимаете... Вот он и выпендривался передо мной да перед своей подопечной Нинкой, “знания” свои показать хотел. А может он и видел не раз, как взрослые парни девок натягивают, только ему еще НЕЧЕМ делать это, а хочется, очень хочется поскорее взрослым стать!
     Вернемся в наш сарай. Итак, мы собрались делать то, что Герка назвал таким хорошим, ёмким русским словом. Но не судьба. Как и в тот раз, “под столом”, в самый интересный момент появились взрослые: у стен сарая громко разговаривали двое мужчин.
     Нам, понятно, было уже не до Геркиного предложения: выбраться бы незамеченными!
Срочно стали одеваться. Герка надел свои красные трусы, а эта пигалица схватила МОИ и собирается уже натягивать их на свою тощую попку! Я во время вцепился в них, не даю свершиться злодеянию!
       Она реветь: -“Мои трусы!” Герка за неё заступается.  Он сильнее, зло восторжествовало, я остался без трусов.
       Я принялся шарить по всему сараю. Глаза наши уже здорово привыкли к темноте, и, конечно, я вскоре обнаружил Нинкины трусики. Как сказали бы современные острословы: “Они были в углу, за собранием сочинений Ленина, нашего Великого Учителя”.
      И вот попробуйте теперь сказать, что я не гений! Чтобы доказать свою правоту я, шестилетний, сообразил прислонить найденные мною ее белые трусики к моим выгоревшим голубым, практически также белым, в которых она, нахалка, уже красовалась, как победительница. Контраст был в мою пользу.
              Инцидент был исчерпан, Нинка еще разок скинула с себя трусики, мы переоделись и благополучно покинули этот сарай. Испугавшие нас люди уже давно ушли.
         Это приключение, конечно, расширило мои познания относительно некоторых особенностей женского организма. Но нисколько не затронуло моих эмоций.
      Ну, видел её пипиську. Ну, не такая, как у меня. Ну и что? Однако то, что случилось со мной буквально через год, влезло мне глубоко в душу, не побоюсь быть пошлым: потрясло её!

 Случилось это в нашей районной поликлинике на медицинской  пред-школьной комиссии, куда согнали детей чуть не со всего района. Где время тянулось бесконечно долго, где стоял гвалт и плач, и где мне одна тетя в белом халате после моего посещения уборной, на мой вопрос: -“А чем подтереться?” -предложила обрывок носового платка, которым до меня уже воспользовались минимум два десятка детей. Я, в общем-то, был мальчик чистоплотный и предпочел  вообще не подтираться, чем принять подобное предложение.   Описываю эти мерзости специально, чтоб ввести Читателя в ТУ обстановку..
            Впрочем, там были разные тети....
     Порнография, как средство воздействия на определенные центры возбуждения, выработала ряд проверенных штампов.
      Основной: женщина не целиком обнажена, а ПОЛУ обнажена, на ней ажурное бельё, сквозь которое видно ВСЁ, чулки с целой системой поддерживающих тесёмок, туфли на высоченном тонком каблуке. Возможен головной убор. Выражаясь языком соотечественников: без порток, а в шляпе. Цветовая гамма: белое тело, чёрное бельё, ярко красная помада.
    Смею утверждать, что не менее возбудителен своеобразный медицинский вариант проверенного штампа. Белоснежный халат с ярко красным крестом на рукаве, белоснежный накрахмаленный чепец различной конфигурации, в зависимости от ранга его носителя, ярко красные губы, цвета креста, черный чулок, черные туфли на шпильке. Раздеваться не обязательно: все и ТАК действует.
          Вот именно такая, очень красивая врачиха ходила без конца туда-сюда по коридорам той комиссии, где время тянулось невыносимо долго.
          Ожидая, когда же меня вызовут, я невольно поймал себя на том,  что не так уж и тороплюсь, что я больше, чем вызова, жду очередного появления этой красивой тёти. И она, мне кажется, обратила внимание на мои совсем не детские взгляды..
     Неожиданно сестра, которая уже много раз заходит в центр зала со списком, громко называет мою фамилию.  Я откликаюсь, меня берут за руку и ведут в кабинет. Там сидит ОНА. Строгая, с докторскими трубочками в ушах, она меня осматривает: 
        -Разденься, открой рот, дыши, не дыши, смотри на палец....
   ... и так далее. Я все это проделываю, как автомат, а сам буквально ем ее глазами.  Потом она что-то пишет, а я возьми да и скажи ей:
       -Тетя, будьте моей женой!
 Она улыбнулась, брови её взлетели вверх: 
       -Ну? А что ты будешь со мной делать?
Мне было совершенно ясно, что надо делать с женой и я ответил:
       -Когда вы будете приходить с работы, я буду вас целовать.
       -А ты умеешь целоваться?
 Ну, это был совсем простой вопрос, я много раз целовался со своей мамой и поэтому сказал, что конечно умею!
 -А еще что ты со мной будешь делать?
 Дальше -больше, пошла целая серия наводящих вопросов.
      Не знаю, как в данном случае поступают с женщиной, я не юрист, но если бы такие вопросы задавал  мужчина девочке, он, точно, схлопотал бы себе срок за совращение малолетней.
      Вернусь на час-полтора назад. Описывая гнусную обстановку и безобразную организацию дела в этой медкомиссии, и распевая дифирамбы полюбившейся мне врачихе, я забыл упомянуть про еще одно действующее лицо в этой моей маленькой трагедии. Конечно, это ОН. Коренастый мужчина невысокого роста, в белом расстегнутом халате, с огромной, черной до синевы бородой, который периодически выбегал в коридор и кричал:
        -Тишина будет?
       Все сразу замолкали, а он скрывался так же неожиданно, как и появлялся. Ребетня боялась его до ужаса. Он тут главный, говорили. Его все боятся. Сказку про “Синюю Бороду” я прочел только в третьем классе. Но этого страшного человека я назвал про себя, точно помню: Синяя Борода.
    И вот, в самый разгар нашей задушевной беседы с очаровательной врачихой дверь кабинета распахивается и влетает ОН.
      Я похолодел от ужаса. А он совсем тихим, заискивающим голосом пропел:
     -Тома, простите, Тамара Андреевна, вы заняты?
     -Я уже освободилась...
Она встала, своим ключом открыла мне дверь, не ту в какую я вошел, а какую-то другую, стеклянную,  выходящую на черную лестницу. Буквально вытолкав меня из кабинета она шепнула:
       -Выйдешь вниз, иди прямо домой и НЕ СМЕЙ ПОДГЛЯДЫВАТЬ!
       Я оказался на пыльной, захламлённой  лестничной площадке. Лестница, по которой мне предстояло спускаться, находилась в её противоположной стороне, метрах в пяти от меня.
      Я стал пробираться к лестнице, перешагивая через поваленные шкафы и разбитые унитазы. Дойдя до другого края площадки и уже почти начав спускаться, я почему-то оглянулся.
. Там, с противоположной стороны лестничной площадки, была вторая дверь в тот кабинет, где я только что был. Матовые стекла двери были местами процарапаны и  хорошо освещенный солнечным светом кабинет с моей темной лестничной клетки смотрелся, как театральная сцена. То, что я увидел меня потрясло
     “Борода”, видимо, что-то мямлил, умолял, а она смеясь, резко жестикулировала и явно выказывала ему свое превосходство. Он засуетился, пошел к двери, не к той, в которую он вошел, а к двери в коридор, Запер дверь, ключ оставив в замке. Снял халат, пиджак и стал расстегивать брюки. Она, тем временем, не снимая ни туфель, ни чулок, взгромоздилась на непонятное мне сооружение, легла на спину в какой-то желоб  и широко раскинув ноги в стороны, положила их на блестящие подставки. Потом она задрала кверху свой халат и я увидел все ее роскошные прелести в натуральную величину!
      Как непохоже было это на пухленькие, беспомощные Нинкины “губки”!
 Сейчас я готов смаковать эти картины, а тогда первая жгучая ревность скрутила меня. Особенно, когда “борода” подошел к ней, придерживая рукой нечто, торчащее у него из под полуспущенных брюк.
       Нет, это была не пиписька. Это было что-то грандиозное,  не умещавшееся в его огромной, противной,  волосатой ладони.
       Он встал на какое-то возвышение, как раз посередине перед нею, спиною ко мне, загородив собою прекрасное зрелище, ноги ее взлетели, потом снова упали на эти подставки и стали ритмично покачиваться.
     Я видел только её качающиеся ноги в черных чулках и его ненавистную задницу, которую он приподнимал и опускал в такт ее движениям.
      Не дожидаясь конца этого действа, я выбежал на улицу и зарыдал.
       Рыдал и рыдал,  не мог говорить. Заикался. Мне было холодно, хотя был жаркий день. Я знал, она нарочно выпроводила меня через черную лестницу,  нарочно сказала мне, чтоб  не подглядывал. Сквозь слезы и сопли без конца повторял слова:  -Ненавижу!
 Пришел в себя только к вечеру.  Несколько лет потом я избегал появляться в той поликлинике.
 Так познакомился я с женским коварством.
        Ревность в семь лет? Смешно? Мне не очень. Главное, меня удручало то, ЧТО я увидел у Синей Бороды, особенно, глядя на своё собственное достоинство. Успокоился лишь годам к четырнадцати...
               

                НАЧАЛЬНАЯ   ШКОЛА

        Незадолго перед тем, как я должен был пойти в школу, где-то в конце августа для нас, пацанов было предоставлено замечательное бесплатное зрелище: недалеко от нашего дома на Канаве, затонула баржа. Там  работали водолазы и ребятня со всей округи приходила туда смотреть. Работы продолжались аж до самой зимы. Сначала мы наблюдали за происходящим со своего берега, а потом, запросто, по льду, стали подходить к самой барже. Приходили туда каждый день, как на работу.
       Сознаюсь: я приходил смотреть уже не на водолазов, точнее, не только на баржу и водолазов, а и на одну девочку с необыкновенно красивыми карими глазами. Такая ухоженная, хорошо одетая девочка.
      Она  заметила мои взгляды, сама украдкой поглядывала на меня, но когда мой взгляд задерживался на ней дольше, чем, вроде бы случайный, она тут же переходила на другое место, откуда, якобы, было лучше видно водолаза.
Мне было стыдно глядеть на неё в упор, ведь я на ВОДОЛАЗА пришел смотреть, а не на эту противную девчонку! Но сила её красоты сразила меня. Я тогда сказал себе: -Вот вырасту большой и эта девочка станет моей женой. И окрестил её  про себя,  небрежно так: “Красная Шапочка”.
       Эта Красная Шапочка дала потом мне жизни, будь здоров! Она застряла во мне , как заноза.
       Все  розовое детство меня, как Дон Кихота Дульцинея Тобосская, преследовал её надуманный образ.
      Все прекрасные героини прочитанных романов, все увиденные экранные звезды и театральные дивы каким-то непонятным способом перевоплощались внутри моего сознания в ЕЁ, Красношапочкинский вид. У них, у этих героинь был ЕЁ голос, ЕЁ запах, ЕЁ манера подбирать свои волосы, ЕЁ походка...
      Когда я повзрослел и погрубел, все-таки и тогда, мои, вполне конкретные подружки в чем-то несли ЕЁ признаки. 
      Обнимая и лаская очередную Нюру или Веру, я представлял себе, что со мной ОНА, злодейка моя,  Красная Шапочка моя ненаглядная!
      Красная Шапочка неизменно сопровождала всех моих жен и самых устойчивых любовниц. 
      Даже сейчас, на восьмом десятке, нет, нет да и возникнет предо мной её милый мне образ. Но вижу я её только пятнадцатилетней девочкой, школьницей, у которой я списывал английский.
      Красная Шапочка, где ты? Жива ли? Здорова ли?

