Вихри времени

Я познакомился с профессором Каримовым в купе поезда дальнего следования. Первое время мы разговаривали обо всякой чепухе, как и полагается случайным попутчикам, но затем, когда Каримов узнал, что я журналист, он вдруг оживился:

— Мне кажется, вы, как человек, занятый интеллектуальным, относительно, конечно, интеллектуальным, трудом, должны заинтересоваться тем, что я мог бы вам рассказать... Впрочем, не знаю... Как называется ваша газета?

— Журнал, — поправил я, и сказал название.

Я и не предполагал, что оно может быть ему знакомо, но, когда увидел, как он поморщился, словно отведал лимона, понял, что это не так.

— Желтая пресса, — заявил он. — Как только люди читают подобную галиматью?

— Еще как читают, — заверил я. — Так что вы хотели мне рассказать?

— Ну... — замялся профессор. — Я не предполагал, что вы работаете в этом псевдонаучном позорище...

— Я бы не стал бросаться такими словами, — ответил ему я. — Лично я называю такие издания “околонаучными”. Людям, знаете ли, не очень-то интересно читать толстые мудрые обозрения. Для них не так важно, что ученые мужи, например, считают скорость света предельной, а телекинез невозможным. Им хочется прикоснуться к Знанию, но так, чтобы при этом особо не напрягаться. Каждому свое, профессор, каждому свое...

— Может, вы и правы... Но я бы не хотел, чтобы мои откровения появились на страницах вашего журнальчика.

— Как знаете.

— Но, тем не менее, мне все же хочется поделиться своим знанием хоть с кем-то. Дело в том, что на страницы, как вы выразились, “толстых научных обозрений” наше открытие тоже вряд ли когда-то выйдет... Могу я рассчитывать на вашу порядочность, и на то, что в течении хотя бы ближайших лет вы не будете распространяться о том, что я вам скажу?

— Вполне.

— Вот и хорошо. Как я уже говорил, вы показались мне достаточно умным человеком, хотя после вашего признания моя уверенность и пошатнулась...

— Вот спасибо!

— Не обижайтесь, молодой человек, ради бога! В конце концов, не место красит человека. Тем не менее я хотел бы убедиться, что вы сможете меня понять. Знаете ли вы, что такое сингулярность?

— Э-э... Что-то космическое?

— М-м. Близко... А что такое Большой Взрыв?

— Начало времен. Рождение нашей Вселенной... А! Вспомнил! Так это и есть сингулярность!

— Уже лучше... А теории Закрытой и Открытой Вселенной?

— Что-то читал. Но не помню.

— Вот-вот. И в этом весь ваш журнальчик.

— Уважаемый, ну сколько можно? Вы так говорите, будто... Уж не знаю, что! Это всего лишь работа! Если я беру интервью у какого-нибудь астролога, это еще не значит, что я и сам в эту ахинею верю! Работа, понимаете, работа!

— Ну-ну, не кипятитесь, молодой человек, — Каримов выставил перед собой раскрытые ладони в жесте примирения. — Просто я понял, что вам нужно объяснять достаточно примитивно, чтобы вы поняли. Я же о вас забочусь...

— Хорошо, я слушаю.

— Итак, понятие Большого Взрыва вам знакомо.

— Да.

— Тогда с него и начнем. Итак, это произошло примерно двадцать миллиардов лет назад — рождение нашей Вслеленной в пламени Большого Взрыва. Едва родившись, Вселенная начала расти, расширяться, распадаясь на отдельные сгустки, впоследствии превратившиеся в скопления галактик, в галактики, в звезды... — Каримов замолчал, и глаза его приняли несколько мечтательное выражение, словно описываемые им процессы разворачивались непосредственно перед его внутренним взором.

— Расширяться, — напомнил я, ощутив, что молчание чересчур затягивается.

— Да, — кивнул Каримов. — Расширяться. И так продолжалось двадцать миллиардов лет... Как вы думаете, сколько еще должно продлиться это расширение?

— Бесконечно, — ответил я и добавил не без гордости. — Открытая Вселенная. Я вспомнил, что это такое. Я же говорил, что читал.

— Верно, согласно этой теории расширение Вселенной будет бесконечно. Погаснут звезды, истают черные дыры, а эта пустота будет раздуваться все дальше... Да. Но сейчас речь не об этом. Существуют и другие теории, другие варианты развития Вселенной — так называемые Закрытая Вселенная и Циклическая Вселенная. Согласно им, во Вселенной слишком много вещества, и, рано или поздно, силы гравитации погасят импульс Большого Взрыва, и стянут наш мир обратно в точку, из которой он возник... Расширение неминуемо должно перерасти в сжатие, и разбегание галактик сменится их сближением.

