Глубина

Наброски.
Глубина.

 
1.
Обычное утро. Холодный воздух как-то по странному, тайно, тихо, трусливо отступает. Май обретает свои привычные черты, но по прежнему холодно. Нежданность этого и какая-то нелепая небрежность погоды завораживает; одна такая мысль вызывает не то напряжённость, не то лёгкость. И всё ж весна, теперешняя весна, отстаёт от времени, которое, вот уже как две недели, безнадёжно ушло вперёд, следуя стандарту вселенских часов. Это вызывает дискомфорт, неопределённость каждого и каждого утра, как будто изображение на картинке дня отстаёт от себя же самого, но остаётся уверенность, что они, эти братья-близнецы, не мыслимые друг без друга, в определённый миг соединятся. Не будь этого...
Я вышел из метро, окружённый сотнями выспавшихся (?) лиц - клерков, врачей, разнорабочих, студентов, вездесущих пенсионеров, которые, как гроздь разноцветных детских шариков, рассыпаются в различные стороны, покинь они ладонь, падая на землю. И я среди них, выброшен в свою, определённую мной сторону, и спешу по знакомой дороге.
Ночью был дождь: лужи переливаются изумрудами сотни изображений, темнея на берегах, как бы облекая себя в дешёвую рамку без паспарту. Эти осколки зеркал разбросаны по всей дороге, находя самые невозможные места, словно в только что открывшейся (этим утром) галерее не успели подготовиться к встрече прохожих-посетителей, архаично встречая их повсюду.
Я прохожу мимо одного из этих зеркал: всё говорит, что это всего лишь лужа - но нет - реальное видение сразу же исчезло, это..., это ясная трещина в земле, на самой глубине которой светиться нежной лазурью небо, плывут худенькие, но быстрые облака-салазки, низвергается вниз стена сонно-серого дома с дюжиной блестящих чёрных окон в еле светящихся оправах ми где-то, на небольшой глубине, тянуться троллейбусные провода, как посеребрённые струны на грифе неба. Мгновенно пронзило желание - прыгнуть в эту сказочно близкую прощелину, успеть ухватиться за спасительные провода, различить пред собой глубокую темноту окна и ощутить всем своим существом призрачную даль небес под ногами. Что будет дальше - неизвестно, неважно - потом будет прерванный сон: я окажусь стоящим обеими ногами в обычной луже пытаясь поймать растаявшие провода и виновато улыбаться удивлённым прохожим, бессловно проходящим мимо. И далее. Я, ощущая всю несбыточность своего счастья, должен буду перейти на асфальт тротуара, ещё хранящего капли воды в своих клетках, ещё пахнущего влагой, должен буду вернуться в реальный, чем-то скучный мир и продолжить дорогу.
И неожиданность... Я смотрю в триллионы последующих дождевых пятен и не могу различить, почувствовать их глубины, словно под тонкий слой воды подложили обычное зеркало, закрывшее путь в светлый мир воображения. Остаётся уйти в обыденность, - и снова впереди знакомый переулок, пара, тройка домиков девятнадцатого столетия, тихий свист ветерка, огни освещённых солнцем листьев неизбежных московских тополей и тени сокрытых от лучей противоположных сторон этих же листьев.
Я уже у цели. Сгорбленная чёрная резная ограда, приоткрытые ворота и без трёх минут девять на часах нашего университета. Обычное утро...