                В семь лет я пошел в школу.  В нулёвку.
 Школа от нашего двора три минуты хода: выскочил на набережную, перебежал Горбатый мостик и на другой стороне Канавы сразу школа.
      Спортзала в школе не было. Длинный коридор, по обе его стороны классы, один класс как бы вынут: вот тебе и зал! В этом зале нам, соплякам, иногда кино показывали. Нет, не цветное. Нет, не звуковое. Нет, не художественное.
     Завхоз наш, мы звали его “Кукуруза” крутил нам черно-белое 16 миллиметровое. Это были довольно бессистемно построенные документальные фильмы про разные страны, про горы, пустыни, про скот, лес, про чертовы стулья и старухины семечки.
        А нам все равно: нам бы кино смотреть! Комментировали эти шедевры, естественно, учителя, которым иногда удавалось перекричать жужжание проектора. В зал приносились низкие длинные скамеечки, на которых мы и рассаживались по своему усмотрению, точнее, кто какое место захватит. Окна занавешивались шторами из черной бумаги, так что кино было нормальное, как за деньги. Сеансы эти устраивались не часто, на них собирали пять- шесть классов из нулевок, из первых, из вторых.
        В один из таких сеансов меня вдруг обняла за шею какая-то девочка. Очень маленькая, ручки, как соломинки. И вот этими ручками она меня обнимает, вся прижимается ко мне и со словами :
      -Мальчик, я тебя люблю!
 начинает целовать меня в губы. Нет, не как мама, “чмок” и побежала дальше, а долго-долго. Ее губки были мокренькие и холодные, и вся она в легеньком платьице была какая-то очень тоненькая и холодная. Я не знал её. Она была не из нашего класса. Но я не вырывался. Мне были приятны её прикосновения, её мокренькие поцелуи. Видел ли кто нас? Не знаю. Педагоги, точно, не видели, а иначе был бы шум на всю Европу, а ребятам, если и видели, было наплевать: все кино смотрели.
    Мы просидели так до самого конца просмотра.  Когда зажгли свет, сразу крик, шум, гвалт. Все повскакали со своих мест. Она -мгновенно исчезла.
    Я какое-то время пытался найти ее, угадать, но не смог. Потом это приключение перестало меня волновать, но интерес, кто же это все-таки был? - остался со мной на всю жизнь.

        Летом 1933 года я был снова на даче в Пуговичино. Мама поступила на работу и я целыми днями был предоставлен самому себе.
    С деревенскими мальчишками я не особенно дружил, знакомых ребят среди дачников тоже, вроде, не было, словом, я развлекался один, как умел, благо игрушек было невпроворот.
      Однажды утром, когда родители уже давно ушли на поезд, на работу, а я еще продолжал нежиться в постели, в нашу комнату заглядывает хозяйская девчонка, Люська, она была года на два младше меня, а мне-то еще и восьми не было!
      Надо сказать, что ни до этого случая, ни тем более после, я с этой Люськой не общался.
      Люська была босиком, в какой-то коротенькой ночной рубашечке, а я, как спал: в своих трусиках. Люська, едва всунув голову в нашу комнату, радостно воскликнула:
      -Уй, ты один?
и не успел я ещё ничего ответить,  как она впрыгнула в мою кровать и закуталась в одеяло.    
       -Какая у тебя кровать мировая! Давай, поиграем, помнем друг у друга?
      Я что-то промычал в ответ невнятное, но и её появление и её предложение мне понравились.
 Она вылезла из под одеяла и стала своими пальчиками трогать и тискать мою пипиську.
При этом, она сидела напротив меня, раскорячив ноги, никаких штанишек у нее не было и все её подробности были, как на ладони.
         Я моментально вспомнил наши с Геркой и Нинкой упражнения в каретном сарае и решил, что для продолжения образования наступил весьма подходящий момент.
         Не отнимая Люськиных рук от своей пиписьки, я полез изучать то, что скрывалось у неё за пухленькими губками. Там оказались, как и у Нинки, ещё какие-то мокренькие складочки и пальчик мой пролез и еще дальше. Совсем, совсем в дырочку, до конца. Люська не мешала мне проводить этот научный эксперимент, она только предложила:
      -А, знаешь, давай, как мои мамка с папкой?
-А как? -поинтересовался я.
-Сейчас покажу!
     Она откинулась на спину, раскорячив ноги, рукою держала  меня за пипиську. Я уже почти понял, что должно произойти, как вдруг раздался истошный крик хозяйки:
      -Люськ, зараза, сколько раз тебе говорить, чтоб не смела ходить к дачникам!
     Мою подружку, как ветром сдуло. Больше я её не видел до конца сезона: мать отправила её к тетке, в соседнюю деревню, километрах в пяти от Пуговичино.
     Но на этом инцидент не был исчерпан. Вечером мама, прибирая мою кровать, вдруг подзывает меня: 
       -Ну-ка, а это что такое?
 и указывает мне на жирный мазок дерьма на пододеяльнике.
       -А ну, рассказывай, кто у тебя был?
 Я молчал, как партизан.
       -Мам, это я.
 Она не верила. Кричала. Стучала кулаком по столу. Я был непреклонен.. Свою любимую я не выдал. Мама долго шепталась с отцом, но, отец, видимо, решил, что лучше не заострять на случившемся моего внимания.
       Через четыре года я еще разок встретил эту Люську, когда мы снимали дачу как раз в той деревне, где жила её тетка. Люська все отлично помнила, но обстоятельства снова не позволили нам закончить прерванный эксперимент.

       Вот ведь какая штука интересная получается, три раза начинался урок моего сексуального образования: “хорошие девочки”, Герка в сарае и эта  Люська и каждый раз урок не не мог завершиться по причине неожиданного вмешательства взрослых. Не рука ли это СУДЬБЫ?

      Я уже упомянул, что мама моя устроилась на работу. Дача, -это дача, а вот в городе мальчика одного оставлять не гоже. Нужна няня.
       Мне 8 лет, а вот видите ли: НЯНЯ!
       Исаевна.  Неграмотная баба, деревня. Лет пятидесяти. Мать учила её всем городским премудростям: как газ зажигать, куда помойку выносить. Учила, как с электричеством обращаться. Но главное: ЮРИК. Не дай бог с нехорошими ребятами сдружится или дурные привычки какие-нибудь приобретет?
       Тут уж папаша выступает:       
      -Исаевна, когда Юрка спать будет укладываться, смотри, чтоб руки на одеяле держал, а то начнет за пипиську хвататься!
      Понятная забота родителя, чтоб дитя преждевременно к онанизму не приучилось.
     Исаевна инструкцию папашину усвоила, как солдат сверхсрочной службы.  Укладываюсь я спать. Она бдит.
           -А руки где?
           -Да вот они у меня, на одеяле.
       Оказывается на одеяле, да не там, где надо.
Я возмущаюсь:
           -Да не все ли равно, где?
 Нет, оказывается, не все равно: если руки у меня ТАМ, я могу вот так одеяло прижать, да вот так его вверх поддернуть, да вот так потом отпустить, да вот так потом потрясти..
.Короче: старуха ясно показала мне, как можно заниматься ОНАНИЗМОМ, не засовывая рук под одеяло. Я был ей весьма признателен. Как учит нас Вождь Мирового Пролетариата:
                -Онанизм -очень увлекательная штучка!
    Итак, замечательное искусство это, в самом примитивном его виде, я постиг с 8 лет, но не сделав из него привычки, прибегал к нему лишь в случаях крайнего душевного волнения, о чём и будет рассказано в соответствующих разделах данной исповеди.