— Я всегда считал эти теории пустыми абстракциями, — отмахнулся я. — Что нам до того, что будет через миллиарды лет?

— Это не пустые абстракции!

— Какая разница? Проверить-то все равно нельзя.

— Косвенно проверить, молодой человек, можно практически все. Вы знаете, что такое эффект Доплера?

— Это что-то, связанное с изменением скорости, — ответил я. — У приближающейся машины сигнал звучит выше. Или ниже? Черт, не помню.

— Частота растет, значит выше, — подтвердил Каримов. — Хм, не настолько все безнадежно. Вы не задумывались, что так же можно измерять скорость галактик?

— Нет...

— А тем не менее, это так. И мы, действительно, видим в спектрах отдаленных галактик так называемое красное смещение, что говорит о том, что галактики разбегаются. Что и требовалось доказать.

— И верно. Все просто.

— А теперь предположим, что смена расширения сжатием уже произошла. Это отразилось бы в спектрах, причем граница смены красного смещения синим находилась бы как раз на расстоянии во столько световых лет, сколько прошло с того момента. Давайте обратимся к спектрам наиболее близких галактик. Одна из них — Туманность Андромеды. Часть ее имеет красное смещение, часть — синее. Расстояние от нас до этой границы — около двух миллионов световых лет. Догадываетесь, к чему я клоню?

— Что это произошло два миллиона лет назад, — чего уж тут не понять!

— Верно. Смена смещения в спектрах более дальних галактик просто не успела до нас дойти.

— Понятно, — кивнул я.

— Наша Вселенная сжимается обратно. В точку.

— Но это же, наверно, продлится чертовски долго?

— Верно. Примерно столько же, сколько и расширение.

— Короче, на наш век хватит, — улыбнулся я.

— А вот сейчас я сообщу вам кое-что особенное, — недобро прищурился Каримов. — Пока что мы коснулись лишь пространственных характеристик. Но есть и такой показатель, как время. Как думаете, что произойдет с ним?

— Ничего. Мы можем надуть шарик, а можем выпустить из него весь воздух. Со временем ничего не случится.

— Не забывайте, что шарик существует, как часть нашего мира, а Вселенная — замкнутый объект. Догадываетесь, к чему я клоню?

— Нет...

— Время точно так же поменяло знак в момент перехода.

— И?.. Как это понимать?

— Ну, разумеется, люди не начнут ходить спиной вперед, и стрелки часов не повернут обратно. Но тем не менее маятник уже устремился в обратную сторону. Обратный отсчет пошел.

— Не понимаю.

— Чего тут не понять! — рассердился профессор. — Время поменяло знак на макроуровне, на нашем же осталось неизменным!

— Бред какой-то. Как такое может быть?

— Ой, беда с вами... Вы можете представить себе систему движущихся частиц, перемещающуюся в пространстве? Представим каждую частицу, как вектор, тогда перемещение всей системы будет характеризоваться как суммарный вектор всех...

— Профессор, вы же хотели сказать так, чтобы я понял, — напомнил я.

— Я и пытаюсь. Представьте себе, что суммарный вектор изменил знак, и система движется обратно. Соответственно, изменились и характеристики элементарных векторов, однако для точек, перемещающихся, скажем так, вдоль элементарных векторов, направление остается тем же...

— Уважаемый! Да вы издеваетесь надо мной!

— Ладно, ладно, кажется, я нашел сравнение получше.

— Только больше никаких векторов, хорошо?

— Хорошо. Я объясню так, что поймет и школьник. Вам знакомо сравнение времени с рекой?

— А то как же! “Река Времени”... Все течет, и...

— Отлично! — перебил меня Каримов. — На мой взгляд, не слишком удачное сравнение, но оно вполне наглядно. Итак, река — характеристика времени для трех измерений своих берегов. У нее есть ширина, глубина, протяженность, а также скорость и направление течения. А теперь давайте-ка представим себе, что произойдет, если устье реки поднимется выше истока?

— Река потечет обратно?

— Верно. Точно так же, как и время нашей Вселенной. Но! Обратите внимание — весь несомый рекой мусор будет по-прежнему плыть по течению. Вперед. Теперь-то понятно?

— Теперь понятно.

— Вот и хорошо. А я хочу добавить — как и привычные вам реки, река времени за (извините за невольную тавтологию) время своего существования весьма значительно изменила свое русло, и обратно она потечет совсем другим путем, причем, изменяя его еще более существенно. Понятно вам?