2.
Я вышел на улицу от своего знакомого (странно, но не хочется писать «от друга», вовсе не от того, что он таким не является, совсем нет, - я почитаю это слово более разговорным, нежели для письма). Темнело, если уже наступившую глухую чернь воздуха можно так назвать. Было около девяти. дорога до станции предстояла небольшая - минут тридцать - но этот недолгий путь предвещал немало эксцентричных капканов подступающей ночи.
Первая часть проходила близ дороги, может даже магистральной, так что появляющиеся со сбивчивой периодичностью автомобили разрезали невесомую тьму светом своих фар на несколько мгновений, и затем я опять погружался в тёплый пудинг властвующего вечера, сумев наконец раскрывшимся взором рассмотреть несколько неприятных ухабин на некоторое расстояние вперёд. Кое-какие из них, поглубже и заполненные водой, сулили потревожить мою брезгливость. Но запомнив план местности метров на двадцать вперёд я, как некий солдат срочной службы ( читайте - сапёр) обошёл эти злополучные ямки. И дальше... Не успел и подумать, как новая порция спасительных движущихся огней подогнали меня к действию: дорога различима. Я, конечно, не испытывал и унции злости на старушку ночь, ни в коем случае, наоборот - такое продвижение даже волновало, разыгрывало проснувшуюся фантазию, я как бы почувствовал некую беспечность, даже свободу!
Пунцовое небо с мириадами звёздочек-горошин, с простынею млечного пути, своей туманностью пытавшуюся разделить его надвое, иллюминация фар, обдающая тебя холодком, медленные безликие прохожие и необъяснимое вселенское спокойствие (о, действительно, благодатная пора - бабье лето) - всё это предельно нежно убаюкивало и размягчало затвердевшее сознание горожанина, настраивало последнего на меланхолический лад, на воспоминания и надежды. Чего только я не передумал за эти минуты: всё, всё самое внутреннее, тайное раскрылось всей многогранностью возможностей, всем «громкокипящим кубком» надежд.
Но вдруг... Детская нелепость, - я позабыл о подвохах пути и на секунду моя нога, ожидавшая опоры, провалилась с пред дорожной плиты на землю. Лязг зубов, вздрагивание лёгких и необычное ощущение потерянности, но только на секунду. За эту секунду я пролетел несколько километров в выдуманную мной же глубину и... оказался стоящим на твёрдой почве. Эта встряска вернула меня к предосторожности. Что ж, дальше. Той же дорогой я идти отказался и свернул на просёлочную, но освещённую (?!), которая шла через небольшую деревушку.
Какое умиротворение: мягкий, может аленький фонарный свет, скромные, тихие русские домики и всё то же безбрежное полотно неба. Одинокого путника на такой дороге подстерегают другие ощущения. Приятно хоть на несколько минут почувствовать себя деревенским жителем, накинуть старую рубаху, шаровары и прогуляться босым по сонной траве. Пускай понятно, что это всего лишь игра воображения, но насколько сильно такое представление в подобные вечера. И вот, в самом конце дороги свет обрывается, исчезает - словно пелена слепоты оборвала глазной нерв. Можно встать на границе света и тьмы, тем самым разделив себя надвое. И опять странные мысли... Но идём дальше. Вблизи себя различаешь причудливо замаскированные предметы. Всё погружается в сон, всё овеяно серебряными грёзами, везде, и на земле и на небе, подмигивает вам дремотная фантазия и лишь впереди мерцает далёкий свет очередного фонаря. Когда выходишь к этому услужливому светильнику, ощущение, что выплываешь из рыхлого сугроба ночи, но выплываешь сухим, чистым, светлым.  Остальная дорога более-менее освещена. По обе стороны причудливые силуэты горбатых и стройных деревьев, карликовые, чем-то удручённые кустарники и, дальше них, непробиваемая стена тьмы.
Но вот и станция. Вездесущие горожане, запоздавшие из столицы и. где-то вдалеке, знакомый свист моего поезда. Домой!..               
 