                СРЕДНЯЯ     ШКОЛА

        Дальше моё развитие в сексуальном направлении пошло более ускоренными темпами. Почти, как по Листу: играть быстро, быстрее, еще  быстрее, быстро, как только возможно, и...еще быстрее!
     Я уже не ждал милостей от природы, на мамочкины советы я чихал: у меня во дворе советчиков, хоть отбавляй! Интересные, между прочим, истории рассказывались! 
     -Ребя, а мне про одного летчика говорили. Он на своём ероплане из города в город летает. И каждую ночь с разными бабами спит. Вечером лягут вместе, он ей туда засунет и не вынимает всю ночь до утра, а на другой день в следующий город улетает. 
      -А что с бабой?
      -Как что? Понятно, баба пухнет, пухнет, потом на третий день умирает.
       -А зачем же они с ним ложатся, если потом умереть можно?
       -Ну ты дурак, что ли? Ведь бабам тоже хочется!
Ещё о более страшных вещах говорилось, ночью, бывало, не сразу уснешь!
Все кинофильмы, все книги делились на две категории: про ВОЙНУ и про “ЭТО” ( Хотел, признаюсь, другое, более подходящее слово употребить, но постеснялся). Остальное -мура, нечего и врем зря терять.
       Кроме “ужасных” россказней старших ребят жизнь щедро подсовывала нам “наглядные пособия” по данному предмету.
        Как-то среди бела дня раздается клич:
       -Ребя! Айда на помойку, там урки девку ебут!
     Вот тут уж -ничего не могу поделать и  вынужден принести извинения своему шибко интеллигентному Чтателю: без употребления некоторых сильных выражений  будет утрачен весь колорит той обстановки, о которой  рассказываю.
       Итак, остановились на помойке. Что она собой представляла, эта самая помойка?
        Огороженная высоким глухим забором часть двора размером метров 15 на 15, ворота, которые дворник запирал на ночь и на этой площадке пять -шесть огромных деревянных мусорных ящиков со скошенной вперед верхней крышкой, для удобства их загрузки. Ящики эти были вечно переполнены, мусор грудой валялся на всей территории помойки, но состав этого мусора сильно отличался от теперешнего.
      Никаких пластмасс, никаких полиэтиленовых пакетов, никаких коробок от телевизоров и пластиковых бутылок из под пепси-кола.
Там был капустный лист, картофельные очистки, металлические консервные банки, грязные и рваные газеты ну и для пикантности добавлю: огромные клочья окровавленной ваты, так как были и тогда сознательные женщины, которые понимали, что спускать в унитаз это нельзя, а Тампаксов, равно как и Сникерсов, извините, и в помине не было. Мусоропроводов тогда, также  не было, жильцы с помойными ведрами самолично провожали свои отходы в последний путь.
       Вонища на всей помойке была такая, что я, например, вынося ведро (иногда заставляли!) на территорию помойки вбегал с задержанным дыханием, и пулей выскакивал наружу...
       Итак, раздался клич: -“Все на помойку!”
Мы прибежали и заняли наблюдательные позиции: забор был  так удобно устроен, что перекладины, за
которые можно зацепиться, находились с внешней стороны территории помойки. Нас набежало человек двадцать. Мелюзга лет по 7 -10 из нашего дома, из соседних домов. Мы облепили весь забор. А было на ЧТО посмотреть!
        Посреди  помойки на куче капустного листа был расстелен рваный ватник, а на нём возлежала совершенно голая, но в башмаках., девица неопределённого возраста. Мы же были малолетки и всё, что было старше нас хоть на три года, уходило в недосягаемую, загадочную жизнь взрослых. Сейчас, вспоминая и анализируя увиденное, я считаю девице было лет 14-17, а её партнёрам, бравым молодым людям без определённых занятий, где-то от 12 до30. Было их человек 15.
        Они обслуживали её по очереди, без толкотни и споров. Слегка приспускали брюки и быстренько забирались на девицу, едва дав предыдущему клиенту подняться.
       Девица принимала своих возлюбленных с лихими выкриками и отчаянной матерной бранью. На нас эта шпана смотрела благожелательно:
         -Пусть, мол, учится подрастающее поколение!
А  вот одну жиличку, появившуюся  не кстати на помойке со своим ведром, едва не укокошили.
      Не всё у них прошло  гладко:  одного очередного претендента на сеанс любви девица встретила сильным ударом своего башмака в пах. Парень скорчился, застонал и попытался учинить над ней расправу, но тут же, получив по зубам от старшего,  убрался с помойки.   
      “Представление” закончилось в какие-то полчаса. Один из этой банды крикнул нам:
-Ну вы, шибздики, кто хочет попробовать?
Мы  моментально разбежались...
Уже издали я видел, как вся компания быстрым шагом удалялась прочь с нашего двора. Увидел и “героиню”: она шла, как ни в чём ни бывало, и курила, накинув на голое тело грязный  ватник, на котором только что совершала ВЕЛИКОЕ ТАИНСТВО ЛЮБВИ.
     Сколько было потом обсуждений, как завидовали нам те, кому не довелось увидеть это необыкновенное зрелище!
     На вопросы КУДА, и ЧЕМ ответы были получены. Оставалось не до конца выясненным:
ВСЕ ли этим занимаются, или только жулики и проститутки?
 Мы уже, конечно, знали, что проститутка - женщина  с которой делают ЭТО.
А вот занимаются ли этим постыдным делом наши папы, особенно, мамы -большой вопрос!
     Ленька Бибирев честно сознался, что его родители один раз ЭТИМ занимались, он сам видел. Юрка Гольцев заявил, что ничего подобного его родители себе не позволяют. Мы возразили:
      -Как же так, они же спят в одной постели?
      -Ну и что? Ведь мой папка в кальсонах спит! Возражение было принято. Я загадочно молчал.
Я не видел, как мои родители ЭТИМ занимаются, но  однажды, разбираясь в каком-то барахле, обнаружил целый маленький стеллаж, на котором СУШИЛИСЬ ВЫСТИРАННЫЕ ПРЕЗЕРВАТИВЫ!
Я моментально сообразил, ЧТО это такое, но тут случайно оказалась мама, пришлось разыгрывать невинность. Я спросил ее:
       -Мам, а что это?
       -А, это, это,... Это что-то у папы для фотографии.
Я не стал её мучить и удовлетворился этим неубедительным объяснением.
      Сейчас, анализируя всё вспомнившееся, я с болью думаю о том, в какой же нищете жили люди, если мой отец, ведущий инженер крупного предприятия, был вынужден стирать свои использованные гондоны!
     А вскоре, после этой интересной находки и мне представился случай увидеть, КАК мои родители делают ЭТО.
     ПЕРВОГО  МАЯ 1935 года, когда мы с папой, гуляя по праздничной Манежной площади, сдуру, захотели “посмотреть МЕТРО”, мы попали в смертельную давку, выбраться из которой невредимым нам помог Бог и Случай.  ( с подробностями этого ужасного события Читатель может ознакомиться в Первом томе моей “Краткой биографии”.)
     Папашины нервы тогда еще, очевидно, были покрепче моих, он быстро отошел от пережитого ужаса, а я нескоро пришел в себя, и дома,  лёжа в своей постели, мысленно находился всё ещё там, в той страшной давке, слышал крики раздавливаемых и лихую ругань напирающей сзади толпы...
 Здесь уместно сделать некоторое разъяснение.
      В нашей, законно купленной трехкомнатной кооперативной квартире мы, по милости Властей, занимали тогда две комнаты: 17,5 метров, она называлась СТОЛОВАЯ и 12,5 метров -СПАЛЬНЯ. Всё, как у хороших людей. Родители играли в “спальню”, “столовую”, “кабинет”. Кабинет, правда, совмещался со столовой.
     Я продолжал спать в детской кроватке, из которой безнадежно вырос: ноги просовывались сквозь прутья спинки сантиметров на двадцать, папаша сообразил только убрать сетку ограждения с боку кровати. Сколько я ни ныл, сколько ни клянчил  купить мне “взрослую” кровать, меня просили потерпеть малость:
              - Купим,  детка, купим!
    Ритуал “отхода ко сну” был такой: сначала укладывали меня, то есть говорили:
               -Пошел в постель!
Я ложился, вскоре появлялись родители.
Папа открывал форточку минут на 10, чтоб проветрить комнату перед сном, затем ложились родители, каждый в свою постель. Отец и мать  спали на узких железных койках. Рама из толстых квадратных прутьев без всяких никелированных шаров, железные крючья поперёк, на крючьях доски вдоль, на досках тощие волосяные матрасы.  Дальше, как у всех: простыни, ватные одеяла. Что было, то было, врать, наговаривать напраслину не стану! 
       Итак, родители закрывали форточку, ложились, ЗАКУРИВАЛИ оба и, считай, начинался ночной отдых от трудов праведных.
      Я засыпал, обычно,  сразу, в постели пиписькой не баловался. В тот день, после пережитых волнений, долго не мог уснуть. Лежу с закрытыми глазами и слышу шепот. Мама:
         -Подожди, ОН  не спит!
                Папа:
         -Да что ты, спит, как убитый, ОН так намаялся сегодня!
     Я  понял, что “ОН”- это я и весь напрягся: чую, что-то будет. Действительно, было. Я не только подслушивал, я даже ухитрился ПОДГЛЯДЫВАТЬ, -окна у нас без штор и, приглядевшись, можно было видеть и в темноте.
            События развивались следующим образом: сначала папа слез со своей кровати и встал на колени в пространство между  кроватями, против тумбочки. Что-то делал так несколько секунд. Потом он лёг к маме в постель, они вместе укрылись одеялом, стали возиться, шептаться, хихикать, вскоре папа оказался сверху  и начались ритмичные покачивания укрывающего их одеяла. Это сопровождалось мерзким скрипом хлипкой железной конструкции.
 Я был - весь внимание.
       Интересно, что ни чувства стыда за родителей, ни чувства ревности я не испытывал: только любопытство и некоторое злорадство, типа: -“Ага, попались!”
      Здесь замечу, чтоб читатель не подумал, что я отпетый подонок: чувство ревности к маме мне знакомо, я испытал его  пять лет назад, когда папа, не стесняясь меня, тискал мать довольно откровенными приёмами. Это было на даче. Мы всей семьёй ходили на ручей купаться. Вот тогда я и приревновал маму и чуть не плача обратился к родителям:
         -Мам, давай я тебя так же!
 Папа , смеясь, остановил меня:
        -Сынок, обожди, ты это сделаешь потом, и ты будешь ТАК не маму, а какую-нибудь комсомолку!
      Но, я не хотел КОМСОМОЛКУ, я хотел маму!
     Дело в том, что предыдущей зимой мне папа подарил игрушку, “КОНСТРУКТОР” и на коробке были нарисованы две девицы, которые что-то собирают из этого конструктора. Рисунок был отвратительный, девушки были даже на людей не похожи, рожи какие-то, вдобавок, одеты в военные гимнастёрки, накрест перепоясаны ремнями. А к папе незадолго до этого заходил какой-то человек в портупеях. Он противно курил, от его ремней воняло, словом, целая гамма неприятных ощущений.
Всё это: и рожи, и  портупеи, и  табачный дым сплелись в какую-то единую противную цепь.
     Спрашиваю папу:
              -А кто это нарисован на коробке? 
             -Это? Комсомолки.
    Нет, комсомолок мне не надо, мне нужна мама.
Тогда   я ревновал, я был совсем дитя. А к 1935 году я уже закалил некоторыми знаниями жизни свою душу. Я не ревновал. Я ИЗУЧАЛ. Делают мои родители ЭТО или не делают?  -Делают! Этот вопрос был закрыт.
      Итак, я уже знал КУДА, я уже знал ЧЕМ, я даже знал, что ЭТИМ занимаются не только летчики и проститутки, даже такая приличная,  культурная,   умная, добрая женщина, какой, естественно, была моя мама - делает ЭТО.
    Но все же, того, что я видел, для полного понимания процесса, было очень мало.
     Та грязная возня на помойке? Или мои родители? ЧТО я мог разглядеть под одеялом? А тот роковой эпизод с коварной врачихой? Да я, кроме ЕГО противной задницы ничего и не видел. Правда, вначале мне приоткрылась райская картина. Но всего лишь на мгновенье. Причем, только картина, а не весь ПРОЦЕСС. Словом, ставить точку в моём теоретическом образовании было, конечно, рано.
     И здесь судьба снова обо мне позаботилась.

      Я уже описывал устройство входа в подвальные помещения нашего дома, когда рассказывал, как мы наблюдали детский стриптиз во время “мертвого часа” в нашем детсаду.
      Так вот, точно такие же лестницы в подвал, прикрываемые наклонными крышами, были и в нашем корпусе. В подвале в то время размещались чуланчики для барахла, на каждую квартиру по чуланчику. И у нас был там свой чуланчик.
      Вскоре после заселения дома чуланчики эти у жильцов отобрали и в подвале устроили картофеле-хранилище. Года два спустя картофелехранилище ликвидировали и, разделив подвал на мелкие клетушки, пустили туда лимитчиков. Так они в то время, правда, еще не назывались, но по существу это были самые, что ни на есть, лимитчики.
       Отвлекся от темы. Наболело всё это. Как подумаешь, какая поганая жизнь была! Как куражились над людьми, как издевались!
       А ведь есть и сейчас идиоты, которые по той жизни тоскуют!

        Вернемся к нашей лесенке в подвал. Вернее, к той крыше, которая над ней установлена. Если лечь на эту крышу и прислониться лицом к оконному стеклу, то откроется полная картина происходящего в комнате.  Комната, о которой пойдет речь,  принадлежала некой тете Нюре.
      Тетя Нюра работала кассиршей в билетных кассах дальнего следования на Павелецком вокзале. Тетя Нюра была дама весьма любвеобильная, мужики ходили к ней табуном.
       А ведь стоило! Не баба, а мёд! Красивое лицо, наглый взгляд, вызывающе торчащие груди, и главное: роскошная, метровая задница.
       Одевалась тетя Нюра не в пример всем нашим остальным дамам: видимо, её визитёры допускались к ней не бескорыстно! Однако, оговорюсь: это только мои догадки, не стану клеветать на честную женщину!
       Так вот, рисую ситуацию:  комната с окном как раз против  крыши входа в подвал,  загадочные визитёры, легкая тюлевая занавесочка вместо плотной  шторы, яркий свет в комнате плюс устойчивый слух о том, что тетя Нюра  упражняться любит не просто абы как, а с разными фокусами!
    Ребята постарше эти все моменты усекли.  Прилипнув к стеклу тетинюриного окна, не дыша, как разведчики, часами лежали они на этой мокрой крыше тихими дождливыми ночами! Зато неоднократно дожидались заслуженной награды,  наслаждаясь зрелищем, по тем временам экзотическим.
       Один раз, в виде поощрения, пустили на эту крышу и меня. Взглянуть в заветную щель мне позволили, буквально, лишь несколько секунд, потом оттолкнули. Но не потому, что я ещё был мал, для подобных зрелищ, а потому, что им самим посмотреть страсть охота.
      Эти несколько секунд я и сейчас помню, так сказать,  В НАТУРАЛЬНУЮ ВЕЛИЧИНУ. 
Вскоре, во время очередного “сеанса” какой-то идиот стал барабанить по окну в самый патетический момент. Свет в комнате мгновенно погас, а на другой день на окне появилась тяжелая темная занавеска.
        Много разных сцен совокупления пришлось мне созерцать за свою долгую жизнь, но эту тетю Нюру, это незабываемое зрелище  по силе произведенного впечатления, даже близко ни с чем сравнить я не могу...

       Вот теперь, после всего изложенного,  можно сказать, что теоретическая подготовка закончена.
       После виденного в окне тетинюриной комнаты вряд ли чем меня можно было удивить. А что идёт после теории? Естественно -ПРАКТИКА!
       Но я был совсем ребенок, ни физически, ни эмоционально я не готов был к свершению этого самого главного в жизни действа:   
       к  СОВОКУПЛЕНИЮ С ЖЕНЩИНОЙ.
       Читать эротические сценки, рассматривать пикантные картинки и, возбудившись сверх меры, самому утешать себя в уборной  -это одно, а то, о чем я сказал двумя строками выше - совсем другое.   Тут требуется мобилизация всех духовных сил, подкрепленных физической готовностью свершить на достойном уровне это божественное слияние.
       Эк, куда загнул, сам удивляюсь!
       Умри, Денис, лучше не напишешь!  
       Пора заканчивать раздел: вспомнить, вроде, больше нечего, средняя теоретическая школа сексуального развития на этом закончена. 
      Переходим к практическим занятиям.