— Конечно. Короче, теперь река времени будет течь обратно аж двадцать миллиардов лет... Печально, конечно, осознать, что время движется к концу, но зная, что он будет так нескоро... В общем, абстракция — она абстракция и есть.

— Ничего вы не поняли! Раз уж вам не догадаться самому, то я открою вам глаза! Вы что же, никогда не видели, что происходит с потоком, когда он вдруг меняет направление? Вашего воображения, что же, не хватает на то, чтобы представить себе реку, которая вдруг потекла обратно?

— А что?

— В реке возникают бесчисленные водовороты, завихрения, со дна ее поднимается ил, она выходит из берегов, дробится на рукава... Вот что! У вас никогда не возникало ощущения, что то, что происходит, уже было? Чувство “дежа вю”?

— Пожалуй, было... — немного растерялся я.

— Это и есть следствие того, что плывущая по течению щепка попадает в водоворот, и смещается относительно плывущих параллельно щепок. Но несовершенный человеческий мозг не в силах воспринять подобное. Он блокирует непонятные ощущения, оставляя вам лишь тень понимания, он отвергает очевидные факты, услужливо заполняет пустоты ложной памятью... Но хроновороты от этого не исчезают. Они затягивают нас, поглощают наши жизни, сводят с ума, путают линии наших судеб... Мы существуем вне времени, в разных временных потоках, наше сознание, поскольку оно не дискретно, как эти щепки, дробится на отдельные потоки, закручиваемые водоворотами, движущиеся с разной скоростью, растворяющиеся в этой мутной воде... Вот почему иногда мы способны предвидеть события, вот почему иногда мы ощущаем, что “это уже было”, и наоборот.

— Вот черт... — пробормотал я. Слова Каримова прозвучали подобно откровению. Действительно, если посмотреть на жизнь с этой стороны, то многие несуразицы сразу же встают на свои места. — Это ужасно...

— Да, — согласился профессор. — Именно момент перемены знака наиболее катастрофичен. После того, как мы подтвердили лабораторно турбулентность времени, было решено, что людям лучше ничего не знать. Публикация подобной информации могла повлечь за собой дестабилизацию социума, и нас попросту закрыли. Мы не должны были разглашать результаты своих исследований. И я более молчал более пяти лет. Я и дальше не собираюсь  распространяться на эту тему. Возможно, решение сохранить все это в тайне, действительно, вершина мудрости, ибо знать истину ужасно...

— Ужасно?

— Да... — голос Каримова изменился, заметил я, наполнившись странными интонациями. Это уже не был голос лектора, только что поучавшего меня. —  Поняв истину, мы открыли для себя дверь, которую уже невозможно закрыть. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю. Теперь я сразу, волей-неволей, вычленяю из повседневности свидетельства этой искаженной структуры... Это превращает мою жизнь в хаос... Воистину, во многом знании — многие печали. Лучше бы я никогда не задумывался об этом...

— Простите, вы сказали “в повседневности”?

— Да. Все дело в нашем мозге. Пока мы не задумываемся об этом, он не пропускает в наше сознание, не дает нам понять того, что способно свести нас с ума... Но, едва вы поймете потаенный смысл всех кишащих вокруг вас странностей, которые вдруг так и начинают бросаться в глаза, как все, все укладывается в эту ужасную картину, и ваша размеренная жизнь превращается в безумный хаос — мешанину из обрывков, принадлежащих разным потокам. И вы уже не понимаете, что вы сделали, а что только собирались сделать. И это безумие, такое впечатление, заражает и людей вокруг вас. Хотя, возможно, просто вы начинаете видеть те фрагменты их сущностей, которые существуют, как и вы, во многих потоках сразу. Жизнь то зацикливается, причем пользы из этой цикличности никакой, ибо повторение это неидеально, то вдруг рвется, то вдруг у вас оказывается сразу несколько воспоминаний об одном и том же дне, причем все они разные, то из вашей памяти выпадают целые недели... Это невыносимо... Я так устал от всего этого...

Я ощутил внезапное желание оказаться как можно дальше от этого человека. Пьяным или обкуренным он не выглядел, да и лекарств при мне не принимал, но то, что он нес, не укладывалось в моем разуме. Одно дело слушать рассказы об удаленных галактиках, и совсем другое — о том, что мы, оказывается, раздроблены на множество фрагментов, независимо друг от друга плывущих по реке времени, крутящихся в ее круговоротах... Это больше попахивает безумием, знаете ли...