3.
Так было... Тёплый августовский вечер, немного влажный воздух, но эти наброски сырости придают некую щекотливую теплоту каждому, кто по какой-либо причине оказался на улице.
Я вышел на просёлочную дорогу небольшой деревушки с простым и аккуратным именем Степашино. Небольшие домики и такие же миниатюрные деревца, какими они кажутся под океаном фиолетового неба, всё-таки закрывали обзор, так что оставался небольшой просвет, удаляющийся перспективой недалеко вперёд и заканчивающийся нетвёрдыми мазками стены леса. И всё же небо казалось несколько светлым, хотя и ощущалась близость ночи. 
Через некоторое время я вышел из этого дорожного коридорчика, перешёл через старый небрежный чугунный мост и вышел в поле. И тут же... с каким размахом открылось пространство! Невозможное, чарующее, грандиозное; словно я, как некий археолог, наконец-то смог дойти до мистического золотого города. О, да, действительно! Закат своей необычной фантазией создал неописуемое зрелище: горизонт неразличим - небо и земля слились воедино - и всюду видна огромная, изразцами переливающаяся пустыня, а где-то вдалеке всеми цветами всех драгоценных камней светится волшебный град, может Небесный Иерусалим?! Я на секунду замер. От неожиданности увиденного? И этой секунды хватило, чтобы хотя бы часть меня успела переместиться туда, в ту фантазию, и моя фантазия, моя мысль слилась с думами художника-заката.
Как необычно, как сложно отвести взгляд от сего беззвучного представления, - кажется, неслышно даже ветра и шороха земли под ногами. Идёшь и смотришь лишь вперёд, в сторону, вдаль и только пытаешься догадываться о красках, которые по идее есть и близ тебя. Нет!, не догадываться, ты уже чувствуешь своё присутствие там, словно световой луч этой небесно-бутафорской пустыни проходит сквозь тебя, или же вернее ты продвигаешься наполовину погрязший в наш, реальный мир, который понимаешь в неровностях дорожных плит, по которым идёшь, а остальная часть - может быть только одни глаза - пребывает в том иллюзорном, насыщенном цветным воздухом, блестящем мире, который всегда окутывает нас, но открывается лишь в некоторые утончённо-ясные вечера любых времён года. И всё-таки, несмотря на то, что закат там, где-то, в неизменно далёких небесах, и кажется, что невозможно увидеть пусть расплывчатый пейзаж этого радужного неба на расстоянии руки, как не напрягай глаза.., но посмотрите.., как плавно, изящно, вдохновенно переливается тень на вашем пальто, как в метре от тебя ребячески подмигивает воздух может быть первому наблюдательному прохожему - гостю призрачной страны, неловкому экскурсанту. Посмотрите! Эта картина розово-перламутровых гор и золотых песков с реками, цвета летнего дождя, и перламутровыми берегами, эта вселенская картина на один только вечер ( вы потом такое увидите?) показывает всё, видимое глазом (!), так что остаётся
каким-то закоулком зрения следить за молодецки ухабистой дорогой и вовремя сворачивать.
Покрывая последними на лучами на сегодня - этими работниками сцены - землю, солнце, как великий режиссёр преображает и растительность и ландшафт, вовлекая их в свою неспешную игру, создавая красивые тёмные уголки для отдыха восхищённого зрения. Эти сонно вздыхающие пятна листьев, эти серебряные оазисы пульсирующей жизни на бесконечно великом холсте заката придают сему полотну пусть малое, но так необходимое движение, тягучую динамику дрёмы готовящегося ко сну, к ночи волшебного вечера. И постепенно сам погружаешься в эту дрёму - не в действительном смысле - и достигаешь какого-то космического спокойствия: уже не нужно следить за дорогой; эти два мира - реальный и мир заката-фантазии - необъяснимым образом достигли согласия, слились как бы в одно тихое холодное мудрое озеро, и никакие дорожные бессмыслицы - мелкие препятствия, уже не в силах отвлечь от созерцания этого ранне-ночного небесного карнавала.
И было так... Вскоре капризная дорога, не дождавшись внимания к себе, повернула в сторону городских построек: всё дома, дома, дома. Сначала появились высокие деревья, своими тонкими ветками-коготками разрезавшие чарующую плёнку заката, и быстро, грязно-серой громадой выросли коробки пятиэтажек.
Я помню, что нечто подобное видел будучи молодым гимназистом, помню общую картину восхищения от увиденного. Но сейчас она пополнилась такими яркими деталями, что гармонично законченный сюжет безо всяких усилий запомнился, запомнилась даже приглушённая еле слышная мелодия этого вечера, которая тонким переливом убаюкивающих колокольчиков дополнила каждый кадр этой магической киноленты, зрителем которой я имел удовольствие быть. И как глубоко это удовольствие! 
 

Роман Я 
14.11.99.