          ОПАСНЫЕ       ЭКСПЕРИМЕНТЫ
.
      Наши новые соседи были тихие, безобидные люди. Иван Михайлович работал на кож заводе  простым работягой, получал, естественно, не густо, Ольга Алексеевна и вовсе дома сидела. А так как хозяин еще и четвертинками не брезговал, денег на жизнь не хватало. И они жертвовали своей свободой, сдавали  “угол”.
      Жильцы у них  бывали разные. Чаще, это были командированные из разных городов и весей нашей необъятной Родины. Командированный, это надёжно: не задержится, и прописывать не надо, ну и вообще..
      А в том, богатом на события 1935 году сняла у них угол одна особа, очень из себя ничего. Годков сколько не скажу, я был сам десяти лет, для меня все взрослые были просто большие.
      Мы с ней сразу подружились: приходя в квартиру она  обнимала и тискала меня, угощала конфетами, да какими! Таких конфет мама сроду не покупала! Дома она бывала не часто, только ночевать приходила, а иногда, так  наоборот, весь день дома сидела.  Одевалась она в яркие, дорогие вещи (я в ценах, конечно, ничего не понимал, просто я видел, что у мамы таких красивых вещей нет). От неё всегда пахло духами.
     Когда она бывала дома, к ней приходили гости. Только мужчины. Причем, приходили всегда в то время, когда Ольги Алексеевны дома не было. Обычно, сперва появлялась она. Целовала меня, шутила, угощала конфетами. Потом скрывалась в комнате и вновь появлялась уже в халате. Вскоре, после ее прихода, раздавался звонок в дверь. Если я шел открывать, она останавливала меня и говорила:
              -Это ко мне.
      Сама открывала дверь,  впускала гостя и сразу проводила в комнату. Своим гостям никогда не предлагала  раздеться в прихожей, хотя там у нас были вешалки.  Часа через полтора, - два она так же провожала уже одетого гостя до парадной двери.
      Я догадался, зачем к ней гости ходят!
      Двери в нашей квартире были с филёнками, причем, верхние филенки были выполнены не деревянными, а заделаны матовым стеклом. Не настоящим матовым, а просто выкрашенным белой краской.
        Соображаете? -Правильно, я вспомнил сказочную картину, показанную мне большими ребятами в окне тетинюриной комнаты и, улучив момент, когда ни моей знакомой, ни тети Оли (так по-свойски я звал соседку, Ольгу Алексеевну) не было дома, процарапал в краске на верхней филёнке двери малюсенькую “смотровую щель”.
       Кровать, за которой я собирался установить наблюдение, стояла как раз против двери, но, к сожалению, торцом. Так что, даже при хорошей видимости я мог наблюдать только ноги действующих лиц и то при условии, что на спинку кровати не будет накинуто никакой тряпки.
     Еще одна трудность: мой рост в то время не позволял вести наблюдение непосредственно с пола, я должен был подставлять табуретку.
      Эти подготовительные работы вполне окупились. Я оказался прав: действительно, дяди приходили к моей подруге только затем, чтобы лечь с ней в постель. За время “визита” я успевал совершенно бесшумно подставить  и своевременно убрать табуретку, и все же я был сильно раздосадован: ОНИ ВСЕГДА чем-то укрывались,  мне только оставалось догадываться, что происходит под этой колыхающейся горой тряпья...
      Вдобавок,  я считал, что моя подруга предает меня, и ревновал её к этим противным визитерам.
   Мне  САМОМУ хотелось быть на их месте, и я обливался беззвучными слезами, в то время как  там происходил сеанс райского наслаждения.
      Моя бедная маленькая, пиписька поднималась торчком и я бежал “спасаться” в уборную, едва успев убрать за собой предательскую табуретку.

      И это произошло. На третий или четвертый мой “видео сеанс” я, убежав в уборную “утешать” себя, забыл там запереться.
      Сижу на унитазе, обливаясь слезами смертельной обиды, изо всех сил терзаю свою пипиську, как будто ОНА виновата в том, что я еще маленький, что мне ещё и мечтать нельзя о сказочном наслаждении с настоящей женщиной.. ..
       И тут дверь в уборную открывается и в дверях стоит онемевшая от неожиданности ОНА, моя злодейка, моя любимая, моя мучительница.
      С секунду она молча глядела на меня и вдруг ее прорвало:
           -Маленький дурачок! Ты же на всю жизнь изуродуешь себя! Ты же никогда потом не сможешь по настоящему...
           -А зачем, а зачем они к Вам ходят?
 только и смог я проговорить сквозь   рыдания. 
         -Бедненький мальчик, пойдём со мной, пойдём скорей!
      Она распахнула халат, под ним ничего не было, прижала меня к себе такого, как я был со спущенными штанишками, и почти понесла в комнату. Клиент, понятно, уже ушел.
     Все произошло почти мгновенно: она села на дяди Ванин высокий табурет, расставила широко ноги и привлекла меня к себе. Я почувствовал, как мой торчащий “карандашик” погрузился куда-то в теплое, мягкое, мокрое. Она целовала меня своими толстыми губами, от нее пахло вином, её духами и еще чем-то, очень противным. Она шептала, обхватив меня руками:
        -Быстрей, быстрей, не останавливайся!
 а я не знал, куда мне свои руки девать: перед самым носом моим висели  её большие груди с черными кругами вокруг сосков, мне очень хотелось потрогать их, но я боялся сделать это.
      В безрезультатном дергании прошло несколько минут. Оргазмом и не пахло: мой микроскопический приборчик, с головкой обтянутой толстой кожицей, привыкший к жёсткому тисканью пальцами, совершенно не воспринимал мягких, студенистых охватов её естества.
     Став старше, прочитав бессмертную поэму господина Баркова “ЛУКА МУДИЩЕВ”, я понял, что знаменитая фраза:
       ..”-И бедный член его порхает, как по сараю воробей...”
 сказана именно  про  мою тогдашнюю ситуацию.
      Однако, моя “спасительница” была дама опытная. Она сразу смекнула, что тут нужен другой прием. Резко извернувшись, она оттолкнула меня, встала на колени перед кроватью и выставив мне свою попку, сказала быстрым шепотом:
           -Ты так измучаешься и ничего не сможешь, попробуй сюда, тут потуже!
     Она чем-то мазнула свою дырочку и вновь шевельнула попкой, приглашая меня:
           -Ну же! Ты что?
 Я все ещё продолжал рыдать и, заикаясь  пробормотал:
           -Так ведь там какашки!
     Мгновенно её, как подменили:
           -Ах, “какашки”?! Убирайся говнюк в свой сортир, додрачивай!
 Она больно схватила меня за руку,  чуть не вывернув её, и вытолкнула меня из комнаты.
     Я не последовал её совету, не стал “додрачивать”, но приборчик мой никак не опадал еще часа полтора, а потом там долго и сильно болело.
       Когда пришли родители, я был паинька. Я не грубил маме. Я показывал свои рисунки папе. Что там произошло среди взрослых, я не знаю, но этой своей подруги я больше не видел.
       Я так и не узнал, а как же её зовут? Но что моя подруга была обыкновенная проститутка -я знал точно. И, видимо, денежки она платила Киселевым не маленькие за представляемую возможность заниматься своим деликатным и очень нужным ремеслом.
      Сердце у неё, безусловно, было доброе, она искренне хотела избавить меня от ужасной болезни, которой считался тогда онанизм.
      И я, действительно, испугавшись, прекратил эти занятия. Ну... скажем, лет до 19ти, когда возможности сблизиться с женщиной я не находил, а организм уже по настоящему требовал соответствующей разгрузки...

      Можно ли считать, что эта дама была моей первой женщиной?
      Можно ли, вообще, считать, что весь этот лечебно-профилактический сеанс с резким сексуальным уклоном был моим первым ПОЛОВЫМ СНОШЕНИЕМ?
     Вопрос,  как считать. Как в греко-римской борьбе: и я не кончил и она не кончила, но   
                КАСАНИЕ      было!



            
             
                ПЕРВАЯ   ЛЮБОВЬ

                “Сначала я в девке не чуял беду,
                Потом задурил не на шутку....”

              -Что за подонок этот самый автор?    
 -воскликнет  иной, шибко интеллигентный Читатель. -О чём пишет, мерзавец! О каких-то помойках, о подглядывании в окна к простым советским труженикам? О грязных задницах сорокалетних проституток? Он бессовестно клевещет на наших детей, на воспитанных, послушных девочек, дочерей нашей славной коммунистической элиты! Он с упоением рассказывает нам про все эти мерзости, как про какие-то подвиги?
        -Успокойся, дорогуша, вспомни, как сам в замочную скважину за родителями подглядывал! Вспомни, чистюля, как на стол в учительскую дерьмо, завёрнутое в газетку приносил! Вспомни, как мочился на телефонные трубки в будках -автоматках, как привязывал горящую бумагу кошкам к хвосту! Я-то, по крайней мере, таких гадостей никогда не делал! Ишь, какие вы все стали сейчас красивые! Не могу молчать, как Лев Толстой. Не нравится, - не читайте! И нечего, там, понимаешь!

       Пятый, шестой, пожалуй, седьмой классы в смысле продвижения в вопросах сексуального развития были очень похожи друг на друга.
      У наших одноклассниц набухали сосочки. Очень интересное явление! Так и хотелось потрогать.
Но “своих”, как правило, мы, шпана, не обижали: куда интереснее было облапать пришлых второгодниц, у них и  “хозяйство” куда богаче,  они же на год-два старше “наших”, да и в моральном плане девахи эти, как правило,  посговорчивее.
        Тем не менее за ”миг блаженства” полагалась увесистая затрещина, которую мы, донжуаны сопливые, стоически принимали, как должное.
        Занимались этим своеобразным спортом, практически, все, кроме, может быть, парочки наших “отличников”. Лапали девчонок по разному: одни в открытую, другие, вроде случайно, воровски.
 Но испытать упругость этой очаровательной выпуклости, которая почему-то у мальчиков не растет, хотелось всем..
     Особенно нахально действовали Борька Маленков да я. Замечу, Борька всегда, при этом, получал затрещину, а мне -сходило с рук!

         Я был мальчишка, как мальчишка: матерился, дрался, увлекался модными забавами. А тогда было модно в Рыцарей играть, -фильм “Александр Невский” вышел, во всех дворах сраженья на деревянных мечах происходили. В “Пионерской Правде”, которую мне родители  выписывали, тогда печатался роман Алексея Толстого “Гиперболоид инженера Гарина”. Так этот самый гиперболоид мерещился мне и на уроках и на занятиях музыкой. 
        Это я пишу так, для справки, а то ещё подумаете, что я, как маньяк, только о сиськах и мечтал!
        В отношениях с прекрасным полом у меня был полный порядок: сидел я  на одной парте с Тамарой, умной, рослой, волевой девочкой, которую даже отпетые хулиганы боялись, с ней вел разговоры на разные житейские темы. Но только на уроках! Как переменка, -я к ребятам, в рыцарей играть или анекдоты похабные травить.
        Моей дамой сердца, “Дульсинеей” неизменно с первого класса оставалась Красная Шапочка.
Никаких формальных заявлений, объяснений в любви, обещаний, клятв, договорённостей ни с моей, ни, тем более, с её стороны, естественно, не было. Просто, я так считал: она самая красивая, она давно мне нравится, вот я вырасту большой и она станет моей женой.
         Само -собой, а как же иначе? Иного я себе просто не мог представить. С ней я на эту тему не разговаривал, я вообще, с ней не разговаривал, а вернее, ОНА со мной не разговаривала. Называла она меня “дураком” за мои вечные трюкачества.
      Тем не менее, она весьма активно проявляла обо мне заботу: охотно давала списывать по английскому, защищала меня перед классным руководителем или даже перед завучем, когда я, не в меру нашкодив, попадал в пикантную ситуацию.
     Я ей нравился. Однозначно, как сказал бы Жириновский, но её угнетало могучее влияние надо мной Тамары и моё безобразное поведение. Ей было стыдно за меня.
     Я же был убеждён в естественности нашего дальнейшего сближения и в упор не замечал того, что сам себе рою могилу.
       Всё у меня проходило в лёгком жанре, никаких переживаний: Красная Шапочка-  это школьная любовь, так сказать -“зимний” вариант.
       У меня был еще и “летний” роман, с соседкой по даче с Таней Соловьёвой. Таня была очень красивая девочка, тонконогая, голубоглазая, точеные черты лица. Моя одногодка. Двоюродная сестра моего дачного товарища. Был такой: Лешка, постарше меня года на два..
      У меня был велосипед, редкость по тем временам! Лешка постоянно просил покататься, а когда заметил, что мне Таня  нравится, подал мысль: учить её кататься, при этом, мол, лапать  за разные места, можно будет, практически, беспрепятственно.   
       Таня кокетничала со мной отчаянно, но руки распускать мне не позволяла. Она щипала меня, убегала, а когда мне удавалось её догнать, и я начинал её тискать “в наказание”, она поднимала такой визг, что мне приходилось отпускать её, боясь вмешательства наших родителей.
        Такой вот дачный детский роман.  Начавшийся летом 1937 года, роман этот продолжался без какого-либо продвижения и в 1938 и в 1939 годах. Никаких поцелуев, ни тем более, ЭТОГО, у нас не было. Лишь однажды, в знак большого доверия, она присела при мне пописать, но я не смог оценить по достоинству этот её роскошный жест и больше подобного она себе не позволяла.         
      Таня жила в 20 минутах от нашего дома, тем не менее, никаких контактов, даже телефонных, в Москве у нас не было. Это была СЕЗОННАЯ любовь: наступала осень, кончалась дача, снова школа, снова Красная Шапочка.
   