— Думаете, я ненормальный? — усмехнулся вдруг Каримов. — Ну-ну. Боже, я только сейчас понял, что я натворил... Я же и вас впутал в весь этот ужас!

— Ничего, — отмахнулся я, стараясь не выдать охватившего меня внутреннего напряжения (понятное дело, мне не было особого дела до его рассказа, куда больше меня испугал тот факт, что я сижу в одном купе с человеком, к которого, похоже “не все дома”). — Переживу как-нибудь.

— Надеюсь... — отозвался профессор. — Очень на это надеюсь... — он вдруг мотнул головой, словно стряхивая с себя состояние задумчивого оцепенения, и сказал уже совершенно здоровым голосом, — спасибо за то, что выслушали меня.

— Да не за что, — ответил я. — Интересно было. Хотя и несколько... необычно, пожалуй, необычно...

— Давайте, я запишу вам свой телефон. Позвоните как-нибудь, может, продолжим нашу беседу.

Я протянул Каримову первую попавшуюся бумажку (это оказался мой билет), и он нацарапал на ней несколько цифр. Поблагодарив, я сунул листочек в карман, предполагая, что никогда им не воспользуюсь.

Больше мы не разговаривали. Похоже, профессор решил, что и так сказал слишком много. Вскоре он, вежливо попрощавшись, сошел. После этого я никогда не видел его.

...После этого меня ждали несколько недель напряженной работы, когда мне редко выпадала свободная минутка (бывает такое в жизни, бывает...), и я, казалось, совсем забыл об этом разговоре. Потом-то, конечно, я вспоминал и Каримова, и его странную лекцию, но все это уже было так далеко, так отвлеченно...

Короче, после этой встречи прошло больше года (сейчас-то, понимая всю сущность времени, я в этом уже не так уверен), когда я случайно наткнулся на эту бумажку. Разговор практически дословно всплыл в моей памяти. На этот раз он не вызвал ничего, кроме улыбки, которая, впрочем, сползла с моего лица, когда я присмотрелся к билету.

Я помнил, хорошо... нет, пожалуй, даже отлично — великолепно помнил, что было лето! Июль-месяц! А билет... Билет был на декабрь! Декабрь того же года... А вот ездил я этим маршрутом в декабре или нет — этого я уже не помнил... Черт знает, мне частенько приходится мотаться, и далеко не все поездки западают в память...

Неужели Каримов был прав? Неужели все, что происходит с нами, происходит не линейно, а в целом хаосе бурлящих потоков?

Я отложил билет, решив не думать об этом, но было поздно — секундный шок осознания открыл мой разум Истине. И это было необратимо...

С этого момента я начал подмечать все мелочи, на которые ранее не обратил бы внимания, мелкие фактики, которые я попросту отбросил бы, потому что они не укладывались в картину линейного течения моей жизни. И Хаос влился в мой разум. Это, действительно, было ужасно — я стал путаться в событиях, в датах, в воспоминаниях...

В конце концов я взялся за телефонную трубку. Что я собирался сказать Каримову — убей, не знаю. Может быть, если бы я просто выматерился в трубку, все и прошло бы, но ответ поверг меня в еще большее смятение:

— Он умер, — сказали мне.

— Что?.. Как это умер? Когда?

— Полгода назад. Самоубийство.

— Боже мой... Как же?..

— Да... К этому давно шло.

Положив трубку, я уставился на бумажку с цифрами. Вот ведь черт возьми, куда его это знание завело! Это серьезнее, чем можно предполагать...

Я не смог вернуться к нормальной жизни — Хаос так и живет в моей душе. Он раздробил мое сознание, смешал мою память, разрушил мою жизнь... Внезапное прозрение смело столь старательно поддерживаемую моим подсознанием стабильность существания, погрузило меня в водовороты безумия. Словно пловец, который, забывшись, сделал вдох под водой, я потерял контроль над своей жизнью, не удержался на плаву, и меня затянуло в кошмарные глубины Реки Времени...

Я погрузился в эту бездну, и передо мной открылись жуткие картины “подводного” мира. Чудовищные сущности, населяющие глубины Реки, кишат вокруг меня, словно огромные холодные осьминоги возле утопленника...

Весь наш мир — иллюзия, эфимерная, словно радужная капля бензина на речной глади, и столь же тонкая, несомая неведомо куда бездонным потоком. А мы, люди, не более чем пылинки, крутящиеся в непостижимых круговоротах неосознаваемого нами безумия...

Возможно, вскоре я последую вслед за Каримовым. Знать бы только, что этот шаг, действительно, прекратит весь этот ужас...