      Коль скоро зашла речь о даче, уместно будет рассказать и о других событиях, имевших место там и прямо относящихся к теме  настоящего повествования.
      Мой друг Лешка, видя полную бесперспективность моего романа с Таней, предложил мне переключиться на аборигенок, 11ти - 13ти летних деревенских девчонок, которые стайками сидели на своих открытых террасках и, томясь от безделья, задевали нас озорными выкриками, когда мы проезжали мимо них на моём велосипеде.
       Мы через деревню  ездили вдвоём: один на педалях, другой -на раме, а уж за деревней,  на футбольном поле, где я, кстати, и научился ездить на велосипеде, начинали, собственно, КАТАТЬСЯ, совершенствуя свое мастерство.
       В один из таких  проездов мимо заветной терраски я услышал озорной выкрик:
            -Юра, смотри,  вот твоя Люська, к которой ты в ****у лазил!
       В этот раз я был на педалях, а на раме сидел Лешка. Я только на мгновение мог отвлечься от управления, иначе бы мы кубарем полетели на землю, но я успел заметить, как одна из девчонок зажимает другой рот руками:
           -Молчи, зараза!
Их было пять или шесть этих озорниц, среди них, я узнал её, ту самую хозяйскую беспартошную Люську, которая залезла однажды ко мне в постель, оставив на память о себе вымазанную простыню.
       В другой раз, проезжая мимо этих веселых птичек, Лешка, взяв инициативу в свои руки, обратился ко всем сразу прямым текстом:
         -Девочка, дай поеться!
 Одна из этих невинных крошек отреагировала моментально:
         -Шить, поеться, раздерешь!
 Это самое “ШИТЬ” тогда заменяло им почти все слова русского языка.
        А еще несколько дней спустя, катаясь на упомянутом уже футбольном поле, за которым был луг, простирающийся аж до самой железной дороги,  мы увидели двоих девчонок с той хулиганской террасы: двух Нинок. Нинку, дочь нашего хозяина дачи и другую Нинку,  известную в деревне, как девку безотказную.
      На поле в тот день стояли небольшие копны свежего сена. Возле одной из них и нежились наши потенциальные любовницы.
     Мы с Лешкой прилегли за ближайшей к футбольному полю копной. Девчонки перебазировались дальше от поля, а следовательно, и от деревни, копны на три.   
     Минут через пять мы с Лешкой и велосипедом переместились вслед, за девчонками, но не достигая их , а заняв позицию под предыдущей копной. Через пару  минут девчонки повторили маневр: еще дальше от деревни, ближе к железной дороге.
     Все было ясно: девочкам захотелось  поиграть во взрослых! Мы с Лешкой распределили дам: Ему “моя” Нинка, а мне Нинка- подставлялка. Нинки совершили еще две перебежки, и на последней разделились, заняв позиции ЗА  РАЗНЫМИ копнами! Мы уже совсем собрались к завершающему броску, каждый к “своей” Нинке, как вдруг возник спор, -А кто возьмет с собой велосипед? Произошла заминка.
        А ведь не зря Вождь Мирового Пролетариата учит: -Промедление -смерти подобно!
         Пока мы с Лешкой рядились, к соседней копне подъехала  телега,  сено забирать. Управлял данным транспортным средством не кто-нибудь, а Нинкин отец, хозяин нашей дачи...
     В который раз не повезло!
     А еще  была на той даче замечательная встреча с самой податливой из всех наших второгодниц, с Дусей Петровой. Второгодницей со стажем, Дуся
постарше меня года на два. Дусю эту  я не только наскоком за сиськи лапал, буквально, по десять минут за них держался, а она только хихикала!
       Лето 1939 года, моё последнее дачное лето.
Я купаюсь в Пахре. Купался я  не на пляже, где песочек, и где куча народа, а на повороте реки, ближе к деревне. Там глубже. Купался  всегда один. С хранением одежды никаких проблем: бегал в трусах и купался в трусах. Очень увлекался нырянием с открытыми глазами. Никакого Кусто тогда и в помине не было: акваланг изобрели только в 1943 году! Просто начитался книг про водолазов.
      Купаюсь, значит, никого не трогаю, вдруг слышу, меня окликают:
               -Эй, парень!
Небольшая компания: здоровый бугай  лет 18,   грудастая девица лет16 -17, паренек моего возраста и двое малолеток, парень и девчонка,  лет по 12,  а то и меньше! Девчонка курила, размахивая сумкой с каким-то барахлом.
       Точно, зовут меня. Вылез из воды, поднялся на берег. Они стояли как раз против солнца, лиц не разглядишь. Ба! Да это ж Дуся Петрова !
              -Юрка, ты? Ты как тут оказался?
      Все выяснилось, я -на даче, а они -приехали  погулять. Искупались, теперь в лес хотят, а где лес этот, -никто не знает. Действительно! Народ в лес совсем не ходил. Да и леса-то нормального нет по Павелецкой дороге!  И еще спросили они меня, а где можно вина купить? А где его купишь? В нашей деревне магазина нет, надо в село ЯМ топать. А это тоже не близко и совсем в сторону от леса.
     Компания стала совещаться. Чую, про меня говорят, взять ли с собой? Решили- не брать. Ладно, не гордый, не обижусь. Подробнейшим образом растолковал им, как в лес, в самые что ни на есть лучшие места пройти. Туда, где у меня  очень удобные позиции для наблюдений приспособлены.
    Ребята удалились, а я домой. Быстренько переоделся, как для дождливой погоды: тёмную курточку, коричневые чулки и свои штанишки на проймах, брюк мне в том возрасте ещё не полагалось!  И бегом,   обходной тропочкой в лес.
       Компания сначала шла точно по указанному мною маршруту. Затем, почти уже у места назначения, вместо рекомендованной мной поляны, на которую я их, дураков, нацелил, что б удобнее было вести наблюдение, повернули вниз, к  ручью, поросшему густыми зарослями ольхи.
     Я уже давно ждал их появления, сидя на заветной сосне и, было огорчился, что не увижу ничего, как вдруг узрел, что все они вылезли от этого ручья на открытое место, видимо, не выдержав комариной атаки.
       Компания живописно  улеглась на легком одеяльце, которое расстелила шустрая малолетка. Они находились от меня по прямой метров сто и ниже метров десять -пятнадцать, да еще на солнце, на открытой поляне, а я в тени, да в зарослях!  Ну точь-в-точь, будто я наблюдаю за ними из окна своей квартиры с четвертого этажа!
       И тут мне удалось увидеть такую картину образцово-показательного группового секса какую, клянусь, теперь, в наше время, не видел ни на одной порно -кассете .
.
        Петрова Дуся в седьмом классе уже не училась. Куда она делась, не знаю.
        Я случайно встретился с ней,  вернувшись с фронта. Она работала какой-то шестёркой в Рай жилотделе, а мы с матерью тогда решали свой жилищный вопрос, хотели жировки разделить.       Дуся зашла ко мне домой, мы говорили о разных пустяках, вспоминали школу. Она раздобрела, грудь её, так привлекавшая меня в шестом классе, не умещалась в бюстгальтере. Дуська говорит мне что-то, а я не слышу её, я, как наяву,  вижу ту неповторимую сцену у лесного ручья.
    Я хочу её, но не смею  к ней даже  притронуться: какая-то уголовно-венерическая аура, веявшая над ней, сдерживала меня. Уверен, пошевели я хоть пальцем, она бы мне не отказала.
     Вышли из дому мы вместе. Идем по нашей улице. Навстречу компания молодых мужиков. Заржали:
            -Эй, парень осторожней, ты от Дуськи не только триппер, а и весь “сифон” схлопочешь!
 Она пробурчала:    -Сволочи!
     Никаких жилищных дел я с её помощью не затевал.

    Я, кажется, главу назвал “Первая любовь?” Ничего себе “Любовь”! А что? Сейчас повсеместно звучит: “заниматься любовью”, то есть СОВОКУПЛЯТЬСЯ? Любовь это все-таки нечто другое. Но не надо спешить, мы еще, оказывается, не все подготовительные этапы прошли.
        Было у меня еще одно любовное приключение. Она -дочь подруги моей матери. Я -в шестом учился, она -в седьмом. Оказались мы как-то вместе с ней на спектакле в детском театре. До сих пор помню песенку из этого спектакля. Потом, дома я даже декорации одной из картин на память рисовал. Кажется, какие-то вариации на тему “Принц и нищий”. Не уверен. Во время действия я держал её за сиськи и даже под кофту залезал, а во время антракта мы прогуливались врозь, как та кошка, которая ходит сама по себе. 
         Ещё бы! С девчонкой по фойе разгуливать! Стыдно!  А вот за сиськи хватать во время спектакля, - совсем не стыдно!

         Почему я так подробно пишу обо всех этих моих художествах? Да потому, что параллельно, в это же самое время я был без памяти влюблён в неё, в Красную Шапочку свою.
        Я, конечно, мечтал о женщинах, представлял себе, как я наслаждаюсь с женщиной, сливаясь с ней в одно целое.
        Но ни разу я не мог вообразить, что  делаю ЭТО с Красной Шапочкой. Я не мог даже представить себе, что целую ЕЁ, что  обнимаю ЕЁ, я никогда не позволял себе даже случайно,  прикоснуться к её груди. Я обожал ЕЁ, я только мог без конца ЛЮБОВАТЬСЯ  ЕЮ.
      И при всём при этом у меня была Таня -для дачи, Тамара- для умных бесед, и добрых два десятка одноклассниц, которых я мог безнаказанно хватать за груди.
      Конечно, я знал, что существует РЕВНОСТЬ,
я сам испытал это чувство не раз, но даже представить себе не мог, что ОНА, моя Красная Шапочка станет меня ревновать!
      Наступило первое сентября 1940 года. Восьмой класс. Я увидел ЕЁ. Ей уже 14 лет. Боже, как она хороша! Но подойти страшно. Вдруг ужалит какой-нибудь колкостью?
       У нас первый урок физкультура. Ребята переоделись на четвертом этаже, в кабинете физкультуры. Девчонки,  как всегда, в классе.
      И вот они выходят стройной цепочкой. Впереди Зина Колобова, ЕЁ подруга. Зина- староста по физкультуре.
      ОНА -идет последней, самая маленькая. Не потому, что мала ростом, а потому, что моложе всех нас на год. Маршируем кругом по узкому коридору: спорт зала-то нет!. Когда, уже повернув, мы идем на следующий виток, девчонки, завершая круг, идут как бы нам навстречу. Ага, вот она. Загорелая, словно шоколадка, она бросает на меня мгновенный взгляд, но какой! Она РАЗРЕШАЕТ мне любоваться собой!
      В моей семье беда: отец безнадежно болен. Матери  не до меня, тем более, не до моих амуров.
      А вот другие мамаши начинают постепенно суетиться: детки-то вырастают, пора и о будущем подумать:
              -Вот Юра, шалун большой, конечно, но ничего, пообтешется. Он неглупый мальчик и из приличной семьи.
     Мамаша лучшей подруги Красной Шапочки, упомянутой уже Зины, взялась активно руководить ПРОЦЕССОМ. Был организован пробный поход в театр. Две девочки, одна мама (дети всё же!) и Юра, с надеждой на хорошее поведение.
       Театр этот я запомнил на всю жизнь, а вот соответствовать проявленной инициативе не смог. Опять же, матери- не до того, а я- материально недееспособен. Да что там “материально”! Дурак я был и всё тут. 
       В школе новости: из четырех седьмых классов сделали только один восьмой “А” куда, естественно, натолкали ребят из классов ”Б”, “В”, и “Г”.
       Среди “новеньких” был мой сосед по лестничной клетке, потомственный алкоголик Ленька Бибирев, некий Гога Крабтри, глупое дитя умных. интеллигентных родителей, Сарьянов Андрей, -фигура, достойная музея мадам Тюссо и Люся Маслова, простая девушка неброской наружности, но с горячим сердцем, которая, по простоте своей душевной, возьми да и влюбись в меня по уши.
       Образовалась компашка, главным увлечением которой был вовсе не учебный процесс!
Мы закупали бутылочку, а то и две “красненького”, осушали эти бутылочки в ближайшем подъезде и намыливались бродить по вечерним набережным. Вскоре появились и девочки. У Гоги Крабтри была Дуся из соседнего с ним двора, у Лени Бибирева -Катя, которая не то, что б любила его, а жалела дурачка, хотела отучить его от пристрастия к водочке. Ну, а мне братва подсунула Люсю Маслову.
     “ЭТОГО” у нас не было, даже, практически, не целовались. Так просто, время убивали. Шлялись без толку, анекдоты травили, слегка лапали своих девочек, не то, что б с сексом, а так., хихоньки одни...
        А моя настоящая любовь к Красной Шапочке была СЕКРЕТНАЯ. Я был уверен, что ни одна душа на свете даже и не подозревает о моей тайной страсти!
    
        И вот, незадолго перед Новым, между прочим, 1941 годом,  на очередной переменке оказался я в классе наедине со своей напарницей по вечерним прогулкам, с Люсей Масловой.
      Слово за слово, что-то очень живо вчерашняя вечерняя прогулка вспомнилась, присел я к ней за парту, придвинувшись ближе, чем положено, да и рука моя, почему-то, оказалась на талии у нее.
        У Люськи глаза от счастья расширились, щечки порозовели: я её на прогулках-то нежностями своими не шибко баловал! И тут вдруг в класс вбегает Зинка Колобова... Сцена, как в РЕВИЗОРЕ.
               -Ага , Юрка, все скажу ЕЙ!
Вот тебе и “секреты” мои.
        Давно ВСЕ ВСЁ знали, знали, но никто и не подумал тогда смеяться надо мной. Знали и учителя, знали  и родители.
Не подозревал только я один, что все всё знают.
     Зинка слово сдержала: Красная Шапочка с тех пор даже не взглянула в мою сторону. Последние месяцы в восьмом классе были для меня невыносимы, я понял, ОНА для меня потеряна. Потеряна НАВСЕГДА.
      Я продолжал ходить в школу, продолжал заниматься музыкой,  продолжал шляться с ребятами по набережным, но всё делалось мною, как во сне. Я ни на что не реагировал. Я проспал в своём любовном бреду последние недели жизни своего отца, я кое-как сдал экзамены, я наделал массу глупостей, даже едва не угодил в тюрьму, связавшись со шпаной.
      Эта большая, настоящая, взрослая любовь была явно не по плечу моей ещё детской не повзрослевшей психике. Я считал, что жизнь потеряна, мне было на все наплевать...
       4 мая 1941 года умер мой папа. 21 июня началась ВОЙНА.
. Эти, по настоящему, страшные события как-то расшевелили меня.
      Я, как видите, не умер. Красная Шапочка из вполне реальных мечтаний о будущем превратилась в некий недоступный образ,  ореол, вроде черно -белого огромного портрета, который постоянно висит передо мной на воображаемой стене.
     Всю свою жизнь я видел перед собой этот портрет. Он и сейчас  стоит у меня перед глазами.
     Он здорово выцвел, точнее, -выгорел, ведь изображение-то черно -белое.
     На этом портрете изображена нестареющая пятнадцатилетняя красавица, моя несбывшаяся мечта,
      моя КРАСНАЯ ШАПОЧКА,
      моя ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ.



       СКИТАНИЯ     РАЗБИТОГО    СЕРДЦА

           Вам что, заголовок не понравился? С претензией, мол? А как прикажете?
“Страдания молодого Вертера” уже было, “Приключения Электроника” тоже было, “Месяц в деревне” и, подавно, было. Да я этих “месяцев” вам в разделе “Дачи” сколько угодно опишу!
         Первая любовь закончилась крахом, но жизнь-то продолжается! Снова встречи, надежды, поиски...
        Как прикажете озаглавить данный раздел повествования? “Средь ягодиц и влагалищ”? Не пойдет: -я человек интеллигентный! Оставляю так, как начал: “Скитания разбитого сердца”...
      Много всего произошло в ту весну и лето 1941 года. Война, скажете? Да, война. Но она, война эта проклятая началась в ночь на 22 июня, а для меня точкой отсчета теперь уже была другая дата: 10 марта. Это день, когда я ЁЙ в любви объяснился. Знал, дурак, что всё уже потеряно, что всё напрасно, но была надежда и мне хотелось просто точки над ”И” поставить, пусть, думаю, сама откажет, тогда я свободен и никаких гвоздей!
       Но не вышло по моему: она НИЧЕГО мне не сказала, просто разговаривать перестала со мной, стала НЕ ЗАМЕЧАТЬ меня в упор...И, если ДО 10 марта я был счастливый, беззаботный, сопливый прожигатель жизни,  то после 10 я превратился в повзрослевшего на 15 лет страдальца, для которого всё в прошлом, жизнь не имеет смысла, и, если не топиться или вешаться, то только потому, чтоб мама не расстроилась.
       Но эта, уже не имеющая никакого смысла жизнь, почему-то продолжалась, я шлялся со своей тогдашней уголовной компанией по улицам, и, если видел  ЕЁ, также, гуляющей по нашему “Бродвею” с девчонками, ревновал до боли в желудке, но друзьям своим виду не показывал.
       А потом был пионерский лагерь, где я во время ночных дежурств лапал за сиськи свою пионервожатую, Зиночку.  И где я во время ночных воздушных тревог, когда весь лагерь выводили в лес, заигрывал с тамошней примадонной из первого отряда, с Юлей. Думал ли я о НЕЙ в это время? Кода кокетничал с Юлькой, -думал и мне даже было как-то, вроде, стыдно, сомневался, а не предаю ли я при этом свою неземную любовь? А вот когда Зиночку за сиськи лапал, я даже не вспоминал про свою Красную Шапочку...
       А потом была дача в Кратово, у тетки Маруси, где я по призыву тамошнего штаба Гражданской Обороны дежурил связным по ночам в местном лесничестве. В этом Кратово случай со мной произошел. Так, эпизод без продолжения, но заставивший меня испытать сильное волнение.
      Был я зачем-то на железнодорожной платформе поздновато вечером. То ли Марусю поджидал из Москвы, то ли еще зачем, не помню. Только что отошла в Москву  электричка, все, кто был там уехали, я оказался один на пустой платформе. Нет, не один: на лавочку присела молодая женщина   и зарыдала, закрывая лицо руками.

      А тогда, в самом начале войны, похоронки с фронта еще не стали неотъемлемой частью нашего быта, поэтому слёзы плачущей женщины я никак не увязывал с потерей близкого, мне это вовсе на ум не приходило.
      Я подсел к ней, спросил участливо:
                -Что с вами?
 Она вдруг вся извернулась ко мне, буквально схватила меня и стала тискать и целовать, приговаривая:
               -Мальчик, миленький мальчик, какие же все ОНИ сволочи!..
       Она была в легком батистовом платьице, на груди мокром от её слез, я же был в одной рубашке и уже начал ощущать вечернюю прохладу, мне стало хорошо от прикосновения её горячего тела.
Я чувствовал упругость её грудей, её быстрые солёные поцелуи, как магнит  притягивали меня, мне было страшно, стыдно и приятно. И у меня неожиданно ВОЗНИК мой прибор, который уже не совсем подходил под определение “детская пиписька”. Женщина, почувствовав, что произошло со мной, оттолкнула меня, сказав:
          -Ты такой же будешь!
 и убежала с платформы, звонко топая своими острыми каблучками. 

        Прошло незабываемое 16 октября. Магазины опустели. В некоторых иногда, по инерции мирного времени, вдруг “ВЫБРАСЫВАЛИ” какие - либо продукты: то ли колбасу, то ли яйца, то ли крупу. Мгновенно об этом округу облетал слух  и возникали километровые очереди... Так как в “одни руки” отпускали строго определённое количество, то народ забирал с собой в очередь всех наличных домочадцев.
        В одной из таких очередей за яйцами я увидел ЕЁ. Она была с матерью, отец её в то время был в ополчении, где вскоре и погиб.
       Несколько часов мы стояли в одной очереди метрах в пяти друг от друга, но  “ни один мускул не дрогнул”: она выдерживала марку, а я боялся, что она лишний раз только оскорбит меня.
       А ещё некоторое время спустя, уже в декабре, наверное ( Жаль, дневника не вёл!), когда костлявая рука голода основательно схватила за горло, когда на своей шкуре я почувствовал, что война  - не сахар,   судьба подбросила подходящий материал для данного раздела моей правдивой повести.
       У соседки, тети Оли, была племянница, Нюрка, к тому времени ей было лет двадцать.
Халда порядочная. Тетя Оля, как сейчас помню, все время ругала и отчитывала её за какие-то проделки.     Нюрка эта в славном 1941 году была мобилизована в зенитчицы, охраняла небо Москвы от налета немецких варваров. Иногда, она забегала к тетке.
Обычно она приносила с собой что-то пожрать из своего военного пайка.  Тетку, естественно, угощала.
         В один из таких её визитов ЭТО и случилось.
 Она пришла, а тетки нет, куда-то намылилась или в очередь или трепать языком к соседям. Мать моя, - на фабрике, сосед, дядя Ваня, - на своём кожзаводе. Мы одни в квартире.
       Нюрка, как обычно, развернула свой паёк, стала кушать и причмокивать. Четвертинку принесла, между прочим. Скорей всего, четвертинка дяде Ване предназначалась, но она, красавица, всю её сама освоила.  Дело происходило на кухне, тогда вся жизнь  квартиры была только на кухне: как-никак, а тут печечка топилась, а в остальных комнатах мороз аж до десяти градусов доходил.
       Нюрка ест, я слюну глотаю, делом своим занят: Чехова я тогда читал запоем.
        Нюрка покушала. Угощать было не принято: карточки! Каждому -своё! Скучно девке, стала ко мне приставать с разговорами. Я отбросил своё чтение, принес ей показать последние свои фотокарточки:  уж очень я там сам себе нравился! Оказывается и ей понравился:
        -Юрочка, да какой ты тут хорошенький! Подари мне вот эту?
 Не жалко, тем более, что похвалила. Надписал, отдал ей, а она не унимается:
         -Какой ты тут чистенький, а ты, наверно, вкусненький?
        И от слов без предупреждения переходит к делу: схватила, впилась своим ртом мне в губы.
От неё водкой и селедкой разит, но она здоровая, намного сильней меня. Я пытаюсь уклониться от её поцелуев, а она прижалась, почувствовал мякоть её грудей  и, вроде, уж не так  противно стало.
        Я был в валенках, в харпае каком-то, то ли ватник, то ли душегрейка женская.  На мне трое брюк напялено. Она мгновенно в моих брюках разобралась и то, ЧТО У МЕНЯ ЕСТЬ (читай первую главу настоящего исследования!) извлекла наружу. Возились мы, сидя на сундуке.
        Из расстегнутого воротника её гимнастерки мне в нос шибанул резкий запах  пота, меня, как по мозгам ударило: мой член, еще не совсем тронутый голодной дистрофией, приобрел требуемые для данного момента качества. Я не успел разобраться в подробностях её туалета, что там было у неё напялено под  короткой, вонючей гимнастеркой, но она сама четко, без помех направила мой инструмент в свое мокрое, мягкое и горячее нутро.
     Так полулежа, полустоя, полусидя мы подергались с минуту, не больше .
Я закончил, она разжала руки, охватывающие меня и отвалившись от неё, я едва не упал: ноги были, как вата. Она покровительственно провела рукой по моим волосам (шапка с меня слетела в самом начале нашей возни):
        -Эх, Юрочка, маленький ты ещё!
 Мне было и радостно и стыдно и противно одновременно.
        Неловкость обстановки разрядилась сама собой: мы услышали, как поворачивается ключ в двери, возвращалась соседка.
      Нюрка вскоре ушла. А я первые три дня через каждые полчаса бегал в уборную разглядывал свой прибор: нет  ли каких прыщичков? Пронесло.
    Нюрка ходила к тете Оле еще года два, но я избегал встреч с ней. Потом она исчезла.
    Надо признаться, что в момент занятий с Нюркой на сундуке, светлый образ Красной Шапочки НЕ стоял перед моими глазами.

    Продолжать летопись моих похождений в строго хронологическом порядке мне вряд ли удастся. Да и нужно ли перечислять все свои встречи с представительницами прекрасного пола?
         Задачу я поставил другую: показать РАЗВИТИЕ сексуального сознания, своё ОТНОШЕНИЕ к этому деликатному вопросу.
      Поэтому, гораздо интереснее рассказать про ОСОБЫЕ моменты, вызывающие волнение в крови и щекотание под ложечкой, при этом вовсе  и не обязательно, прошел ли в данном случае герой в ДАМКИ или его, так сказать, “прокатили”.
      Но на первых порах хронологию соблюсти надо, так как иначе РАЗВИТИЯ не видно будет.
      
      В школе со мной, в параллельном классе училась очень красивая девочка с оригинальным прозвищем: “САРА-ПОМЕШИВАЙ!”. У неё была слава “нехорошей девочки”.
       Она с раннего детства занималась ЭТИМ, естественно, с такими же нехорошими мальчиками. Мы, пацаны, избегали открытой дружбы с ней, но, никуда не денешься: она нахальная, красивая и от нее так и веяло каким -то загадочным  ореолом.
     Да, она двоечница, она прогульщица, она драчунья и так далее. Но зато её известно ТО, о чем мы, сопляки, только треплемся в парадных.      Однажды, получив от нее под Новый Год записку -пожелание, я  был  рад и взволнован: ещё бы,  девчонка, которая уже делает ЭТО, обратила на меня своё высочайшее внимание! Меня, что, её двойки должны были беспокоить? Ошибаетесь мамы и папы!
    Так вот, той, голодной зимой 42 года, иду я, шатаясь от недоедания в свой “Диетический”. Трамваи не ходят. Прохожу мимо гостиницы “Балчуг”, там тогда английские и американские летчики жили, которые “челноками” летали по маршруту Москва -Лондон, по пути сбрасывая всё лишнее на Берлин. Наши очень высоко моральные ОРГАНЫ не мешали отдельным советским гражданкам скрашивать короткий досуг этих героев..
    Вдруг вижу ОНА, Сара- Помешивай, зима, а она в какой-то легкой шляпке с пёрышком, в короткой шубке выше колен с огромными плечами, в черных чулках, в каких-то ботиках на очень высоком каблуке, с ярко накрашенными губами и...
 БЕЗ ЗУБОВ!
        Мне мгновенно, до боли захотелось слиться с ней, с лихой героиней моих школьных лет, со знаменитой Сарой -Помешивай.
      Я, забыв даже про то, куда и зачем я иду. ВОЗЖЕЛАЛ её . Да, да мне страстно захотелось окунуться в ту грязь, в которой она существует,  приобщиться к её высокой квалификации....
      А я же от голода еле стоял на ногах! “Машинка” моя, считай, была на капитальном ремонте до лучших времён, я был одет в какое-то тряпьё и, главное: у меня в кармане было пусто!
        Она вздрогнула, увидев меня, узнала, конечно, опустила голову и ускорила шаг. Она пошла дальше своей трудной, но интересной, дорогой, а я своей: через Москворецкий мост, через Красную площадь до улицы Горького, туда, где мой “Диетический”, в котором также, как и везде, тогда, зимой 1942 года, было пусто.
        А потом была школа радистов и был завод.
В смысле секса, -это были пустые номера: в голове стучала, не умолкая ни на минуту, только одна мысль:   
                -Чего бы пожрать?.....А?

       С первого февраля 1943 года я в Армии. Пехотное офицерское училище. Харчи не в пример лучше! Стал отъедаться. Голод отступил на второй план.
      А что на первом оказалось? Не угадали! Читали Чехова рассказ “Спать хочется”?  Так это про меня в армии.  Ну, а когда прожили мы в этом училище уже два месяца без всяких увольнительных,  что-то странное с нами произошло. По женщинам мы истосковались. Не в том, прямом смысле, что мы не ИМЕЛИ женщин, а мы тосковали даже просто потому, что мы не ВИДЕЛИ женщин!
      И вот, на тебе! Нам устраивают к какому-то празднику или юбилею -концерт. Естественно - самодеятельность. Кто-то стихи читал, ротный наш тенором своим противным пел, один старшина чечетку неплохо наяривал, сценку по рассказу Чехова сыграли. Ну и разные прочие номера, включая художественное чтение.
     И вдруг, на сцену вылетает девица, лихо что-то вытанцовывает. Надо там быть, чтоб понять и прочувствовать дикий экстаз, в который пришел весь зал. Мы орали, свистели, мы топали ногами. Мы вызывали её на “бис” до тех пор, пока начальство не распорядилось закончить концерт.
     Она что, какая-то звезда? Или номер её необыкновенный? Да ничего подобного: просто озверевшие взаперти молодые мужики вдруг ЖЕНЩИНУ увидели.
     Когда стали расходиться, я случайно оказался рядом с одним из “артистов”. Это был курсант из нашего батальона, но из первой стрелковой роты.
 Я был в пулеметной роте. По занятиям мы практически не контактировались, но в столовой встречались и, вообще, лицо его мне было знакомо, да и он меня видел не в первый раз.
      Я начал с комплимента, похвалив его танец. Он сказал:
            -Ничего странного, это моя профессия,  я же заканчиваю театральное училище.
 Дальше, -больше, слово за слово. Я заикнулся и о девице, которая покорила весь зал. 
            -А, это Люська, она с нашего курса, Неплохая девка. А ты, собственно, к чему клонишь?
      Мы уже вышли из клуба и шли по плацу в наш корпус. Было темно. Парень был старше меня года на три, и чувствовалось, что на мякине его не проведешь. Я взял быка за рога и попросил его познакомить меня  с какой-нибудь его подружкой. Всё оказалось намного проще, чем я думал.:
               -Гони водку и будет девочка!
               -А как с увольнительной? В нашей роте очень строго.
          -Будет водка, будет и увольнительная!
       Мой отец не был алкоголиком, но любил иногда пропустить рюмочку перед обедом, это  для куражу, чтоб как у “порядочных людей”. Поэтому, водка у нас дома всегда имелась. И, хотя в войну она стоила бешенные деньги, мать не продала её и не обменяла на хлеб. Я знал, что в платяном шкафу стоят заветные две бутылочки. Одна даже 50 градусная!
      Парень этот был опытный делец, он всё устроил. И вот, через пару дней после этого разговора, старшина подходит ко мне и говорит:
          -Ты сегодня идешь в увольнительную. Чтоб в шесть утра, как штык,  был в расположении!
     И это тот самый старшина, который не пускал меня ни разу в “город”: то к подворотничку придерется, то ботинки не так почищены... Я уж, признаться стал думать, что всё это, с девочками трепотня! И вдруг, на тебе! Сердце моё заколотилось, я схватил увольнительную и быстро выбежал за проходную.
   ОН уже ждал меня. Я взял адрес, по которому должен был явиться и поехал домой за водкой. Мама была дома, она страшно обрадовалась моему появлению и тут же расстроилась, узнав о моих планах.
    Где-то часам к девяти вечера я прибыл по назначенному адресу. Меня ждали. Был мой знакомый, еще один молодой человек, видимо сокурсник и три девицы. Та, что танцевала у нас на вечере, другая, очень хорошенькая, подруга нового знакомого и ещё одна. Та, что предназначалась мне.
    Уточню: действие происходило в районе Смоленской площади, в старом дореволюционной постройке доме. Сейчас он снесен. Первый этаж, высоченные потолки, огромная, запущенная квартира. В коридоре, через который меня проводили, - темно, в большой, метров тридцать заставленной старой мебелью комнате мигает коптилка: нет электричества. На столе блюдо с винегретом, шесть мелких тарелок, шесть вилок, шесть стопочек. Всё. Хлеб мы привезли с собой, велено было оставить от ужина.
  Я достал оговоренные две бутылки. Когда мужчины сообразили, что одна бутылка пятидесятиградусная, мне был сделан комплимент, сказали, что со мной можно дело иметь.
     Начинается самая деликатная часть моего рассказа.
  Та, девица, что предназначалась мне, в сравнении с подружками моего протеже и его товарища, выглядела гадким утенком. Видимо, я не мог  скрыть своего разочарования и она даже собралась было уйти, но подружка, вышедшая вслед за ней в коридор, уговорила её остаться. Пока двое шушукались в коридоре, девица, оставшаяся в комнате, а именно та Люська, которая танцевала у нас на вечере в училище, стала успокаивать меня:
      -Юра, вы не обращайте внимания на ее не очень броскую внешность, она на самом деле очень и очень талантлива!
     Утешила! Нужны мне её таланты!  Я взял себя в руки и больше не выражал никаких отрицательных эмоций, даже пару анекдотов рассказал.  Чувствовал себя, однако, в той компании явно желторотым: а эти двое в подобных делах собаку съели!
       Ко мне все относились  снисходительно, но держались в рамочках: водку-то я принес!
     События развивались стремительно: время военное, некогда кота за хвост тянуть. Выпили водки, поклевали винегрет и стали укладываться.
    Главный заводила со своей возлюбленной устроились на кровати, другая пара на старом промятом диване, а нам дали какой-то ковер и предложили уйти в прихожую. Оно и лучше: я до групповухи еще не дозрел.
     Мы с моей новой знакомой впотьмах набросали на расстеленный ковер каких-то пальто, висевших тут же в изобилии и получилось, в общем, неплохо.
    Хуже обстояло дело с налаживанием контакта. Выпитой водки мне явно не хватило, чтоб потерять стыд и, как к себе домой, лезть под юбку незнакомой женщине. А тогда зачем всё это, спрашивается, затеял?
     Но все страхи быстро рассеялись: с каким-то странным акцентом она стала шептать  мне на ухо об ужасной войне, о бедных молодых людях, которые умирают, так и не изведав неземного счастья, о женском патриотическом долге и прочий бред в том же духе.
     Мне  стало легче: -Ну, думаю, -раз это для тебя мероприятие по досрочному выполнению патриотического долга, то я ЗА! Я всегда поддерживаю инициативу нашей Партии и Правительства, а также нашего вождя, любимого Сталина!
      Ишь, стерва, она долг свой выполняет, а я пытаюсь её от оскорбления женской чести уберечь?  Тем временем, моя подруга от патриотических разговоров к поцелуям перешла.
   Совсем осмелев, я залез ей своим пальчиком туда, куда до этого лазил только своей деревенской Люське, хозяйской девчонке, когда мне 7 лет было. Моя дама не возражала, только целовать меня стала ещё активней и задышала совсем, как паровоз.
      Понюхав вытащенный из её секретного места палец, я почувствовал, как распрямляется моё естество.
    И мы совершили ЭТО. Тихо, скромно, без стонов и выкриков, впотьмах, на полу, под грудой пахнущих сыростью чужих пальто..
    Утомленный,. я отключился на какие-то десять минут, а когда очнулся, она спросила меня:
             -Ты еще будешь, Андрюша?
   Мне стало стыдно и обидно: ей все равно, кого ласкать, она ведь ДОЛГ свой исполняет. Патриотический.
      В соседней комнате заорали:
           -Рота, подъем!
 Не знаю, как они там, а я не раздевался, только так, расстегнулся кое-где. Моя патриотка шепнула мне на прощанье:
           -Желаю счастья тебе, Андрюша, не забывай меня!
      Не забуду. Никогда не забуду. Я нарочно не называю её. Не описываю её внешность. Она действительно талантлива. Она ОЧЕНЬ талантлива.
Уже после Войны, студентом, когда в Консерватории и театрах я проводил времени больше, чем на лекциях, я увидел ЕЁ на сцене и, не веря себе, -узнал! Тогда это была ещё восходящая звезда нашего кино и театра. Я не посмел искать с ней встреч, наперед зная, чем это может кончиться... Несколько лет назад с ней простилась вся Театральная Москва...
   Интересно, помнила ли она своего “Андрюшу” с которым  студенткой, в голодный и холодный военный год, на полу в прихожей чужой, запущенной квартиры свой патриотический долг осуществляла,? -Сомневаюсь!

       А потом был фронт. Отвратительные речи нашего командующего:
     -Если курсант говорит девушке “Садись!”, -она должна ложиться!
Тихие россказни “бывалых” солдат:
      -Вон Валечка пошла, наша славная медсестричка! Сегодня с одним, завтра -с другим. Никто не обижается.
Меня, воспитанного, в общем-то, мальчика, слегка от этого всего коробило: -Как это можно: сегодня с одним, а завтра с другим? А любовь как же?
   Но позже, став постарше, я понял, что уродливая жизнь порождает уродливые отношения. А что может быть уродливее Войны? Тысячи оголодавших мужиков и считанные единицы женщин. Да не даст она им добровольно, -изнасилуют, ни на какой трибунал не посмотрят!
     А так, вдобавок, шанс домой попасть появляется: забеременеешь и тю-тю фронт!
     И госпиталь. О, госпиталь это целая школа. Это АКАДЕМИЯ сексуальных наук. Замечу, я был-таки здорово ранен, поэтому, мне было не до ТОГО.
   Но насмотрелся я всякой всячины предостаточно.
 Прежде всего, -теплушки, в которых нас везли.
И “легкие” и “тяжелые” и совсем умирающие, там, как при коммунизме, всё едино. Сестрам приходилось туго: надо было должным уходом обеспечить  “тяжелых” и ублажить своим телом выздоравливающих. Бессонными ночами (а я отоспался в медсанбате) наслушался я и насмотрелся немало любовных историй. Вот одна, для примера.
     Ночь. Поезд стоит в очередной раз. Кругом болота, поросшие высоким камышом. В нашем 25 тонном товарном вагончике. между рядов нар, как раз против раскрытой двери, сидит сопровождающая медсестра и выздоравливающий сержант. Парень лет 24.
    Тискаются, целуются. Парень умоляет:
           -Ну, Люсенька, ну дай, меня выпишут завтра, может погибну. Миленькая, ну дай, они же все спят! (Это про нас, лежащих на нарах).   
         Люсенька упрямится:
              -Мне надо ведро воды раненым принести. Пойдём со мной за водой сходим?
     Парню невдомёк, что ему уже всё  ОБЕЩАНО, но не в теплушке, а рядом, там, на болоте. Ведро она возьмет для блезира: она-то знает, что добрая половина солдат не спит и всю их любовную торговлю подслушивают.
     Он так и не понял её прозрачных намеков, не захотел с ней выйти “за водой”. Остался, дурак, без вкусненького! Ох и издевалась наутро над ним её подруга. Красивая, ****ища, намазанная. Пела, на гитаре играла. Эта, -только с офицерами!
    В госпитале на острове Городомля, на Селигере была у нас замечательная сестра, Шурочка. Очень любила меня: десятый стол мне выписала ( это самый сытный, его только по блату давали!) Когда она  перевязывала мне бедро,  там у меня загноилась ранка  от того осколка, который я сам из себя выдернул и даже в медсанбат тогда не пошел.
 А что? По всем правилам имею право на орден Отечественной войны Первой степени!
 Так вот, при перевязках она никогда не забывала поощрительно щелкнуть меня по пипиське.
А однажды Шурочка, вообще, оказала мне знак высокого доверия.
     Тут я вынужден уклониться от темы и пригласить Читателя к размышлению над предметом важным, но скверно пахнущим.
   Если у вас одна рука и вы захотели, пардон, пописать, вы сделаете это без особых затруднений. Если же вам, еще раз пардон, приспичило по большому, то сделать это вы сможете не иначе, как сняв с себя штаны. Совершить обратный процесс, то есть НАДЕТЬ штаны  одной рукой вы сможете  лишь в случае, если ваши штаны для этого приспособлены.
        Сейчас понапридумывали разных гидравлических матрасов, кроватей с изменяемой геометрией  и еще черт те что. В те прекрасные времена мы все отлично валялись на общих нарах, затянутых плащ-палаткой вместо простыни, а экипированы были подштанниками НА ЗАВЯЗОЧКАХ.
      Попробуй, Уважаемый Читатель, в виде эксперимента, надеть на себя кальсоны и завязать завязочки ОДНОЙ  рукой. Я справлялся с этим, но мне, таки, было трудно!
      К теме. Сижу, значит, я в мужском туалете, обыкновенный сортир на десять очков, дело делаю, думу думаю. Вдруг, распахивается дверь, влетает Шурочка, оглядывается:
                - Уй, ты один?.
       У них, у персонала, свои уборные, почище наших-то. Но ведь это два барака в сторону. А ей некогда! Вскакивает на стульчак  “орлом” и, высоко задрав свой белоснежный халат, шумно испускает мощную, лошадиную струю. Картина, достойная кисти Айвазовского. Но доверие, доверие-то какое!
       Вы скажете, “Да она, тебя, дурачка и за мужчину-то не считала!” Естественно. Я снова стал мальчик. Обескровленный, с перебитой рукой. Я еле ходил, вдобавок,  меня простудили и у меня была высокая температура. Сейчас я такого вам понапишу, что вы заплачете: “Птичку жалко!”
Конечно, я был мальчик. А впечатление, все равно, сильное!
       В Валдайском госпитале я подружился с Лизой, медсестрой, которая надела на меня “Самолет”.
Это такая гипсовая повязка -от шеи до живота, рука торчит вверх и вперед и подпёрта палкой: как рыцарская броня, жаль, вторую тарелку супа съесть нельзя!  Лиза была хорошая, добрая девушка В госпитале все звали её Лиза -Бомба.. Я приходил к ней в  “гипсовую”,  она рассказывала мне про свою довоенную жизнь в деревне и по матерински целовала меня. Ничего ЭТОГО у нас не было.
       Да и быть не могло, повторяю: я очень ослаб, да и был в “самолете”!
      Была другая медсестра, красивая садистка, которая нарочно мучила меня: делая мне вливания она нарочно по 10 раз втыкала шприц в одно и то же место.  Мне было еще больнее от того, что садистка эта была очень похожа на неё, мою Красную Шапочку.
        Я все время какую-то связь пытался уловить, что-то анализировал. Словом, это был плохой период: нытьё, апатия...
         Последний этап моей госпитальной жизни, - станция Нея Ярославской области.
        Нея это, конечно, Тося. Тося, это почти любовь. Тося это много, много нежности. Нежности персональной, не по Долгу, не по призыву Партии.
       Но прежде, чем сказать о Тосе, пару слов ещё об одном персонаже. Случай явно клинический.
Моя роль тут никакая, я -зритель, но в воспитательном смысле, точнее, в ОБРАЗОВАТЕЛЬНОМ, или как сказал бы бессмертный  Чичиков, “в познании разного рода мест и КОЛОВРАЩЕНИИ людей” случай этот достоин занять место в данном труде.
         Речь идет о госпитальной сестре -библиотекарше. Женщина лет 35 или что-то около этого, перенесла Блокаду, вывезена на Материк и вот она в госпитале, в библиотеке.
 Сексуальный сдвиг на сто процентов.
        Захожу к ней книжку взять. Она рекомендует взять “Вот эту”. Беру, расписываюсь, уже ухожу, шепчет вдогонку:
          -Обрати внимание на страницы 45 и 78!
 На этих страницах любовные сцены. И такие рекомендации она давала  всем. и солдатам и офицерам. Её даже подначивали:
      -Подберите мне, пожалуйста, что-нибудь   эдакое.
      Она из кожи лезла. А где в то время сплошных запретов и сверх -цензуры было взять “Эдакое”? Но эта дама была способна увидеть секс даже в учебнике алгебры.
    И вот однажды, наш госпитальный шулер, мерзкий  тип из Эстонии, тип, какие обязательно попадаются по одному на каждый коллектив,  сильно засуетился. Что-то организовывает. Всех посвященных предупреждает:
              -За ужином хлеб не ешь!
       Ночью, часа в два -три я проснулся от какой-то возни и приглушенных разговоров. В палате светло: чистый снег на улице, луна, на окнах никакой светомаскировки- ведь это ТЫЛ!
Приоткрыл глаза, наблюдаю: на кровати “Шулера”, совершенно голая, широко раскинув ноги  лежит на спине белобрысая библиотекарша, правой  рукой достаёт с тумбочки,  придвинутой к изголовью кровати, кусок хлеба с маслом и жует, жует, жует. Ничем не запивает, кусок за куском. Когда блюдце с хлебом заканчивается, “Шулер” ставит очередное и всё повторяется.   
       Над библиотекаршей по очереди “трудятся” записавшиеся с вечера у “Шулера” счастливцы, которых она страстно прижимает к себе свободной левой рукой....
        Процесс организован идеально: никто не толпится, все “очередники” лежат на кроватях, вроде спят. Когда наступает нужный момент, а наступает он каждые три -пять минут, “Шулер” поднимает очередного и “работа” продолжается.
         А дама запихивает в рот очередной кусок хлеба с маслом, умело совмещая приятное с полезным.
        Продолжалась эта вакханалия часа полтора. Потом он всех выпроводил из нашей палаты. Убежала и библиотекарша, накинув наспех халат.
        Невольно вспомнилась мне увиденная в детстве оргия на помойке. Но ведь там были отбросы общества, а здесь?
        Об этом происшествии потом никогда не говорили: вроде ничего и не было.
        А уже после была Тося.  Это из тех “шефов”, которые приходили в госпиталь скрашивать досуг раненых и их тоску по дому. Приходили по предварительной договоренности с начальством, обычно, после ужина. Шефы читали нам газеты, спрашивали нас, как там на фронте? Как будто мы знали, как ТАМ на самом деле!     Шефы сидели до отбоя, а потом их выставляли на улицу. Провожать, -разрешалось. До дверей госпиталя.
       Мне очень приглянулась одна востроглазая деваха лет двадцати. Назвалась Тосей. При первом же провожании я чмокнул её в щечку, не обращая внимания на строгого часового. В знак признательности Тося шепнула мне:
       -Приходи завтра вон к тому (показала) дому ровно в девять, я встречу тебя!
      Я забеспокоился:
     -Так меня ж не выпустят!
     -Выпустят, я договорюсь!
Действительно, выпустили....
       Мы сидели при свете коптилки у её подруги, электричество частенько отключали: война, всё же! У подруги в тот вечер был гость, солдат из нестроевой роты, расквартированной неподалеку от нашего госпиталя. Мужик лет под сорок. Попили мы чайку безо всего и подруга вежливо выпроводила нас в холодные сени: сидите там хоть до утра, а у нас с Колей дела серьезные, вы нам мешаете!
        В тот вечер Тося раскрыла мне глаза: я понял, что подарить райские наслаждения способны не только баронессы и герцогини, про похождения которых я был изрядно начитан голодной зимой 42 года, ласки этой простой деревенской девушки совершенно изумили и околдовали меня, я готов был превратиться в ледышку, лишь бы не расставаться с ней в ту ночь.
       Напоминаю: на мне был изношенный байковый халат поверх нижней рубахи, истертые вигоневые носки, тапочки без задников и вафельное полотенце на остриженной наголо голове, а в наших сенях мороз был под двадцать градусов!
       Тося была трезвее и практичней: она почти насильно загнала меня обратно в госпиталь, пообещав на завтра свидание в теплой постельке у другой своей подруги.
       Но назавтра была Комиссия и к вечеру меня, уже гражданского Инвалида Второй Группы увезли на станцию для отправки домой.
      Я так и не узнал ни адреса Тоси, ни её фамилии. Иначе, вряд ли я удержался б от соблазна продолжить наши отношения!